CC BY
86
Литература
1. Сказки... Сказки... Сказки Старого Арбата: Загадки и парадоксы Алексея Арбузова. М., 2004.
2. Смелянский А. Оправдание добра // Современная драматургия. 1982. № 2.
3. Пинский Л. Комедии Шекспира // Пинский Л. Магистральный сюжет. М., 1989.
4. Шоу Б. О драме и театре. М., 1963.
5. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1979.
6. Вишневская И.Л. Алексей Арбузов. М., 1971.
УДК 82.015
Ю.В. Бабичева
«ПАРОХОД СОВРЕМЕННОСТИ» И РУССКИМ ПОСТМОДЕРНИЗМ В XXI ВЕКЕ
Вологодский государственный педагогический университет
Когда-то на заре ХХ в. в стремлении к обновлению отечественного искусства самые экстремальные модернисты из футуристической группы «Ги-лея» призывали «бросить Пушкина с Парохода современности», а также и Достоевского, и Толстого, и «проч. и проч.». На рубеже ХХ-ХХ1 вв. их внуки-правнуки, назвавшие себя постмодернистами, вдоволь поиздевавшись над «промотавшимися отцами» (и соцреалистами, и ранними модернистами, и «проч. и проч».), вновь потянулись к истокам, к русской реалистической классике, вылавливая из вод времени и вновь размещая на палубах «парохода современности» их высокие достижения, когда-то оттуда сброшенные. Почти одиозный представитель постмодерна конца ХХ в., автор «Голубого сала», вызывающе кощунственного по отношению к отечественной словесной классике, В. Сорокин заявил недавно, что в новом веке почувствовал более близкое родство с Л. Толстым, нежели, к примеру, - с Д. Хармсом. Стоит принять во внимание эту декларацию, всмотреться в явления постмодернизма.
Одним из первых соотнес постмодернизм/ «поздмодернизм» с более ранним «модернизмом» В. Новиков [1]. Решительно объявляя о кончине русского постмодернизма на границе веков [2, с. 357-372], он приглашает единомышленников развернуть и проиллюстрировать эту заявку. Примем это приглашение.
I. Подлунный мир В. Маканина, или Новеллы о старом козле.
Присутствие в творчестве В. Маканина, получившего в 1993 г. премию Буккера, «гуманистических традиций русской классической литературы» признавалось его критиками и исследователями всегда [3, с. 437]. Оно выражалось в стремлении сквозь типологические черты социальной усред-ненности увидеть заложенные в человеке личностные начала. В произведениях Маканина оно обыч-
но прорывается сквозь неблагоприятные жизненные обстоятельства и часто при этом выбирает черты необычные, формы - причудливые. Осмысление особенностей индивидуального человеческого сознания в рамках современности стало концептуальной доминантой творчества этого писателя. Последний роман, предъявленный им читателю ХХ в., - «Андеграунд, или Герой нашего времени» (1988) - подвел итог умонастроению и поэтике русского постмодернизма, к которому этот писатель был согласно причислен.
С 2001 г. в журнале «Новый мир» с неравной периодичностью стали печататься рассказы Маканина, композиционно еще не сложившиеся в жанровую целостность цикла, но уже имеющие для этого несколько содержательных и формальных стержней, а также объединяющее заглавие: «Высокая, высокая луна». Первый рассказ под названием «Однодневная война», появившийся в 2001 г., весьма характерен для постмодернизма ХХ в., это рассказ-предупреждение, фантастическая антиутопия со многими узнаваемыми реалиями жизни земли на границе ХХ и ХХ1 столетий. Абсурдная сюжетная ситуация апокалипсического размаха представлена в принятом модернистами конца века «панироническом» стиле. «Шел ХХ1 век и ему <...>, как и всем предыдущим, недоставало положительного опыта. Знали - как не надо» [4, с. 10]. Как и роман «Андеграунд», рассказ передает в образах-гротесках болезненное ощущение конца века, наделавшего столько ошибок, что для позитивного итога не хватало реалий: как будто речь идет о конце света.
Где-то в Татарстане возник национально-религиозный конфликт - и русский президент ввел туда танки. Американцы «в наказание» разрушили в России накануне зимы энергосистему. А русские ракеты стерли с лица земли половину Чикаго и горные районы Швейцарии. Обоих президентов
отправили в отставку и стали ждать их полного одряхления, чтобы передать суду в Гааге. Два стареющих лидера упорно сопротивляются разрушающей силе Времени, несущей расплату. Фигурант «Р», то есть русский президент, в прошлом - мастер восточных форм борьбы, как свидетельствует пресса, все кидает через бедро подставных «спаррингов». Американский президент («А») «в затяжном биологическом поединке со временем» лихо скачет в родном Техасе на коне, ловко поддерживаемый в седле хитроумно разработанным корсетом. «Конечно, российский экс никуда не денется, -рассуждают вершители судеб. - Время и Демократию никому не остановить. Однако следовало все же выждать, пока этот чумовой перестанет разбрасывать по углам своих спаррингов» [с. 16]. Время идет - и два одиноких немощных старика со своими собаками в ожидании неумолимой расплаты тащатся сквозь Время, безуспешно стараясь его остановить.
Этот рассказ, повторивший устоявшиеся содержательные и стилистические доминанты постмодернизма конца ХХ в., в формирующемся цикле служит чем-то вроде переходного моста: еще раз изобразив бесплодность социальной усредненнос-ти, сформированной XX в., писатель открывает путь для вожделенного личностного начала в человеке, которое может оказаться для человечества спасительным. В рассматриваемом наборе рассказов это начало именуется «лунностью», а его выразителем станет герой отчасти автобиографический (во всяком случае - по возрасту и месту рождения), носящий здесь имя Петра Петровича Алабина. Впервые он появился в рассказе «Неадекватен». Стиль повествования здесь неровный: то автор говорит о герое в третьем лице, то герой рассказывает о себе сам. Логика этих переходов трудноуловима.
Любимый племянник героя, порою отдыхающий от городской суеты на его подмосковной дачке, любовно-иронично зовет дядю «старым козлом», имея в виду пристрастие последнего к женскому полу. В рассказе «неадекватный» герой одновременно испытывает красивую «лунную» привязанность к молодой соседке по даче и спонтанный порыв страсти к медсестре больницы, куда его отправил соседкин муж по поводу «неадекватности» его отношения к реальной жизни. Здесь и в последующих рассказах с участием этого героя - «За кого проголосует маленький человек», «Без политики», «Долгожители», «Могли ли демократы написать гимн» - на базе его эротических порывов и похождений складывается своеобразная «грамматика любви», которую автор предлагает читателю как панацею от абсурдной в своей «усредненнос-ти» действительности, как уход в спасительную индивидуальность.
Мистерия секса складывается из необходимого присутствия, кроме двух вожделеющих любовников, включенного телевизора, заменившего старомодную свечу (ту самую, что бывало «то и дело <...> горела на столе»), и непременно присутствующую за окном луну. Наиболее четко такая картина предстает перед читателем рассказа «За кого проголосует маленький человек», где герой погружается в «странную лунно-телевизионную реальность». На глазах у читателя автор дирижирует схваткой между в деталях восстановленной обыденностью интимного акта и мечтательной лунной рапсодией, которую хотел бы утвердить в роли спасительной акции проявления индивидуального восприятия обыденности.
Подобный же конфликт лег в основу композиции повести «Без политики», где очередной сексуальный взрыв Петра Петровича развивается на фоне драматических событий осады Белого дома, куда он попал, - «без политики», не по своей воле, устремясь за очередной возлюбленной. Пережив ряд смертельно опасных перипетий, оказавшись с Дашей на разбитом 11-м этаже, он размышляет: «Что до них мне! Я - влюбленный старик. Я был горд своим чувством. Я Любил. Я не мог симпатизировать жлобью, размахивающему красными флагами, и тем меньше их хитроватым вождям. Но и за атакующих я не шибко болел. У меня своя жизнь. <...> Личностные ценности. И я нес эти ценности <...> не в обход, не в сторонке, не где-то в уголке, а через события. Я нес - через. Не вместе с людьми, а сквозь них» [с. 41-42]. Далее следует сцена столь же патетическая, сколь и комическая. Обнаженный герой стоит в проломе стены, смотрит на Москву и испытывает сильный половой импульс: дух его ликует, член напряжен - в этот миг исполняется самое грандиозное желание человека: «поиметь весь мир» [с. 50]. В противостоянии патетики и иронии последняя в этой сцене явно выигрывает.
Седьмой по общему счету рассказ «Боржоми» появился в предпоследнем номере «Нового мира» за 2003 г. Он открывался небольшим вступлением «От автора», содержащим довольно неожиданную оценку цикла в целом. Автор принес читателю извинения за то, что предъявлял ему связанные общим замыслом малые повествования вне задуманного порядка. Именно «Боржоми», оказывается, должен был открыть этот цикл рассказов «о последних днях <.. > славного постсоветского старика Петра Петровича Алабина» и о том, как тот постепенно открывал в себе свою индивидуальную «лунность». Было ли так в самом деле или это был какой-то тактический авторский ход, сказать трудно. Но идея спасительной «лунности» здесь по сравнению с ранее опубликованными рассказами
значительно ослаблена, переведена исключительно в иронический регистр, на первый план выступил во всех его грустных подробностях скудноватый дачный быт «постсоветского» старика и его приятелей. Краткий, случайный и в самой этой случайности нелепый сексуальный эпизод с молодой вакханкой Викой и таящаяся в нем «лунная» тема в этом рассказе как-то незначительны. Печальное, почти в чеховских тонах воспроизведение «постсоветского быта» намного и интереснее, и важнее.
Вряд ли этот рассказ мог служить началом цикла о таинственной «лунности», спасающей в мире усредненного постсоветского быта. Он скорее отодвигает эту химерическую тему на задний план, переключая и во всем ранее опубликованном ряду внимание читателя на иной предмет, оставляя в нем главной ценностью то пристальное и сочувственное внимание к обездоленному «перестройками» люду, которое роднит писателя с лучшими заветами классического («критического») реализма. И сквозной герой цикла - вовсе не искатель спасительных путей к лунному чуду обретенной в сексе индивидуальности, а несчастный «старый козел», чьи иллюзии всегда оказывались бесплодными и смешными. В наметившейся тематической цельности еще не сложившегося цикла, в соревновании химерической «лунности» и печали постсоветского быта человека, не выбившегося в «олигархи», правдивое изображение последнего в лучших традициях русской классики убедительно побеждает.
2. Жизнь человека - жизнь человеческая: А. Кабаков и его роман «Все поправимо».
А. Кабаков стал известен читателю с 80-х гг. благодаря шумному успеху антиутопии «Невозвращенец». В дальнейшем все произведения этого писателя в рамках ХХ столетия продолжают тему глобальной «перестройки» 80-х и 90-х гг. Самое значительное его произведение в прошлом веке -роман «Последний герой». В нем этот автор если не совсем утратил интерес к фантастике и к жанру антиутопии, то заметно к ним охладел. Его явственно потянуло к той апробированной классиками психологической форме реализма, которая понуждает писателя глубже заглянуть в душу человека и в тайны его интеллекта.
Пятичастное повествование А. Кабакова (Пролог, Эпилог, три «книги») охватывает большое временное пространство от начала 50-х гг. ХХ столетия, когда герою-повествователю 12-13 лет, до наших дней, когда уже пенсионером он дотягивает дни в доме для престарелых, пытаясь свести итог и понять свою «непонятную жизнь». Современная старику действительность скудно проникает в Богом забытое обиталище «престарелых». Скупыми мазками она восстановлена в смыкающихся воедино Прологе и Эпилоге, связанных указанием на
место действия: «дом престарелых». Три же главы-иллюстрации к главному предмету старческих размышлений («Как же мы жили тогда?») обстоятельно, в традициях классического реализма восстанавливают черты меняющих друг друга эпох российской жизни - советской (50-е - 60-е годы) и постсоветской (90-е) - в их исторической узнаваемости и правдоподобии.
Книга первая рисует героя - Михаила Леонидовича Салтыкова - в тот переломный момент истории страны, который ознаменован последней и самой болезненной судорогой сталинского беспредела и завершен смертью Вождя. Сын полковника, заместителя главного инженера на п/я 12, то есть на военном заводе при «Большом, союзного значения лагере» в местечке Заячья падь Ю.В.Ж.Д., - Миша учится в 6-м классе местной школы и остро переживает первый роман с одноклассницей Ниной, пробудившей в нем первый всплеск полового инстинкта. В таком душевном и телесном смятении встретил он первую в его жизни катастрофу. В Москве по делу о космополитизме арестован его дядя по матери - еврей и ювелир. Кто-то донес об этом лагерному начальству, и над семьей нависла гроза. Отец пустил себе пулю в висок. Все это случилось в феврале 1953 г., а в начале марта умер Сталин, что сделало гибель отца вдвойне трагичной своей бессмыслицей: наступила эпоха больших перемен.
Во второй книге живописуется студенческая юность героя, совпавшая во времени с лихорадкой меняющих друг друга общественных состояний послесталинской поры: «оттепель», «застой», перерождение партийной власти, зарождение капитализма в самых его ранних приметах - первоначального накопления капитала. Герой варится в этом котле: вписывается в активную деятельность «фарцовки», попадает в провокационную западню партийной «персоналки» с неизбежной перспективой стать завербованным «сексотом», спасается от этой доли, бросив университет и добровольно уходя в армию... Здесь повествование, основанное на последовательном и дотошном воспроизведении обстоятельств советской действительности 50-х и 60-х годов в ее исторической реальности и подлинных обстоятельствах - в духе классического реализма, прерывается.
Книга третья переносит героя через много лет, заполненных вполне успешной предпринимательской деятельностью, в последние десятилетия века. Удача отступилась от него, и в бесплодной борьбе с новым поколением хищных дельцов с нерусскими именами он лишился своего материального благополучия. Заметно меняется и стиль повествования. Покоряясь новым обстоятельствам, герой из области активных действий переходит в сферу глубоких раздумий о жизни вообще, все более «непо-
нимаемой» для него, и о том, чем можно объяснить всю цепь жизненных катастроф, через которые провела его судьба. Включая и те интимные, которые произошли в его семейной и около семейной жизни. Рано женившись на той, которую любил с детства, достигнув с ней полной сексуальной гармонии, он, тем не менее, всегда на протяжении всей жизни искал (находил, но потом вновь терял) свою Единственную Женщину.
Исчезнувшие было из первых двух «книг» характерные для позднего модернизма (постмодернизма) элементы фантастической мистики вновь вернулись в него. Времена перетасовываются в памяти героя, создавая в его воображении какую-то иную, параллельную исторической реальность «жизни человеческой» в ее вечно повторяющихся, полных таинственной значимости событиях. По мере развития содержания третьей книги романа этот стиль повествования все более оттесняет тот реализм критического характера, близкий классическому, который был характерен для двух первых частей, так и остается непроясненным: кто донес на отца в 1953 г.? Кто поставил под удар юных фарцовщиков 60-х годов и вынуждал их становиться осведомителями? Кто украл бриллианты из могилы? Кто, наконец, «увел» все сбережения героя с помощью компьютерной махинации?.. Герой доживает жизнь в приюте для престарелых, в почти полной изоляции от живого мира - то ли вдвоем с женой, то ли виртуально общаясь с ее тенью. По вечерам во тьме своей казенной кельи он сжимает ее «иссохший кулачок» - или это ему лишь представляется? - «ничего уже не имеет значения,
просто сидим вместе, глядя в ночь, вот и все». И уже вовсе вне логики жанра хроники, подчиняясь каким-то иным законам и оценкам, звучит, перекликаясь с заглавием, финальная фраза: «Хорошая была жизнь» [5, с. 478].
Таким образом, классический реализм хроники пытается слиться воедино со стилем «новой прозы» ранних модернистов («неореалистов»), но вне холодного «паниронического» отчаяния постмодернистской прозы конца ХХ столетия. Может, этот методологический синтез как раз и являет собою тот тип нового реализма, которому под названием треализма, по Вл. Новикову [6], предстоит лидировать в прозе нового века? Или стоит припомнить, что уже есть в нашем классическом наследии определение своего позднего метода И. Буниным, вступившим в спор с Л. Ржевским: «Называть меня реалистом, - вспылил тогда Бунин, - значит <...> не знать меня как художника. «Реалист» Бунин приемлет очень многое в подлинной символической мировой литературе» [6, с. 167].
Эта синтезированная форма реализма, «приемлющего» символизм, была предсказана еще Ф. Достоевским (он называл ее «реализмом в высшем смысле»), родилась и названная «неореализмом» в конце XIX столетия, расцвела в начале ХХ в., чуть меняя на ходу характер и дозировку составных синтеза, просуществовала в течение всего ХХ столетия. Новое обращение к ней в начале ХХ1 в. после тягостного бездорожья «постмодернизма» представляется нам ныне и современным, и перспективным.
Поступила в редакцию 16.05.2008
Литература
1. Новиков В. Заскок. М., 1997.
2. Новиков В.И. Кто последний? // Проблемы поэтики и истории русской литературы Х1Х-ХХ веков. Самара, 2005.
3. Сотникова Т.А. Маканин В.С. Словарная статья // Русские писатели ХХ века: биографический словарь. М., 2000.
4. Маканин В. Рассказы из книги «Высокая, высокая луна» // Новый мир: Однодневная война. 2001. № 10; Неадекватен. 2002. № 5; За кого проголосует маленький человек. 2002. № 5; Без политики. 2003. № 8; Долгожители. 2003. № 9; Могли ли демократы написать гимн... 2003. № 10; Боржоми. 2003. № 11.
5. Кабаков А. Все поправимо: хроника частной жизни. М., 2004.
6. Новиков Вл. Русская литература в 2017 году // Знамя. 1995. № 10.
7. Бабореко А.К. Новое о Бунине // Проблемы реализма. Вып. 7. Вологда, 1980.
