CC BY
29
Г. П. Мельников (Москва)
Патриотизм и европейскость в поэзии Богу слава Гасиштейнского из Лобковиц
В научной литературе, преимущественно чешской, утвердилось общее мнение: Богуслав Гасиштейнский из Лобковиц (около 1461 — 1510) — крупнейший чешский гуманист и лучший из неолатинских поэтов Чехии эпохи Ренессанса. Такое высокое признание он получил еще у своих современников, в основном за границами Чешского королевства. Несмотря на это его творчество изучено недостаточно. Из чешских исследователей им занимался лишь один Ян Мартинек, еще в 1969 г. поместивший обширную статью о нем в свою известную биобиблиографическую энциклопедию «Пособие по гуманистической поэзии в Чехии и Моравии» В 1996 г. появился том избранных стихотворений Лобковица (латинские оригиналы с чешским переводом), подготовленный также под руководством Я. Мартинека2. Ранее в Лейпциге Я. Мартинеком было осуществлено двухтомное издание (на латыни) обширного эпистолографического наследия Лобковица 3. Однако монографическое исследование о выдающемся поэте-гуманисте до сих пор отсутствует. Тем не менее источниковедческие исследования и ряд статей Я. Мартинека4 в своей сумме создают целостное представление о жизненном пути и творчестве Лобковица 5, хотя многие проблемы, связанные, прежде всего, с идейным содержанием его литературно-художественного наследия, нуждаются в специальном освещении.
В чешском литературоведении отношение к Лобковицу, при учете всех его заслуг, весьма сдержанное, что отразилось во всех компендиумах по истории чешской литературы и наиболее ярко проявилось в книге «Чешский гуманизм» известного историка чешской литературы ХУ1-ХУПвв. Милана Копецкого6. Чрезвычайно высокая оценка, данная не только литературным достоинствам поэзии Лобковица, но и всей его деятельности в исследованиях Я. Мартинека, стоит в чешской науке особняком, так как Я. Мартинек в строгом смысле слова не принадлежит к числу профессиональных литературоведов (он историк-латинист7) и не разделяет их укоренившихся представлений. Большая заслуга в выяснении политической деятельности Лобковица и его влияния на всю культурно-идеологическую атмосферу ягеллонского периода в Чехии принадлежит академику Иозефу Мацеку, посвятившему поэту многие страницы
своего посмертно опубликованного фундаментального труда «Вера и религия ягеллонского века» 8.
В отечественной науке высокая оценка значения всей деятельности и взглядов Лобковица была задана еще И. Н. Голенгацевым-Кутузовым в эпохальной для советского славяноведения книге (хотя и содержащей ряд неточностей и спорных мнений) «Итальянское Возрождение и славянские литературы ХУ-ХУ1 веков» 9 и продолжена в новейших трудах синтетического характера10. Также творчество Лобковица частично рассматривалось А. Н. Немиловым в контексте идей немецкого гуманизма11 и автором этих строк12. Русский читатель может познакомиться с поэзией Лобковица в сборнике «Неолатинская поэзия», где перепечатаны два перевода, сделанные И. Н. Голенищевым-Кутузовым, что, конечно, недостаточно для знакомства с творчеством чешского поэта, помещенного в этой книге в раздел «Венгрия» 13, что, как будет ясно из биографии Лобковица, абсолютно неверно.
Причина достаточно прохладного отношения к заслугам Лобковица в чешском литературоведении коренится в том, что он противостоял, причем осознанно и программно, тому направлению, которое в чешской науке получило название «национальный гуманизм» и было связано с гуситской традицией, отстаивая приоритет чешского языка перед латынью и гуситской веры перед католицизмом. Культурная программа Лобковица, призывавшего к интеграции в европейскую культуру, в таком контексте выглядела как непатриотичная, консервативная, не соответствующая магистральным путям развития чешской культуры.
Однако дело обстоит гораздо сложнее: дихотомичность патриотизма и европейскости пронизывает всю чешскую культуру эпохи Ренессанса, и Лобковиц здесь может рассматриваться как одна из ключевых фигур.
Сначала обратимся к биографии Лобковица, весьма значимой для всего историко-культурного контекста Чешского королевства конца XV — начала XVI в. Богуслав Гасиштейнский из Лобковиц происходил из старинного дворянского рода, давшего впоследствии нескольких крупных политических деятелей. В детстве Лобковиц был воспитан в лоне гуситской церкви (как утраквист), но, отправившись в юности в Италию, стал там убежденным католиком. Свою приверженность католицизму он затем горячо отстаивал и на родине. Высшее образование он получил в таких прославленных итальянских университетах, как Болонский и Феррарский. В последнем Лобковиц в 1482 г. получил степень доктора церковного права. Вернувшись в Чешское королевство, он в 1483 г. получил должность пробста Вы-
шеградского капитула — второго по значению церковного католического центра в стране после капитула собора св. Вита на Пражском Граде. Таким образом Лобковиц вступил в ряды католического клира. Жажда познания мира подтолкнула его на грандиозное путешествие, целью которого стало паломничество к христианским святыням Палестины. В 1490-1491 гг. он посетил ряд стран Центральной и Западной Европы, Балканы, Малую Азию и Северную Африку. Наряду с поклонением святым для христианина местам он уделял большое внимание географии, истории и этнографии тех стран и народов, которые посетил в ходе своего путешествия, о чем оставил интереснейшие свидетельства в своем эпистолярном наследии. Лобковица можно по праву причислить к наиболее известным чешским путешественникам второй половины ХУ-ХУ1в., осуществлявшим ренессансную по сути программу знакомства чехов с миром и репрезентации чешскости в мире, получившую в науке название по заголовку сочинения одного из таких путешественников «из Чехии аж до конца света». Однако здесь необходимо отметить, что эта программа осуществлялась чехами-гуситами преимущественно с целью доказать ортодоксальность гуситской конфессии и способствовать преодолению культурной и политической изоляции гуситской Чехии. Путешествие, предпринятое чехом-католиком, составляет здесь исключение.
На родине церковная карьера Лобковица складывалась, несмотря на все его таланты и способности, неудачно. Он многие годы мечтал о должности епископа Оломоуцкого, два раза был близок к ее достижению, его кандидатуру поддерживал ряд влиятельных чешских и зарубежных гуманистов и политических деятелей, но каждый раз церковное начальство находило иного кандидата. Неудача Лобковица объясняется его принципиальной позицией, столь нетипичной для нравов римско-католической церкви ХУ-ХУ1 вв.: он считал неэтичным, недостойным христианина самому лично хлопотать о получении желаемой должности, тем более настойчиво и униженно ее домогаться и давать взятки прелатам. Никто из последних не сомневался в его достоинствах, но коррумпированные нравы делали свое дело, в результате чего Лобковиц разочаровался в католической иерархии (об этом свидетельствует ряд его антипапских эпиграмм) и оставил надежды на духовную карьеру. В 1502 г. он поступил на службу ко двору короля Чехии и Венгрии Владислава II, постоянно пребывавшего в Буде. Там он установил тесные контакты с рядом чешских (точнее, моравских) и венгерских гуманистов, служивших при королевском дворе, среди них, прежде всего, с Августином Оло-моуцким — пионером гуманистического движения в чешской куль-
туре. Однако и в Буде у Лобковица карьера не сложилась, очевидно, из-за его нежелания вмешиваться в придворные интриги. Разочаровавшись в политике, он в мае 1503 г. возвратился в свои чешские владения и уединился в родовом замке Гасиштейн у города Хомуто-ва. Лобковиц сосредоточился на литературной работе и воспитании детей своих родственников, создал вокруг себя целую «дружину» молодых гуманистов из Чехии и Германии, собрал огромную библиотеку, состоявшую в основном из сочинений античных и гуманистических авторов, насчитывавшую свыше 750 томов, что сделало ее одной из самых больших частных библиотек Европы начала XVI в.14. Умер Лобковиц 13 ноября 1510 г. в своем замке. Его смерть вызвала целый поток соболезнований, зачастую облеченных в поэтическую форму. Свою скорбь и признание выдающихся заслуг покойного на ниве гуманизма спешили выразить и соотечественники, и иностранцы, и друзья, и бывшие враги. Так закрепился высокий культурный статус Лобковица, не поколебленный и впоследствии.
По своим взглядам Лобковиц был принципиальным сторонником латинского гуманизма, поэтому он писал только на латинском языке. В этом вопросе он решительно расходился с чешской утраквистской средой, отстаивавшей приоритет чешского языка как главного средства культурно-просветительской деятельности среди чешского народа. Лобковиц был чрезвычайно критичен по отношению к чешскому народу (что отмечали еще современники) и чешским интеллектуалам. Он считал гусизм причиной культурной и исторической отсталости Чехии, а своих коллег — провинциальными и недостаточно образованными, противопоставлял латинский и чешский языки как коммуникативные средства универсальной и, напротив, локальной культуры, полагая, что культивирование родного языка и использование его как лингвистического средства высокой словесности приведет к окончательной изоляции Чехии от путей европейского культурного развития и, таким образом, оставит ее в стороне от гуманизма.
Такие взгляды противоречили программе других чешских гуманистов, называемой в науке «национальным гуманизмом», главным представителем которого был знаменитый чешский юрист того времени Викторин Корнель из Вшегрд (ок. 1460-1520). Он настаивал на приоритетном развитии чешского языка, на придании ему развитых форм литературной речи, считая родной язык ни в чем не уступающим латыни15. Именно по этому пути пошло развитие чешской словесности в XVI в. Историческая правильность программы Викторина Корнеля из Вшегрд подтвердилась такими выдающимися достижениями в развитии чешского языка, как «Кралицкая Библия»
и сочинения Даниэля Адама из Велеславина, ставшие в свою очередь образцом для возрождения чешского литературного языка в эпоху Национального возрождения в XIX в.
Именно в противоположности концепции развития чешского гуманизма следует видеть сущность конфликта Лобковица с Виктори-ном Корнелем, до того времени его близким другом. По форме же их спор носил религиозный характер, обретая по мере его разрастания личностный характер. В 1493 г. Викторин Корнель написал антипапское патриотическое сатирическое стихотворение «Бич папы» («Рарае тазйх»), от авторства которого он потом отказывался. Оно представляло собой пародию на стихотворение Лобковица, в котором приветствовалось стремление пражан улучшить отношения с Римом. Лобковиц в ряде посланий в ответ раскритиковал «Бич папы», но не за его содержание, а за несовершенство поэтической формы и латинского языка, перенеся эту критику, высказанную им в грубой и язвительной форме, на все сочинения Викторина Корнеля, своего друга и соратника, писавшего до этого времени на латыни. После этого конфликта Викторин Корнель вступил во второй период своего творчества, отмеченный воплощением им идей «национального гуманизма». Лобковиц же продолжал публично третировать Викторина Корнеля, объясняя его переход на чешский язык недостаточной латинской образованностью. Несмотря на такую позицию Лобковица, Викторин Корнель продолжал объективно очень высоко оценивать вклад своего бывшего друга в становление гуманизма в Чехии.
Конфликт двух ведущих гуманистов Чехии по вопросу о языке позволяет считать, что главной проблемой не только творчества Лобковица, но и становления чешского гуманизма на рубеже XV-XVI вв., было соотношение категорий патриотизма и европейскости.
Лобковиц, отстаивая приоритеты католицизма и латыни, отнюдь не был «национальным нигилистом» и «космополитом». Напротив, он был убежденным чешским патриотом, болеющим за судьбы Родины и чешского народа. Поэтому представляется весьма интересным выявить специфику трактовки в поэзии Лобковица (его эпистолярное наследие я здесь не затрагиваю) таких категорий, как патриотизм и европейскость, поскольку сама эта проблема на протяжении истории развития чешской культуры неоднократно становилась общественно актуальной. Таковой она является и в наши дни.
Как уже отмечалось, современники упрекали Лобковица за чрезмерно критичное отношение к собственному народу. Но, как представляется, избыточный критицизм Лобковица коренится в специфике его патриотизма, которая состоит в приоритете ретроспективного идеала, когда нынешнее состояние чешского общества оценивается,
исходя из его расцвета в прошлом, до общественного катаклизма, вызванного гуситским движением, т. е. в эпоху Карла IV.
В этом отношении особенно показательна «Элегия на смерть Карла, императора Римского и короля Чешского» 16. Хотя тот умер в 1378 г., поэт актуализирует это событие и продолжает скорбеть о великом монархе. Характерен перечень заслуг покойного. С одной стороны, это вклад в развитие Чехии: «Он основал в Праге высшую школу, храмы и грады, / высшим статутом церкви украсил он свою землю» (т. е. повысил статус пражской кафедры на архиепископство). С другой стороны, это военно-государственные успехи в Европе: монарх распространил свою власть на пол-Европы, став владыкой Германии и Италии; он выдающийся полководец, чьи победы стоят выше ратных подвигов античных полководцев. Для поэта Карл IV является олицетворением его идеала, интегрирующего отечественное и европейское, делая чешское частью всеобщего. В «Элегии...» обильно представлены античные персонажи. Это не только государственные деятели и полководцы, с которыми сравнивается Карл IV, но и античные божества, фшурирующие в рассуждениях о бренности жизни. Такая композиция «Элегии...» вводит чешского короля в ренессансный общеевропейский культурный контекст с его возрождением античности, что перебрасывает своеобразный культурный мост между Чехией и высшим проявлением, по мысли Ренессанса, человеческой культуры — античностью. «Элегия...» заканчивается призывом к современным поэту чехам: «За эти великие заслуги просите, <...> чтобы наш славный Карл в вечной памяти жил!» По жанру это произведение скорее не элегия, а панегирик, столь явно стремление автора воспеть и прославить монарха. Чувство скорби вызвано лишь тем, что из жизни ушел именно такой выдающийся государственный деятель. Конечно, в «Элегии...» имеет место преувеличение масштабов власти Карла IV. Это вызвано общей дидактической целью сочинения — создать образ идеального властителя.
Сравнение с античными персонажами или их присутствие, ставшее обычным в ренессансной литературе, используется Лобковицем и в ряде эпитафий, посланий и других стихотворений, посвященных выдающимся чехам, таким, как политический противник «гуситского короля» Иржи из Подебрад Ян Зайиц из Газмбурка17, вельможа и юрист Пута из Ризенберка18, канцлер венгерского короля Матьяша Корвина Ярослав из Босковиц, казненный им по навету 19, гуманист, член «дружины» Лобковица Ян Стурнус 20, знаменитый гуманист Ян Шлехта21, юрист и писатель Рацек Доубравский22 уже упоминавшийся Августин Оломоуцкий 23, пражский пробст Ян из Вартембер-ка24, юрист Цтибор Товачовский25, и, наконец, Викторин Корнель
из Вшегрд 26 (написано явно до конфликта с ним). Впечатляет количество и широкий подбор имен, причем среди прославляемых Лоб-ковицем встречаются и утраквисты. Он превозносит их заслуги и способности, часто указывая на то, что они превзошли греков и римлян в их же искусствах. Тем самым Лобковиц не только вводил чехов в общеренессансный культурно-исторический контекст, но и отводил им весьма почетное место на общеевропейском Олимпе культуры.
В отношении к политике Владислава II Ягеллона — короля Чехии и Венгрии — у Лобковица присутствует определенная двойственность, проистекавшая из глубоких государственнических убеждений поэта. Она отразилась в стихотворении «К королю Владиславу» 27, написанном в самом начале правления монарха, когда он был только королем Чехии, а Матьяш Корвин правил в Венгрии и присоединенной к ней военным путем Моравии, что давало Матьяшу основания титуловаться также королем Чехии. Стихотворение настолько важно для понимания характера патриотизма Лобковица, что стоит привести его целиком (в построчном переводе):
Ты любезен, я это хвалю, ведь любезность идет королям, помогает сближаться с народом и приобретать трон. Но все же меня берет страх, что нам и нашим потомкам эта твоя черта принесет беспокойство. Мы жестоковыйное племя и хотим, чтобы все делалось так, как судит наше чувство. Мы не хотим далее терпеть Владислава. Пусть лучше правит Матьяш, если он укрепит нашу родину.
Лобковиц рассматривает характер и деяния монарха, исходя исключительно из того, насколько они полезны чешскому государству и народу, который он считает упрямым, непослушным, своевольным и использует для его характеристики библейское определение «жес-токовыйный». Однако последнее обстоятельство амбивалентно: термин, указывая на отрицательную характеристику иудейского народа, напоминает одновременно и о его богоизбранности. Уподобляя чешский народ древнееврейскому, так сказать, в негативе, Лобковиц тем самым намекает и на возможный позитив, так как в Чехии еще не забыли идеологему XIV в., возникшую в придворной хронистике Карла IV, о богоизбранности чешского народа28. Так критика своего народа связывается у Лобковица с надеждами на его возрождение.
С этих позиций оцениваются все поступки Владислава Ягеллона. Так, Лобковиц восхваляет его за издание «Владиславскош земского уложения» (1500 г.) — свода законов, предотвратившего назревавшую гражданскую войну между чешским дворянством и городами («На
дело, созданное по приказанию короля Владислава»2Э). Поэт вообще высокого мнения о короле: «Король Владислав во всем руководствуется справедливостью, он также очень ответственный, одаренный сильным духом» («Эпиграмма о „Диалогах", подаренных королем Владиславом»30); рассудительность и победоносность короля одинаково полезны Родине («Королю Владиславу» 31). Однако, когда тот покидает Прагу, в которой нарастает социально-политическое возбуждение, поэт критикует монарха, сравнивая его с головой, покинувшей, бросившей на произвол судьбы больные члены своего тела («На короля Владислава»32). Также подвергается критике нерешительность короля в антитурецких войнах, его отказ в помощи Польше в сопротивлении «варварскому мечу» («Королю Владиславу» 33). Особо острому осуждению подвергнуто все правление Владислава за его политическую слабость в «Элегии, в которой король Владислав разговаривает с Фортуной» 34. Здесь Лобковиц вновь выступает сторонником сильной, централизованной королевской власти, поскольку только такое правление может принести благо чешскому народу.
Чешский патриотизм Лобковица ярко проявился в стихотворении «Сравнение Богемии и Паннонии» (т. е. Чехии и Венгрии) 35, где утверждается, что народ (дворянство и крестьянство) в обеих странах одинаковый по своим достоинствам, но Чехия превосходит Венгрию в военном деле, в образовании, в красоте столицы, уступая ей лишь в вере, так как у чехов она «расщепленная» (т.е. наличествуют две конфессии — гусизм и католицизм), у венгров же она «без изъяна». Таким образом патриотическая модель Лобковица включает в себя конфессиональный фактор.
Критика современного общества в творчестве Лобковица достигает своего апогея в «Сатире к святому Вацлаву» 36 — самом известном произведении чешского гуманиста. Главным мерилом отношения человека к .обществу для Лобковица служит «любовь к родине» («amor patriae»). В современной ему Чехии он ее не находит, потому что «мало кто из первейших людей заботится о благе родины», они предпочитают красивые одежды, пиры, т. е. роскошный образ жизни, погрязая в чувственных удовольствиях. Критика злых нравов, грехов человека и общества всегда была неотъемлемой частью христианской литературы. В этом Лобковиц, как и весь Ренессанс, продолжал средневековую традицию. Однако в отличие от большинства по-этов-гуманистов Лобковиц яростно осуждает плотские утехи любви, ведущие в ад. Новое у Лобковица заключается в том, что злонравие осуждается не только с церковно-христианских, но прежде всего с патриотических позиций, как качество, приводящее к гибели государства (поэт здесь использует образ корабля, попавшего в бурю).
Это, безусловно, возрождение античного понимания патриотичности, поэтому довольно интересно видеть такой синтез государст-веннической и религиозной мотивировок у Лобковица — яростного сторонника католицизма, с его непризнанием абсолютного государственного суверенитета, а значит и патриотизма, как светской категории. Именно конфессиональная позиция Лобковица, противостоящая чешскому утраквизму, господствовавшему среди бюргерства и среднего дворянства, обусловила критику им чехов-гуситов как еретиков, которые губят родину. Напомним, что утраквизм для Лобковица — это «заблудшая вера» («Сатира к святому Вацлаву»). Таким образом, Лобковиц выступил продолжателем традиции патриотизма чехов-католиков эпохи гуситских войн 37.
Его цель — «вновь вознести свою родину к славе и бывалому почету, а также принять новые законы, чтобы от них была польза народу» («Сатира к святому Вацлаву»), Так патриотический идеал Лобковица совмещает в себе приверженность западноевропейской религиозной традиции (католицизму) и, следовательно, консерватизму с ин-новационностью, направленной на достижение общей пользы, в чем можно видеть элементы демократизма его концепции.
Славу родной страны Лобковиц усматривает в военных успехах, имевших место в прошлом, но ясно, что это не гуситские войны, а, скорее, более ранний период, когда Чехия была целиком католической. В стихотворении «О родине» 38 Лобковиц указывает на то, что раньше Чехия «теснила соседей войной», враги за золото выкупали у чехов мир, теперь же все наоборот: Чехия вынуждена платить за мир. В целом такой идеал соответствует средневеково-ренессансной ры-царско-аристократической культуре.
Европейскость Лобковица, помимо конфессиональной сферы, проявляется прежде всего в приверженности гуманизму. Особо ценит Лобковиц приобщение заальпийской, северной Европы к ренес-сансному гуманизму и неолатинской поэзии. Поэтому он восхваляет итальянского гуманиста, клирика Иеронима Бальба («Элегия к Ие-рониму Бальбу» 39), трудившегося в Центральной Европе, за то, что он «первым из мужей во дворце австрийской Вены тронул звучные струны Арионовой лиры. Он первым принес к нам авзонский вкус, латинские слова, четко разработанное право» («Зоилам о Бальбе» 40). Также Лобковиц превозносил аналогичные заслуги немца Конрада Цельтиса41 и итальянца Ермолая Барбаруса42.
Лобковиц являет собой пример типичного члена общеевропейского гуманистического сообщества — тип, чрезвычайно распространенный в Европе XVI в. Сознание приобщенности к высшей культуре, не знающей национальной локализации, поскольку она универ-
сальна, создает иерархичность сознания человека эпохи Возрождения. Свое, национально-локальное, рассматривается как низшее, варварское, поэтому нуждающееся в ренессансном просветительстве, т. е. в приобщении к античному наследию. Тем самым возникает связь низшего и высшего звеньев данной иерархической системы, что придает определенную цельность ренессансному заальпийскому культурному сознанию, которое, на первый взгляд, выглядит весьма дихото-мично, поскольку категории своего и всеобщего, античного и варварского противостоят друг другу.
Функцию моста между ними также, наряду с просветительством, выполняет категория патриотизма, родины, поскольку patria неизменно входила в число постоянных ценностей античной, особенно древнеримской культуры. В силу этого гуманист не мог не быть патриотом, хотя бы ради подражания античности. Но эта patria оказывалась не «городом на семи холмах», не центром античной культуры, а «варварской провинцией». Поэтому ее надлежало антикизировать, возвысив ее историю и людей, внесших тот или иной вклад в развитие страны.
Патриотизм у Лобковица как общеевропейского гуманиста — это не противопоставление своей национальной обособленности, собственного исторического пути, самобытности тому европейскому течению, которое определяло лицо всей эпохи. Это, наоборот, интеграция своего во всеобщее, причем без растворения своего в универсальном, поскольку опорой патриотизма у него является государст-венническое сознание. Этой стороной наследие Лобковица весьма неожиданно приобрело актуальность в начале III тысячелетия, когда в процессе глобализации культуры остро встали вопросы, уже решавшиеся европейской мыслью другой переломной эпохи — эпохи Возрождения.
Примечания
1 Rukovët humanistického básnictví v Cechách a n Morave. Praha, 1969. T. 3. S. 170-203.
2 Bohuslav Hasistejnsky z Lobkovic. Carmina selecta. Praha, 1996.
3 Bohuslai Hassensteinii a Lobkowicz Epistulae. Leipzig, 1969-1980. T. I—II.
4 MartínekJ. De Bohuslai Hassensteinii et Augustini Moravi epistulis // Záp-isky Jednoty klasickych filologü. Praha, 1962. T.4. S. 1-13, 96-108; Idem. Srovnání Preraysla Oráce se Seianem u Bohuslava z Lobkovic // Zápisky... Praha, 1965. T. 7. S. 169-171; Idem. Ouaestiones ad Bohuslai Hassensteinii vitara pertinentes // Listy filologické. Praha, 1967. T.90. S. 317-321; Idem. Quo modo Bohuslaus Hassensteinius in patriam animatus fuerit// Listy
filologické. Praha, 1970. Т. 93. S. 37-43; Idem. Quod Bohuslaus Hassen-steinius a Lobkowicz de Mathia Corvino senserit // Zborník filosofické fakulty University Karlovy. Graecolatina et orientalia. Praha, 1972. T.4. S. 21-32; MartínekJ., MartinkováD. Quo modo Bohuslaus Hassensteinius a Lobkowicz res a Vladislao rege Hungariae et Bohemiae gestas aestimarit // Zborník... Praha, 1974. T. 6. S. 81-103; MartínekJ. Bohuslaus Hassensteinius a Lobkowicz meliorne poeta an orator fuerit // Classica atque mediaevalia Jaroslao Ludvíkovsky octogenario oblata (Spisy University Jana Evangelisty Purkiné v Brne, filosofická fakulta. 200). Brno, 1975. S. 247-252; Idem. К datování listü Bohuslava Hasistejnského y Lobkovic // Strahovská knihovna. Praha, 1979-1980. Т.14-15. S.75-102; MartínekJ., MartinkováD. Místní jména ceskych zemí v dopisech Bohuslava z Lobkovic // Zborník Musea Komenského. Praha, 1980. T.21. S. 459-462; MartínekJ. Bohoslaus von Lobkowicz und die Antike// Listy filologické. Praha, 1980. T. 103. S.24-30; Idem. Ke kritice a datování básnického díla Bohuslava z Lobkovic // Ibid. S. 230-240; Idem. Humanistická skola na Hasistejné // Akta Universitatis Carolinae. Praha, 1981. T.21, fase.2 (AUC-HUCP). S.23-47; Idem. Bohuslav Lobkovic a severozápadní Cechy // Zprávy a Studie krajského musea v Teplicích. Teplice, 1982. T. 15. S. 55-62; Idem. Bohoslaus von Lobkowicz und Konrad Wimpina // Die Oderuniversität Frankfurt. Beiträge zu ihrer Geschichte. Weimar, 1983. S. 239-242.
5 К zivotnímu jubileu Jana Martínka// Folia Histórica Bohémica. Praha, 1984. Т. 7. S. 473.
6 Kopecky M. Cesky humanismus. Praha, 1988. S. 37-43.
7 К zivotnímu jubileu... S. 371.
8 MacekJ. Vira a zboznost jagellonského veku. Praha, 2001.
0 Голенищев-Кутузов И. H. Итальянское Возрождение и славянские литературы XV-XVI веков. М„ 1963. С. 160-162,173-176,188-192 и др.
10 История литератур западных и южных славян. М., 1997. Т. 1. С. 645-650 (автор В. В. Мочалова); История культуры стран Западной Европы в эпоху Возрождения. М., 2001. С. 358-359 (автор Г. П. Мельников).
11 Немилое А. Н. Немецкие гуманисты XV века. Л., 1979. С. 105.
12 Мельников Г. П. «Образы власти» в сочинениях чешских гуманистов// Культура Возрождения и власть. М., 1996. С. 197-198.
13 Неолатинская поэзия. М., 1996. С. 349.
14 Rukovet... S. 202.
15 Kopecky М. Ор. cit. S. 49-57.
16 Bohuslav Hasistejnsky z Lobkovic. Op. cit. S. 138-141.
17 Ibid. S. 14-17.
18 Ibid. S. 16-17.
19 Ibid. S. 16-19.
20 Ibid. S. 28-31,36-39, 56-57.
21 Ibid. S. 36-37, 62-63, 116-117, 144-145.
22 Ibid. S. 58-59,112-113.
23 Ibid. S. 60-61.
24 Ibid. S. 64-67.
25 Ibid. S. 134-135.
26 Ibid. S. 146-147.
27 Ibid. S. 108-109.
28 Мельников Т.П. Этногенетический миф в самосознании чешской знати XIV в. // Элита и этнос средневековья. М., 1995. С. 45-52.
29 Bohuslav Hasistejnsky г Lobkovic. Ор. cit. S. 20-21.
30 Ibid. S. 30-31.
31 Ibid. S. 34-35.
32 Ibid. S. 32-33.
33 Ibid. S. 112-115.
34 Ibid. S. 68-71.
35 Ibid. S. 110-111.
36 Ibid. S. 78-81.
37 Подробнее о проблеме патриотизма в гуситскую эпоху см.: Мельников Г. П. Этническое самосознание чехов и национальные проблемы в Чехии в гуситскую эпоху (конец XIV века — 1471 год) // Этническое самосознание славян в XV столетии. М., 1995. С. 77-112.
38 Bohuslav Hasistejnsky г Lobkovic. Ор. cit. S. 132-133.
39 Ibid. S. 74-79.
40 Ibid. S. 34-35.
41 Ibid. S. 66-67.
42 Ibid.
