CC BY
266
Е.М. КОНЫШЕВ, кандидат филологических наук, доцент кафедры истории русской литературы Х1-Х1Х веков Орловского государственного университета Тел.: 76-42-01, 8-910-206-64-64
ПАРАДОКСЫ ПРОСВЕТИТЕЛЬСКОЙ ФИЛОСОФИИ В РОМАНЕ ДОСТОЕВСКОГО «ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ»
В статье рассматривается метафизика человеческих превращений в романе Достоевского «Преступление и наказание». Подмена религиозных идеалов рационалистической теории открывает путь для проникновения зла в человеческую душу. Добрый и благородный Раскольников делается великим преступником.
Ключевые слова: Достоевский, Раскольников, просвещение, христианство.
Общепризнано, что вся русская классическая литература испытала глубокое воздействие со стороны гуманистических идей. В полной мере это утверждение относится и к такому писателю, как Достоевский. В. А. Котельников справедливо подчёркивает: «Достоевский был глубоко проникнут духом Нового времени - как проникнуты им и мы, при завершении эпохи ныне присутствующие. Он долго оставался под влиянием секулярного гуманизма Ренессанса и Просвещения» [4, 20]. Вместе с тем бесспорно, что Достоевский дал и наиболее глубокую критику просветительской идеологии. Он как бы взрывал её изнутри, разрушая рационалистические конструкции, открывая в них просвет, сквозь который вырисовывался путь к христианскому восприятию мира и человека.
Мы рассмотрим роман «Преступление и наказание», выделяя в его бесконечно богатом содержании полемику писателя с такими важнейшими положениями просветительской философии, как доверие к доводам чистого разума и убеждённость в природной доброте человека.
В научной и критической литературе довольно часто высказывалось мнение, согласно которому теория Раскольникова, взятая сама по себе, именно как теория, не представляет никакого особенного интереса. С подобной точкой зрения нельзя согласиться. Достоевский не ставил своей целью убедить читателя, что убийство старухи-процентщицы, совершённое Раскольниковым, ужасно и отвратительно. Это в романе даётся как аксиома, как положение, не нуждающееся в доказательствах. Но, опираясь на данную аксиому, Достоевский стремится осудить гораздо более сложное явление, а именно определённый тип мышления, при котором проблемы личности, проблемы добра и зла получают слишком упрощённое и ограниченное истолкование.
В своё время Писарев в статье «Борьба за жизнь» счёл необходимым указать Достоевскому, что уголовные убийцы философскими теориями не интересуются, а революционеры не совершают уголовных убийств. Всё это было совершенно справедливо, но не касалось самого главного, самого существенного в той полемике, кото -рую Достоевский вёл с просветительской идеологией. Суть её заключалась в ином. Достоевский стремился показать, что далеко не всегда арифметические подсчёты добра и зла, вытекающего из тех или иных действий, совпадают с нравственным чувством, что самые безукоризненные расчёт и логика в иных ситуациях либо бес© Е.М. Конышев
------------------------------------------------------—
сильны, либо дают заведомо ложные результаты, что, наконец, разум далеко не всегда может быть главным судьёй при решении тех или иных этических коллизий.
Примером того, как Достоевский буквально взрывает стройную логику просветителя, могут служить некоторые фрагменты из статьи Писарева «Борьба за жизнь».
Великий критик и просветитель откровенно признаёт, что жизненное положение, в котором очутилась героиня романа Соня Мармеладова, принадлежит к таким ситуациям, когда «оказываются неприменимыми правила и предписания общепринятой житейской нравственности». Он пишет: «В таком положении точное соблюдение каждого из этих превосходных правил и предписаний приводит человека к какому-нибудь вопиющему абсурду... Даже и беспристрастный наблюдатель, вдумываясь в такое исключительное положение, останавливается в недоумении и начинает испытывать такое ощущение, как будто бы он попал в новый, особенный, совершенно фантастический мир, где всё делается навыворот и где наши обыкновенные понятия о добре и зле не могут иметь никакой обязательной силы. Что вы скажете, в самом деле, о поступке Софьи Семёновны?.. Какой голос эта девушка должна была принять за голос совести - тот ли, который ей говорил: «сиди дома и терпи до конца; умирай с голоду вместе с отцом, с матерью, с братом и сёстрами, но сохраняй до последней минуты свою нравственную чистоту », или тот, который говорил: «не жалей себя, опозорь и загрязни себя, но спаси, утешь, поддержи этих людей, накорми и обогрей их хоть на неделю во что бы то ни стало»? «Я очень завидую тем из моих читателей, - заявляет Писарев, - ко -торые могут и умеют решать сплеча, без оглядки и колебаний вопросы, подобные предыдущему. Я сам должен сознаться, что перед такими вопросами я становлюсь в тупик; противоположные воззрения и доказательства сталкиваются между собою; мысли путаются и мешаются в моей голове; я теряю способность ориентироваться и анализировать» [7, 331-332].
В данном случае Писарев, конечно, очень глубоко проник в художественный мир Достоевского. Следует отметить также, что цитируемый нами фрагмент из статьи Писарева может служить ярким примером того, что Достоевский, один из самых интеллектуальных писателей в мире, не только
не является врагом разума, но, напротив, необычайно активизирует мысль читателя («противоположные воззрения и доказательства сталкиваются между собой»). Выступает же Достоевский, по существу, только против односторонних, метафизических принципов, свойственных мышлению просветителей.
Особенно отчётливо это проявляется в том, как в романе Достоевского изображаются Раскольников , его теория и его преступление.
Раскольников считает, что совершённое им преступление не является преступлением, так как ценой пожертвования одного человека (старухи-процентщицы) он может спасти очень многих (свою мать, сестру, Мармеладовых). Раскольников полностью согласен со словами, которые он по этому же поводу случайно слышит от незнакомого ему студента:
«Сто, тысячу добрых дел и начинаний, которые можно устроить и поправить на старухины деньги, обречённые в монастырь! Сотни, тысячи, может быть, существований, направленных на дорогу; десятки семейств, спасённых от нищеты, от разложения, от гибели, от разврата, от венерических больниц, - и всё это на её деньги; убей её и возьми деньги, с тем чтобы с их помощью посвятить себя на служение всему человечеству и общему делу: как ты думаешь, не загладится ли одно крошечное преступленьице тысячами добрых дел? За одну жизнь - тысячи жизней, спасённых от гниения и разложения!» [2, 6, 54].
Отложим пока обсуждение вопроса о том, действительно ли Раскольников хотел помочь людям или лицемерил. Допустим, что он действительно желал людям блага и что он действительно мог бы спасти от гибели хотя бы некоторых бедняков, обречённых на медленное умирание. Можно ли было бы в этом случае оправдать преступление Раскольникова? Ответ Достоевского, безусловно, отрицателен. Вместе с тем нельзя не видеть, что доказательства Раскольникова не противоречат логике и расчёту. Более того, эта логика вполне соответствует реальным жизненным обстоятельствам.
Довольно часто критики делают акцент, что мысли о преступлении возникли у Раскольникова гораздо раньше, чем он попал в трудное материальное положение. Ведь свою теорию он придумал задолго до того, как получил страшное, потрясающее своей безысходностью письмо мате-
УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ
ри. Но не следует забывать, что ещё до того, как Раскольников сам очутился в безнадёжном положении, он тысячу раз мог видеть и слышать, как другие люди погибают от бедности и нищеты, он мог много раз наблюдать истории вроде тех, о ко -торой ему поведал Мармеладов: «Теперь же обращусь к вам, милостивый государь мой, сам от себя с вопросом приватным: много ли может, по-вашему, бедная, но честная девица честным трудом заработать?.. Пятнадцать копеек в день, су -дарь, не заработает, если честна и не имеет особых талантов, да и то рук не покладая работавши!» [2, 6, 17]. Т. А. Касаткина, правда, считает, что Раскольников неверно представляет окружающую его действительность, чрезмерно заостряя и даже воображая себе всё, что в ней есть негативного. Его «вызов Богу бросается на основании несуществующих несправедливостей, ибо всем даётся ноша по силам и никому не даётся больше, чем он может снести» [3, 184]. В связи с этим, пишет исследовательница, «встаёт вопрос - в какой степени русское революционное движение боролось за освобождение народа от реальных тягот и в какой степени эти тяготы «приснились» благородным молодым сердцам.» [3, 184]. С Т.А. Касаткиной, безусловно, следует согласиться в том, что революционеры, преследуя свои политические цели, любят преувеличивать недостатки существующего режима. Но в жизни и в самом деле встречается немало ужасного. Достоевский не страшился это показывать именно потому, что был христианским писателем. Ведь очень часто именно в безднах отчаяния многие его герои открывают для себя веру в Бога. Что же касается Раскольникова, то ему эту веру заменяет теория.
Мы присоединяемся к тем исследователям, которые полагают, что в ней одновременно присутствует как индивидуалистическое, так и альтруистическое начало. Подобное утверждение вовсе не означает, что Достоевский хотел как-то оправдать теорию своего героя. Напротив, он тем самым увеличивал число тех идей, которые подвергал безоговорочному осуждению. Хорошо известны слова великого писателя: «Совесть без Бога есть ужас, она может заблудиться до самого безнравственного» [2, 27, 56]. Именно такая совесть руководит Раскольниковым. Т.А. Касаткина совершенно справедливо указывает: «Для
Раскольникова самое главное не его личность, а теория, позволяющая ему (позволяющая вообще)
сделать мир счастливым. Характерно, что советское литературоведение старалось лишить Раскольникова «права» на такую, устраивающую счастье человечества идею. В этом смысле тоньше и проницательнее всех оказался Ю.Ф. Карякин, разом отказавший Раскольникову в стремлении действовать на благо человечества и сведший все его цели к чисто личным, эгоистическим. Карякину очень нужно было доказать, что истинные, светлые цели (переустройство человечества на справедливых началах) несовместимы с дурными средствами. Он хорошо понимал, каким ударом по социалистической и - шире - по гуманистической идее является роман «Преступление и наказание», если только допустить, что Раскольников действовал на «благо человечества» [3, 82].
Герой Достоевского хочет помочь людям. Но, убедив себя в том, что можно перешагнуть через любые нравственные запреты ради высокой цели, Раскольников устраняет грань между добром и злом. Рамки его действий могут быть беспредельно раздвинуты. Кровь пролита, чтобы спасти мать и сестру. Мармеладовым тоже надо помочь. Таких, как Мармеладовы, множество. Если, спасая многих, можно пожертвовать одним человеком , то можно и двумя. Поэтому убийство Лизаветы, хотя и не входило в планы Раскольникова, не противоречит его теории. Он в принципе становится способным совершить любое, самое страшное преступление. Можно представить себе, как в тот момент, когда Раскольников совершал убийство старухи, открылась бы дверь и в квартиру вошли бы его мать и сестра. У них, только что приехавших в Петербург, вполне могла возникнуть потребность обратиться к ростовщице, как, впрочем, и у Сони Мармеладовой, и у Разумихина. По идее, Раскольников должен был бы уничтожить самых близких людей. Можно также представить себе Раскольникова не больным и полусумасшедшим человеком, которого вот-вот арестуют, а диктатором, наделённым властью и решившим осчастливить человечество. А так как люди в массе своей грешны и неразумны, то для того, чтобы вести их к счастью, пророк «ставит где-нибудь поперёк ули -цы хор-р-рошую батарею и дует правого и виноватого, не удостоив даже и объясниться! Повинуйся, дрожащая тварь, и не желай, потому - не твоё это дело!» [2, 6, 212]. Идеал нового порядка вырисовывается в мечтах Раскольникова как «свобода и власть, а главное власть! Над всей дрожа-
щей тварью и над всем муравейником!» [2, 6, 253].
Диалектика Достоевского позволяет нам увидеть глубинное противоречие рациональной утопии. Оно очень чётко будет сформулировано в другом романе великого писателя. В «Бесах» Шига-лёв признаётся: «Я запутался в собственных данных, и моё заключение в прямом противоречии с первоначальной идеей, из которой я выхожу. Выходя из безграничной свободы, я заключаю безграничным деспотизмом» [2, 10, 311 ]. Раскольников оперирует элементарными подсчётами: «Одна смерть и сто жизней взамен - да ведь тут арифметика» [2, 6, 54]. Достоевский опровергает теорию расчёта выгод, противопоставляя ей высшую математику. Но самое главное заключается в том, что эту теорию отказывается принять душа человека, воспитанного на христианских ценностях и понятиях.
Писатель подчёркивает, что Раскольников в прошлом был очень религиозен. Мать пишет ему: «Вспомним, милый, как ещё в детстве своём, при жизни твоего отца, ты лепетал молитвы свои у меня на коленях и как мы все тогда были счастливы!» [2, 6, 34]. Но дело не только в том, что у героя было традиционно православное воспитание. Христианское чувство чрезвычайно глубоко укоренилось в его душе и живёт там даже тогда, когда Раскольников становится нигилистом. Христианин должен любить других людей так, как любят самых близких. Этика Христа есть этика любви. Последнее наставление ближайшим своим ученикам, которое даёт Иисус перед своей смертью, есть наставление любить друг друга. Единственно это является признаком новой жизни и должно отличать их ото всех других. Но именно так Раскольников и относится к окружающим. Когда он слушает в трактире страшную исповедь спившегося чиновника Мармеладова, он жалеет этого человека так, как если бы это был его отец. Историю Сони Мармеладовой он воспринимает так, как если бы ему рассказывали всё это про собственную сестру. И, как сестру, он пытается защитить девушку на бульваре.
После убийства Раскольников начинает испытывать страшное одиночество.
Встреча с другом показывает Раскольникову, что он «всего менее расположен . сходиться лицом к лицу с кем бы то ни было в целом свете» [2, 6, 88]. Добрая купчиха подаёт ему милостыню. Он бросает деньги в Неву, и в этом жесте проявляет-
ся окончательное осознание Раскольниковым того, что возвращение к прошлому, к жизни до преступления нет. Герой отвергает братскую помощь случайных прохожих, он не может быть вместе с другими людьми: “В какой-то глубине, внизу, где-то чуть видно под ногами, показалось ему теперь всё это прежнее прошлое, и прежние мысли, и прежние задачи, и прежние темы, и прежние впечатления, и вся эта панорама, и он сам, и всё, всё <...> Казалось, он улетал куда-то вверх, и всё исчезало в глазах его <.> Ему показалось, что он как будто ножницами отрезал себя сам от всех и всего в эту минуту” [2, 6, 90]. Создаётся впечатление, что речь идёт о каком-то демоническом герое, трагически переживающем своё отпадение от мира. Возникает ощущение космического холода и пустоты.
Вот, например, другое, в чём-то аналогичное описание Раскольникова, его переживаний, чувств, мыслей: “Он бродил без цели. Солнце заходило. Какая-то особенная тоска начала сказываться ему в последнее время. В ней не было чего-нибудь особенно едкого, жгучего; но от неё веяло чем-то постоянным, вечным, предчувствовались безысходные годы этой холодной мертвящей тоски, предчувствовалась какая-то вечность на “аршине пространства”!” [2, 6, 327].
Нельзя не видеть, что у Достоевского здесь опять возникает какой-то космический масштаб. Общий строй повествования вызывает представления о человеке, обречённом на разрыв с целым миром.
Достоевский пишет о Раскольникове, что «в нём два противоположных характера поочерёдно сменяются» [2, 6, 165]. Это указание раскрывает суть происходящей в душе героя борьбы, когда христианское начало вдруг сменяется индивидуалистическим. Доброта, открытость, милосердие сменяются холодностью и «бесчувствием до бесчеловечия» [2, 6, 165].
Соня стремится передать Раскольникову свою веру в Бога. И действительно, на какой-то миг они объединяются общими чувствами благоговения и признания. «Раскольников обернулся к ней и с волнением смотрел на неё: да, так и есть! Она уже вся дрожала в действительной, настоящей лихорадке. Он ожидал этого. Она приближалась к слову о величайшем и неслыханном чуде, и чувство великого торжества охватило её. Голос её стал звонок, как металл; торжество и радость звучали
в нём и крепили его <.> Огарок уже давно погас в кривом подсвечнике, тускло освещая в этой нищенской комнате убийцу и блудницу, странно сошедшихся за чтением вечной книги» [2, 6, 251]. Г.Б. Курляндская совершенно верно указывает, что «какой-то стороной своего существа Раскольников близок Соне, и она ему близка - не только состраданием к несчастным, не только способностью «переступить» и «руки на себя наложить», как думают наши критики, но также и упованием на высшую совершающуюся в мире справедливость. Раскольников не лишён этих упований, что подтверждается прежде всего его соображениями о «крови по совести». К тому и в своём внутреннем душевном опыте он пришёл, хотя и не совсем осознанно, только на уровне чувства и ощущения, к прямому непосредственному соприкосновению с нравственными основами человеческого существования. Протест нравственного чувства против насилия и разрушения выливается в форму тоски и неудовлетворённости и влечения к Соне как человеку, который знает истину. Соня чувствует в нём это глубоко человеческое начало, с которым борется он в себе самом с крайне ограниченных рационалистических позиций. Недаром Соня надеется на духовное возрождение Раскольникова, потому что чувствует в нём внутренний разброд. Если бы Раскольников во всём был противоположен Соне, не было бы содержательного общения» [5, 163]. Аналогичные суждения о Раскольникове высказывал Г.А. Бялый: «Он, конечно, ещё, по Достоевскому, не верующий человек, но его сознание как бы трепещет возможностью веры. Это очень далеко от базаровского полного и бесповоротного отрицания» [1, 45].
Если бы в глубинах сознания Раскольникова не сохранялось подлинно христианское отношение к людям, его раскаяние было бы вовсе не обязательным. Подобно таким благородным разбойникам, как Робин Гуд, Карл Моор, Владимир Дубровский, Сашка Жегулёв, Раскольников мог бы, совершив ограбление какого-нибудь богача, поделиться своей добычей с бедняками и тем самым вполне успокоить свою совесть. Но для христианина, кото -
рый в каждом видит такого же человека, как он сам, убийство становится страшным насилием над собственной душой. И не случайно Раскольников говорит Соне: «Разве я старушонку убил? Я себя убил, а не старушонку! Тут так-таки разом и ухлопал себя, навеки!..» [2, 6, 323].
Хотелось бы ещё раз подчеркнуть, что для неверующего человека теория расчёта выгод практически неопровержима. Атеист может ужаснуться тому количеству жертв, которое иногда необходимо для великой цели, но благо человечества в его сознании всё равно будет аргументом, способным оправдать любое злодеяние. Лишь в той системе нравственных координат, которая определяется христианским мировосприятием, преступление Раскольникова воспринимается как абсолютное зло. Отказ от теории произойдёт именно тогда, когда Раскольников в полной мере осознает себя христианином.
В настоящее время встречаются высказывания, что наследие Достоевского как мыслителя нам уже и не очень нужно, так как «исчез главный объект критики Достоевского - проект так называемого окончательного устроения, пресловутый хрустальный дворец, оказавшийся колоссальной тюрьмой. Изжит тип мышления, культурная парадигма, порождавшие такие проекты и выливавшиеся в такую практику...» [6, 225]. Нельзя не признать, что в какой-то мере это верно. Зачем нам теперь искать в «Записках из подполья» или в «Преступлении и наказании» возражения против социализма, если он оказался отвергнут самой историей? Но ведь Достоевский спорил не только с социалистами. Он крайне отрицательно относился и к буржуазной морали, и к либеральному плюрализму в решении нравственных проблем. И, наконец, по-прежнему остаётся в силе унаследованная нами от просветителей самоуверенная убеждённость во всесилии человеческого интеллекта. И то, как эта традиция рационалистического мышления подвергается в «Преступлении и наказании» качественному переосмыслению, составляет важнейшую часть философского наследия Достоевского.
Библиографический список
1. Бялый Г.А. О психологической манере Тургенева (Тургенев и Достоевский) // Русская литература. - 1968. - № 4.
2. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. - Л., 1972-1985. Т. 6. Все дальнейшие ссылки делаются по этому изданию с указанием тома и страницы.
3. Касаткина Т. А. Характерология Достоевского. - М.: Наследие, 1996.
-------------------------------------------------------------------------------
4. Котельников В. А. Христодицея Достоевского // Достоевский и мировая культура. - Альманах № 11. - М., 1998.
5. Курляндская Г.Б. Л.Н.Толстой и Ф.М. Достоевский. - Тула, 1986.
6. Парамонов Б. Потомки Достоевского // Звезда. - 1987. - № 12.
7. Писарев Д.И. Собр. соч.: в 4-х т. - Т. 4.
E.M. KONYSHEV
PARADOXEZ OF THE ENLIGHTENMENT IN DOSTOEVSKY’S NOVEL «GRIME AND PUNISHMENT»
The article is devoted to the issue concerming metaphysics of humen transformation in the Dostoevsky’s novel «Grime and Punishment». Substitution of the religious ideas for the rationalistic theory might let evil into the humen soil. Good and noble Raskolnikov becamed great criminal.
Key words: Dostoevsky, Raskolnikov, Enlightenment,Christianiti.
