CC BY
191
УДК 821.111.0 ББК 83.3(4Вел)6
ПАРАДОКС СВЯТОСТИ И НРАВСТВЕННАЯ ПРОБЛЕМАТИКА В РОМАНАХ У. ГОЛДИНГА Шанина Ю.А.
В статье представлен опыт сопоставительного анализа двух романов У. Голдинга «Повелитель мух» (1954) и «Хапуга Мартин» (1956). Дается сравнительная характеристика героев, связанных с идеей святости. Рассматриваются вопросы о генезисе данных образов, об их роли в художественной структуре произведений. Делается вывод о позиции автора по отношению к христианским ценностям и о своеобразии трактовки в притчах проблемы духовных исканий современной личности.
Творчество английского прозаика Уильяма Голдинга связано с особой эпохой в истории европейской цивилизации: это вторая половина ХХ века, период после двух мировых войн, когда общество оказывается перед необходимостью осознания пережитых трагедий. На первый план выдвигаются такие проблемы как исторические перспективы западноевропейской культуры, судьба гуманистических ценностей в свете уроков фашизма. К решению этих вопросов обращается и Голдинг. Он полагал, что первостепенной задачей современной культуры является «создание homo moralis, человека, который не сможет убить себе подобного, или эксплуатировать, или ограбить другого» [1] ив своих притчах размышлял об истинной природе человека, о путях его нравственного совершенствования.
Обозначенная проблема прежде всего находит отражение в системе образов романов Голдинга. Исследователями его творчества давно было подмечено, что почти в каждом его произведении встречаются подобные персонажи. В качестве примера рассмотрим две притчи: «Повелитель мух» (1954), «Хапуга Мартин» (1956). Они связаны общим жанровым принципом (тяготеют к жанру робинзонады) и единством авторского замысла: в притче «Хапуга Мартин» получают дальнейшее развитие те проблемы, которые были поставлены в «Повелителе мух». Как и в других романах, здесь присутствует особый тип героев, которых сам писатель называл святыми, или подобными Христу. Это Саймон и Натаниэль. Свой постоянный интерес к данному типу героя Голдинг объяснял тем, что «подобные Христу встречаются среди людей в действительности», они воплощают «потенциальные возможности человека» [2]. По воспоминаниям Медкалфа, писатель в одном из разговоров заметил, что «самая интересная вещь на свете - это святые. Я не имею в виду людей очень хороших. Я имею в виду людей, вокруг которых происходят чудеса»
[3]. На протяжении всего творческого пути Голдинга продолжает привлекать парадокс святости, и каждый из романов раскрывает новую грань этого явления.
Святые в робинзонадах Голдинга являются персонажами во многом подобными. Так, они наделены похожей внешностью. «Саймон был тощий живой маленький мальчик, и глядел из-под шапки прямых волос, которые свисали, черные и жесткие»
[4]. Фигура Натаниэля «невероятно длинная в сочетании с худобой казалась еще более неправдоподобной», «он носил свою дурацкую маленькую матросскую шапочку точно на макушке, и его кудрявые черные волосы торчали из-под нее во все стороны». Натаниэль напоминает читателям выросшего Саймона.
Оба героя выступают в роли пророков. Саймон предсказывает Ральфу возвращение домой: «Ты вернешься туда, откуда пришел». Во время своих кошмаров Мартин вспоминает и предвидение Натаниэля: «Я знаю, насколько важно именно для тебя понять, что такое небеса, смерть, потому что скоро ты умрешь».
Саймон и Натаниэль разделяют одну жизненную позицию: их взгляды на мир совершенно не совместимы с рационализмом. Они мистики, которые познают окружающий мир чувственно и способны ощутить его духовную основу. Саймон уединяется в глубине джунглей, «чаше тепла и света», ради наслаждения гармонией природы острова. «Задерживая дыхание, Саймон навострил разборчивые уши, вслушиваясь в звуки острова. Вечер завоевывал остров, звуки ярких фантастических птиц, жужжание пчел, даже крики чаек, которые возвращались в свои гнезда на платформе скалы, были теперь слабее. (...) Свечи-бутоны раскрыли свои белые цветы, которые мерцали под светом первых звезд. Их запах разлился в воздухе и захватил власть над островом». Представленный глазами Саймона мир природы лишен противопоставлений, которые охватывают весь роман. Благодаря метафорам, сравнения море и лес, свет и тьма, жара и холод оказываются в неразрывной взаимосвязи и объединяющими началами становятся еле уловимые запахи и звуки. Только в восприятии Саймона мы видим пространство острова как единое, прекрасное и одухотворенное бытие.
Свое убежище есть и у Ната, здесь он молится и «ждет встречи с вечностью». Но поскольку собы-
тия разворачиваются на военном корабле - это не райское место, а бомбомет по правому борту эсминца. «Он терпел ветер, вонь машины, особую пыльную грязь и потрепанность военного эсминца, потому что жизнь сама по себе со всеми своими прикосновениями, вкусам, видениями, звуками и запахами была на расстоянии от него». Молитвы Ната были способом ухода от безобразной действительности и возможностью обретения духовной гармонии среди ужасов войны.
Герои своим образом мысли, поведением являются полной противоположностью всем остальным персонажам романа. Неслучайно эпизоды, связанные с ними, контрастно рифмуются с тем, что происходит с другими героями. Пребывание Саймона в лесу противопоставлено охоте в джунглях Джека. «Он оглянулся через плечо, как делал Джек, на сомкнувшийся за ним проход и осмотрелся вокруг быстро, чтобы убедиться, что он совершенно один. На мгновение его движения были еще крадущимися». Но им движет не инстинкт охотника, а стремление остаться один на один с миром острова. Так же противоположно описание восхождения на гору Ральфа с Джеком и Саймона. Ральфу так и не удалось «растворить свой страх и отвращение в ненависти», в конце концов страх и ужас подчиняют его волю: «Ральф обнаружил себя делающим гигантские шаги среди пепла, услышал других существ, кричащих и прыгающих» Решив избавить остров от Зверя, Саймон не испытывает никакого страха. «Он тоскливо шел между стволов, его лицо ничего не выражало, и кровь запеклась вокруг рта и подбородка. В его глазах не было обычного сияния, и он шел с какой-то мрачной решительностью как старый человек». Поднявшись на гору, Ральф и Джек только убеждаются в существовании Зверя. «Я не думаю, что мы когда-нибудь победим это существо такого размера (...) И теперь это существо сидит на корточках у костра, как будто оно не хочет, чтобы нас спасли. . Мы не можем иметь
сигнальный костер. Мы побеждены». К такому выводу приходит Ральф, страх заставляет его отступиться от своих начинаний и, осознав свое бессилие, он заявляет: «Единственно, чем можно заняться, - это купание». Эти слова звучат как ответ на вопрос, который в это же время задается себе Саймон после разговора с Повелителем мух: «Что еще можно сделать?». Итогом его восхождения становится открытие тайны зверя: «Саймон все понял. Путаница веревок показала ему механизм этой пародии. . Зверь был безобидным и отвратительным». Кроме того, натуралистические подробности гибели Хрюши совсем не походят на рассказ о смерти Саймона, который сопровождается описанием пейзажа космического масштаба: «Где-то за темным изгибом мира солнце и луна притягивали, и оболочка воды на планете земля поднималась, выпячиваясь слегка на одну сторону, пока ядро
поворачивается». Смерть святого не сопровождается трагедией, а является торжеством незыблемого закона круговорота жизни и смерти.
Подобные контрастные ситуации присутствуют и в романе «Хапуга Мартин». Если уединение Натаниэля является минутами воссоединения с вечностью, то одиночество Мартина на скале оказывается бесконечной борьбой «один на один с огнями под коленями и пронзающей иглой». Мартин собирает читать лекцию после возвращения в мир о том, как «выживать», а Натаниэль настаивает на необходимости для Криса лекции о «технике умирания».
Святые выделяются и своим мироощущением по сравнению с другими героями. Саймон в отличие от других не испытывает страха. Зарождение этого чувства достаточно подробно прослеживается по ходу развития действия в притче. Впервые страх возникает тогда, когда Хрюша делает предположение о гибели всего мира. На собрании «наступила настолько полная тишина, что они могли слышать прерывистое дыхание Хрюши». Другой причиной тревоги становится признание малыша в том, что он видел зверя, но «простое утверждение (Мы будем спасены), не подтвержденное никакой правдой, кроме авторитета Ральфа, принесло свет и счастье» Первоначальным источником страха является незнание, непонимание того, что происходит. И страх рождается как бессилие перед миром, который нельзя объяснить привычными категориями. С другой стороны, дети оказались лишены духовного потенциала, а вместе с ним и чувства ответственности, самосознания. В сопоставлении с ними Саймон предстает как личность, которой открыты тайны мира, дана некая мудрость жизни, позволяющая принять мир во всех его проявлениях.
Также спокойствие и умиротворенность Ната противопоставленоы алчности Мартина, постоянно устремленного к новой добыче. Совершенно по-разному описывается возникновение чувств у Натаниэля и у Мартина: «Темный центр заставил себя весело помахать постепенно вырисовывающейся фигуре. . Радость узнавания появилась на лице Натаниэля, . появилась спонтанно из предполагаемого центра, управляющего лицом, свидетельство абсолютной доброты». Таким образом, христо-подобные герои предстают как люди, исполненные абсолютной гармонии, внутреннего согласия с самим собой и окружающим миром. Созданию такого впечатления способствует меняющийся стиль романов при обращении к описанию того, что связано с этими героями. Он становится более образным, поэтичным, насыщен метафорами, сравнениями и эпитетами, часто напоминает ритмизированную прозу.
Несмотря на значительное сходство, образ Натаниэля не является простым повторением уже созданного ранее. Голдинг продолжает размышлять
над загадкой святости. Как в христианстве каждый святой связан с определенной религиозной идеей, так и персонажи Голдинга служат раскрытию разных сторон человеческого бытия. Раскрыть особенность философских взглядов каждого из них позволяет мифологический подтекст, сопровождающий этих героев.
Герои-святые имеют разных мифологических прототипов. Эпизоды романа «Повелитель мух», связанные с образом Саймона, относят нас к евангельскому сюжету. Пребывание Саймона на опушке леса, его беседа с Повелителем мух напоминает страдания в Гефсиманском саду (Марк 14:32, Матфей 26:36), предсказание Ральфу его судьбы - пророчества Христа (Лука 22:54-61, Матфей 26:21), помощь малышам в сборе фруктов - одно из чудес Христа, когда он накормил тысячи людей несколькими хлебами (Иоанн 6:5-14), Саймон неоднократно становится объектом насмешек детей, что напоминает сцену осмеяния Христа перед распятием (Марк 15:16-20). В романе «Хапуга Мартин» отсутствуют столь явные библейские аллюзии, а ассоциации с образом святого возникают благодаря имени героя. Оно напоминает об одном из апостолов Христа Нафанаила (в Евангелии от Иоанна) или Варфоломея (Евангелие от Луки, Матфея, Марка). Христос говорит о нем: «Вот подлинно Израильтянин, в котором нет лукавства» (Ио. 1:47). Так и герой Голдинга обладает обезоруживающим простодушием и искренностью, которые и не позволяют Мартину окончательно решиться на его убийство.
Примечательно, что апостольское имя имеет и Саймон. «Первоначальное имя - Симон, Петром наречен Иисусом Христом в момент призвания или избрания двенадцати апостолов». [5] Ученики были призваны Спасителем для того, «чтобы посылать их на проповедь, и чтобы они имели власть исцелять от болезней и изгонять бесов» (Мк 3:14-15). Со своеобразной проповедью обращаются к другим персонажам Саймон и Натаниэль. Каждый из них стремится освободить окружающих от страха, поскольку им одним известны ответы на вопросы, перед которыми испытывают полное бессилие другие герои, но пути преодоления внутреннего хаоса они представляют по-разному.
Саймон пытается раскрыть мальчикам истинную суть зверя: «Возможно, зверь есть. ... Я имею в виду, что это только мы,» - Саймон замолчал, пытаясь выразить неотъемлемую болезнь человечества. Вдохновение пришло к нему. «Что самое грязное?». Только ему понятно, что источник зла в самом человеке. Поэтому на одном из последних собраний он предлагает вновь подняться на гору, несмотря на результат восхождения Ральфа и Джека.
Натаниэль предупреждает Хапугу о близкой смерти, учит его «искусству умирать на небесах» и пытается спасти от апокалипсиса. Именно он фор-
мулирует главную тему произведения. Он говорит, что человек должен быть готов к небесам, когда смерть придет: «Взять нас, как мы есть сейчас, и небеса будут абсолютным отрицанием. Без формы и пустоты. Ты понимаешь? Подобие черной молнии разрушающей все, что мы называем жизнью». Натаниэль пытается научить Мартина принять существование вечности наряду с конечностью собственной жизни. При этом Голдинг отказывается от выражения своих мыслей в понятиях теологических. Его герой не христианский священник, а астролог, мистик, верящий в переселение душ, увлекающийся идеями, которые предполагают за внешней материальной оболочкой окружающего мира некую духовную сущность. Приведенную выше фразу Натаниэль повторяет дословно дважды, настаивая на важности отрешения от житейского и обращения к вечному, которое для человека неизбежно связано с размышлениями о смерти. Решение проблемы смерти представляется герою основной в определении сущности человека и, как это не парадоксально, смысла его жизни. Для Мартина же небеса - это ничто, «negation», поскольку для него главная ценность - это собственная жизнь. Вместо этого Натаниэль исповедует «искусство умирать на небесах» («technique of dying into heaven»), что предполагает способность принять существование вечного мира, соотнести свою жизнь со смыслом всего бытия. Именно эту проблему не позволяет решить отдельной личности современная рационалистическая, механистическая цивилизация. Поставив свою индивидуальность во главу угла, не признавая ценности вечного мироздания по сравнению с ценностью отдельной личности, человек обречен на бессмысленное уничтожение перед лицом смерти. А значит, чтобы выжить, личности остается только постоянное самоутверждение за счет других или за счет отрицания остального мира.
Одновременно святые в романах английского писателя ассоциируются и с самим Христом как Спасителем. Перед своей смертью Саймон приходит к охотникам с открытием, которое должно было спасти от нарастающего страха, но его слова оказались не услышанными. В самые отчаянные минуты Ральф вспоминает о Саймоне. Когда близнецы выражают сомнение в том, что могут противостоять раскрашенному Джеку, «Ральф смутно вспоминал, что Саймон говорил ему однажды, у скал». В последней главе среди обрывков мыслей загнанного Ральфа вновь всплывают слова Саймона: «Ты вернешься». Натаниэль - первый, о ком вспоминает Кристофер Мартин, именно его он зовет на помощь в первой главе. Для Мартина он олицетворяет надежду на спасение. Его христианское имя означает «дар бога». По мнению некоторых исследователей, это дар бога Мартину, он мог стать его помощником [6]. Кроме того, само учение
Ната о смерти можно истолковать как отражение христианского мировоззрения.
Но автор не стремился к апологии христианского вероучения. Помимо святых, пророков, поведение Саймона и Натаниэля заставляет вспомнить и о другом типе героев, так называемых фольклорных дурнях. Спенглер утверждал, что имя Саймон ассоциируется со словом simple, что означает «простой», и содержит намек на простака, «святого дурака» фольклорного типа [7]. Ральф называет Саймона «чудаковатым, забавным», а Хрюша говорит, что он «выживший из ума». Что касается Ната, то на корабле он «предмет насмешек, застенчивый, покорный и бесполезный». Даже внешне он наделен комическими чертами: «Нат спускался по лестнице подобно долгоножке, осторожно переставляя отдаленные конечности, чтобы сохранить равновесие». «Нат отдал честь, как всегда теряя равновесие».
Такое восприятие этих героев обусловлено теми же причинами, что и в народных сказках: их поведение и высказывания кажутся другим персонажам абсолютно лишенными здравого смысла. Попытка Саймона объяснить, что такое зверь, заканчивается тем, что его вновь поднимают на смех: «Усилие Саймона разрушилось, смех бил его жестоко и он отступил беззащитно на свое место». Когда он убежденно говорит о возвращении Ральфа домой, то в ответ слышит обидное: «Ты тронулся». Как нелепость воспринимают предложение Саймона опять подняться на гору: «Хрюша смотрел на него с выражением иронического непонимания: "Какой толк взбираться к этому зверю, когда Ральф и другие двое не смогли ничего сделать"». Высказывания и поступки Саймона всегда кажутся неуместными и выходят за рамки общепринятого, стереотипного. Побудительные причины поступков Ната являются полной загадкой для Мартина, неслучайно его воспоминания о друге связаны с ночным временем. Мартин ненавидит Натаниэля за его «глупое простодушие», благодаря которому «он имеет то, что должен получить я или сойти с ума». В данном случае Мартин имеет в виду Мэри. Для него непостижимы причины этого союза, так как понятия любви нет в его философии жизни. Крис не может понять спокойствия и умиротворения Ната перед лицом смерти, поведение друга абсолютно не вписывается в жизненную философию Мартина, которая служит сугубо индивидуалистическим интересам.
Образы святых также сопровождают и литературные реминисценции. Саймон своей склонностью к эпилепсии, всепоглощающей любовью к людям напоминает героя романа Ф.М. Достоевского «Идиот» князя Мышкина. Как и герой Достоевского, Саймон перед приступом эпилепсии переживает прозрение: ему открывается смысл происходящего и собственная судьба. Произведения Гол-
динга и Достоевского сближает и сам прием сопоставления современного общества с этическим идеалом христианства. И Ната, и Саймона можно соотнести с образом «положительно прекрасного человека», который способен следовать христианскому идеалу самопожертвования, несмотря на то, что этот идеал находится в противоречии с эгоистической натурой человека. Саймон оказывается единственным мальчиком, который готов заботиться о малышах. Писатель так передает самоощущение Саймона: «Ральф взглянул в сторону, улыбнулся поневоле, как будто он забыл, что Саймон поставил себя в глупое положение, потом снова стал смотреть в никуда. На мгновение или два Саймон был счастлив быть признанным и потом перестал думать о себе». Во время воображаемого разговора с Повелителем мух напрямую раскрывается отношение мальчика к другими героям: «Ты сильно любишь Ральфа, и Хрюшу, и Джека?». Только это чувство помогло герою преодолеть отвращение и освободить остров от трупа парашютиста, который наводил на всех ужас. Поступками Ната также движет мысль о других людях. Свое намерение отправиться на фронт он объясняет тем, что «ответственность за решение не по силам одному человеку. Я должен идти». Натаниэль оказывается единственным героем в романе, который испытывает к Мартину положительные эмоции, он жалеет его, поскольку понимает, что на самом деле Крис несчастен. Поэтому когда Мартин осознаёт свое полное одиночество, в его сознании вновь всплывает одна из встреч с Натом.
При этом Голдинг пытается раскрыть само основание возникающего чувства любви до самоотречения. Саймон и Нат осознают всю сложность и противоречивость человеческой натуры, которая обрекает личность на постоянную борьбу с самим собой. Что касается Саймона, то для него очевидно сосуществование в человеке добра и зла, света и тьмы, разума и инстинкта, порыва к идеалу и низменных устремлений. Поэтому в своих галлюцинациях Саймон видит Повелителя мух как собственное отражение. Источник сострадания людям Натаниэля - понимание подавляющего человека страха перед смертью, его неспособность постичь разумом конечность своего существования. «Мы изобретаем небеса для самих себя после смерти, если не готовы к настоящим». Это знание делает героев терпимыми к окружающим, заставляет не осуждать, а сочувствовать, что порождает желание открыть пути преодоления зла в самих себе и способы противостояния беспощадному отрицанию небес. В результате благодаря различным мифологическим аллюзиям и литературным реминисценциям образы святых в робинзонадах Голдинга восходят не к какому-то мифологическому прототипу, а могут быть соотнесены с архетипичным образом пророка или вероучителя, согласно классификации
Мелетинского. Для этого типа характерно «совершение чудес самого разнообразного характера, пророчества, пропаганда своего вероучения», «подчеркивается страдательная стойкость, иногда готовность к мученичеству, самопожертвованию» [8]. В силу архетипичности рассматриваемых образов их роль в структуре произведения определяется сложившейся в истории культуры традиции.
Во-первых, благодаря образам Саймона и Натаниэля Голдинг представляет целостную, исчерпывающую картину человеческого общества и истории его культуры. Их присутствие в произведении еще раз доказывает, что автор не собирался своими романами раскрывать догму о первородном грехе, для него «человек одновременно героичен и слаб».
Во-вторых, соотнесение с архетипом пророка позволяет воспринять этих героев как рупоров авторских идей. Именно в высказываниях Саймона раскрывается загадка существования на острове зверя и правда об извечном сосуществовании в душе человека добра и зла, света и тьмы. Нат стремится донести важность решения проблемы жизни и смерти для современного человека. Эти герои помогают понять и отношение автора к другим персонажам. Голдинг отнюдь не осуждает своих главных героев: группу английских мальчиков и Мартина. Через образы святых он пытается передать сочувствие по отношению к личности, которая была сформирована европейской цивилизацией ХХ века, и указать возможные пути преодоления ее трагического положения в мире.
Но введение этих образов отнюдь не придает романам Голдинга назидательности и дидактизма. Хотя герои и высказывают идеи, близкие автору, их мировоззренческая позиция оказывается одной из многих. Кроме того, жертва Саймона и проповедь Натаниэля оказываются напрасными. Поэтому судьба героя-пророка не только доказывает способность человека на подвиг во имя других, но и двойственность его натуры, которая часто оказывается в плену инстинкта, греха, страха. И вызывая в сознании читателя целый комплекс мифологических и литературных ассоциаций, автор заставляет увидеть общий мотив исключительности этих героев, которые извечно обречены на одиночество и непонимание со стороны окружающего общества. Но главное, что они оказываются способны проявить чувство самозабвенной любви по отношению к другим людям, способность мыслить о других прежде, чем о себе. На наш взгляд, именно эти качества можно расценить как чудо, поскольку они абсолютно противоречат самой человеческой натуре, которой управляет себялюбие, эгоизм, чувство самосохранения. Писатель пытался подчеркнуть необычность подобных людей, которые встречаются в реальной жизни, но продолжают выступать как идеал, нравственный абсолют, который никогда не станет явлением массовым, но без стремления к нему внутренняя жизнь человека будет подчинена власти «темного центра» и вопрос о его спасении останется без ответа.
ЛИТЕРАТУРА
1. Golding W. A Moving T arget. - London, 1982. - Р. 184.
2. Keating, James. Interview with William Golding. Purdue University; May 10, 1962/ Golding W. Lord of the flies /Ed. by James R. Baker, Arthur P. Ziegler. (Casebook edition. Text, notes & criticism.). - New York, 1964. - Р. 192.
3. Medcalf, Stephen. Bill and Mr. Golding’s Daimon/William Golding: The Man and his Books. A tribute on his 75th Birthday /Ed. John Carey. - Faber & Faber. - London: Boston, 1986. - Р. 43.
4. Здесь и далее цит. подстрочный перевод по Golding W. Lord of flies. Pincher Martin. Rites of Passage. -Faber & Faber. London: Boston, 1984.- 517 р.
5. Мифология. Энциклопедия/Гл. ред. Е.М. Мелетинский. - М., 2003. - С. 439.
6. Cleve, Gunnel. Elements of Mysticism in Three of William Golding’s Novel. - Turku, 1986. - Р. 89.
7. Spangler, Donald R. Simon/ Golding W. Lord of the flies /Ed. by James R. Baker, Arthur P. Ziegler. (Case-
book edition. Text, notes & criticism.). - New York, 1964. - 291 р. - Р. 211-216.
8. Мелетинский Е.М. О литературных архетипах. - М., 1994. - С. 30.
Поступила в редакцию 08.12.2006 г.
