Парадоксы социальной структуры в России Текст научной статьи по специальности «Социологические науки»

Лев ГУДКОВ

Парадоксы социальной структуры в России

Социальная стратификация постсоветской России остается одной из самых спорных предметных сфер в отечественной социологии, несмотря даже на появление в последнее десятилетие значительных исследований по этой тематике1. Как правило, в фокусе внимания российских социологов оказывались две задачи, продиктованные интересом государственных заказчиков социологии: определение параметров бедности населения (и возможностей ее сокращения, или, иначе, проблемы «социального неравенства») и перспективы формирования и развития среднего класса. В обоих случаях интенции исследовательской работы и, соответственно, внутренние установки при интерпретации материала оказывались, пусть и непрямым образом, заданными соображениями обеспечения эффективности социальной политики государства и стабильности системы власти2.

Для моделей социальной структуры, которые социологи строили на базе государственной статистики или собственных эмпирических исследований (массовых опросов населения), обычно использовались международные, то есть признанные социологическим сообществом, принципы классификации или методики социальной таксономии населения, включающие такие операциональные признаки, как доход, образование, характер занятости и профессиональной деятельности респондента, стандарты потребления, причисление себя или своей семьи к определенному классу или социальному страту, а также (но реже) социально-

1 В основе статьи - доклад на XVII Международной конференции «Экономическое и социальное развитие», М.: НИУ ВШЭ, 19-22 апреля 2016 г. Я благодарю Е. Кочергину за помощь, которую она оказала в процессе подготовки этого материала.

2 См. характерную «диалектическую» игру в «мы», позволяющую объединять исследователей и высшее руководство, но дистанцироваться от «чиновников» и политиков низшего уровня: «Средний класс сегодня в массе своей - бедный». Интервью директора Института социологии РАН М. Горшкова журналу «Коммерсантъ-Деньги», 4 апреля 2016 г., № 13 (1071). С. 15-17.

культурные ресурсы, аспирации и т.п. Результатом такой широкой коллективной работы3 можно считать получение устойчивых распределений данных по нескольким шкалам или социальным категориям населения (чаще всего по 5- или 10-членной классификации) и согласованная их интерпретация4. В рамках задач, которые ставили перед собой эти исследователи, они в полной мере реализовали намеченные цели. Я не встречал ни в профессиональной среде, ни в публицистике каких-либо попыток критики этих работ или желания оспорить полученные результаты, выражения сомнения в их достоверности или адекватности интерпретации.

Исследования, проводимые специалистами Левада-Центра (ранее — первого ВЦИОМ) с 1989 года на широкой и регулярно замеряемой базе массовых опросов (в режиме систематического мониторинга — с марта 1993 года), дают близкие распределения, если взяты аналогичные операциональные и классификационные признаки5 (см. рис. 1А-Б), что позволяет говорить если не об «объективности» или адекватности производимых описаний, то, по крайней мере, о сходимости получаемых данных.

Вместе с тем сам факт идентичности результатов не дает поводов для успокоения, посколь-

3 Я бы выделил здесь работы Т.И. Заславской, О.И. Шкаратана, Н.Е. Тихоновой, Т.М. Малевой, Л.Н. Овчаровой, очень много сделавших для описания социальной структуры российского общества. Весьма полезной для знакомства российской публики с различными подходами к исследованию социальной стратификации была и остается ранняя монография В.В. Радаева и О.И. Шкаратана Социальная стратификация. М.: Аспект Пресс, 1996.

4 Примером подобной тщательной и корректной работы можно считать монографии Н.Е. Тихоновой. См.: Тихонова Н.Е. Социальная стратификация современной России: опыт эмпирического анализа. М.: Ин-т социологии РАН 2007; Тихонова НЕ. Социальная структура России: теории и реальность. М.: Ин-т социологии РАН; Новый хронограф, 2014, а также сборники статей Института социологии РАН, подготовленных ею вместе с М. Горшковым.

5 См.: Константинова О. Динамика статусных самооценок населения России в 1994-2011 г. // Вестник общественного мнения. 2012. № 3-4 (113). С. 186-195.

ку не снимаются концептуальные противоречия и затруднения, всплывающие всякий раз, когда дело касается теоретической интерпретации получаемых эмпирических данных. Диапазон качественных характеристик российского общества и его социальной структуры простирается от определения «нормальная страна» (из группы развивающихся стран — Д. Трейзман, А. Шлейфер) до неофеодализма, этакратии, квазисословного общества и т.п. (В. Шляпен-тох, С. Кордонский, О. Шкаратан и др.). В этом плане установившийся консенсус относительно практики эмпирических исследований социальной стратификации живет своей жизнью, независимо от существующего параллельно ему, но столь же явного разброса взглядов на природу российского общества и его социальной структуры. Особых дискуссий в российской социологии по этим вопросам не возникало, поскольку, как мне представляется, разномыслие в большой степени обусловлено не теоретическими расхождениями социологов, а ценностно-идеологическими или даже политическими интересами, не могущими по ряду причин быть артикулированными в этой среде1.

Получаемый эмпирический материал в исследованиях социальной стратификации внутренне организован в соответствии с западными теориями стратификации, опирающимися на представления об универсальности процессов модернизации. Сами по себе эти представления (возможности демократического или рыночного транзита стран — членов бывшего соцлагеря) не проблематизированы (как и соображения успешности или эффективности упомянутой выше социальной политики), они заданы, то есть положены в основу соответствующих исследовательских программ и разработок, приняты как безусловные телеологические посылки социологической парадигмы постсоветской социологии. Поэтому то обстоятельство, что исследования, построенные на фиксации дистанции между странами догоняющей модернизации и теми, кто уже завершил эти переходные процессы трансформации, дают «отклонения» от «нормативных» схем и шаблонов, никого не смущает, поскольку это предполагается в самом начале реализации таких проектов, Но тем самым данная установ-

1 Некоторым исключением можно считать недавнюю дискуссию на круглом столе в «Либеральной миссии» вокруг книги Дарона Аджемо-глу и Джеймса Робинсона «Почему одни страны богатые, а другие бедные, Происхождение власти, процветания и нищеты». М.: Либеральная миссия, 2015. - http://www.liberal.ru/articles/7049.

ка позволяет «забыть» или не принимать во внимание особенности социальной структуры (инерцию прошлого) «проблемных» стран, хотя именно эти моменты выдвигаются на первый план теми, кто стремится дать «историческую» оценку и перспективу российской или постсоветской социальной структуры. Однако последние не слишком озабочены вопросами согласования с данными проводимых эмпирических исследований социальной структуры.

Моя задача — привлечь внимание социологов к темным зонам исследований и, если получится, начать обсуждение этих вопросов.

Суть проблемы можно свести к следующему: смысл исследований стратификации, так как он идет от К. Маркса, заключается в эвристически сильной (и, кажется, подтверждавшейся ранними эмпирическими исследованиями в развитых или успешно модернизирующихся странах) посылке, а именно, что социальное положение индивида (в группе или в обществе в целом) в значительной мере определяет характер социальных интересов актора, детерминируя его активность — мотивацию действий, поддержание идентичности, ответственность перед другими членами группы, а значит — готовность к участию в политике (борьбе за свои интересы) или деятельности гражданского общества. Такая постановка вопроса была вполне оправданной для фазы интенсивных социальных изменений традиционно-сословной структуры европейского общества, ломки системы закрытого общества и выхода на сцену социальных групп с четко означенными групповыми и корпоративными интересами (и материальными, и идеальными — утверждения своего мировоззрения, престижа, авторитета, культуры, идеологии и т.п.), определяющими политические стратегии и реальные конфликты в обществе2.

Однако в нашем случае «объективистские» таксономии (принадлежность к классу, страту) и «внешние» характеристики, вменяемые или приписываемые респондентам в соответствии с международными процедурами, оказываются слабо связанными с субъективными представлениями российских респондентов о себе и окружающем мире. Значимых различий в ценностях, политических предпочтениях, идеологических убеждениях, паттернах потреби-

2 Постановка подобных вопросов дана, например, в книге С.М. Лип-сета «Политический человек», ставшей недавно (29.02.2016) предметом обсуждения на семинаре «Либеральной миссии». - Ьйр://ит. liberal.ru/articles/7036.

тельской культуры и т.п. у респондентов, относимых к разным классам, не обнаруживается. Ни рост доходов, ни увеличение массы среднего класса никак не отражаются на базовых характеристиках слоевой или социально-структурной идентичности респондентов, ни на их участии в общественной или политической активности. Вменяемые в опросе «объективные» социально-позиционные или статусные классификации не сопряжены в сознании людей с их жизненным миром и поведенческими стратегиями и, соответственно, никак не представлены в их установках или в публичном поле.

Причины трудностей интерпретации получаемых данных о социальном положении респондентов обусловлены прежде всего размытостью и нечеткостью контуров социальных групп в России, неясностью социальной морфологии советского и постсоветского общества, проблематичностью для самих респондентов вопросов об отнесении их к тому или иному социальном слою или социальному классу. Абсолютное большинство респондентов характеризуют свое социальное положение на некой воображаемой социальной лестнице статусов как «среднее». Если взять только сравнительно недавние опросы (декабрь 2015-го — февраль и март 2016 г., N=1600), то мы увидим, что 75—85% опрошенных считают себя принадлежащими к среднему классу (разным стратам среднего класса) или считают, что они занимают в обществе «среднее положение», что с точки зрения социальной стратификации является абсурдом (но не бессмысленно с точки зрения ценностной и символической идентификации респондентов, а это опять-таки требует своего объяснения; об этом ниже). Даже откинув верхний средний класс, мы получаем упорное определение почти половиной населения себя как «средних», к которым тяготеет или примыкает нижний слой среднего класса (31—33%).

Подобное описание давно стало тривиальным для социологов и многократно подтверждаемым фактом. Поэтому сомнения вызывает не качество исследований, а сама подобная постановка исследовательской задачи. Она исходит из латентной посылки об универсальной адекватности транзитологической парадигмы, то есть из того, что Россия — развивающаяся страна, в которой своя особая демократия и свой особый рынок, что в России наблюдаются все те же процессы, что и в других странах переходного типа, но, может быть, трансформационные изменения происходят не так бы-

стро и не столь успешно, как у других1. Именно это обстоятельство — методологическая генерализация исходных оснований для анализа — и вызывает возражения, поскольку сама такая логика не принимает во внимание институциональный контекст посттоталитарного социума и возможности его воспроизводства. Поэтому, прежде чем представить аргументы несогласия с такой общепринятой интерпретацией, очень кратко представлю результаты исследований нашего центра, чтобы, затем можно было яснее очертить поле расхождений в интерпретации сходных данных. Я взял данные опроса (докризисного) 2012-го года и кризисного 2016-ого (см. табл. 1а—1б, табл. 2—6).

Подчеркну, что принципиальной разницы (то есть такой, чтобы она производила смену паттернов образа жизни) в доходах у респондентов с разными социально-демографическими характеристиками нет (табл. 2). У респондентов с высшим образованием в сравнении с респондентами с неполным средним образованием душевой доход выше лишь в 1,5 раза. Заметно выделяется в этом плане лишь Москва.

1 Иллюзия успешного транзита поддерживалась в 2000-е устойчивым ростом реальных доходов населения (6-8% в год с 2002 по 2008 г., после кризиса 2009-2010 гг. этот рост возобновился в 2011-2012 гг.). Консервативная идеология самосохранения действующего режима во многом оправдывалась политикой роста среднего класса, который виделся кремлевскими политтехнологами гарантом «стабильности» положения в стране. Лукавость этой посылки состояла в том, что средний класс рос за счет увеличения госсектора и социальных групп населения, зависимых от власти, Массовые демонстрации протеста 2011-2013 гг. разрушили иллюзии стабильности власти, что привело к резкому ужесточению внутренней политики, усилению репрессий против оппонентов и независимых организаций гражданского общества, установлению цензуры и монопольного контроля над СМИ, выборным процессом, судебной системой и т.п. Волна патриотической мобилизации и обострившейся конфронтации с развитыми странами Запада, обеспечившая консолидацию населения с властью, окончательно сняла вопрос о среднем классе как концептуальной проблеме развития общества, факторе эволюционной динамики. Уже не только факт «средности» при попытках фиксировать социально-структурную идентичность, но и сами масштабы поддержки руководства страны указывают на исчезновение каких-либо признаков структурной дифференциации и автономи-зации отдельных сегментов общества, слабость судебной системы как необходимого условия институционализации социального плюрализма. При отсутствии очевидных маркеров социальной дифференциации (появления оформленных больших социальных групп с четким групповым самосознанием, идентичностью, артикулированностью своих интересов - причем не только сугубо материальных, но и «идеальных» - защиты своих коллективных ценностей, отличных от ценностей других групп, соответственно, престижа и авторитета членов группы именно в их качестве обладателей или носителей, репрезентантов этих идеалов и устремлений, статуса и т.п.) не подлежат сомнению микросоциальные и микростатусные различия внутри групп, обусловливающие борьбу или конкуренцию за ресурсы, за признание других членов (большинства в группе). Это показывают все микросоциальные исследования и групповые дискуссии.

Таблица 1а К КАКОМУ ИЗ СЛЕДУЮЩИХ СОЦИАЛЬНЫХ СЛОЕВ ВЫ БЫ ОТНЕСЛИ СЕБЯ И СВОЮ СЕМЬЮ? (сентябрь 2012 г, в % к числу опрошенных)

Высший слой Верхняя часть среднего слоя Средняя часть среднего слоя Нижняя часть среднего слоя Низший слой

В среднем 0 3 43 36 18

Пол

Мужчины Менее 1% 4 46 35 15

Женщины 1 2 40 38 20

Возраст

18-24 года 1 4 59 25 10

25-39 лет - 5 48 36 12

40-54 года 0 2 41 39 17

55 лет и старше - 2 31 39 28

Образование

Высшее - 5 50 34 11

Среднее специальное 1 2 45 37 16

Среднее общее 1 5 40 37 18

Ниже среднего - 1 32 37 30

Тип поселения

Москва - 2 39 40 19

Большой город - 3 43 39 15

Средний город - 3 50 34 13

Малый город - 5 38 39 18

Село 1 2 43 31 23

Потребительский статус

Денег не хватает на продукты питания 3 - 12 25 61

На продукты хватает, но на одежду нет 0 1 20 41 38

Хватает и на продукты, и на одежду, но ТДП труднодоступны - 2 44 41 14

Хватает и на ТДП, но действительно дорогие недоступны 1 6 65 26 3

Могут купить автомобиль - 22 59 18 -

100% по строке, N=1600, наполнение высшего слоя (15 человек) в выборке слишком мало и статистически не значимо, данные приводятся лишь для демонстрации отсутствия признаков формирования социального слоя или класса.

К КАКОМУ ИЗ СЛЕДУЮЩИХ СОЦИАЛЬНЫХ СЛОЕВ ВЫ БЫ ОТНЕСЛИ СЕБЯ И СВОЮ СЕМЬЮ? (сентябрь 2012 г, в % к числу опрошенных)

В среднем Высший Верхняя часть Средняя часть Нижняя часть Низший

по выборке слой среднего слоя среднего слоя среднего слоя слой

Пол

Мужской 46 16 65 50 44 39

Женский 54 84 35 50 56 61

Возраст

18-24 года 14 64 17 19 10 8

25-39 лет 29 0 43 32 28 19

40-54 года 27 37 21 26 30 26

55 лет и старше 30 0 19 22 32 48

Образование

Высшее 29 0 43 34 28 18

Среднее специальное 30 58 23 31 31 27

Среднее общее 20 42 28 19 20 20

Ниже среднего 21 0 6 16 21 35

Размер населенного пункта по 5 позициям

Москва 8 0 6 8 9 9

Более 500 тыс. 24 0 20 24 26 20

От 100 до 500 тыс. 18 0 19 22 17 13

Города до 100 тыс. 23 20 39 21 25 24

Село 26 80 16 26 22 34

Потребительский статус

Не хватает денег еду 4 38 0 1 3 14

Нам хватает денег на еду 20 20 4 9 22 43

Нам хватает на одежду 50 0 33 51 57 39

Мы можем позволить 25 42 63 38 18 4

покупку ТДП

Род занятий кормильца семьи

Предприниматель 3 0 13 4 2 2

Руководитель 6 0 27 8 3 2

Специалист 21 0 14 28 20 10

Служащий 3 64 4 5 2 0

Рабочий 9 0 9 10 9 5

Учащийся, студент 34 37 23 31 38 33

Пенсионеры 19 0 7 13 21 33

Домохозяйка 4 0 2 2 4 9

Неработающие 2 0 3 1 1 6

N=1600, 100% по столбцу

Вестник общественного мнения № 1-2 (122) январь-июнь 2016 99

СРЕДНЕДУШЕВОЙ ДОХОД РЕСПОНДЕНТОВ В ЗАВИСИМОСТИ ОТ СОЦИАЛЬНО-ДЕМОГРАФИЧЕСКИХ ХАРАКТЕРИСТИК

(за предшествующий опросу месяц, сентябрь 2012 г)

Тыс. руб.

Образование

Высшее 13,8

Среднее специальное 10,5

Среднее общее 10,2

Ниже среднего 9,0

Потребительский статус семьи

Могут купить автомобиль 20,0

Могут приобретать ТДП 15,0

Хватает денег на еду и одежду, но не ТДП 11,0

Хватает только на продукты 8,0

Денег не хватает даже на продукты 6,1

Тип поселения

Москва 20,0

Большие города 11,3

Средние города 10,9

Малые города 10,2

Село 9,0

N=1600

Таблица 3

ЕСЛИ ГОВОРИТЬ О ЖИЗНИ ВАШЕЙ СЕМЬИ, КАКИЕ ЦЕЛИ ВЫ, ЧЛЕНЫ ВАШЕЙ СЕМЬИ СТАВЯТ ПЕРЕД СОБОЙ? (в % от

числа опрошенных)

Год/ 1998 1999 2001 2003 2004 2005 2006 2007 2009 2010 2011 2015 2016

Месяц опроса XI III XI III IV IV VIII VIII III III III I I

Выжить, пусть на самом

примитивном уровне существования 28 22 18 16 18 15 15 20 21 23 21 13 14

Жить не хуже, чем большинство семей в

вашем городе, районе 48 55 48 55 50 58 56 55 55 55 54 58 58

Жить лучше, чем большинство семей в

вашем городе, районе 12 10 17 17 21 15 20 17 16 15 17 20 20

Жить так, как живет

средняя семья в Западной Европе, США 9 10 13 9 8 8 7 7 6 6 7 6 6

Жить лучше, чем

живет средняя семья в Западной Европе, США 3 2 3 2 3 2 3 2 2 2 1 3 2

1998-2009, 2016 - N=1600; 2010-2015 - N=800.

К КАКОМУ ИЗ СЛЕДУЮЩИХ СОЦИАЛЬНЫХ СЛОЕВ ВЫ БЫ ОТНЕСЛИ СЕБЯ И СВОЮ СЕМЬЮ? (май 2016 г, в % от числа опрошенных)

В среднем Высший Верхняя часть Средняя часть Нижняя часть Низший

по выборке слой среднего слоя среднего слоя среднего слоя слой

Пол

Мужской 46 30 62 47 45 46

Женский 54 70 38 53 55 54

Возраст

18-24 года 13 11 12 18 10 6

25-39 лет 28 49 34 30 29 17

40-54 года 28 29 40 26 28 32

55 лет и старше 31 11 14 26 33 46

Образование

Высшее 30 39 52 35 27 17

Среднее специальное 34 33 35 32 36 32

Среднее общее 18 28 7 18 18 24

Ниже среднего 18 0 7 16 18 28

Потребительский статус

Едва хватает на еду 18 18 12 8 21 52

Хватает на одежду 59 41 22 60 66 47

Можем позволить

ТДП 23 41 66 31 14 1

Тип поселения

Москва 9 16 1 10 6 11

Более 500 тыс. 22 33 37 19 26 23

От 100 до 500 тыс. 20 8 20 21 21 15

Города до 100 тыс. 24 32 19 26 23 20

Село 25 11 23 24 25 32

Род занятий

Менеджер, управленец 22 29 44 28 17 7

Служащий 9 15 7 10 9 5

Рабочий 27 45 20 25 30 27

Пенсионеры 25 7 9 19 29 42

Неработающие 17 4 20 18 16 19

N=1600, 100% по столбцу; высший слой - статистически незначимая категория опрошенных

ДИФФЕРЕНЦИАЦИЯ ПО ПОТРЕБИТЕЛЬСКИМ ГРУППАМ (ВОПРОС: «К КАКОЙ ИЗ ГРУПП НАСЕЛЕНИЯ ВЫ СКОРЕЕ МОГЛИ БЫ СЕБЯ ОТНЕСТИ?», март 2016 г., в % к числу опрошенных)

Денег не хватает На питание хватает, Деньги есть на еду и одежду, но покупка таких вещей, как Могут купить ТВ или холодильник, но не могут купить автомобиль Могут купить автомобиль, но нельзя сказать, Могут ни в чем себе не отказывать

даже на но не холодильник или что они не

питание хватает на одежду ТВ, вызывает проблемы стеснены в средствах

В среднем 5 17 55 21 2 0

Социальный статус

Менеджер, управленец 1 11 39 43 6 0

Служащий 3 9 59 28 1 0

Рабочий 5 16 66 12 1 0

Пенсионер 8 24 60 8 0 0

Неработающий 6 23 52 17 2 0

Тип поселения

Москва 0 6 46 45 2 0

Большой город 4 10 49 33 4 0

Средний город 6 19 55 19 1 0

Малый город 3 21 58 16 2 0

Село 7 20 62 10 2 0

Возраст

18-24 года 2 17 57 23 2 0

25-39 лет 3 14 54 26 3 0

40-54 года 5 17 50 26 3 0

55 лет и старше 7 19 60 13 1 0

Образование

Высшее 2 12 49 33 4 0

Среднее специальное 6 19 54 20 2 0

Среднее общее 5 17 60 15 2 0

Ниже среднего 6 19 62 11 1 0

N=1600, «Ни в чем себе не отказывают» — 0,1%.

Как следует из данных табл. 5, 77% опро- Приобретение отдельных предметов из по-

шенных существенно ограничены в своих по- требительского набора никак не может служить вседневных запросах и потреблении. индикатором разных жизненных стратегий.

Таблица 6

ПОТРЕБИТЕЛЬСКИЙ СТАТУС И РОД ЗАНЯТИЙ (февраль 2016 г, в % к числу опрошенных)

В среднем по выборке Денег едва хватает на еду Хватает на еду и одежду, но ТДП -проблема Могут приобретать ТДП, автомобиль*

В среднем 21 55 24

Независимый предприниматель, самозанятый 3 1 2 7

Руководитель, управленческий работник 3 1 1 9

Специалист (без руководящих функций) 18 11 14 34

Служащий (без специального образования) 14 8 15 17

Рабочий 23 23 28 13

Учащийся, студент 4 2 4 6

Пенсионер по возрасту 21 32 24 7

Пенсионер (по инвалидности) 3 4 3 2

Домохозяйка 4 5 4 3

Безработный 5 9 4 2

Неработающий и не ищущий работу 2 4 1 1

*Но купить машину могут лишь 2% опрошенных, последние здесь специально не выделены в отдельную категорию

из-за их статистической малочисленности.

N=1600

На протяжении 1990-х годов основная масса населения (примерно 70-73%) воспринимала все происходящее, испытывая ощущение хронического снижения своего общественного положения, утраты прежнего статуса, заданного рамками директивной государственно-распределительной экономики (и присущих этой системе организации труда, мобильности, доходов, аспираций). После краха этой системы и начавшихся в 1990-е реформ шло вплоть до середины 2000-х интенсивное перемешивание и турбулентное «перемещение» статусных групп1. Одни респонденты (по их субъективным самооценкам) поднимались на одну-две ступени воображаемой лестницы статусов, другие опускались на какой-то момент, но поднимались

1 Результаты этих замеров представлены в серии статей Л.Б. Ко-совой, опубликованных в 1994-2014 гг. в нашем журнале: Косова Л. Представления о статусной динамике и социально-политические установки // Экономические и социальные перемены: мониторинг общественного мнения. 1994. № 4. С. 20-22; Разочарование в реформах в различных статусных группах // Там же. 1995. № 4. С. 36-37; Социальные реформы и динамика статусов // Там же. 1997. № 6. С. 37-39; Деньги или власть? Каналы мобильности в российском обществе // Там же. 1999. № 3 (41). С. 24-26; Три меры времени, или Динамика субъективных оценок статуса // Вестник общественного мнения. 2006. № 2 (82). С. 25-31; Общество ненакопления // Там же. 2009. 31(99). С. 56-64; Основания успеха: результаты сравнительного анализа оценок субъективного статуса // Там же. 2014. № 3-4. С. 118-126. (См, также: Красильникова М. Социальная динамика в переходных обществах // Там же. 2004. № 5 (73). С. 37-47; Красильникова М. Динамика общественных статусов за 20 лет // Там же. 2002. № 5 (73). С. 33-39).

в следующие годы (шаг замера изменений составлял условные 5 лет) и т.п. Но основной тренд заключался в увеличении численности нижних страт, куда сваливались деклассированные остатки прежних иерархических групп и категорий госслужащих (рис. 1А и 1Б). Устойчиво «поднимались» (и, безусловно «выиграли» от происходящих перемен) по общественной лестнице всего 6% опрошенных. Острее и болезненнее свою нестабильность или снижение статуса переживали те, кто ранее, в советское время, занимал относительно авторитетные или уважаемые, престижные позиции (управленцы среднего звена, бюрократия и служащие - учителя, врачи, ИТР).

С начала 2000-х годов тренд начал меняться. Доля самых низких статусных категорий стала сокращаться (росли реальные доходы населения); численность страт, которые население определяло как «нижний средний класс» и в еще большей степени как «средний средний», увеличивалась.

Тем не менее основной массив опрошенных живет с мыслью, что люди в ходе общественных пертурбаций последних 20 лет теряют нечто важное, не получая ничего взамен (табл. 7).

Кризис осени 2015 года переломил прежний тренд - довольно большая часть населения опять сместилась в категорию «ниже среднего», произошло также и некоторое сокращение более высоких страт (рис. 1Б).

Рисунок 1А

ДИНАМИКА ИЗМЕНЕНИЯ СТАТУСНЫХ САМООЦЕНОК, 1994-2016 гг.

100% 90% 80% 70% 60% 50% 40% 30% 20% 10% 0%

выше средней

средняя

ниже средней

Рисунок 1Б

ДИНАМИКА ИЗМЕНЕНИЯ СТАТУСНЫХ САМООЦЕНОК, 1994-2016 гг.

50 45 40 35 30 25 20 15 10

* высокая

* средняя

* низкая --линейная (низкая)

Наиболее устойчивыми являются верхние статусные группы, которые выступают как предельные (воображаемые) точки отсчета для самоидентификации респондентов более низких уровней стратификации1. «Верхние» группы

1 Но они также оказываются и наиболее закрытыми для общества, самыми лояльными по отношению к действующему режиму власти.

выше средней ниже средней линейная (ниже средней)

в структурной стратификации практически не реагируют на социально-экономические кризисы или реагируют не так остро, как основная масса населения. Сам факт этой устойчивости указывает на то, что именно эти слои и группы являются обладателями или распорядителями государственно-бюрократических ресурсов,

высокая

низкая

5

0

ЛИЧНО ВЫ, ВАША СЕМЬЯ ВЫИГРАЛИ ИЛИ ПРОИГРАЛИ ОТ ПЕРЕМЕН, КОТОРЫЕ ПРОИСХОДЯТ В СТРАНЕ, НАЧИНАЯ С 1992 ГОДА? (в % от числа опрошенных)

Год / Месяц опроса 1999 XII 2002 XI 2006 XII 2007 XII 2008 IV 2009 XII 2010 X 2011 IX 2014 X 2015 III

Выиграли 10 20 22 29 36 23 45 42 42 41

Проиграли 74 70 57 41 37 50 39 36 33 34

Затруднились ответить 16 10 21 30 27 27 16 22 25 25

+/- 0,13 0,29 0,39 0,70 0,97 0,46 1,15 1,16 1,27 1,20

1999-2009 - N=1600, 2010-2015 - N=800.

структурирующих всю систему ожиданий и норм поведения населения. Напротив, самыми неустойчивыми и аморфными оказываются низший или средний нижний слой, параметры которого колеблются или меняются во время экономических кризисов и периодов нестабильности1.

Посмотрим на динамику распределения респондентов на лестнице социальных статусов в зависимости от характера профессиональной занятости (2000-2012 гг., рис. 1). Если взять более дробную шкалу (10-позиционную) и для простоты объединить ответы по две ступени2, то мы получим примерно такую картину: а) к низшему слою [1+2-я ступени] относят себя 6% опрошенных; Ь) к слою, условно говоря, «низшему среднему» [3+4] — 38%; с) к «среднему среднему» [5+6] — 45%; d) к «верхнему среднему» [7+8] — лишь 10%; е) к собственному высшему слою или классу [9+10 ступени] — всего 0,1% респондентов, Такое распределение хотя и не полностью, но совпадает с субъективной идентификацией по условным классам. Однако в результате мы получаем в общей сложности 83% (!) респондентов, относящих себя к середине шкалы (Ь+с), с некоторым сдвигом «центра тяжести» на более низкие позиции (8-5-я позиции).

Статус и характер занятости. Если судить по данным опросов последних лет (сравнивая данные 2012 года как вполне благополучного и 2015—2016 гг. как кризисных), то в госсекторе занято 42% работников, 55% — в частном секторе, 2—3% в кооперативах или являются ПБОЮЛ. В общественных организациях работают примерно 0,5% взрослого населения,

1 Важно подчеркнуть, что такие колебания оказываются не следствием влияния рынка или циклов экономического подъема и спада, динамики рынка труда, как в развитых странах, а изменениями в политике и распределительных возможностей властей.

2 Распределение ответов на вопрос: «На какую ступеньку из лестницы в 10 позиций вы бы поставили себя и свою семью?», если 1 - самая низшая ступень, а 10 - самая высшая.

Основная масса работников, занятых, по их словам, в частных предприятиях, относит себя к низким социальным позициям: от 64 до 70% работников таких компаний и предприятий приписывают себя к самым низким (от 1-й до 3-й) ступеням воображаемой лестнице статусов. По мере повышения субъективной статусной идентификации доля работников частных компаний сокращается и растет удельный вес занятых в государственных организациях и предприятиях (государственно зависимых) работников: к 4—7-й ступеням относят себя примерно 50% работающих в частном секторе респондентов, к 8—10-й (высоким стратам) — менее трети. Высокие позиции (7—10-я ступени), по их словам, чаще занимают работники госпредприятий (преимущественно административный персонал), управленцы, профессиональные военные — офицеры армии и полиции, ИТР, служащие (25—35%), а также владельцы собственного бизнеса (2—4% от всех опрошенных).

По типу занятости или характеру профессионального положения распределение субъективных статусных оценок (или идентификаций своего социального положения) выглядит следующим образом:

1) на самой низкой ступени (1-й) представлены: работники торговли, сферы услуг, техники, низший обслуживающий персонал в соцсфере (медсестра, воспитательница в детском саду и т.п.) + администратор низшего звена;

2) на 2-й ступени неквалифицированные рабочие, техники, занятые в сервисных предприятиях, промышленные рабочие, сотрудники сферы услуг, торговли, ИТР;

3) промышленные рабочие, работники сферы услуг, торговли, техники;

4) техники, промышленные рабочие, работники сферы услуг, торговли, подсобные рабочие, специалисты ИТР + гуманитарной сферы (врачи, юристы, учителя);

5) техники, квалифицированные промышленные рабочие, работники сферы услуг, низший обслуживающий персонал в соцсфере, специалисты с высшим образованием;

6) техник, специалист со средним профессиональным образованием, промышленный рабочий, сфера услуг, торговля, конторский служащий (начиная с 6-й позиции, появляются в небольшом количестве владельцы фирм и предприятий, администраторы низшего звена, руководители среднего звена; специалистов с высшим образованием, прежде всего из числа гуманитарных профессий — врачей, юристов, учителей — по мере повышения статусного уровня становится больше;

7) специалисты с высшим образованием, занятые в гуманитарных сферах (врачи, юристы, преподаватели), чиновники; владельцы фирм и собственных предприятий;

8) 9-10-я ступени представлены «случайным набором» занятий: администраторы; бухгалтера, региональные чиновники, управленцы,

Доходы. Более заметна статусная дифференциация опрошенных с разным уровнем доходов, располагающих себя на воображаемой лестнице общественного положения. Выделяются в первую очередь самые бедные — те, кто относит себя к:

1-й (самой низкой) ступени: это преимущественно группы населения с совокупным семейным доходом от 20 до 30 тыс. рублей;

2-ю ступень занимают респонденты с доходом от 30 до 40 тыс. рублей;

3-я (самая размытая) ступень: доход от 15 до 40 тыс. рублей;

4-я ступень: более консистентная по своему социально-профессиональному составу группа — от 35 до 55 тыс. рублей;

5-я и 6-я ступени (средние) образуют очень размытые по социальному составу множества: их доход от 30 до 60 тыс. рублей;

7-я ступень — от 40 до 70 тыс. рублей (более определенные по составу);

8-я ступень (высокодоходные группы) — от 70 до 150 тыс. рублей;

9-я и 10-я ступени: нет данных. Эти респонденты в массе своей отказываются сообщать интервьюеру сведения о семейном доходе (февраль 2016-го).

С повышением ступени субъективного определения своего социального статуса увеличивается разброс границ семейного дохода: резкое повышение семейного дохода заметно

только на верхних ступенях социальной шкалы (особенно 8-й позиции). А это значит, что потребительское поведение основной массы населения будет ограничено достаточно жесткими рамками, и в этом плане доход не может служить сильным дифференцирующим фактором для социальной морфологии. Формирующееся потребительское общество в России не порождает значимых социальных различий (специализации функций, разделения труда, разнообразия групповых образов идентичности, а главное, качественного многообразия запросов и аспираций, «потребностей»1), поскольку значительный рост доходов обусловлен близостью к источникам распределения административно-бюрократической ренты и не связан с продуктивностью и достижительностью, характерной для средних классов в обществах со свободным рынком, общественным и институциональным контролем политической системы2. Это добавление принципиально важно: корректно можно сравнивать только социальные системы обществ близкого или однородного типа и устройства.

И все же в целом мы имеем дело с вполне ожидаемой концентрацией квалификации, об-

1 Бедных у нас - две трети страны. Россияне тратят более половины доходов на еду и готовы и дальше затягивать пояса. Интервью М. Кра-сильниковой «Новой газете». 20.04.2016 г. - http://www,novayagazeta,ru/ есопоту/72760,Мт1; см. также статью М. Красильниковой в настоящем номере журнала, с. 86-94.

2 Кувшинова О. Средний класс в России увеличивается за счет чиновников и силовиков, обнаружил Независимый институт социальной политики (НИСП) // Vedomosti.ru. 04.04.2013 г. - www.vedomosti.ru/ newsline/news/10766651/strana_chinovnikov . Как показывают опросы в более высоких статусных и потребительских группах (чаще это -маркетинговые исследования потребителей люксовой или дорогой товарной группы - автомобилей, загородных коттеджей и т.п.), по своим идеологическим, политическим или ценностным установкам и ориентациям новая путинская «элита» мало или практически ничем не отличается от массы населения (если не считать чисто экстенсивного увеличения параметров потребления - все то же самое, но дороже). Ее представителей можно назвать «нуворишами», но по социально-антропологическим характеристикам эти люди - такие же носители советской ментальности (сознания, сохранившего все травмы и комплексы советской дефицитарно-распределительной экономики), что и основная масса населения. Дальше патримониалистских стереотипов и рамок реальности их запросы и представления не выходят, что, собственно, и составляет главную проблему с точки зрения эволюции посттоталитарной России. Поэтому анализ социальной структуры не требует включения в рассмотрение контекста политических процессов, изменений базовых институтов - суда, гражданского общества, тайной полиции, а стало быть - социально-государственных рамок экономических процессов. Процессы структурно-функциональной дифференциации должны оцениваться и изучаться с учетом выделения специализированных социальных групп, их правовой и социальной автономии, а значит, контекста формирования или подавления институциональных механизмов обмена, коммуникаций в обществе, при обязательном условии - становлении гражданского общества.

разования, доходов на верхних этажах социальной пирамиды.

Первое, что бросается в глаза при изучении данных табл. 8, это бедность населения: разрыв между высшим средним и низшим слоем (% опрошенных) невелик и составляет 2,5 и 1,6 раза (февраль и май 2016 г.). Уменьшение разрыва скорее всего указывает на влияние кризиса, сокращение ресурсов у тех, у кого они были. Но это может объясняться по меньшей мере и другими обстоятельствами. Во-первых, поскольку эта категория крайне незначительна в численном отношении, то «ошибки» или сбой социальной идентификации здесь бросаются в глаза. Во-вторых, к высшему слою относят себя респонденты, для которых значимы прежние советские, в очень большой степени идеологизированные системы социальной референции, старые номинальные шкалы социального престижа. Третье соображение более существенно: в стране нет единой системы социальной референции; в провинции значима другая или, правильнее, своя собственная шкала статусов, отличная от центра — от столичных городов и их образов жизни (может быть, сюда надо бы включать и некоторые мегаполисы, объединенные общностью координат). Другими словами, в регионах свой отсчет статусной иерархии, своя система статусной таксономии, исходящая

Территориальные, в том числе региональные, различия условий жизни для большей части населения до сих пор оказываются не менее, а скорее даже более значимыми, нежели классово-сословные характеристики положения индивида или его семьи (то есть положение малой группы на рынке труда и отношения собственности). 70% населения вообще не имеют сбережений или накоплений (еще у 12—15% населения накопления незначительны, то есть они не превышают оперативный ресурс семейного потребления в расчете примерно на 3—6 месяцев). Преобладающая масса (как минимум три четверти) населения живет от зарплаты до зарплаты (или пенсии), что не позволяет сколько-нибудь значительной аккумуляции средств для изменения собственного положения или образа жизни. Этого явно недостаточно ни для инвестирования в новые формы занятости (поиск работы за пределами места проживания), ни в капитализацию собственного или семейного будущего (получение качественного образования, открытие собственного дела, приобретение акций и т.п.). Дело не просто в том, что столь значительные группы не располагают никакой собственностью, если не считать условного владения (право распоряжения) своим жильем, дачей или приусадебным участком. Менее очевидные последствия заключаются в том, что при таком положении дел не возника-

от региональной администрации1. Таблица 8

СОВОКУПНЫЙ СЕМЕЙНЫЙ ДОХОД В РАЗНЫХ СТРАТАХ (распределение ответов респондентов об общем доходе семьи за прошлый месяц на вопрос: «К какому из следующих социальных слоев вы бы отнесли себя и свою семью?»)

Общий доход семьи за прошлый месяц (тыс. рублей) В среднем по выборке Высший слой* Верхняя часть среднего слоя Средняя часть среднего слоя Нижняя часть среднего слоя Низший слой

Февраль 2016 г. 33,4 36,7 54,9 39,3 30,4 22,1

Май 2016 г. 34,6 51,0 44,3 39,1 31,0 27,2

*Статистически незначимые данные в группе «высший слой», N=1600.

1 Этот момент, кстати, отмечает и Л.Н. Овчарова в выступлении на семинаре «Семь тощих лет: российская экономика на пороге структурных изменений» (Материалы круглого стола под ред. К. Рогова, М.: Либеральная миссия, 2016. С. 57). - ЬМр:/Мт,УЬега1,ш/агк^/7035). При анализе связи дохода и социально-демографических характеристик респондента выделяются два решающих признака, дифференцирующих социальное положение (морфологию) опрошенных: региональные (пространственные, урбанистические, геоэкономические и т.п.) характеристики и полученное образование (главным образом - наличие качественного высшего образования). По сути, это означает слабость и разорванность рынков труда в России, точнее, отсутствие общероссийского рынка труда, единого социально-экономического пространства, Его формирование блокируется и подавляется не столько низким потенциалом горизонтальной мобильности населения (ограниченностью его ресурсов), сколько специфической структурой управления, организацией власти и ее политическими интересами, ограничивающими вертикальную мобильность населения.

ют какие-либо более сложные формы социальности, чем те, что имеются в наличии сегодня: явления общественной солидарности, возможности долгосрочного планирования жизни, борьбы за коллективные цели или улучшение жизни, изменение правосудия, образования детей, даже возможности оптимизации работы медицинских учреждений, одно из самых приоритетных требований населения к государству. Низкая мобильность населения (более половины — примерно 52—54% всего населения — постоянно живет в том же месте, где родилась) указывает на наличие сильнейших барьеров на пути развития рыночной экономики, прежде

всего неразвитость рынка труда, жилья, а значит, на отсутствие ресурсов у огромной части населения для перемещения туда, где есть возможности работы, улучшения условий жизни, перспективы повышения ее качества.

Большая часть населения — около двух третей — живет в социальной среде (селе, ПГТ, в малых и отчасти в средних городах), черты и образ жизни которой существенно отличают этих людей от населения больших городов и мегаполисов (не только по уровню доходов, но и по потребительскому поведению, стилю жизни, параметрам информационной среды, досуговому поведению, а значит, и уровню запросов, культуры, политическим ориентациям и пр.). Периферия, судя по данным социологических опросов и государственной моральной статистики, образует зону хронической социальной депрессии, стагнации, характеризующуюся повышенным уровнем социальной аномии и патологии. Конечно, и она, в свою очередь, неоднородна, но по отношению к изменениям образа жизни в крупнейших городах это население отличается отсутствием жизненных перспектив, деградацией социальной инфраструктуры, сохранившейся от советских времен, очень высокой степенью зависимости от властей и, соответственно, пассивностью и доминирующими государственно-патерналистскими ориентациями и установками. Однако именно эти группы образуют основной электоральный ресурс партии власти, многократно перевешивающий поддержку любых партий либерального толка.

Изменения, отмечаемые за время, прошедшее после краха СССР, касались главным образом некоторого сокращения сельского населения и соответствующего увеличения удельного веса населения ПГТ и малых городов (перетекания в ближние города или пригородные зоны крупных городов), а также увеличения населения крупных городов и мегаполисов (с 27 до 29%).

Социальные изменения у населения средних и тем более крупных городов были гораздо более существенными, поскольку менялась структура занятости и потребительского поведения населения, символическая среда. За это время удельный вес промышленных рабочих (а именно они составляли советский «средний класс» по всем определяющим параметрам — идеологическим, доходным, культурным и т.п., именно они образовывали социальную основу общества советской милитаризированной

экономики) сократился практически вдвое, и одновременно, хотя и не совсем в той же пропорции, выросла численность сектора обслуживания (торговли, сервисного и информационного обеспечения и т.п.), представленного в первую очередь «там, где есть деньги», то есть в зоне интенсивного обмена, рыночных отношений, изменения характера запросов и поведения. Растет здесь и удельный вес чиновничества, административного персонала, численность полицейских и охранных структур, чей государственно-патриотический настрой стал весьма ощутим в 2000-е годы.

Формирование класса предпринимателей (как и свободных фермеров) идет крайне медленно и блокируется действующей весьма своеобразной институциональной системой России; удельный вес этой категории населения по самым оптимистичным оценкам не превышает 4—7% взрослого населения. Не требует особых доказательств утверждение, что возможности для предпринимательской деятельности открываются преимущественно в среде крупных и крупнейших городов (где и складывается система новых интенсивных социальных взаимодействий). Периферия может выступать в качестве поля приложения или ресурсной зоны для бизнеса, однако собственно рыночные отношения (пространство модернизации) складываются только при наличии определенного уровня дифференциации социальных институтов и развитости инфраструктуры, возникающей в высоко урбанизированных зонах.

Именно последнее соображение заставляет сомневаться в интерпретации результатов принятых процедур описания социальной структуры России. Вернемся к самой сути постановки вопроса о классовой структуре общества. В каком смысле можно говорить о наличии классов коль скоро большинство населения в России относит себя к гипертрофированной «середине», именуя ее «средним классом» по аналогии с развитыми странами, «нормальными» странами Запада? Или же речь должна идти о социальной стратификации (наличии иерархии стратов), выделяемой по объективным, то есть вменяемым населению, статистическим признакам, очень важным с точки зрения государственной идеологии административного управления обществом (бюджетной, налоговой, социальной политики), но слабо различаемым действующими индивидами, поскольку субъективно они (признаки) мало значимы для самих акторов?

Все эти двусмысленности и темные места в интерпретации социальной структуры в посттоталитарном обществе, социальных процессов или описания социальной реальности побуждают обратиться к тем стадиям социологии, когда собственно и начинали складываться категории фиксации и понимания действительности в социальных науках, затвердевшие и кристаллизировавшиеся формулы которых сегодня закрывают нам возможность видения только еще возникающих форм и отношений или по иному оценивать предшествующие им явления.

Возвращаясь к Веберу...

Такими фазами в социологии можно считать постановку проблемы у К. Маркса и его оппонента в этом отношении М. Вебера.

Суть проблематики классовой структуры, если предельно упрощать действующие подходы, сводится к следующему, Маркс определял «классовое положение» индивидов или группы, исходя из их отношения к вопросам собственности на средства производства, вменяя охватываемому этим понятием социальному множеству гипостазированную (по существу — онтологическую) общность мышления, солидарности, интересов (а значит, единство мотивов предполагаемых социальных действий), а также то, что менее значимо сегодня для нас, — неупразднимо антагонистическое видение реальности и истории. Другими словами, в его философии и понимании его последователей «классы» — это не номиналистская категория для описания эмпирической действительности, а реальные консолидированные группы людей, выступающие в качестве субъектов целевых действий, мотивированных политическими, экономическими, идеологическими и прочими интересами.

Если этот его тезис и имел некоторый резон для периодов ранней модернизации (до середины или даже до конца XIX века) — времени размывания сословной структуры в ведущих европейских странах (очевидной слитности остатков сословного образа жизни у привилегированных слоев, сохраняющих еще следы сращения аристократии и капиталистов, патрицианского уклада жизни и предпринимательского духа и этики у буржуазии), то для более позднего времени — начала и тем более середины XX века — такое вменение теряло свой смысл, не будучи подкрепленным эмпирическими данными. Социальная структура быстро менялась под влиянием новых, мери-

тократических критериев социального успеха, общего повышения доходов населения, присвоения непривилегированными группами стандартов жизни и форм повседневного поведения, характерного для обеспеченных слоев, и т.п. Эти социальные признаки отражали интенсивность вертикальной мобильности и постоянный рост (и количественный, и функциональный) значимости менеджеров и квалифицированных специалистов, то есть сами процессы трансформации социальной структуры. Подобные изменения указывали на ослабление оснований традиционного господства и усиление авторитета, престижа, общественного признания обладателей деловой компетенции и предметного знания (бюрократии, врачей, судей, адвокатов, учителей, ученых и т.п.) с одной стороны и предпринимателей, «людей свободных профессий», с другой. Растущее многообразие социальных форм — функциональная дифференциация социальных институтов, автономизация возникающих организаций гражданского общества (самоорганизация населения, активность общества и отдельных групп), а соответственно, все более значимая роль политических партий, умножение коммуникативных посредников делали марксистский классовый анализ (с его центральным постулатом — задачей непременного обнаружения «классового антагонизма» или «борьбы классов») не просто малопродуктивным, но и схоластическим.

Трактовка устройства социума как иерархической структуры, состоящей из соподчиненных слоев и групп, оказывается не просто неадекватной для современных развитых обществ, завершивших процессы модернизации; она (неявно) навязывает более сложному устройство общества архаическую модель или схему восприятия и объяснения происходящего. Собственно, именно распространение идеологии среднего класса положило конец «классовой парадигме» в социальных науках. Марксистский подход с течением времени все более смещался в плоскость описания и интерпретации конфликтов, связанных с распределением и социальным неравенством, социальной или финансовой политики государства, общественной «справедливости» и т.п. тематики, характерной для послевоенной социал-демократии и «общества благоденствия». Но для отечественной социологии классово-иерархический подход в изучении социальной структуры остается доминантным. Конечно, он ра-

дикально модифицирован в соответствии с современными требованиями постмарксизма, но главное в нем сохранилось — видение социума, общества как гипостазированной целостности, которая может описываться в классификационных категориях.

Понимание проблематики социальной структуры М. Вебером (которого также часто рассматривают как основоположника концепций социальной стратификации) было гораздо более осторожным и сложным. Разберем его более подробно.

«"Классы" создаются однозначными экономическими интересами, а именно: связанными с существованием "рынка"»1, «"Классовое положение" в конечном счете есть "положение на рынке"» (Marktlage)» (там же, с. 531). «Класс» или «классовое положение» не предполагает какой-либо групповой идентификации индивида или индивидов в качестве первичного морфологического признака, напротив, это означает исключительно субъективные, вероятностные определения индивидом своих позиций (или позиций своей группы) на рынке2. Тем самым Вебер отказывается от марксистского опредмечивания, натурализации или гипоста-зирования понятия «класс». В его трактовке «классы» не являются социальными общинами или общностями (Gemeinschaften), то есть консолидированными и устойчиво воспроизводящимися группами в современной социологической терминологии, но могут представлять собой возможное (и даже часто встречающееся в реальности) смысловое основание для коллективного действия (Gemeinschaftenhandeln). Такова, например, взаимная связь и взаимоотношения предпринимателей и рабочих или участие в профсоюзах и их акциях. Классовые характеристики раскрываются Вебером через: а) описание «типичных шансов» индивида на обеспечение или получение благ, б) выявление «жизненной установки по отношению к внеш-

1 Weber M, Wirtschaft und Gesellschaft, Grundriss der verstehenden Soziologie. 5. Aufl., Tübingen, 1972. S. 532. «Классы не являются сами по себе общностями» (Gemeinschaften - общинами, социальными ассоциациями - Л.Г.). Там же. С. 533. «Мы можем говорить о классе там и тогда, где 1) у множества людей проявляется общий специфический причинный компонент их жизненных шансов, и в той мере, в какой 2) этот компонент представлен исключительно интересами владения благами и их приобретения, 3) при условиях рынка товаров или рынка труда ("классовом положении")». Там же. С. 531.

2 «...общим для понятия класса следует всегда считать то, что характер (die Art) шансов на рынке является той самой инстанцией, которая представляет собой общее условие судьбы отдельного индивида». Там же. С. 532.

нему миру» (äusseren Lebensstellung), которая причинно связана с пониманием им своего положения на рынке, в) с «внутренним чувством жизненной судьбы»3.

Второй и третий пункт раскрываются как осознание действующим имеющейся у него (или у них, акторов) в наличии власти распоряжения благами (или отсутствие таковой). Эта власть может описываться в понятиях средств и объема возможного принуждения (самого действующего или им других, с которыми он взаимодействует) в ситуациях распоряжения благами или производственными квалификациями тех, с кем он вступает во взаимодействие. Следовательно, эта власть предполагает различные оценки эффективности данного рода принуждения (в сравнении с каким-то их возможным набором) или оценки права распоряжения «для целей получения дохода или заработков внутри данного хозяйственного порядка». Таким образом, классовое положение или класс в интерпретации Вебера означают фактически только наличие равных (или схожих) — «типичных» интересов действующего, то есть характеристику обстоятельств, в которых данный индивид находится одновременно с многочисленными другими действующими субъектами4. Но интересы сами по себе еще не образуют воспроизводимых социальных форм — это лишь модальное поле возможностей, ограниченных «законом предельной ценности», но не только. Вебер во всех случаях подчеркивает значимость права распоряжения при доступе к благам или связанным с ними социальными ресурсами. А это значит, что «право распоряжения», в свою очередь, обусловлено или ограничено силой других институтов — права, суда, обычаев, понятий справедливости и т.д.

Из этой посылки вытекает, что социальная морфология — появление устойчивых, то

3 «Жизненная судьба» - важное понятие в социологии и мировоззрении Вебера. В моей несколько вольной трактовке оно означает осознание безальтернативности институциональных и этических рамок поведения и существования индивида, понимание предопределенности и границ своего выбора в конкретной, данной, то есть исторически обусловленной, ситуации действия. Предопределенность задана выбором ценностей, норм поведения индивида. Примеры «судьбы» - растущая бюрократизация современной жизни, «борьба богов» (неупраздни-мость человеческих потерь при выборе той или иной ценностной перспективы - конфликта национальных, политических, нравственных, экономических и т.п. интересов, окрашивающих существование современного человека).

4 Там же. С. 177; см. также с. 532, 538-539. Классовая борьба начинается, как он пишет, лишь «с присвоения» этих возможностей.

есть воспроизводящихся во времени (в пределе сохраняющихся при смене поколений, стало быть, независимых от персонального состава включенных в эти отношения людей) социальных форм — обусловлена не дифференциацией доходов, а воздействием неэкономических институтов, придающих смысл различным социальным взаимодействиям участвующих в них лиц, наделяющих их культурным значением1.

Сами по себе эти институты «трансцендент-ны» экономическим отношениям, их смысловой генезис и ценностная значимость не порождаются обменными отношениями и никак не определяются экономическими интересами. Мотивации действующих субъектов (в рамках значимых норм и правил этих институтов) не детерминированы стремлением к заработку или калькуляцией прибыли, они лежат в совершенно другой плоскости социальных отношений. Их смысловой генезис (включая и семантические ресурсы действий такого рода) укоренен в различных пластах исторически обусловленных значений (верованиях, коллективной памяти, представлениях о сакральном, священном, высоком), определяющих, оправдывающих или легитимирующих позиции различных групп в социуме2. Будучи сами по себе ценностно-нейтральными, рациональные экономические отношения могут оказаться под влиянием тех или иных идеологических представлений, политических пристрастий, убеждений, подвергнуты деформациям под воздействием этических взглядов или мнений авторитетных обладателей «Культуры», быть

1 Тем самым проблематика социальной морфологии теряет признаки привычной пирамидальной схемы. Если и надо как-то условно визуализировать это новое представление о морфологии общества, то ближе всего к ней была бы «гроздь винограда» - агрегат смежных смысловых миров со своими ценностными и нормативными перспективами, соединенных общими коммуникативными посредниками - рынком, СМИ, знаниями, образованием, аффективными механизмами (искусством) и пр.

2 Недавний пример: массовое одобрение и поддержка аннексии Крыма и всей антизападной и антиукраинской политики В. Путина, выражаемые открыто, несмотря на ясно сознаваемые негативные последствия

этого политического курса не только для общественного благосостояния России в целом, но и конкретно для самих респондентов. Говорить, что здесь проявляется лишь страх перед возможными репрессиями или, в более слабой форме, «неприятностями» лично для респондента, не приходится. Нет оснований сомневаться в сильных коллективных аффектах, захватывающих население в такого рода общественных ситуациях. Так, большинство утверждает, что ответные российские санкции (которые наносят больший урон благосостоянию россиян, чем исходно введенные западными странами) следует сохранять вопреки явному нарастанию кризиса и снижению уровня жизни, вызванного им.

санкционированы религиозными ценностями. Устойчивость социальных взаимодействий задана внеэкономическими факторами — прежде всего значимостью их субъективных смыслов, которые обладают особой властью или проявляются как основания влияния, господства, авторитетности тех, кто выступает от имени этих смыслов или репрезентирует эти основания. Власть означает шансы и способность проведения актором своей воли внутри социального отношения, даже вопреки противодействию или сопротивлению других, причем то, на чем базируются сами эти шансы в каждом случае, не столь важно для сути самого понятия «власть», поскольку они принципиально разные3. «Власть» не следует отождествлять с физическим или психологическим насилием, принуждением (последнее — лишь крайний, обессмысленный, вырожденный случай власти). Более существенным для понимания природы власти оказывается признание особых качеств, способностей, достижений претендующего на авторитет и уважение со стороны окружающих. Такими качествами могут быть и личные виртуозные достижения политических демагогов или достижения в сферах образно-символической экспрессии (в искусстве, музыке, спортивном мастерстве, в ремеслах и т.п.), в производстве знания или военная доблесть, компетентность специалиста (врача, инженера, юриста, чиновника), отвага и опыт путешественников, но также и «ведомственная харизма» занимающего высокие социальные позиции функционера — квалифицированная церковью или религиозным сообществом «святость» священников (не только как аналог бюрократической «компетенции», но и как персональное мастерство проповедника), признание педагогических умений и способностей учителя, владение техникой психологической помощи или душевного спасения, разгрузки от травматических переживаний, дар сексуальных и других наслаждений и пр., короче, все, что определяет престиж, признание и особое отношение к тем, кто обладает этими способностями или характеристиками. Но это может быть и традиционный авторитет (не личный, а санкционируемый институциональной инерцией, давностью и безальтернативностью институциональной системы или традицией и обычаем, страхом), безотносительно к личности занимающего высокое положение функ-

3 Там же. С. 28.

ционера1. Как бы ни различались сами по себе смысловые основания этого авторитета, престижа, «чести», именно признание их значимости, «авторитетности», требующих уважения в любом случае, безотносительно моральных и личностных качеств функционера, носителя статусного авторитета, обладателя знаков «чести», задает параметры того, что может быть названо отмеченным «социальным положением» или «позицией», а значит, специфического набора социальных ролей, действий, вытекающих из характера статуса. Поэтому функции статуса, занимаемого или присваиваемого индивидом или группой, с которой индивид себя отождествляет, не ограничиваются утилитарными расчетами и целями. Экономика здесь выступает лишь посредником тех ценностей, которые наделяют соответствующие позиции смыслом и значением. А потому сами по себе градации образования или доходов не имеют смысла, если не развернуты ценностно-символические их значения — то, что связывают люди с ними (противопоставляя обладателей этих социальных предикатов тем, кто их не имеет).

Если принять веберовский тезис о взаимосвязи понятий «класс» и «рыночная экономика», то отсюда логически следует заключение: использование понятия класса не может быть применено в качестве преимущественного основания для социальной морфологии. Морфологическое членение общества со всей непреложностью предполагает (в современных условиях) наличие тех институтов, без которых рыночная экономика не работает: представительской политической системы, относительно свободной деятельности и конкуренции партий, репрезентирующих проблемы, идеи, интересы отдельных групп населения, определяющих в случае успеха цели национальной политики (развития) и контролирующих через парламент и свободную прессу, сферу публичности (общественного мнения) исполнительную власть. Другими словами, говорить о классах невозможно (бессмысленно) без учета значимости независимого суда и наличия автономного от исполнительной власти права, автономной, то есть независимой от

1 Отсюда часто встречающее недоумение у тех наблюдателей-несо-циологах, кто, тем не менее, следит за публикациями Левада-Центра по поводу радикального «противоречия», фиксируемого в опросах: безусловный респект по отношению к политику или функционеру, занимающему высокий пост (министра, генерального прокурора, депутата, президента и т.п.), в сочетании с более или менее откровенной убежденностью в его лживости, аморализме, злоупотреблениях властью, причастности к коррупции и прочим свойствам, которые осуждаются в обществе.

других сил, юридической корпорации, обеспечивающей права частного человека — все равно, идет ли речь о бизнесмене или наемном работнике. Вне этой системы институтов о социальной структуре речь не может идти. В противном случае можно или, точнее, нужно, приходится говорить только о статусной иерархии2.

Для работы с такими значениями Вебер вводит понятие der Stand — сословие, социальное положение.

Как и в других случаях, Вебер в своей работе остраняет, инструментализирует социально-историческое содержание этого понятия, постепенно генерализируя его до понятия «значимый социальный статус»3. «Множество людей... судьба которых не определяется шансами собственной оценки благ или работы на рынке (как, например, рабов), не являются в техническом смысле "классом"4. Их поло-

2 В первую очередь речь идет о материальных интересах - стремлении к увеличению доходов или о защите уже имеющихся активов, собственности. Вебер отделяет от экономических интересов вопросы прав групповой или корпоративной солидарности, поддержание ценностно-нормативной системы группы, межгрупповых границ и барьеров, поскольку все эти аспекты социальных отношений санкционированы другими институтами. Сама по себе такая постановка вопроса о строении социума заставляет говорить уже не только о непосредственной структуре целевых действий (стремления к прибыли или повышения цены наемного труда), но и о поддержании определенного социального образа жизни, включающего и образцы «необходимого» потребления. Это, в свою очередь, требует установления «генетических связей» между ценностными представлениями, определяющими «авторитетность» самого социального статуса (власть, престиж, честь, признание достоинства независимо от личности его занимающего), идеологическими или религиозными установками, этикой, рамками политических представлений и действий и т.п., а также техниками социализации, характером мобильности и многим другим, что предопределяет целевое поведение в сферах, которые воспринимаются как функциональные, как маркирующие группу (поведение капиталистически ориентированных предпринимателей, наемных работников, государственной бюрократии, свободных интеллектуалов и т.п.).

3 Так, например, он оперирует понятием «демагог», с одной стороны, остраняя античный смысл этого слова путем применения его для описания обстоятельств поведения уже во внегреческих контекстах, допустим, используя его для описания харизматического лидерства -поведения древнеизраильских пророков, а с другой - лишая его негативных коннотаций, характерных для современных политики и словоупотребления. Подобные трансформации исходной семантики слов свойственны и обычной языковой практике: слово «благородство» исходно означало лишь высокое, аристократическое, происхождение или предполагало облако смыслов, связанных с поведением тех, кто «благороден», однако с течением времени оно все более теряло свой узко сословный смысл (аскриптивный характер), приобретая благодаря этому универсалистские - «психологические» - характеристики достойного поведения человека, оцениваемого этически. В этом случае эти черты поведения воспринимаются как качества конкретной личности, уже безотносительно к происхождению индивида, даже наоборот, отрицая зависимость достоинств от родовитости.

4 Можно добавить - крепостных или «государственно зависимых работников» (В. Заславский), как при социализме.

жение должно описываться в категориях принадлежности к сословию или как характеристики определенного «статуса» (der Stand)1. «Сословия, в противоположность "классам", обычно являются общинами» [или общностями — Gemeinschaften. — Прим. Л.Г. ], хотя часто они имеют аморфный вид»2. «Классовое положение укоренено в "экономическом порядке", "сословное" — в социальном порядке», то есть в распределении авторитета, престижа, власти, обусловленной и легитимируемой своеобразной "честью" (die Ehre)3 их обладателей, «оправдывающей их высокие позиции в социальной иерархии»4. «Можно, очень сильно упрощая, сказать: "классы" членятся по отношению к производству и при-

1 В центре социологии М. Вебера стояла проблема «судьбы западной рациональности», то есть той уникальной констелляции различных факторов и эволюционных обстоятельств, которые стали причиной возникновения «рациональных» институтов современности - рационального (промышленного, предпринимательского) капитализма, экспериментальной науки, формального права, светского, интенсивно развивающихся искусства и музыки, политики, массового управления, городской организации и других институтов социальной жизни. Поэтому для подобной исторически ориентированной социологии понятие «сословие» (Stand) было вполне адекватным для решения задач сравнительно-типологического анализа, оперирующего различными конструкциями уходящих или уже исчезнувших социальных форм, и сопоставления их с современными типами взаимодействия. Поэтому, если условно исходное понятие der Stand означало эквиваленты различных «закрытых» и иерархических социальных образований (в новой терминологии - «эксклюзивных» социальных взаимодействий), легитимированных традицией, религиозными верованиями, обычаем и т.п. (касты, монашеские или рыцарские ордена, родоплеменные архаические «классы», вроде римского деления на патрициев, всадников, плебса, вольноотпущенников, рабов и т.п.), то конечный вариант этих конструкций должен представлять понятие «статус» в современном терминологическом смысле, то есть функциональной позиции в определенной организации или иерархической структуре. Важно при этом лишь то, что значение такого взаимодействия возникает не из действий самих участников, это не «субъективно полагаемый смысл» действующих лиц, вкладываемый ими в намерения Другого или приписываемый ими партнеру, а придаваемый взаимодействию «извне», другими инстанциями и акторами. Поэтому «честь» или авторитет, престиж квалифицированного (сертифицированного в своей компетентности государством или корпорацией) чиновника - специалиста в своей области, преподавателя, адвоката, судьи, министра обусловлена не его личностью, а занимаемой им в соответствии с определенными правилами позицией, функцией, ролью, непосредственно привязанной к статусу. Такая трактовка не противоречит сути веберовского подхода или характеру его аналитической работы.

2 Там же. С.538

3 Слово die Ehre имеет широкое семантическое поле, включающее не только «честь» в аскриптивно-иерархическом плане (дворянскую, офицерскую и т.п.), но и «уважение», и «почитание», «почести», «репутацию» (включая «девичью честь»), а значит, соединение внутреннего сознания собственного достоинства и внешних форм его социального признания. Последнее обстоятельство особенно существенно для социологического рассмотрения.

4 Там же. С. 538-539.

обретению "товаров" и "благ", "позиция" (Stand) — по отношению к принципам потребления благ в образе специфического "стиля жизни"»5. «Рынок и экономические процессы на нем не признают никаких принципов "взирая на личность": на рынке господствуют лишь "деловые" интересы. Рынок ничего не знает о "чести"». «Напротив, статусный порядок есть нечто прямо противоположное: здесь социальная дифференциация и членение различных форм социального взаимодействия происходят в соответствии с представлениями о "чести" уважении других к обладателю статуса и статусным или сословным характером уклада жизни (образом, ведением жизни — Lebensführung)» (с. 538). Таков, например, профессиональный статус специалиста или позиция чиновника, которые всегда связаны с социальной честью (престижем, авторитетом, придаваемым символическим авторитетом государства. «Честь» в данном случае — проекция на занимающего некий статус значений коллективного целого (без индивидуации, без ценностей субъективности).

Между действующими с чисто экономическими интересами и акторами со статусными претензиями на престиж и авторитет или аналогичными амбициями возникают острые противоречия и конфликты. «Интересанты всякого сословного членения поэтому со специфической остротой реагируют непосредственно на претензии чисто экономического приобретательства как такового и в большинстве случаев тем острее, чем более угрожающей им представляется ситуация» (с. 538). Сословное или статусное членение (иерархическая или сословная структура) социального множества — всегда препятствие для свободного развития

5 Или «руководства, способа ведения жизни», как можно перевести веберовское понятие Lebensführung. - Там же. С. 538. Еще раз подчеркну: речь идет не о нынешнем понятии «качество жизни», с которым его иногда путают, а о ценностно-обусловленном социальном порядке, лежащем вне рамок целевого или инструментального поведения, то есть не подчиняющимся критериям или соображениям пользы, оптимальности, эффективности, интересам. Характер «ведения жизни» может быть традиционно крестьянским (подчиненным требованиям неизменности обычая или условиям физического выживания), а может быть, демонстративно-потребительским, как его описывал Т. Веблен, характерным для групп, стремящихся к признанию своего статуса или ориентированных на гедонизм, поиски экзистенциального смысла или переживания «качества жизни», как у «хиппи» или «яппи» (в наших или советских условиях - модель «митьков» или «поколения дворников», внутренней эмиграции), или ориентированным на модель методического самоконтроля (как в науке) или внутреннего дисципли-нирования (аскезы) в качестве соответствия каким-то внутренним религиозным задачам и пр. Важны в социологическом плане лишь последовательность и верность неким принципам или взглядам, задающим тон в выстраиваемой целостности представляемой жизни.

рынка. «Во всяком случае нигде не может быть речи о действительно свободной рыночной конкуренции (в современном смысле слова), где общность (eine Gemeinschaft) пронизана позиционной или статусной [иерархической. — Прим. Л.Г.] организацией» (с. 538). Воздействие статусной организации социальной структуры на экономику выражается в том, что она — всегда препятствие для развития свободного рынка (там же, с. 538).

Ситуация, подобная указанной Вебером, более чем знакома: это и нелегитимность в массовом сознании крупной собственности или околовластного бизнеса (появившегося после гайдаровских реформ, приватизации или путинского «капитализма для своих», госкорпораций), и претензии «бывших» чекистов на «благородство», на роль «нового дворянства» (не опричников, не слуг государевых, а именно нового дворянства, новой аристократии), и имитационный стиль правящей российской элиты со всеми «царскими выходами», наградными как бы имперскими побрякушками и ряженными из кремлевского охранного полка. Но это и упорные старания сакрализовать нынешнюю власть с помощью РПЦ и квазирелигиозных церемониалов, апеллируя к «традиционным ценностям», к необходимости защиты чувств «верующих», и геополитическая риторика «национальных интересов», «духовных скреп», «сакральных» топосов, недопустимости «фальсификации истории» и прочей демагогии, отзывающихся на массовые запросы или потребности режима в консервативном социальном порядке. Вебер, кстати, рассматривал формирование нации и, соответственно, проблематику национального сознания в контексте массови-зирующегося социума, где культурный престиж нации или престиж национальной культуры служил эквивалентом сословной чести. В этом случае принадлежность к нации или расе могла расцениваться как своего рода привилегированное положение своей страны (и, соответственно, индивида) в ряду других народов, что должно придавать отдельному обывателю чувство гордости и превосходства над другими людьми и странами1. (Что опять-таки прекрасно может быть проиллюстрировано данными опросов Левада-Центра.) Но описание и разбор подобных суррогатов «чести» выходят за рамки данной статьи.

Таким образом, если следовать М. Веберу, мы имеем дело по меньшей мере с двумя (хотя их, безусловно, может быть больше) аналитическими плоскостями рассмотрения: первая —

1 Там же. Гл. IV, с. 234-244 и гл. VIII, с. 520-229.

чисто экономически определенное «классовое положение» индивида, то есть «судьба» индивида, предопределенность будущего, детерминированная констелляцией рыночных факторов, вторая — «те типические компоненты жизненной судьбы людей, которые обусловлены специфической, позитивной или негативной оценкой престижа занятий, «чести», непосредственно привязанной к возможностям контроля или руководства, «ведения» своей жизни (у Вебера - Lebensführung).

Смысл этих веберовских различений заключается прежде всего в прояснении возможностей аналитического прослеживания институ-ционализации корпоративных или групповых интересов (Vergesellschaftung)2. Классовое положение определяется по отношению либо к тем, кто обладает средствами присвоения и распределения благ, либо к тем, кто их не имеет. Но закрепление преимущественного или подчиненного, зависимого положения этих шансов действующих, соотнесенных с борьбой (конкуренцией) на рынке, оказывается возможным и действительным лишь посредством правовых средств, а в конечном счете благодаря определенной системы партий, связанных с условиями политического представительства групповых интересов и с формами их институ-ционализации в легальном государстве. Только в этом случае сфера компетентности исполнительных органов государства ограничена судом, гражданским обществом, представительскими формами. (В противном случае мы получаем

2 Вебер использует здесь свой собственный термин -Vergesellschaftung, исходящий из различения «общности» (или «общины» - Gemeinschaft) и «общества» (Gesellschaft) Ф. Тенниса. Но, в отличие от теннисовских типологических понятий - статичных структурных образований, веберовское понятие указывает на процессуальный порядок «общества»: взаимодействие акторов в определенных рамках или социальном контексте, - непрерывающейся значимости формально-правового закрепления норм действия, а значит, внутренне осознанную индивидом связь интересов и правил взаимодействия, возможность апелляции к суду, к общему порядку жизни, построенному на ограничении частного или корпоративного, в том числе государственного, произвола. Таким образом, уже в самой системе понятий, в которых Вебер предлагает обсуждать вопросы социальной структуры, заложены представления о структурно-функциональной дифференциации социума, Тем самым внимание исследователей переключается от исключительно «вертикальной структуры» (как это было у Тенниса, у Маркса и др.) к необходимости сочетания разных, вертикальных и горизонтальных, измерений социальных образований, Понятно, что процессы структурно-функциональной дифференциации (интенсивного развития социума) могут идти только при условии формализации институциональных сфер, то есть существования разделенных в своей компетенции и уравновешивающих друг друга властей, широком представительстве и участии населения в публичной жизни и т.п. атрибутам современного общества, гарантирующего неотчуждаемые права частному человеку и отсутствие произвола властей.

централизованное тотальное государство, стратификация которого может быть лишь одного вида: иерархии соподчиненных слоев. Никакой другой точки зрения, кроме «взгляда сверху вниз», государственнического взгляда управляющего или идентифицирующегося с правящим режимом, никакого другого методологического подхода при этом быть не может. Социум предстает исключительно как целостность населения, подлежащего исчерпывающей классификации).

Из единства классового положения может, бесспорно, вырастать действие людей, ассоциированных друг с другом, составляющих социальную общность (Gemeinschaftshandeln), включенных в подобное взаимодействие участников, или даже формальную организацию (Vergesellschaftung — например, профсоюзы). Последние могут обещать отдельному индивиду достижение определенных результатов (не будучи часто в состоянии их реализовать). Но важно, что дальнейшие фазы проявления классовых интересов могут быть связаны только с институционализацией общих интересов, то есть с образованием партий и участием в общественной или политической борьбе. Однако и здесь возникают некоторые сложности: партии (то есть формальный аппарат и рациональный порядок организации) — это уже собственная сфера власти, а значит, появление других интересов, имеющих непосредственное отношение к власти, престижу, чести, авторитету, благам. Партии могут в отдельных случаях представлять интересы, обусловленные классовым положением или сословным (статусным) положением и, следовательно, производить рекрутирование своих сторонников по этим основаниям. Но они никогда не могут быть ни чисто классовыми партиями, ни чисто сословными партиями (см. там же, с. 539).

Другими словами, сама проблематика классового положения так или иначе связана с рыночными системами коммуникации, обмена, тактикой поведения на рынке, с различными вариантами кооперации и конкуренции, их ин-ституционализацией и закреплением в правовых формах — реальных и действенных, а не декларированных, как в России или в СССР. Вне этих институций говорить о классовой структуре (в современном смысле слова, а не об античных классах или кастах) становится бессмысленным.

Я специально так подробно останавливаюсь на веберовском понимании класса, поскольку авторы, которые, по их словам, продолжают

развивать его подход («неовеберианцы»), применяя те или иные «классовые» классификации и социально-морфологические таксономии, в том числе к нерыночным обществам или к обществам с «деформированным», как говорил Л. фон Мизес, «государственными интервенциями рынком», забывают фундаментальное обстоятельство — необходимость указывать смысловые источники статусных определений, а значит, и смысл таких определений, как доход, богатство и бедность, доступ к престижным позициям. Почему это важно?

Используемые в большинстве случаев российскими социологами таксономические классификации имеют закрытый или «вертикальный» характер. Это не просто инерция мышления в категориях «социальных тел», «социальных сущностей» или «целостностей», социальной «статики», неподвижности (а не, скажем, в понятиях социального взаимодействия). Более существенно то, что для другого видения общества нет материала: ограниченность описания социальной системы — следствие бедности общества. Такие особенности социологического видения реальности порождаются неразвитостью или, точнее, подавленностью, последовательной стерилизацией общества, а также отсутствием независимых от власти социальных сил», невозможностью помыслить то, чего нет в реальности. Проступает неявная, латентная установка на видение социума как бы сверху (точка зрения «абсолютного наблюдателя», как это принято называть в физике, бога или «начальства», патерналистской власти). Другим способом некая системность взаимодействий (а не тотальность) не может быть мысленно представлена. Управленческий подход должен представить общество или статистическое «множество» населения в категориях иерархически организованной статической модели. Напротив, Вебер свои понятия рассматривал как набор сравнительных «идеально-типологических» конструкций социального взаимодействия (а не классификаций, которые ориентированы на охват целостностей, полноты всей совокупности описываемых явлений). Его понятийные инструменты ориентированы на аналитическое разложение «тотальности» описываемого материала, на возможность видеть мотивы и смыслы действующих лиц, которые только и могут быть силами изменения или сохранения социального порядка. Поэтому весь методологический (и скрыто политический) пафос его работы направлен на сопоставления и учет смежных, синтетических

и переходных исторических и социальных форм, в которых сочетания оснований власти (престижа, авторитета, ценностей) разного рода и их коммуникативные и рыночные констелляции образуют основания единства социальных, политических, правовых и экономических порядков.

Что остается?

Правильнее было бы говорить о наличии специфической матричной системы: доминирующем значении регионального фактора, воспроизводящего структуру «центр-периферических» отношений на более низком уровне1. В этом плане более работающей оказывается 4-модульная классификация Н.В. Зуба-ревич («Четыре России»), нежели общепринятая типология страт и стратификации социума в зависимости от дохода, образования, ресурсов и аспираций.

Другими словами, это означает, что социальная структура «записана» в коде социально-пространственных или «вертикальных», иерархических отношений2, а не структурно-функциональных. Структурно-функциональной дифференциации институциональных отношений предшествует соответствующая социокультурная автономия и дополняющий ее универсализм общих регулятивных систем — права, суда, морали, плюрализма культуры и гражданского общества3. Без независимых социальных посредников — СМИ, публичной сферы, гражданского общества, рынка, собственности — не могут быть состоятельными системы обмена и коммуникаций, обеспечивающих артикуляцию ценностей и, соответственно, возможности автономизации отдельных групп со своими представлениями и интересами и гарантированными возможностями их защиты, политического проведения, рационализации. Преобладающее большинство россиян демонстрирует в опросах свое полное равнодушие к политике (см. Приложение, табл. 1—3), поскольку от участия в выборах обычного, ря-

1 «Пространство как проклятие России», о котором говорили многие русские философы, означает, что это не географический фактор, а социальный: консервация примитивной и к настоящему времени ставшей архаической системы государственного управления. По существу, это опрокидывание (проекция) архаической и централистской вертикали власти на «географическую» и социально-пространственную плоскость отношений.

2 Управление по схеме «центр-периферия», где за центром записана функция целеполагания, команды, а за периферией - ее исполнения, то есть периферия сама по себе лишена значений самодостаточности.

3 ЛуманН. Дифференциация. Общество общества. Часть IV. М.: Ло-

гос, 2006, с. 139-219.

дового человека ничего не зависит и ничего не меняется. Соответственно, он ни за что в общественной сфере не отвечает и отвечать не собирается.

Поэтому получаемая в опросах «средность» социального состава населения — свидетельство неразвитости или подавленности возможностей артикуляции групповых интересов, инерции госпатернализма (несмотря на весь процесс эрозии и разложения его значимости — низкого доверия, понимания, что власти не в состоянии обеспечить эти ожидания; но их функция — легитимность администрации и власти — остается почти не затронутой)4. Государственный патернализм (соответствующая политика, институциональные практики, культура и идеология) блокирует формирование социальных институтов современного открытого общества — системы обмена, коммуникаций, общественности, гражданского общества, представительства. Массовая индифферентность или даже подозрительность, неуважение к тем, кто обеспечивает защиту соответствующих прав, включая и гарантии частной собственности, отстаивает необходимость независимого суда, свободы слова, порождена не пропагандой, а воспроизводящимися от поколения к поколению зависимостью населения от власти, культурой повседневного насилия, обесценивающей частного человека. Именно последствия этого мы и видим в массовом тяготении к бескачественной социальной «середине» (а в антропологическом плане определении большинством населения себя как «простых», «терпеливых», «открытых»,

4 Сознание «средности» (социальной однородности, бескачественности, невыделенности, уравнительности) - не случайные признаки, а симптомы «советского человека», описанного в работах по одноименному проекту Ю. Левады, «социальная плазма», которой легко манипулировать, но которую очень трудно изменить. Это результат специфической посттоталитарной институциональной системы и социокультурной репродукции репрессивной власти, подавляющей процессы функциональной дифференциации и формирования групповых автономий. Размытость или неопределенность - симптом сохранения или инерционности старой системы стратификации (а не признак не-сформированности новой социальной структуры). Тоталитарные режимы советского типа могли функционировать только при условии масштабной и долговременной политики массовизации общества, намеренного разрушения прежних или каких-либо вновь нарождавшихся «естественных» (традиционных, аскриптивных или культурно обусловленных) социальных барьеров между статусами, сословиями, группами. Поэтому нынешнее обозначение себя некоторой частью населения (более образованными группами респондентов) в качестве представителей «среднего класса» - не более чем заимствование ярлыка, присвоение знаков того, что «мы - нормальные», что «у нас все, как у других», в развитых, то есть западных, странах. Это лишь один из симптомов догоняющей модернизации, демонстративное присвоение знаков чужих образцов поведения.

то есть лишенных своеобразия и социальных качеств людей1).

Без автономных институтов и независимого от власти общества в принципе невозможна свободная рыночная экономика, а значит, и устойчивая (воспроизводящаяся от поколения к поколению) социальная структура в ее многообразии. Вся риторика «укрепления государственности», усиления «вертикали власти» означает в действительности практику систематического подавления межгрупповых коммуникаций, обмена в первую очередь, то есть механизмов соизмерения ценностей разных групп населения, всего того, что образует «общество» в подлинном смысле этого слова (устойчивую систему отношений, основанных на взаимных интересах и солидарностях без отношений «господства-подчинения»). Советская экономика носила по преимуществу директивный планово-распределительный характер. Положение индивида было задано тарифной сеткой зарплаты или социальных пособий и выплат, а также (в некоторых случаях) негласными привилегиями и дополнительными благами, предоставляемых в зависимости от статуса в номенклатурной системе. Но жесткость системы смягчалась участием в теневом секторе экономики, возможностями получения доходов от ЛПХ, эффективность которого возрастала благодаря полупризнанным хищениям энергии, техники, семян и прочих ресурсов у колхозов или совхозов, а также доступу к неформальным или полуформальным структурам перераспределения (производственных, родственно-семейных, блатных и пр.) и т.п. Инерция этой системы оказывается чрезвычайно значительной, поскольку основная масса населения, даже спустя 25 лет после начала реформ, не обладает собственными значительными ресурсами для изменения своего положения (нет существенных накоплений, позволявших индивиду социальные маневры или мобильность). Недиф-ференцированность социальных институтов, зависимость от власти всех остальных подсистем, прежде всего правовой сферы, судебной системы, а стало быть, необеспеченность, нелегитимность, негарантированность отношений собственности оборачиваются неустойчивостью групповых интересов и самой групповой структуры общества, общей нестабильностью и неуверенностью людей в будущем. А это, в свою очередь, лишает саму систему возможностей аккумуляции, накопления социальных ресур-

1 Простой советский человек. Опыт социального портрета на рубеже 90-х. М.: Мировой океан, 1993.

сов, могущих служить стимулами для социального морфогенезиса. Групповая структура не может формироваться, если институционально не обеспечены права собственности, неприкосновенности личности, не защищена сфера публичности как пространства выражения групповых интересов и представлений. (Оборотной стороной этого же состояния можно считать низкий уровень социального доверия — и межличностного, и институционального, то есть ограниченность социального капитала. Узкий радиус и характер доверия — солидарность и ответственность, которые возникают только по отношению к близким людям, семье, родственникам, друзьям, означают сильнейшую фраг-ментированность общества, отсутствие связей между большими социальными множествами и группами, не предполагающими личный, пар-тикуляристский характер отношений2).

Отсутствие социальных и коммуникативных посредников (а не только масскультурных механизмов подражания — моды, рекламы, демонстративного потребления и т.п.) объясняет слабость, аморфность или незначимость специфических маркеров социального положения, барьеров между статусами, «классами», группами. Одновременно идет медленная эрозия инерционных советских представлений о социальной однородности российского общества — общности государственно зависимых категорий населения: работников, пенсионеров, социально уязвимых групп. Идеологически эти представления и образуют основу «единой России», к которой апеллируют кремлевские политтехнологи. Соответственно, поэтому модельной группой для постсоветского общества остается по-прежнему категория «промышленные рабочие», мнения, взгляды и интересы которых оказываются «средними» во всех смыслах и отношениях, что постоянно демонстрируют социологические опросы населения. На наш взгляд, это свидетельствует о сохранении их нормативной силы, образцовости или легитимирующей функции, на которые ориентируются другие группы, как вышестоящие, так и нижестоящие.

Но ориентация на «среднего человека» или образ жизни средних слоев по-своему означает незначимость элиты в культурном и символическом плане, то есть группы, выступающей в качестве носителей или источника образцов для всех остальных слоев и категорий населения.

2 Гудков Л. «Доверие» в России: смысл, функции, структура // Вестник общественного мнения. 2012. № 2. С. 8-47; НЛО. 2012. № 117. С. 249-280.

С одной стороны, власть, обладая в силу уже сказанного слабой легитимностью, устанавливает иерархический порядок господства и подчинения, распределения материальных ресурсов, с другой — она накладывает табу и запреты на любые возможности критического осмысления и оценки своего статуса и деятельности. Поэтому сегодня мы наблюдаем противоречивые тенденции: а) усилия по закреплению позиций нынешних властных группировок путем вполне традиционных механизмов (непотизм, рассаживание родственников на доходные или ключевые позиции кормления), б) попытки утвердить этос «нового дворянства» — старания представить кадры политической полиции и спецслужб как новую аристократию, то есть придать социальным привилегиям этих групп видимость сословности, оправдание их эксклюзивного положения (их алчности и хищничества) высокими идеалами государственного служения. Можно иронизировать по поводу фантома «православного чекизма» и неуклюжих стараний закрепить права нынешних правителей — руководителей политической полиции, олигархов, «нуворишей», повторяющих манеру «мещанина во дворянстве», но нельзя не видеть в этом серьезности проблемы — неоформленности принципов социальной морфологии. Никаких признаков группового или классового, слоевого, корпоративного самосознания или солидарности мы не обнаруживаем. Нет, выражаясь словами А. Грамши, классов für sich или an sich. Отсюда, нет и отличий от «других». Доминантная ориентация основной массы населения — «жить не хуже окружающих, других».

Другими словами, мы имеем дело с обществом, где нормой является стратегия «быть не хуже, чем все», то есть «немного лучше, чем совсем плохо». Ориентация на повышающуюся мобильность (стимул репрезентации своего человеческого достоинства и самоуважение, основанные на сознании своих усилий, квалификации и неотчуждаемых прав) характерна лишь для малочисленных групп, обладающих накопленными на протяжении нескольких поколений семейными ресурсами, прежде всего символическим и социальным капиталом (высшим образованием старших членов семьи, включая поколение дедов, связями, этикой добросовестного профессионального труда). Таких, по расчетам, основанным на исследованиях Левада-Центра, не более 8—12%.

Отсюда основной вывод: в практике исследований социальной стратификации в России

отсутствует политическое измерение социальной структуры (равно как и историческое измерение стратификации). Принципы социальной стратификации в России до сих пор радикально отличаются от тех обществ, которые давно прошли стадию модернизации и которые мы называем развитыми. Их система стратификации ушла от сословного членения социального состава, превратив характеристики «высокого» и «благородного», ценностно значимого из аскриптивных в достижительские, то есть «психологизировав» их, превратив их в этически-социальные характеристики признанного успеха и достижения. Такой принцип членения или социальной дифференциации базируется на двух социальных вещах (институционализированных механизмах мобильности): а) системе разделения труда (функциональной дифференциации) и вытекающих из этого императивов правового и институционального закрепления автономности (прав частной собственности, неотчуждаемых прав личности, человека, свободы слова и т.п.) и б) многочисленных или многообразных систем обмена (экономического, информационного, символического и т.п.).

В нашем случае, то есть для общества, с трудом пытающегося выйти из патерналистской системы господства и обусловленной ею социальной структуры, принципы социальной морфологии иные: процессы дифференциации идут не столько по оси функционального выделения и автономизации социальных групп, сколько по оси «власть-подчинение», по оси административного контроля и распределения ресурсов. Поэтому на первый план выходят такие факторы, как «центр-периферия» (простейший вид организации, где за центром записывается функции целеполагания /политические и контроля/, а за периферией — исполнения). Такое положение неизбежно будет сохраняться до тех пор, пока не будут исчерпаны ресурсы институциональной системы тоталитаризма (характерной для него организации власти, суда, правоохранительных органов, массового образования), пока не будет сокращена огромная доля госсектора в экономике, не исчезнет распределительный характер государственной социальной политики и т.п. Во всяком случае, пока никаких признаков массовой готовности каким-то образом представлять свои групповые права и интересы в политическом поле не видно. Это ставит под вопрос сам тезис о реальности социальной морфологии, природе российской структуры, то есть наличие осознанной классовой или групповой идентичности. Было

бы, наверное, слишком сильным преувеличением утверждать, что исследования социальной стратификации в России порождают эффекты «мнимости», производные от используемых процедур измерения, но и сказать, что мы получаем в ходе подобных измерений некие социальные сущности, «социальные силы», тоже нельзя.

Можно полагать, как это делает Н. Тихонова, что прошло слишком мало времени для формирования и закрепления новой социальной структуры. Но существует больше оснований, как мне представляется, считать, что невыраженность социальной структуры российского общества есть инерция социальной одномерности советской системы стратификации, то есть воспроизводство прежних институциональных механизмов организации общества. Можно сказать, что мы имеем дело с «мягким» крепостничеством, вроде того, что имело место длительное время после реформы 1861 года,

Отсутствие сильных и значимых межслоевых или статусных различий у групп, располагающихся на лестнице социальных иерархий, — следствие невозможности накопления и передачи (наследования) групповых ресурсов — семейного имущества, а значит, помимо прочего, сохранение состояния бедности основной массы населения, удержание заработной платы и жизненно необходимых расходов на предельно низком уровне простого воспроизводства. Более того, инерция авторитарного государства, парализующего возможности общественной дифференциации и автономизации социальных групп и подсистем общества, навязывающего централизованный и репрессивный контроль над рынком и общественной жизнью, порождает инфантильный фатализм населения, неспособного влиять на обстоятельства своей жизни. На время от времени задаваемый в исследованиях вопрос: «Если человек в нашей стране живет в матери-

альном смысле плохо, кто в этом главным образом виноват?», ответы (март 2006 г., N=1600) распределились следующим образом: сам человек — 25%, плохая политика властей — 56%, обстоятельства, судьба — 14%, затруднились с ответом — 5%. «Судьба» — это и есть проекция всесилия и произвол бесконтрольной власти над обществом и бессознательное выражение собственной общественно-политической и гражданской беспомощности людей (см. Приложение, табл. 11).

Доминирование массовых ориентаций на социальную «середину», бескачественность социально-структурных самоопределений предполагает жизненные стратегии «пассивной адаптации», императивы и нормы простого социального выживания (см. данные опросов, представленные в таблицах Приложения). Если всерьез принять этот вывод, то, следуя его логике, необходимо менять всю парадигму изучения социальной стратификации в посттоталитарных обществах. Транзитологические подходы продемонстрировали свою неадекватность на постсоветском пространстве.

Аморфность социальной структуры блокирует потенциал развития общества, ресурсы модернизационных процессов, поскольку действует стратегия понижающей адаптации — приспособления к нормам поведения, задаваемым принуждением властной вертикали, наиболее организованной и консолидированной (в том числе и корпоративными интересами перераспределения активов и ресурсов власти, а также интересами удержания у власти, цинической лояльности верхам) части социума. Все это и результируется как нарастание консервативных и коррупционных эффектов, откидывающих страну в лагерь псевдотрадиционистских стагнирующих обществ, живущих за счет доходов от сырьевой ренты и только до тех пор, пока она не кончится.

Приложение

1. Государственно зависимые категории населения и политический индифферентизм

Таблица 1

В КАКОЙ СТЕПЕНИ ВАС ИНТЕРЕСУЕТ ПОЛИТИКА?

В очень большой (2%) + В средней в большой

В малой + вообще не интересует + ЗО

Готовы голосовать за ЕР

Согласны с тем, что ходить на выборы бесполезно, все остается по-прежнему*

В среднем (%) 10 37 53 40 39%

Потребительский статус

Денег едва хватает на 14 32 55 38 54

еду

Хватает на еду и одежду 9 36 55 40 52

Могут позволить ТДП 10 44 47 40 47

Профессиональный статус, занятость

Менеджеры, 13 40 48 37 52

управленцы

Служащие 9 38 53 44 60

Рабочие 9 39 54 42 59

Пенсионеры 11 42 48 38 39

Неработающие 9 23 70 38 51

Тип поселения

Москва 5 29 67 20 43

Большой город 12 43 45 44 55

Средний город 13 39 47 36 46

Малый город 10 43 47 42 51

Село 8 28 65 43 56

Возраст

18-24 года 5 29 66 42 60

25-39 лет 11 33 56 40 58

40-54 года 10 40 50 40 54

55 лет и старше 12 42 46 38 39

Образование

Высшее 11 39 50 39 50

Среднее специальное 14 37 49 40 54

Среднее общее 7 35 58 41 51

Ниже среднего 6 36 58 40 51

* Вместе с затруднившимися в ответе (13%) это дает большинство в 52%.

Таблица 2

ЭЛЕКТОРАЛЬНЫЕ УСТАНОВКИ НАСЕЛЕНИЯ

Собираются голосовать за ЕР

Собираются Согласны с тем, что

голосовать Не будут ходить на выборы

за другие голосовать бесполезно, все остается

партии* по-прежнему

Затруднились с ответом

В среднем (%) 40 25 33 39 13

Денег едва хватает на еду 38 27 35 46 9

Хватает на еду и одежду 40 26 33 39 13

Могут позволить ТДП 40 28 32 34 13

Менеджеры, управленцы 37 26 36 39 13

Служащие 44 19 37 45 15

Рабочие 42 27 31 44 15

Пенсионеры 38 37 23 33 6

Неработающие 38 16 44 35 16

Москва 20 28 52 32 11

Большой город 44 24 34 39 16

Средний город 36 33 30 33 13

Малый город 42 27 31 42 9

Село 43 26 31 44 12

18-24 года 42 18 43 42 18

25-39 лет 40 21 36 42 16

40-54 года 40 24 35 44 10

55 лет и старше 38 39 24 30 9

Высшее образование 39 25 37 38 12

Среднее специальное 40 28 32 42 12

Среднее общее 41 24 34 38 13

Ниже среднего 40 32 29 37 14

* Собственно оппозиционные партии («Партия прогресса», «Парнас», «Яблоко» собирают вместе 1% голосов).

1. В КАКОЙ СТЕПЕНИ ВЫ СОГЛАСНЫ С СУЖДЕНИЕМ: «ТОЛЬКО ГОЛОСУЯ НА ВЫБОРАХ, МОЖНО ПОСТРОИТЬ В РОССИИ ГОСУДАРСТВО, КОТОРОЕ БУДЕТ СЛУЖИТЬ НА БЛАГО ВСЕХ ЛЮДЕЙ?»

2. БОЛЬШИНСТВО ВАШИХ ЗНАКОМЫХ И БЛИЗКИХ СЧИТАЮТ ПРЕДСТОЯЩИЕ ВЫБОРЫ В ГОСДУМУ ВАЖНЫМ СОБЫТИЕМ В ЖИЗНИ СТРАНЫ ИЛИ ОНИ СЧИТАЮТ ИХ НЕ ВАЖНЫМ СОБЫТИЕМ?

1 2

Согласны Не согласны Выборы - важное событие Выборы -не важное событие

В среднем (%) 62 29 33 55

Потребительский статус семьи

Денег едва хватает на еду 62 31 29 58

Хватает на еду и одежду 61 29 32 56

Могут позволить ТДП 61 29 38 50

Социальный статус, занятость

Менеджеры, управленцы 59 32 34 56

Служащие 58 32 25 66

Рабочие 59 31 29 57

Пенсионеры 64 18 44 46

Неработающие 55 36 27 54

Тип поселения

Москва 59 32 33 61

Большой город 62 29 35 53

Средний город 58 29 36 48

Малый город 67 29 32 58

Село 59 31 29 58

Возраст

18-24 года 42 18 25 54

25-39 лет 40 21 27 60

40-54 года 40 24 30 60

55 лет и старше 38 39 45 46

Образование

Высшее 39 25 32 54

Среднее специальное 40 28 32 57

Среднее общее 41 24 30 60

Ниже среднего 40 32 37 48

Март 2016 г., N=1600.

2. Характер «солидарности», участия в общественной жизни и в политике

Таблица 1

В КАКОЙ МЕРЕ ВЫ ЧУВСТВУЕТЕ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ЗА ТО, ЧТО ПРОИСХОДИТ...?

В полной мере + в значительной мере

В незначительной мере + совершенно не чувствую

Затруднились с ответом

2006 2009 2014

ВО ВСЕМ МИРЕ?

2014 8 88 4

2015 7 89 4

В СТРАНЕ?

2006 11 8 Г\Э 7

2009 7 84 9

2014 11 85 4

2015 13 83 4

В ВАШЕМ ГОРОДЕ/РАЙОНЕ?

2006 12 8 Г\Э 6

2009 14 80 6

2014 17 80 3

2015 22 75 3

У ВАС НА РАБОТЕ?

2006 27 62 11

2009 41 29 30

2014 52 35 13

В ДОМЕ, В МИКРОРАЙОНЕ, УЛИЦЕ/ДВОРЕ, ГДЕ ВЫ ЖИВЕТЕ?

2006 20 74 6

2009 46 51 3

2014 41 57 2

В ВАШЕЙ СЕМЬЕ?

88 92 89

10 7 10

Таблица 2

ВЫ СОГЛАСНЫ С ТЕМ, ЧТО БЫЛО БЫ ЛУЧШЕ, ЕСЛИ БЫ ВСЁ В СТРАНЕ ОСТАВАЛОСЬ ТАК, КАК БЫЛО ДО НАЧАЛА ПЕРЕСТРОЙКИ (1985)?

1995 2000 2005 2006 2007 2008 2009 2011 2011 2015

Согласен 53 50 48 43 42 31 38 45 42 41

Не согласен 35 40 40 45 46 52 45 39 36 34

Затруднились с ответом 12 10 12 12 12 17 17 16 22 25

Сумма ответов «совершенно согласен» + «скорее согласен» и «скорее не согласен»+ «совершенно не согласен»; 1995-2010 - N=1600; 2011-2015 - N=800.

Рисунок 1

ПРЕДПОЧТИТЕЛЬНЫЙ ТИП ЭКОНОМИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ

24

48

29

29

32

38

24

34

42

17

34

50

15

33

52

34

53

14

55

18

14

30

57

36

49

17

29

54

22

26

52

13

15

31

31

51

С^'^ГС.ОСОО'^ГС.ОСООС^'^ГС.О СПСПСПСПООООч— ч— ч— ч—

СО СИ

-а -а ° 2 = -&

I Государственное распределение и планирование

Частная собственность и рыночные отношения I Затруднились ответить

3. Государственно-патерналистские установки населения

Таблица 1

ЧЕГО, ПО ВАШЕМУ МНЕНИЮ, ТАКИЕ ЛЮДИ, КАК ВЫ, СЕЙЧАС БОЛЬШЕ ВСЕГО ЖДУТ ОТ ВЛАСТИ?

Год / Месяц опроса 2003 VII 2008 VIII 2012 IX 2014 V 2015 V

Заботы о материальном благополучии граждан 50 50 46 42 47

Поддержания порядка в обществе 20 14 16 21 13

Защиты законных прав и свобод граждан 10 15 15 14 17

Уменьшения налогов 5 7 7 4 7

Чтобы их оставили в покое 3 3 2 2 2

Ничего особенно не ждут 10 9 12 14 12

Затрудняюсь ответить 2 2 2 3 2

Число опрошенных 2 000 1 500 2 000 800 800

Таблица 2

КАК БЫ ВЫ ОПРЕДЕЛИЛИ СВОЕ СОБСТВЕННОЕ ПОЛОЖЕНИЕ В НАШЕМ ГОСУДАРСТВЕ?

_ 1999 2008 2009

Полноправный гражданин России, имеющий возможность влиять на власти через выборы, печать и др.

Не могу чувствовать себя полноправным гражданином, поскольку мои права слишком часто нарушаются

Человек, жизнь которого во всем зависит от власти, от государства

Человек, который живет, полагаясь во всем только на себя, не задумываясь о гражданских правах и не рассчитывая на государство

Затрудняюсь ответить

* Этого варианта ответа в опросе 1999 г. не было. N=1600.

Таблица 3

КАКОЕ СУЖДЕНИЕ В БОЛЬШЕЙ СТЕПЕНИ СООТВЕТСТВУЕТ ВАШЕМУ ПРЕДСТАВЛЕНИЮ О СУДЬБЕ...? (в % к числу опрошенных)

1997 IV 2001 X 2015 IX

Судьба существует. Когда человек действует в соответствии с предопределенной ему судьбой - он счастлив, а когда идет против предопределения - страдает 22 25 21

Судьба существует. И счастье, и страдания предопределены человеку независимо от того, что он делает, - каждый получает то, что ему «на роду написано» 47 42 40

Нет никакой судьбы - в жизни человека нет ничего предопределенного заранее. Человек сам делает себя счастливым или несчастным 30 31 39

Доля фаталистов 69 77 61

N=1600.

4 16 13

* 2 со 24

27 17 18

57 35 41

12 9 5