CC BY
57
© 2009
Д.В. Андрианова
ПАРНЫЕ СЛОВОСОЧЕТАНИЯ В СЛАВЯНСКИХ ЯЗЫКАХ
(как потенциальный материал лексикографирования)
Совет да любовь, любо-дорого, есть поедом, кЩет-кга&т, I с1$1а jasna, ап1 гуЬа ап1 гак — в основе подобных разнородных выражений лежит общий принцип удвоения на уровне формы и значения, который является источником редупликации, тавтологии, повтора. Перечисленные морфологические явления, по свидетельству языковедов, свойственны языкам разных типов на всем протяжении их развития и отражают глубинное свойство человеческого мышления (К.О. Эрдман, А.М. Бушуй, Э. Моравчик, М.Ф. Алиева). В предисловии к словарю «Парные словосочетания английского языка» Л.М. Медведевой и В.В. Дайнеко говорится о значении бинарной номинации как «важнейшего орудия гносеологического освоения мира», в котором «закрепляются свойства и качества, взаимосвязи и взаимодействия предметов и явлений внешнего мира, познаваемого человеком» [Медведева, Дайнеко 1989: 5]. Некоторые модели лексических повторов на уровне сочетаний слов характерны для всех языков без исключения, но в большинстве своем языки в отношении парных сочетаний значительно различаются [Вэлхли 2003: 3], и парные сочетания демонстрируют специфику конкретного языка даже в сопоставлении с родственными ему языками.
Так, например, в русском языке, как отмечают исследователи, чрезвычайно распространены некоторые типы парных сочетаний, совершенно не свойственные или свойственные в малой степени другим славянским языкам (О.Б. Тка-ченко, И. Пачаи, Ф.Р. Минлос). Мы задались целью представить обзор существующих в лингвистической литературе точек зрения на проблему происхождения и специфики парных сочетаний в русском языке на фоне других славянских языков.
В многочисленных монографиях и научных статьях рассматриваются парные сочетания, однако неоднородность, многообразие языкового и речевого материала усложняют задачу номинации данной грамматической категории. В работах, посвященных исследованию парных сочетаний (ПС) в общелингвистической парадигме, чаще всего используются термины двандва (термин индийских языковедов), копулятивные сложения (немецкий термин), парные слова (термин, фигурирующий в русскоязычных исследованиях), биномы (интернационально принятое обозначение). В исследованиях ПС на материале русского языка используются наименования парные именования или формулы-синтагмы (В.В. Колесов), тождесловия (А.А. Потебня), тавтологизмы (Л.И. Ройзензон и А.М. Бушуй), тавтологические фразеологизмы и рифмованные фразеологические единицы (В.М. Мокиенко), репрезентативные пары (А.Т. Хро-ленко), редупликации (Ф.Р. Минлос) и др. В данной статье будет использоваться наиболее общий термин парное сочетание слов (ПС), под которым будет пониматься выражение, построенное по функционально близкой слову модели, в
которой две (реже три) лексические позиции могут быть заполнены отдельными словами, но не оборотами.
ПС логически распадаются на две объемные неоднородные и не имеющие четких границ группы: редупликации и парные слова. Каждая из них имеет свою специфику, в соответствии с которой можно классифицировать и исследовательские работы.
Первые публикации о природе редупликаций появились в русскоязычных изданиях в начале ХХ в. Особое внимание первые исследователи этого явления (Р. Якобсон, М. Дурново, М. Джафар, А. Крымский) обращали на частотные в разговорной речи парные конструкции, построенные по принципу редупликации, напр.: няньки-мамки, деньги-меньги, салатики-мулатики и т.п.
М. Джафар в 1900 г. высказал предположение, что такого рода образования в русском языке — результат влияния тюркских языков. В тюркских языках удвоение с изменением первого звука или начальной группы звуков на м во втором компоненте — явление широко распространенное. Этот тип редупликации более детально впоследствии изучали А.А. Реформатский, Н.А. Янко-Триниц-кая, Ю. Плен, И. Пачаи, Ф.С. Минлос и др. С гипотезой тюркских корней м-редупликаций в русском, а также украинском и белорусском языках соглашается большинство лингвистов ХХв., добавляя, что это явление в русском языке связано с влиянием сразу нескольких тюркских и кавказских языков [Минлос 2004: 7].
С.В. Николаев статье «Что такое хухры-мухры» высказывает предположение, что «многие [повторы] <...> с однотипной меной начальных звуков попали в русский язык в результате заимствований: из немецкого (гоголь-моголь), английского (буги-вуги)». Он также признает, что «больше всего здесь тюркских заимствований: шурум-бурум, хурда-бурда и т.д.». Таким образом, из тюркских языков была заимствована не только сама модель редупликаций, но и отдельные выражения. Автор также отмечает, что «не все подобные слова заимствованы, в их числе есть и исконно русские, напр.: тары-бары, трень-брень и др.» [Николаев 1985: 143].
Интересно отметить, что такого рода редупликации свойственны не только восточнославянским языкам, но также, напр., болгарскому (кифари-муфари, спирки-мирки и др.). Для болгарских м-редупликаций языком-источником служил турецкий [Граур 1963: 23], но, в отличие от русских м-редупликаций, болгарские ПС так и не стали фактами языка, а остались, как в тюркских языках, явлением спонтанной речи и по своей функции соответствуют тюркским повторам: они «выражают подчеркивание, курсивируют названные явления, процессы или качества». При этом, как и в русском языке, «иногда чувствуется нюанс некоторой пейоризации, а с другой стороны, синтеза или обобщения» [Младенов 1975: 387].
Еще один достаточно продуктивный тип редупликаций в восточно-славянских языках — так называемые ш-редупликации (танцы-шманцы). При редупликации такого типа начальный согласный второго компонента сочетания заменяется на см/шм. Принято считать, что эта модель сформировалась в русском языке благодаря идиолектам, находившимся под влиянием идиша [Плен 1987].
В работах, посвященным редупликациям в рамках парных сочетаний раз-
личного типа, рассматриваются также другие, менее продуктивные модели. Например, В.И. Беликов выделяет еще один тип редупликации в русском языке, связанный с искажением второго компонента ПС на манер табуированной лексики [Беликов 1990]. По-видимому, такой тип редупликации можно считать уже чисто русским.
Несмотря на то что сама конструкция редупликации была перенесена на русский субстрат из тюркских языков с сохранением фонетических особенностей, при сопоставлении русских ПС с ПС в языках-источниках заимствования легко выявить ряд несовпадений в стилистическом, семантическом и функциональном плане.
Как утверждает М. Джафар, в родном ему персидском языке в «парно-составных речениях», как он их называет со ссылкой на Ф.Ф. Фортунатова [Фортунатов 1983: 122—123], второй компонент существует только в сочетании с полнозначным первым компонентом, и в этом случае имеют смысл «и тому подобное», «и прочее». Как замечает автор, «такое парное образование можно проделать со всяким <...> персидским словом. Например, пул — деньги, пул-мул — деньги и т.п., деньги-деньжата». В русском выражении второй компонент чаще всего также дублирует первый с определенными фонетическими изменениями, и значение русских редупликаций бумажки-шмажки, фуфай-ки-муфайки также предполагает добавление к значению первого компонента дополнительного элемента «и нечто в этом роде», однако чаще всего он содержит также пейоративную коннотацию, которая отсутствует в редупликациях тюркских языков.
Специфической чертой м- и ш-редупликаций в русском языке, в отличие от языков-источников, где они не имеют специфической стилистической окраски [Дмитриев 1940: 47], является экспрессивность.
Кроме того, в тюркских языках аналогичные выражения используются в разных стилях речи, в то время как в русском языке они свойственны только разговорной речи. Более того, прием добавления к словам таких искаженных повторов-прицепов, иногда имеющих определенные значимые для говорящего и слушающего коннотации, иногда нет, — один из приемов языковой игры, характеризующей речь отдельного носителя языка. В то же время большинство подобных редупликаций появляется и исчезает в процессе речи, часто индивидуально окрашенной.
Исследованию происхождения парных слов посвящены работы выдающихся лингвистов и философов, которые изучали ПС на материале языка летописей, житийной литературы, языка фольклора, народной речи.
Одно из первых и наиболее авторитетных описаний ПС в языке фольклора и в народной речи дал в «Записках по русской грамматике» А.А. Потебня. Его классификация является исходной точкой рассуждений многих современных лингвистов, анализирующих ПС. Основным источником подобных выражений, по мнению ученого, является сама народная поэзия. Он рассматривает их как формулы, свойственные народной поэтике [Потебня 1968: 554] и считает их примерами специфической грамматической категории русского языка. Похожим образом конструкции типа нежданно-негаданно, мил-дорог, любо-дорого во фразеологическом словаре В.И. Фелициной и В.М. Мокиенко трактуются как
типичные для великорусской народной речи. Этой же позиции придерживается А.П. Евгеньева в монографии «Очерки по языку русской устной поэзии в записях XVII—XX вв.» Отчасти разделяет эту точку зрения и В.В. Колесов, который считает, что частично ПС русского языка были созданы непосредственно в народной речи и языке фольклора [Колесов 1990: 4].
В то же время уже А.А. Потебня указывал на семантическое и структурное сходство между русскими конструкциями типа хлеб-соль, отец-мать и др. и китайскими сложениями, а также оборотами в языке хинди.
Чешский славист К. Горалек, изучавший язык народных песен славянских народов, пришел к выводу, что специфика восточнославянских и западнославянских народных песен заключается, в том числе, в наличии или отсутствии парных слов [Горалек 1962]. При сравнительном анализе фольклорных произведений разных жанров становится очевидна насыщенность восточнославянских текстов парными конструкциями, в отличие от соответствующих текстов на чешском и польском языках.
Вполне подтверждают нетипичность парных сочетаний для западно- и южнославянских языков исследования О.Б. Ткаченко. Сопоставление языка фольклора славянских языков показывает, что в польском, чешском, верхнелужицком языках ПС встречаются спорадически, в словенском и нижнелужицком они не были обнаружены вовсе. Сравнительная частотность ПС в болгарском, македонском и словацком языках объясняется, по мнению ученого, аре-альным влиянием тюркских, булгарского и турецкого языков на болгарский и македонский, финно-угорских (венгерского) — на словацкий. Что касается резкого отличия русского языка от других славянских в отношении парных сочетаний, то причину этого явления О.Б. Ткаченко видит во влиянии финно-угорского субстрата, «количественно и хронологически наиболее значительного, мерянского, что было связано с постепенным переходом на восточнославянскую речь большого количества носителей финно-угорской речи в условиях массового двуязычия» [Ткаченко 1981: 27].
Эту линию рассуждений ученого продолжает венгерский лингвист И. Пачаи, который рассматривает парные конструкции в языке славянского фольклора и в народной речи через призму ареальной лингвистики. Проведенные им статистические, грамматические, семантические и стилистические исследования свидетельствуют о том, что появление в восточнославянских, и особенно русском, языках и фольклоре ПС стало следствием контактов с языками восточной Евразии. В качестве примеров исследователь приводит такие межъязыковые тавтологические конструкции, как булат-железо, где «ЬыШ» — сталь из татарского, вепрь-кабан, где «каЬап» — кабан из тюркского и т.д. [Пачаи 1995: 90].
И. Пачаи подчеркивает особую функцию «парных слов суммирующего типа» в языках Восточной Евразии, а именно обозначение родового понятия словами, выражающими видовые понятия» [Пачаи 1995: 96]. Эту особенность семантики ПС отмечал уже А.А. Потебня: «сопоставление несовместимых частностей не есть нарушение логического закона, а способ обозначения понятия высшего порядка, способ обобщения, нередко — идеализация в смысле изображения предмета такого рода <...> но необычайного, чудесного, прекрасного» [Потебня 1968: 418]. О том, что это свойство присуще ПС в языках разных ти-
пов, упоминает также Б. Вэлхли в книге «Парные слова и естественная сочинительная связь» [Вэлхли 2003: 4]. Это свойство парных конструкций в случае, когда компонентами выражения являются синонимичные пары, приобрело особое значение в языке средневековой Руси.
В.В. Колесов не раз в своих работах упоминает о том, что «русской менталь-ности вообще присуще это стремление к удвоениям <...> такими формулами наша ментальность искони выражает идеальность сущности и материальность явления, совмещенных в общем термине, который в действительности становится символом на фоне понятия <...> Иначе не мыслит себе русский человек любовь, как через ласку, истину «мимо» правды, а личную, идеальную в сущности радость, вне материально выраженного веселья» [Колесов 1999: 256]. Линейный по своей природе текст с помощью подобных удвоений в виде парных именований, как их называют исследователи древнерусского языка и литературы, сохраняет многомерность и множественность, свойственную языку и средневековому мышлению [Двинятин 1994: 91]. По мнению Колесова, часто это развертывание понятия в текст посредством использования парного именования имело место в случаях перевода отвлеченных и значимых понятий с греческого (плач и рыдание, туга и скорбь), однако «большинство из них отражает реальное содержание жизни древних славян и связано с настоятельной необходимостью передать в художественном тексте какое-то важное значение, не получившее еще в языке специальной номинации» [Колесов 1990: 4]. В.В. Ко-лесов считает, что, хотя некоторые парные именования были восприняты при переводе греческих оригиналов, степень их воздействия на славянские литературные формулы преувеличена, т.к. заимствования не изменяли ни форму, ни образность традиционных формул славянской поэтики.
Более категоричен в этом вопросе оппонент В.В. Колесова, Д.В. Дмитриев, относящий эти единицы к «прототипам, которые через посредство греческого языка послужили основой создания особых традиционных письменных образцов», объединяемых понятием «библеизмы», поскольку все они восходят к одному единственному источнику — тексту Священного Писания (напр., радость-веселие, гневъ-ярость, беззаконие-грех, стыд-срам). Отсюда они перешли во многие языки, на которые переводилась Библия, и в том числе в древнесла-вянскую письменность» [Дмитриев 1994: 46].
Подводя итог обзору наиболее интересных и авторитетных исследований, посвященных проблеме происхождения парных сочетаний в русском и других славянских языках, следует отметить, что частотные в русском языке ПС образованы большей частью по заимствованным у языков-соседей моделям. Но все они издавна прижились в русском языке, большинство из них очень продуктивно и представляет любопытный материал для дальнейших исследований более частного характера.
ЛИТЕРАТУРА
Беликов В.И. Продуктивная модель повтора в русском языке. Материал для обсуждения // Russian Linguistic. — Бостон: Reidel, №14, 1990. — С. 81—86.
Вэхли Б. Парные слова и естественная сочинительная связь. — Стокгольм: Wslhi, 2003.
Граур A. Румынские этимологии. — Бухарест: Науч. изд-во, 1963. Двинятин Ф.Н. «Нити Мезгиревых тенет» и исследования В.В. Колесова по структуре древнерусского текста II Динамика русского слова: межвуз. сб. ст. к 60-летию проф. В.В. Колесова. — СПб: Изд-во СПбГУ, 1994. — С. 89—94.
Джафар М. Об искусственном образовании парных слов (Reimwörter) II Юбилейный сборник в честь В.Ф. Миллера, изданный его друзьями и почитателями I под ред. Н.Я. Янгука. — М.: Типо-лит. АВ. Васильева, 1900. — С. 311—313.
Дмитриев Н.К. Грамматика кумыкского языка. — М.; Л: Изд-во AH СССР, 1940. Дмитриев Д.В. Синонимические дуплеты библейского происхождения в древнерусской письменности II Динамика русского слова: межвуз. сб. ст. к 60-летию проф.
B.В. Колесова. — СПб: Изд-во СПбГУ, 1994. — С. 43—51.
Евгеньева A.^ Очерки по языку русской поэзии в записях XVII—XX вв. — М.; Л: Изд-во AH СССР, 1963.
Колесов В.В. «Жизнь происходит от слова ...». — СПб: Златоуст, 1999. Колесов В.В. Принцип парного соединения близкозначных слов в древнерусских литературных текстах II Исследования по истории и диалектологии русского языка: межвуз. сб. науч. тр. — Aлма-Aта: Изд-во КазПИ, 1990. — С. 3—11.
KримьскиA.E. Калач-малач, ышмш-мшмш ЦРоз-вщки, статп та замгтки. — Ктв, 1928. — С. 139—148.
Медведева Л.М., Дайнеко В.В. Парные словосочетания английского языка. — Киев: Выща школа, 1989.
Минлос Ф.Р. Редупликации и парные слова в восточнославянских языках. — М.: ИСл РAH, 2004.
Младенов М.С. Об одном типе повторений в болгарском языке, имеющем параллель в румынском языке II Revue roumaine de linguistique. Bucarest: Ed. Acad. Romane. — 1975 (XX). — №4. — С. 385—387.
Мокиенко В.М. Славянская фразеология. — М.: Высш. шк., 1989. Мокиенко В.М., Фелицина В.П. Русские фразеологизмы. Лингвострановедческий словарь. — М.: Рус. яз., 1990.
Николаев С.Г. Что такое хухры-мухры II Рус. речь. — №4. — С. 141—144. Пачаи И. Aреальные аспекты парных слов в русском языке. —Ниредьхаза: STUDIUM, 1995.
Ткаченко О.Б. Сравнительно-историческая фразеология славянских и финно-угорских языков. — Киев: Наукова думка, 1979.
Янко-Триницкая H.A. «Штучки-дрючки устной речи» II Рус. речь. — 1968. — №4. —
C. 48—52.
Plàhn J. Хуйня-муйня и тому подобное II Russian Linguistics. — 1987.— №1. — P. 27—41.
THE ORIGIN OF TWO-WORD FIXED EXPRESSIONS IN SLAVIC LANGUAGES (AS MATERIAL FOR LEXICOGRAPHY)
D.V. Andrianova
The article presents a review of different approaches current in linguistics as to the origin and peculiarity of two-word fixed expressions frequent in Russian as compared with other Slavic languages.
