CC BY
76
ИСТОРИЯ МУЗЕЙНОГО ДЕЛА
УДК 94(47).081
А. Э. Котов
ПАРИЖСКАЯ ВЫСТАВКА 1889 года ГЛАЗАМИ РУССКИХ КОНСЕРВАТОРОВ
Всемирные выставки второй половины XIX в. не могли не привлекать пристального внимания своих русских современников. Эти «свидания народов» были «прообразами современных биеннале, международных экономических форумов и фестивалей»1, а для стран догоняющего развития—одновременно и своеобразным ориентиром, и возможностью либо заявить о своих культурных, экономических и технических достижениях, либо провозгласить ненужность таковых. В России материалы об этих выставках появлялись не только на страницах либерально-западнических изданий. С самого начала ими интересовалась и консервативная общественная мысль—как бы подтверждая тем самым всю условность термина «консерватизм».
Так, например, «левый» славянофил А. И. Кошелев на страницах «Московского сборника» И. С. Аксакова опубликовал статью о лондонской Всемирной выставке 1851 г., в которой делал из своих наблюдений следующие выводы: «Да, нам все известно, а на деле выходит, что мы знаем очень немного, мы схватили верхушки европейской образованности и думаем, что просвещение мы себе усвоили... А на поверку выходит, что мы взяли то, чего могли бы и не брать; и не взяли именно того, чем нам следовало воспользоваться... Главным производителем во всех отраслях человеческой жизни был и есть труд; его-то более всего мы чуждаемся. Всякое дело там, как и везде, успевало настолько, насколько оно соответствовало местным и временным нуждам народа, т. е. потребностям его духа, нравственного и умственного развития, общественного его устройства и т. п. Мы водворяем к себе роскошь Запада, его безнравственность, его холодность к религии, его умничанье, а не понимаем, что это лишь больные побеги дерева просвещения. Нам следует не перенимать у Запада, а изучать его; мы должны не бросаться на плоды его образованности, но вникать в самую эту образованность с тем, чтобы отделять в ней доброе от худого... Мы делаем совершенно тому противное; и не удивительно, что вообще производим мало в науках, и в художествах и в прочих отраслях человеческой деятельности»2. Для составлявшего «Московский сборник» И. С. Аксакова выводы Ко-шелева стали одним из аргументов в пользу «подвига червяка»3, то есть «теории малых дел», которые только и могут улучшить жизнь общества.
1 Лазновская Г.Ю. Всемирные Парижские выставки 1889 и 1900 гг.: впечатления и комментарии российских представителей культуры // Омский научный вестник. 2008. № 5. С. 38.
2 Кошелев А. И. Поездка русского земледельца в Англию и на Всемирную выставку // Московский сборник. СПб., 2014. С. 172.
3 Аксаков И. С. На борьбу с неправдою и развратом // Московский сборник. СПб., 2014. С. 496.
Парижская выставка 1889 г. получила в русской прессе значительно больший резонанс, чем все предыдущие выставки. Этому способствовали состояние самой отечественной печати того времени (в частности, подъем малой прессы и жанра репортажа), значительный масштаб самого мероприятия, но главное—его общественно-политический контекст. Для единственного на тот момент крупного республиканского государства Европы, не так давно пережившего унизительный разгром от Пруссии и очередную волну революционных потрясений, выставка стала способом «доказать, что жизненная сила нации еще не ослабела»4. Открытие выставки, как известно, было приурочено к государственному празднику республики — 100-летию взятия Бастилии. Это стало причиной отказа монархических правительств от официального участия в выставке. Но если Германия в принципе ее проигнорировала, то Россия, Италия и ряд других государств разрешили своим подданным участвовать в работе выставки в частном порядке. Чтобы не обижать французов демонстративным отсутствием послов на торжестве, последним «разрешили» взять на этот день отпуск и отлучиться в другие города «по семейным делам»5.
Все это стало для русских публицистов дополнительным поводом поразмышлять о перспективах вполне определившегося к тому времени русско-французского сближения. Главным пропагандистом последнего в 1880-е годы был, как известно, редактор «Московских ведомостей» и «Русского вестника» М. Н. Катков. К моменту открытия выставки «московского громовержца» уже не было в живых, однако его дело жило на страницах как собственно катковских изданий, так и тех газет, в редакциях которых подвизались многочисленные «птенцы гнезда Каткова». Прежде всего речь идет о петербургской газете «Свет», на страницах которой публиковал свои «Отголоски» бывший катковский alter ego Н. А. Любимов. Отчасти это касается и суворинского «Нового времени», где сотрудничали «катковцы» Ю. С. Карцов и С. С. Татищев. Последний в 1889 г. предлагал властям свой проект превращения французской печати в «проводник русского правительственного влияния»: «Язык французский—самый распространенный в Европе; положение Франции центральное между Англиею, Германиею и Италиею, а сверх того, она же является как бы связующим звеном между Европою и новым светом. — Важное известие, обнародованное в Париже, разбежится по телеграфу во все концы вселенной»6.
Впрочем, и сам А. С. Суворин, во многом не сходясь с Катковым, в целом разделял его взгляды на франко-русские отношения. В передовице своей газеты он писал: «...Французы действительно наши естественные друзья и союзники и наши симпатии к Франции доказаны давно и еще более доказываются ежедневно. Симпатии эти чисто народного свойства. Нисколько не походя один на другого ни политическим устройством, ни даже политическим характером, мы, северяне, дружны с французами в подтверждение пословицы, что крайности сходятся... С давних пор русские симпатии к Франции носят характер тихой, но прочной привязанности... Французы и русские могут жить своею собственною излюбленною ими политическою жизнью, оставаться верными исконным формам власти, как мы, или пытаться их изменять, как пытаются за последние сто лет во Франции, но в сфере культуры, торговли, искусства и науки мы, тем не менее, можем идти рука об руку... Союз без трактата и детального соглашения, союз, основанный на вере во взаимной необходимости. Может быть, из всех союзов этот и есть самый крепчайший»7.
4 ЛюбимовН. А. Париж и выставка 1889 года // Русский вестник. 1889. № 10. С. 255.
5 Новое время. 1889. № 4720. 21 апреля.
6 Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. 597. Ед. 710. Л. 1 об.
7 Новое время. 1889. № 4738. 9 мая.
Бывших соратников Каткова влекли в Париж не только патриотические соображения о «национальном эгоизме», но и вполне практические цели — многие из них жили во Франции и поддерживали тесные связи с тамошними политиками, журналистами и финансовыми кругами. Поэтому публикаций о Парижской выставке в этих изданиях было немало. В них с некоторой долей условности можно выделить ряд аспектов: размышления об общественно-политическом контексте выставки, впечатления от зарубежных ее экспозиций и, наконец, весьма далекие от «квасного патриотизма» суждения о русском отделе.
Состояние французского общества было предметом давних размышлений прежде всего Н. А. Любимова—профессора-физика, в свое время прославившегося как своим проектом университетской контрреформы, так и циклом диалогов «Против течения». В них он сравнивал французскую революцию с «мутным потоком» и «белой горячкой», а русские проекты создания законосовещательных органов начала 1880-х годов расценивал как первый шаг к повторению французской катастрофы. В 1889 г. Любимов вновь возвращался к своим прежним материалам, говоря о событии столетней давности как о «великом историческом уроке правительствам» и о «самой обманчивой из исторических иллюзий, повергнувшей страну в период испытаний, не окончившихся и ныне»: «...Правительство самое доброжелательное и мягкое, какое можно себе представить в мире, исполненное наилучших намерений, но увы! лишенное государственной мудрости, — при аккламациях страны и, можно сказать, всего мира, — с легким сердцем пустило государственный корабль в открытое, совершенно неизвестное море политических переустройств, якобы по началам разума». Публицист стремился всячески принизить значение юбилейных торжеств, указывая на их «казенный» характер и стремление французских властей «скорее отделаться от этого торжества, которое так неудобно пришлось связать с открытием выставки, этим светлым праздником промышленности, искусства, науки»8.
Как и многие современники, Любимов рассматривал выставку прежде всего в политическом контексте: «В правительственной сфере все находится под вопросом. Власти бесспорной нет. Наличное правительство непрочно, хоть и обнаруживает энергию и имеет серьезную опору в боязни переворотов и отвращении к ним, так заметных в массах. Все могущее претендовать на захват власти не имеет за собою никакой действительной силы. За ее отсутствием, немало людей идут на загадочный звук без содержания, именуемый генералом Буланже. Будущее темно, а настоящее есть выставка»9. Говоря же о выставке как о порождении французского реваншизма, профессор задавался вопросом: «Желание доказать миру, что Франция еще исполнена жизни и сил, еще может творить чудеса, руководило всеми французскими участниками предприятия—и созидателями, и руководителями, и экспонентами. Напряжение увенчалось безусловным, всеми признанным успехом. Какой, однако, смысл этого успеха? Все это грандиозное предприятие не есть ли, как хотели бы думать враги, последнее усилие падения, конечное истощение пока еще богатого запаса духовной энергии? Или есть это новый рассвет жизни, сурово подавленной внешними поражениями и хронический подавляемой внешними неурядицами?»10
На страницах «Света» появился целый цикл фельетонов о Всемирной выставке, подготовленных парижским корреспондентом газеты—талантливым писателем Г. А. Хру-щовым-Сокольниковым (1845-1890). Окончивший в 1889 г. свой роман «Грюнвальдский
8 Свет. 1889. № 91. 12 апреля.
9 Любимов Н. А. Париж и выставка 1889 года. С. 249.
10 Там же. С. 250.
бой», Хрущов-Сокольников оставил яркие очерки как о самих экспозициях и мероприятиях выставки, так и об общественных настроениях. Еще за месяц до открытия писатель выражал сомнения в ее успехе: «...парижане по будням ходят на выставку скупо, а иностранцев в Париже пока еще немного... Да и те очень недовольны, что рано приехали». Неоднозначной была реакция на выставку и парижского «малого бизнеса»: «... театральные антрепренеры, трактирщики и лимонадщики страшно восстают против выставки и говорят, что это лето их разорит окончательно. Выставка, как громадный налог, вытягивает из карманов французов последние гроши, и они совсем не посещают ни театров, ни кафе. Составился целый синдикат представителей лимонада и цветной капусты, и подали президенту республики Карно петицию, требуя в ней, чтобы выставка закрывалась по вечерам. Карно проговорил свою обычную фразу: „мне все равно, согласен с большинством", передал вопрос на рассмотрение особой комиссии, а между тем газеты республиканского оттенка в один голос напали на трактирщиков, говоря, что когда республика торжествует, выставка имеет колоссальный успех, то все французы должны радоваться, а не пенять на собственные неудачи!»11
Любое решение вопроса представлялось русскому публицисту лишним аргументом против парламентаризма: «Как бы он ни решился, несчастное министерство Тирара окажется в ответе. Одержат ли верх претензии трактирщиков и антрепренеров театров, публика будет говорить, что депутаты министерства торгуют привилегиями, что за деньги они могут продать выгоды целой страны одному человеку. Будет ли просьба их отвергнута, тем хуже, вот уже целая масса недовольных и весьма влиятельных людей в Париже, которые пошлют в новую палату таких представителей—что держись!»12 В целом же перспективы парижской «туристической индустрии» Хрущов-Сокольников первоначально оценивал пессимистически: «Теперь во Франции все уверены, что при теперешнем возбуждении партий дело иначе, как кровавой междоусобицей, кончиться не может, и что в октябре снова загремят выстрелы и заговорят пушки... Хорошее предостережение для господ путешественников! Хорошо, что выставка кончится еще до избирательного периода»13.
Довольно типичным для русской охранительной печати было ироническое отношение к республиканским нравам, которые корреспондент «Света» готов был объяснить (разумеется, в шутку) воздействием Эйфелевой башни на городской климат: «Нынешняя весна и начало лета ознаменовываются в Париже и его окрестностях таким рядом ежедневных гроз и ливней, о котором не было слышно никогда раньше... Не есть ли это ненормальное сгущение электричества в воздухе следствие скопления на громадной вышине той массы железа, которое употреблено на постройку Эйфелевой башни... Еще одно следствие пресыщения электричеством воздуха—это удивительная, болезненная нервность, которая охватила теперь всех парижан. Вывод недурен, по крайней мере, хоть этой электрической нервностью можно объяснить и хоть несколько извинить неслыханную, невероятную беззастенчивость газетной полемики, которая принимает за последнее время такую дикую окраску, что немудрено, что дуэли за оскорбление в печати случаются почти каждый день. Особенной резкостью отличаются Рошфор и Кассаньяк. Мне никогда не случалось читать ни на одном языке таких ругательств по адресу про-тивуположной партии»14.
11 Свет. 1889. № 113. 23 мая.
12 Там же. № 119. 29 мая.
13 Там же.
14 Свет. 1889. № 130. 8 июня.
Высмеивались и проявления специфических нравов французской администрации и на самой выставке. Так, изображенную на одной из экспозиций «Панораму Парижа» «постигла злая участь»: «Полицейский префект нашел, что в первой редакции картины Карно изображен слишком маленьким в экипаже, а генерал Буланже слишком большим верхом и на первом плане, и потребовал изменения отношений. Художник раскапризни-чал, вломился в амбицию и не захотел слушать полицию!.. Префект закрыл панораму, пришлось покориться, т. е. вернее идти на компромисс: художник замазал Буланже, но уничтожил и Карно, поставив на место первого шаха персидского, а на место президента республики—бразильского императора Дан-Педро! Полиция открыла панораму!»15 Республиканской формой правления объяснялось плачевное состояние городских улиц: «Париж с наружней стороны стал теперь куда грязнее, чем при Наполеоне. Улицы не метены, плохо политы, всюду перекладываются мостовые, известковая пыль поднимается всюду, а клочки газет и корки апельсинов валяются всюду»16.
С другой стороны, скепсис по отношению к демократии не отменял почтительного отношения к французской цивилизации и не мешал отмечать тех усилий, которые парижские власти прилагали к наведению порядка. Так, сказавший, вслед за многими русскими путешественниками, немало недобрых слов про парижских извозчиков, Хрущов-Соколь-ников рассказывал: «В виду увеличившегося количества седоков извозчиков в Париже оказалось мало и они не желают ехать по обыкновенной таксе и, разумеется, запрашивают втридорога; но это делается только с иностранцами, так как если возница осмелится сделать такую штуку с парижанами, он поедет и заплатит, но запишет номер, и простым открытым письмом уведомит префектуру. Его не будут вызывать к следствию и разбору у мирового, но прямо воспретят извозчику на целый месяц садиться на козлы. Решение без снисхождения и без апелляции!»17 В целом же, даже крайне критически настроенный к парижским властям корреспондент «Московских ведомостей» был вынужден признать, что «...парижское благоустройство и благочиние устояло даже против равнодушия к нему теперешнего политикующего городского управления»18.
И, разумеется, вершиной французской цивилизации была сама выставка, которая, несмотря на всю свою «всемирность», воспринималась как проявление именно французской цивилизации. Особенно удачно, на наш взгляд, удалось сформулировать это Н. А. Любимову: «Все влилось во французские и парижские формы общедоступности, вкуса до последних мелочей, соединения серьезного и приятного и той своеобразной театральности, которая не обманывает глаз кулисами и декорациями без внутреннего содержания, но вполне солидную действительность обращает в зрелище и театр»19.
Первым, что бросалось в глаза посетителю выставки, была, конечно же, Эйфелева башня. Ее Н. А. Любимов характеризовал как «игрушку человечества XIX века»20 и «произведение строгой науки с устранением художественной фантазии»21. Разумеется, не обходилось здесь без иронии. Посетивший выставку незадолго до ее открытия Хрущов-Со-кольников делился первыми впечатлениями: «Еще не доходя до этого колосса, созданного
15 Свет. 1889. № 120. 30 мая.
16 Там же. № 119. 29 мая.
17 Там же. № 125. 4 июня.
18 Московские ведомости. 1889. № 216. 7 августа.
19 Любимов Н. А. Париж и выставка 1889 года. С. 249.
20 Там же. С. 256.
21 Там же. С. 259.
из полос железа и стали, я заметил, что целая масса людей, издали кажущаяся не больше муравьев, поднимается на лестницах, устроенных вдоль одного из боковых проходов. Зная бережливость и расчетливость французов, я сообразил, что вероятно они по образу пешего хождения, лезут полюбоваться на дармовщинку, теми самыми видами, за которые более избалованным приходится платить по 5 франков, но каково же было мое удивление, когда я увидал у правого входа в башню надпись: вход до первой платформы 1,5 франка, а до 2-й—2 франка»22. К незапущенным в эксплуатацию лифтам прибавлялись и другие недоделки: «Милая администрация башни, взимая с посетителей башни только за одно право восхождения по 3 франка, не нашла возможным поставить здесь только пару простых скамеек... Это возмутительно... Разбитых грязных ящиков множество валяется кругом, но кругом протянута веревка и на ней надпись: „вход воспрещен"»23.
К этим поводам для шуток прибавлялись и иные. Корреспондента «Нового времени» И. Яковлева беспокоили не столько грязные ящики, сколько английские туристы: «Нечего и говорить, что англичан с их многочисленным потомством здесь не оберешься. Вооруженные огромными биноклями и планом Парижа, они с суровым видом проверяют, все ли находится на своем месте и не сбежал ли какой-нибудь памятник в прогулку. За неимением возможности стащить на память кусочек башни, эти длинноногие господа облепляют поместившуюся здесь редакции „Фигаро", расписываются в его книгах с тем, чтобы попасть на следующий день на страницы специального номера этой газеты, который уносят с собою, как драгоценную реликвию»24.
Но вся эта ирония была скорее защитной реакцией. Доминирующей эмоцией русских посетителей был восторг. Побывав на башне и подсчитав расходы на ее создание, Хрущов-Сокольников задавался вопросом: «Где предел предприимчивости человека, где предел техническим средствам, даваемым ему в руки современной наукой?»25. Свои же впечатления корреспондент «Света» описывал так: «Велик Петербург, когда смотришь на него с высоты купола Исаакиевского собора, велика Москва, если ее окинуть взором с высоты колокольни Ивана Великого, но и в Москве, и в Петербурге взор тотчас же замечает окраины города, он видит его во всех подробностях до пригородей, и может даже различить поля, окружающие город, но здесь не то... Кто не видел Парижа, этого дивного города, с населением в 2,5 миллиона, могущего без особых усилий принять, укрыть и прокормить еще свыше 500 000 приезжих, тот и не может себе представить картины, открывшейся теперь предо мною»26. Схожие чувства испытывал и корреспондент «Нового времени» И. Яковлев: «Теперь вся эта площадь (Марсово поле. —А. К.) точно съежилась и в то же время все окружающее — дома, соборы, башни уменьшились до размеров детских игрушек»27.
Первоначально Хрущова-Сокольникова неприятно поразила организация выставки по национальному признаку: «Нынешняя выставка расположена по отделам гораздо хуже выставки 1878 года. Тогда каждый отдел промышленности занимал одну из концентрических галерей громадного круглого здания, так что посетитель, желавший изучить какую-либо отрасль производства, шел прямо к тому отделу, и уже затем, следуя по галерее,
22 Свет. 1889. № 109. 20 мая.
23 Там же. № 113. 23 мая.
24 Новое время. 1889. № 4766. 7 июня.
25 Свет. 1889. № 114. 24 мая.
26 Там же. № 113. 23 мая.
27 Новое время. 1889. № 4720. 21 апреля.
поочередно переходил из государства в государство и мог, таким образом, составить себе точное понятие о состоянии того или другого производства в том или другом государстве. Теперь ничего подобного нет. Все отделы смешаны и перепутаны, словно нарочно; предметы расположены не по производствам, а по государствам и поминутно переходя от кож к благовонным товарам, от водок к артистическим бронзам, окончательно путаетесь и перестаете ориентироваться... Это более чем странное распределение экспонатов по государствам выдерживается не везде. В галерее машин французские машины стоят рядом с бельгийскими, швейцарскими и английскими. Но и тут тоже нет системы. Рядом с ткацкими фабриками стоят паровые котлы, а рядом с винокуренным заводом токарные станки!.. Можно искать целые часы и не найти искомого предмета»28.
Разумеется, посетителей не мог не поражать масштаб «...этого невиданного всемирного торжища, подобного которому еще не было, и, вероятно, никогда не будет»: «Место, занятое выставкой, так велико, отдельных зданий так много, что не только нет никакой возможности ориентироваться сразу в этом громадном, совершенно своеобразном городе, но даже после 5-6 посещений, посетитель все-таки чувствует себя как в лесу и ежеминутно открывает новые и новые, еще невиданные вещи и целые выставки в отдельных павильонах»29. Русского посетителя удивляли прежде всего технические новинки — от первых дирижаблей до «машинки для вывода цыплят из яиц» и от фонографов Эдисона до готовящейся к своему звездному часу «пушки Максима». Неоднозначной была реакция на размещенные в отдельном здании новинки французского военного министерства. Хрущову-Сокольникову они не понравились: «Кроме нескольких пушек, ничуть не выдающихся ни устройством, ни величиной от виденных на прежних выставках, нескольких железных блиндажных плит, полупробитых ядрами, да обязательной выставки частного завода Гочкиса и Ко, поставляющего скорострельные пушки кому угодно—больше ничего...». Военно-историческая выставка показалась писателю скучной: «мы видели подобные выставки и богаче, и разнообразнее, достаточно вспомнить политехническую выставку в Москве; там действительно этот отдел был и разработан и выставлен изумительно...». Выставку же французского военного мундира Хрущов-Сокольников охарактеризовал как собрание «целого батальона манекенов»30. Совершенно иной была реакция корреспондента «Московских ведомостей», скрывавшегося за псевдонимом «Тиккет». Ему выставка мундиров показалась «красивой и любопытной», а военная экспозиция в целом представилась как «...наглядная история орудий военного производства,—именно „производства", ибо если война сама по себе разрушает, то ведь она и созидает». Особое внимание корреспондент уделил отделу картографии, отметив явный успех французского топографического дела в сравнении с временами франко-прусской войны, когда армия Наполеона III не имела возможности ориентироваться в собственной стране. Наконец, неизгладимое впечатление произвело на сотрудника «Московских ведомостей» собрание всяческой военной живности: голуби, ласточки и собаки, «особенно эти последние, любимцы и сторожа французской армии», зарекомендовавшие себя во время колониальных войн31.
В отличие от своих коллег из петербургских «Света» и «Нового времени», московский журналист уделял внимание прежде всего предметам повседневного быта: мебели,
28 Свет. 1889. № 110. 21 мая.
29 Там же. № 116. 26 мая.
30 Свет. 1889. № 118. 28 мая.
31 Московские ведомости. 1889. № 204. 29 июля.
обоям, кружевам, тканям и парфюмерии: «Мебель во Франции — существенный жизненный вопрос. Здесь, вне вполне неимущих, положительно до нищеты бедных людей, даже холостяки, имеющие постоянное пребывание в данной местности, не любят помещаться в чужой обстановке, стремятся непременно к своей... Благовонные товары. Вот отдел выставки не поддающийся описанию. Скажу лишь о нем, что здесь восхитительно пахнет, и что тут только понимаешь размер туалетных потребностей человечества, припоминая, какой оборот дают Парижу эти миниатюрные флакончики и эти душистые мыла: сорок миллионов в год!»32
Подход к делу А. С. Суворина отличался большей серьезностью. Если большинство «выставочных» корреспонденций «Нового времени» принадлежали бойкому перу журналиста И. Яковлева, то достижения промышленности описывались инженером-технологом Н. П. Мельниковым. Будучи профессионалом своего дела, последний в своих заметках старался сразу оценить перспективу внедрения увиденных новинок в русских условиях. Мельников отмечал успехи французов по внедрению в производство искусственного шелка, алюминия и целлулоида—«совершенного подражания слоновой кости, черепахе и подобным же дорогим животным продуктам», однако о возможности подобного в России не сказал ни слова33. Куда больше—в связи в лесными богатствами России — заинтересовали его норвежские деревянные «передвижные дома», экспортируемые в Англию и Южную Америку34. Не мог инженер пройти мимо достижений французской ликеро-водочной промышленности. Указав на колоссальные доходы Франции от экспорта ликеров, в том числе в Россию, Мельников не преминул отметить, что «у нас же в России зачастую если возьмутся за производства например ванилевого ликера или подобных, то непременно прибавят чего-либо в роде одеколона, т. е. пересолят»35.
Со своей стороны И. Яковлев больше интересовался культурными аспектами выставки. Так, посвятив два фельетона подряд павильону с французской живописью, он стремился «разрушить вздорную легенду о том, что у них будто нет мысли, а все построено на внешности». По мнению Яковлева, французские художники «...не только превосходные техники, но и поэты, и психологи»36. Журналист «Нового времени» отмечал закономерное преобладание на выставке рекреационного элемента: «Три четверти публики приходят на выставку как на большую ярмарку, и ищут прежде всего развлечений». Этой цели служили многочисленные электрические иллюминации, «реконструкция» Бастилии, «Замок фей», шоу Буфалло Билла и многое другое. Особенно поразил корреспондента «Детский павильон», разрекламированный как детское развлечение: «Ничего детского в этом павильоне нет, а помещается в нем рулетка и несколько плохоньких лавчонок с кожаными, бронзовыми, фарфоровыми и прочими изделиями третьестепенного качества». Вместе с тем, Яковлев указывал и на то, что «...увеселения и развлечения на выставке имеют в большинстве случаев поучительный характер»37.
Развлекательный характер во многом носили и этнографические экспозиции Всемирной выставки. Значительная часть этих экспозиций отражала геополитические успехи колониальных держав. Так, голландцами была организована «Явская деревня» — «целый
32 Московские ведомости. 1889. № 197. 19 июля.
33 Новое время. 1889. № 4776. 17 июня.
34 Там же. № 4778. 19 июня.
35 Там же. № 4788. 29 июня.
36 Там же. № 4750. 21 мая.
37 Там же. № 4751. 22 мая.
ряд избушек, построенных из бамбука и им же накрытых», в которых привезенные в Париж обитатели острова Ява «...занимались своими повседневными делами, плутов-ски посматривая на массу любопытных, рассматривающих их как диких зверей». Здесь же посетителям предлагались колониальные товары: «...целая выставка произведений острова и между прочим несколько бочонков с кофе и жирный голландец, со своей не менее полной подругой, предлагают желающим попробовать их кофе. Желающих много, но я заметил кислые гримасы на лицах, испытавших это удовольствие, и отказался от пробы»38. Театральная составляющая экспозиции носила несколько двусмысленный характер: «.. Хотя публика мало понимала в условных формах явайского балета, но восторженно хлопала желтокожим балеринам, по окончании танца сидевшим рядышком с поджатыми ногами, и весело между собой болтавшим. Очевидно, их интересовала эта публика и эти белолицые мужчины, так пристально не спускавшие с них глаз во время представления».
Вместе с тем, для Хрущова-Сокольникова посещение «Явской деревни» стало ценным опытом межкультурной коммуникации: «Меня всегда интересовали условия жизни инородцев далеких южных стран, и вот теперь, благодаря голландцам, я могу здесь на месте, получить довольно полное понятие о людях другой расы, о их жилищах, условиях работы, и наконец обрядах. Это прекрасная иллюстрация для каждого, кто хочет познакомиться с далеким югом, не рискуя тяжелым путешествием»39. Схожими были и впечатления И. Яковлева от посещения вьетнамского театра: «Как ни груба и ни первобытна эстетика аннамитов, она все-таки курьезна. Это—выражение вкусов десятков и сотен миллионов людей, сравнительно цивилизованных. Не может быть, чтобы то, что им нравится, было совершенно нелепо»40.
Большим успехом у посетителей пользовалась привезенная французами «Каирская улица» с ее домами, лавками и мастерскими. Одним из немногих, кто не поддался восточной экзотике, был корреспондент «Московских ведомостей»: «Очень ли она красива? Восток вообще волшебно-красив лишь издали, когда он тонет в садах, отражая в зеркальной поверхности голубых вод свои тополи и причудливые очертания киосков. По ту их сторону, и вблизи, он гораздо менее привлекателен. Как точный снимок с натуры, архитектурная фотография, Каирская улица не может составлять исключения из этого общего правила». По наблюдению московского журналиста, товары египетских мастеров имели плохой сбыт: «Во-первых, кого в Париже соблазнит приторное розовое масло или розовое варенье; во-вторых, в более серьезных произведениях... они встречают не совсем благовидную конкуренцию со стороны приютившегося тут же Марокканского базара, где... без церемонии навязывают публике аналогический товар,—здешней подделки, но парижского изделия, следовательно гораздо изящнее настоящего и, как все фальшивое, гораздо дешевле». Не купился «Тиккет» и на индийскую «магию»: «Заклинание змей производит специалист, говорят, замечательный; к сожалению, в два посещения опыты его были ничем не поразительнее того, что проделывает над пресмыкающимися известная Наль Дамаянти, бывшая, кажется, и в Москве: субъекты плохо его слушались, что объясняют состоянием оцепенения от сравнительно прохладной погоды. Да и вообще заклинание было бы заклинанием над встречным гадом, а не над вытащенным из мешка»41.
38 Свет. 1889. № 117. 27 мая.
39 Там же. № 118. 28 мая.
40 Новое время. 1889. № 4775. 16 июня.
41 Московские ведомости. 1889. № 213. 4 августа.
Усугублявшийся после смерти Каткова консерватизм «Московских ведомостей» проявился в размышлениях их корреспондента относительно экспозиции «История человеческого труда»: «Но как изобразить лица доисторических людей? „Передовики" надеялись, что их сделают чуть ли не обезьянами и таким образом утвердят дикое учение о происхождении человека от оранг-утанга. Какой бы это произвело эффект в известных сферах! „Да понимаете ли вы, на самой всемирной выставке 1889 г. светила науки... " На беду для охотников вести свой род от мартышки, „светила науки" совсем иначе понимают вопрос. Серьезные антропологи вовсе не производят людей от обезьяны: они убеждены, напротив, что человек создан таким, как он теперь есть». Журналист с удовлетворением отмечал, что при реконструкции внешности первобытных людей за образец были взяты обитатели «заброшенных уголков земли, избежавших вторжений и переселений»42.
Впрочем, отрицание теории эволюции не было отрицанием идеи прогресса как тако-вой—слишком уж очевидной она становилась, в том числе и благодаря самой Всемирной выставке. Н. А. Любимов писал после осмотра выставки: «Наш век есть век механики по преимуществу... Инженер, техник, стали типическою фигурою нашего времени, в известной степени даже модною, сменившею в литературных произведениях лейтенанта или гусара старого времени. Во многих французских пиесах роль благородного молодого человека, талантом пробившего себе дорогу, расстраивающего интригу, торжествующего над преимуществами богатства и рождения и покоряющего сердце юной героини своим великодушием, принадлежит инженеру, где-то что-то прорывшему или воздвигшему, украшенному за то орденом почетного легиона и получившему хороший куш. И в наших повестях нередко выступает техник с удивительно практическим складом ума. Он строит благодетельный завод, обращает пустырь в цветущую ниву, является носителем идей иного порядка, чем окружающая среда, силою будущего, но, к сожалению, к концу рассказа всегда почему-то и куда-то увозится жандармами»43.
Однако русский отдел выставки пострадал не из-за «жандармов», но скорее из-за их (то есть государственной власти) отсутствия. Отказавшись от официального участия в мероприятии, российские власти предоставили его на частное усмотрение. В результате, по словам Хрущова-Сокольникова, «...еще ни разу не приходилось видеть Россию так скверно представленной на европейском состязании, как в этот раз... Россия, страна с стодесятимилионным населением представлена хуже Дании, хуже Парагвая и Чили, уже не говоря о Перу или Аргентинской республике, которые выстроили собственные дворцы». По мнению писателя, русские отделы на выставках 1869, 1873 и 1878 годов, организованные при поддержке правительства, были значительно лучше44.
Разумеется, и в 1889 г. в Париже оказалось немало достойных русских экспонентов. Так, с похвалой отзывался корреспондент «Света» о выставке художественной бронзы Ф. Шопена или фарфора М. С. Кузнецова: «К сожалению, в оба мои посещения русского отдела, на витрине не было не только подписи „фирмы", но даже среди вещей не было разложено карточек с именем фабриканта. Многие так и уходили, не узнав фамилии экспонента; а жаль, выставка г. Кузнецова очень недурна. Того же нельзя сказать про витрину г. Корнилова (фарфор), стоящую в средине отдела, она очень мала, бедна и неприглядна. Лучше уже не выставлять ничего, чем выставлять „столько" и „так"... Самые
42 Московские ведомости. 1889. № 199. 21 июля.
43 Любимов Н. А. Париж и выставка 1889 года. С. 257.
44 Свет. 1889. № 122. 31 мая.
маленькие государства Южной Америки, мы уже не говорим про европейские, выставили свои товары лицом, в громадном количестве, и действительно роскошно. Что же делали наши коммерсанты, ведущие торг на миллионы рублей красным товаром? Они взяли себе общие витрины, вроде отделений одного громадного шкафа и там кое-как разложили и развесили по десятку штук кумачу или ситцу».
Подвели на этот раз даже производители одного из важнейших национальных символов: «Странное дело, сколько я ни искал в витрине г. Баташева из Тулы настоящего самовара русской традиционной формы, освященного веками—не находил. Тут стояли какие-то вазы, чаши, кубки, бочонки с трубами, но самовара, настоящего русского самовара, не было. И что за охота у некоторых фабрикантов выставлять, особенно на заграничных выставках, именно тот сорт вещей, который они не фабрикуют в Москве! О выставке г. Селинцева трудно что-либо сказать. Представьте шкаф в полтора аршина длиной и в нем на полках штук пять самоваров и кофейников, вот и все». Как следствие, «...грустно и печально становится на сердце, когда, изучив, как можно подробнее „свой" отдел, перейдешь к иностранцам. Там всюду видим жизнь, энергию, стремление к улучшению, а у нас косность и застой. Разве Баташев вместо самоваров бочками станет делать самовары арбузами»45.
Столь же недовольно отечественным представительством на Всемирной выставке было и «Новое время»: «Г. Андреев расставил, наконец, в нескольких плохеньких витринах накупленный в Апраксином дворе товар. Есть тут ножи Завьялова и других фабрик, самовары Воронцова, несколько аляповатых кукол, несколько кусков материи. Это и есть знаменитый кустарный отдел, на который наш „генеральный" комиссар обратил все усилия своего ума!.. Когда попадаешь из итальянского, испанского, северо-амери-канского или даже сербского отдела, где все расставлено с таким вкусом, систематично и красиво, в отдел русских „свободных искусств"—становится гадко и больно. Витрины покрыты слоем пыли, на полу валяются грязные бумажки, все запущено, уныло и безобразно. Среди этой мерзости даже хорошие витрины теряют свой привлекательный вид... Интересные вещи точно нарочно запрятаны в углах и закрыты совсем пустыми витринами. Нужно иметь, например, много доброй воли, чтобы в этом безобразном хаосе найти фотографии г. Болдырева, снятые при луне или при лампе. А ведь это русское изобретение!»
Заинтересовала сотрудника суворинской редакции и «...коллекция предметов воспитания у разных народов России, собранная доктором Е. А. Покровским из Москвы». Е. А. Покровский был, по мнению Яковлева, «один из немногих, которых на выставку привлекло не желание сделать гешефт», и поэтому его отдел пользовался «всеобщим вниманием, особенно маменек: около него всегда толпа». По итогам выставки знаменитый русский педиатр получил за свою экспозицию орден Почетного легиона. Другой русский участник, заинтересовавший корреспондента «Нового времени», — вологодский крестьянин-кустарь Н. К. Костыльков: «Не зная ни слова ни на одном языке, кроме родного, этот крестьянин добрался до Парижа со своими изделиями (из рога), устроился, купил место на выставке, и теперь торгует очень изрядно. Как же вы объясняетесь со покупателями?—спросил я его. А ничего, помолчу, оно и ладно». В Костылькове журналист с удовлетворением отметил и призвал защитить от кулацкого гнета «совершенно новый тип крестьянина, ищущего новых путей и новых рынков»46.
45 Свет. 1889. № 122. 31 мая.
46 Новое время. 1889. № 4777. 18 июня.
Таким образом, русское участие во Всемирной выставке 1889 г. вовсе не обернулось полным провалом. Это в каком-то смысле был первый опыт общественной самоорганизации, в силу политических обстоятельств благожелательно встреченный французами. Подробное же освещение выставки русской периодической печатью в немалой степени способствовало дальнейшему укреплению русско-французских культурных, экономических и политических связей.
Информация о статье Автор: Котов Александр Эдуардович—доктор исторических наук, доцент, Институт истории, Санкт-Петербургский государственный университет, Санкт-Петербург, Россия, akotov@inbox.ru.
Заглавие: Парижская выставка 1889 года глазами русских консерваторов. Абстракт: Всемирные выставки второй половины XIX в. не могли не привлекать пристального внимания своих русских современников. Для стран догоняющего развития выставки были одновременно и своеобразным ориентиром, и возможностью либо заявить о своих культурных, экономических и технических достижениях, либо провозгласить ненужность таковых. Парижская выставка 1889 г. получила в русской прессе значительно больший резонанс, чем все предыдущие выставки. Этому способствовал не только масштаб мероприятия, но и его общественно-политический контекст: приуроченность к столетию Великой французской революции. Для русской консервативной печати это стало дополнительным поводом поразмышлять о перспективах франко-русского сближения. Ключевые слова: Париж, Всемирная выставка, консерватизм, журналистика, Катков, Суворин, Любимов, Хрущов-Сокольников.
Список литературы
Аксаков, Иван Сергеевич. На борьбу с неправдою и развратом // Московский сборник. Санкт-Петербург: Наука, 2014. С. 495-496.
Кошелев, Александр Иванович. Поездка русского земледельца в Англию и на Всемирную выставку // Московский сборник. Санкт-Петербург, 2014. С. 111-173.
Лазновская, Галина Юрьевна. Всемирные Парижские выставки 1889 и 1900 гг.: впечатления и комментарии российских представителей культуры // Омский научный вестник. 2008. № 5. С. 38-42.
Любимов, Николай Алексеевич. Париж и выставка 1889 года // Русский вестник. 1889. № 10. С. 249-266.
Information on article Author: Kotov Aleksandr Eduardovich—Doctor in History, Associate Professor, Institute of History, St. Petersburg State University, St. Petersburg, Russia, akotov@inbox.ru. Title: Paris exhibition of 1889 through the eyes of Russian conservatives. Abstract: World exhibitions of the second half of the 19th century could not help attracting the attention of their Russian contemporaries. For the countries of catching-up development, the exhibitions were both a kind of reference point and an opportunity to either declare their cultural, economic and technical achievements, or proclaim the uselessness of them. The Paris exhibition of 1889 received much more resonance in the Russian press than all previous exhibitions. This was facilitated not only by the scale of the event, but also by its social and political context: confinement to the centenary of the Great French Revolution. For the Russian
conservative press, this was an additional occasion to reflect on the prospects of Franco-Russian rapprochement.
Keywords: Paris, World Exhibition, conservatism, journalism, Katkov, Suvorin, Lyubimov, Khruschov-Sokolnikov.
References
Aksakov I. S. Na bor'bu s nepravdoju i razvratom [To fight against untruth and debauchery], in Moskovskij sbornik. Saint Petersbrg, Nauka, 2014, pp. 495-496 (in Russian).
Koshelev A. I. Poezdka russkogo zemledel'ca v Angliju i na Vsemirnuju vystavku [Trip of a Russian farmer to England and to the World Exhibition], in Moskovskij sbornik. Saint Petersbrg, 2014, pp. 111-173 (in Russian).
Laznovskaja G. Ju. Vsemirnye Parizhskie vystavki 1889 i 1900 gg.: vpechatlenija i kom-mentarii rossijskih predstavitelej kul'tury [World Paris exhibitions in 1889 and 1900: impressions and comments of Russian cultural representatives], in Omskij nauchnyj vestnik, 2008, no. 5, pp. 38-42 (in Russian).
Ljubimov N. A. Parizh i vystavka 1889 goda [Paris and the exhibition of 1889], in Russkij vestnik, 1889, no. 10, pp. 249-266 (in Russian).
