CC BY
76
УДК 930.1(091) DOI: 10.23683/2500-3224-2018-1-120-132
парадигмы или подходы?
ответ д.п. исаеву
С.Б. Крих, О.В. Метель
Аннотация. Авторы обсуждают основные идеи Д.П. Исаева, сформулированные в полемике с их теорией о двух парадигмах в современной отечественной историографии. Главное возражение Д.П. Исаева заключается во мнении, что «парадигма» не является корректным термином для понимания современного расхождения между антропологической и концептуальной тенденциями и историк науки должен говорить только о единственной современной парадигме, которая при этом обладает различными подходами. Авторы полагают, что Д.П. Исаев использует очень жесткое определение «парадигмы», более жесткое, чем Т. Кун. В современной ситуации историк науки должен быть более гибким в терминологических вопросах, но также и более внимательным в понимании сущности протекающих в настоящее время процессов.
Ключевые слова: историография, парадигмы, новая история идей, интеллектуальная история, антропологизм.
Крих Сергей Борисович, доктор исторических наук, профессор Омского государственного университета им. Ф.М. Достоевского, 644053, г. Омск, пр. Мира, д. 55-а, krikh@rambler.ru.
Метель Ольга Вадимовна, кандидат исторических наук, доцент Омского государственного университета им. Ф.М. Достоевского, 644053, г. Омск, пр. Мира, д. 55-а, olgametel@yandex.ru.
paradigms or approaches? reply to d.p. isaev
S.B. Krikh, O.V. Metel
Abstract. The authors discuss the main ideas of D.P. Isayev, formulated in a polemic with their theory of two paradigms in contemporary Russian historiography. The main objection of D.P. Isaev concludes that the «paradigm» is not a correct term for understanding the modern divergence between anthropological and conceptual tendencies, and the historian of science should speak about the only modern paradigm that, in doing so, has different approaches. The authors believe that D.P. Isaev uses a very rigid definition of «paradigm», more rigid than T. Kuhn. In current situation, a historian of science should be more flexible in terms of terminology, but also more attentive in understanding the essence of current processes.
Keywords: historiography, paradigm, new history if ideas, intellectual history, anthropologism.
Krikh Sergey B., Doctor of Science (History), Professor, Dostoevsky Omsk State University, 55a, Mira pr., Omsk, 644077, Russia, krikh@rambler.ru.
Metel Olga V., Candidate of Science (History), Associate Professor, Dostoevsky Omsk State University, 55a, Mira pr., Omsk, 644077, Russia, olgametel@yandex.ru.
Дискуссия о «двух парадигмах» постепенно обретает предметность. Первая ее стадия, длившаяся два года, не зафиксирована в печати, поскольку в это время преобладало неприятие и постановки вопроса, и затронутой темы (вплоть до стилистики инициирующей статьи [Крих, Метель, 2014]), и даже целей, приписываемых авторам. После этого, благодаря статье М.А. Базанова [Базанов, 2015], началось то, что он охарактеризовал как «запоздалый ответ»: попытка ответить по существу вопроса, сформулировав теоретические и практические претензии. И если наша реплика [Крих, Метель, 2016] в ответ на статью самого М.А. Базанова была в первую очередь вызвана необходимостью указать на примеры некорректных трактовок наших позиций, которые могли ввести читателей в заблуждение, то в случае с работой Д.П. Исаева [Исаев, 2017] речь идет о гораздо более важных моментах: на наш взгляд, обсуждение его статьи позволит приблизиться к той задаче, которую мы ставили изначально - понять состояние нашей историографии и очертить круг возможных перспектив ее дальнейшей эволюции.
Д.П. Исаев много внимания уделяет терминологии, при этом скорее соглашаясь с нами в диагнозе самой сложившейся в настоящее время ситуации, и этого могло бы показаться достаточным для того, чтобы перевести весь разговор в русло того, что наш оппонент всего лишь предлагает по-иному назвать зафиксированные нами явления, однако, к счастью, это не так. За дотошным выстраиванием терминологической базы кроется одна важная корректива, которая предполагает пусть не принципиальную, но заметно иную оценку происходящего. Поэтому вначале нужно остановиться на нескольких второстепенных замечаниях, которые в итоге помогут нам увидеть плюсы и минусы предлагаемой корректировки более отчетливо.
Прежде всего, следует сказать о том, почему мы предложили теоретическую рамку, которая относительно мало вписана в современную лексику отечественной историографии. Д.П. Исаев верно подметил, что мы почему-то «упорно избегаем» такого термина, как «интеллектуальная история» [Исаев, 2017, с. 96]. Делаем мы это по очень простой причине: его используют столь широко и столь великое число авторов, что читатель привык уже понимать под ним всё что угодно. Так, в одной из своих работ Л.П. Репина приводит слова Д. Келли, полагающего, что интеллектуальная история - это не столько раздел истории (или, добавим от себя, единая методология), сколько «способ (или способы) целостного рассмотрения прошлого человечества» [Репина, 2011]. Именно поэтому два исследования, выполненные, по словам их авторов, в жанре интеллектуальной истории, могут заметно различаться между собой не только конкретными методиками, но и самими базовыми принципами и установками. Не можем мы воспользоваться и другим «традиционным» термином, предложенным Д.П. Исаевым для обозначения «антропологической парадигмы». Речь идет о популярном в науковедении термине «экстерналистский подход», который не только не тождественен или синонимичен предложенному нами понятию, но и сам требует достаточных уточнений [Исаев, 2017, с. 94].
Конечно, всё вышесказанное совсем не значит, что предложенная нами терминология более удачна, и наш уважаемый оппонент формулирует скорее отрицательный
ответ на этот вопрос, полагая, что именно терминологические ошибки приводят нас к не вполне корректным выводам. С точки зрения Д.П. Исаева, не прояснив содержание базового для нас термина «парадигма», мы, с одной стороны, ошибочно объединили старый и новый концептуалистские подходы в одну парадигму и, с другой, представили как нечто противоположное на самом деле взаимодополняющие антропологический и концептуалистский подходы. По мнению нашего оппонента, если мы и можем выделять в современной историографии две парадигмы, то в качестве таковых должны выступить позитивистская или классическая парадигма и социокультурная или постпозитивистская парадигма [Исаев, 2017, с. 101]. Ключевое отличие между ними заключается в отношении к субъективному элементу, игнорируемому в рамках первой, и, напротив, присутствующему в контексте второй.
Безусловно, требование прояснить применяемые понятия всегда справедливо и не может остаться без внимания со стороны того, кому оно адресовано. Однако в отношении термина «парадигма» твердо зафиксировать его содержание оказывается намного сложнее, чем потребовать таковой фиксации. Жизнь упомянутого понятия началась, видимо, с платоновского «Тимея», в котором (28А) говорится о демиурге (первосоздателе), использующем для создания какой-либо вещи образец или модель1 - так примерно можно перевести значение употребленного в оригинале слова napaöeiYpa. До середины ХХ в. термин, по определению В.З. Демьянкова, оставался «дремлющим концептом» [Демьянков, 2008]. Заслуга его «пробуждения» принадлежала Т. Куну, не только сделавшему данное понятие чрезвычайно популярным, но и, по его собственным словам, «испортившего» его [Кун, 2014]. Нуждаясь в броском термине для выражения своей базовой идеи о несоизмеримости отдельных этапов развития науки, Т. Кун остановил свой выбор на понятии «парадигма», встречавшемся ранее в трудах Л. Витгенштейна и Г. Лихтенберга, и сделал это без специальной рефлексии. Применив его в докладах 1959 г. и 1961 г., он постарался дать более или менее строгое определение парадигмы в своей знаменитой монографии «Структура научных революций» [Kuhn, 1962]. Однако опыт теоретизирования оказался неудачным: данное автором определение оказалось гораздо более узким, чем тот набор явлений, которое оно было призвано зафиксировать. Это стало очевидно уже современникам, обнаружившим более двадцати различных вариантов использования термина «парадигма» в монографии Т. Куна [Masterman, 1970]. В результате, сам Т. Кун предложил исправить ситуацию и заменить неудачное понятие более строгим термином «дисциплинарная матрица» [Кун, 1977]. И хотя новый термин оказался более подходящим, понятие «парадигма» обрело самостоятельную жизнь, находя применение далеко за границами науковедения.
Размытость базового понятия, впрочем, была не единственным принципиальным возражением против выводов Т. Куна. Сильной критике подвергся сам принцип несоизмеримости и, как следствие, замкнутости, признанный неудовлетворительным не только теоретиками, но и практиками науковедения2. Т. Кун допускал бытование только
1 Перевод model дан в английском издании. Можно также перевести как «первообраз».
2 О том, почему «следует перестать доверять куновской концепции научной парадигмы», написано много, но Д.П. Исаеву точно должна быть известна статья З.А. Чеканцевой [Чеканцева, 2014, с. 24-25].
одной парадигмы в настоящий момент времени, и еще одна могла существовать в качестве пережитка, уже не производящего знание в полном смысле слова. Такого рода самозамкнутых систем в реальности не бывает, тем более их сложно представить (или корректно обосновать) в гуманитарных науках. На научных конференциях происходит прекрасное общение и специалистов, работающих в «старой» концептуальной истории идей, и «антропологов», и «интеллектуальных историков», они вполне удачно обмениваются знаниями и мнениями и, смеем полагать, видят пользу от такого обмена.
Как ни странно, но именно этот принцип несоизмеримости стал одним из составляющих предложенного Д.П. Исаевым конвенционального прочтения парадигмы, которое, по его мнению, должно было уточнить нашу позицию [Исаев, 2017, с. 97]. Но в таком случае мы должны признать, что все эти выделенные историком парадигмы тоже подходы внутри одной-единственной - скажем, сциентистской, а возможно и вообще решить, что все исследователи, которые могут общаться друг с другом лично и понимать, о чем идет речь - по определению принадлежат к одной парадигме. Если же эти варианты выглядят явным доведением до абсурда, то придется сделать вывод о том, что такое ригидное определение парадигмы - кстати, тоже неопозитивистское - если не фантастично, то слишком философично. Оно красиво, удобно для учебника или лекции (теоретические выкладки Д.П. Исаева и правда напомнили нам отрывок лекционного курса), но оно не поможет адекватно познать реальное историографическое поле. Автор сам признает, что нынешнее состояние характеризуется разомкнутостью, но при этом настаивает на замкнутости парадигм - это ли не серьезное методологическое противоречие?! Тем самым нужно или вообще отказаться от использования понятия «парадигма», или применять его не в таком «глобальном» измерении, что мы и сделали в нашей первой статье.
Значит ли это, что мы вовсе отказываемся наполнить базовый термин каким-либо содержанием, поддающимся артикуляции? Отнюдь нет. Применяя термин «парадигма», мы говорили о двух мыслительных моделях, которые в основном используются современными исследователями, когда они начинают писать работы об отечественной исторической науке. Наверное, это определение покажется Д.П. Исаеву слишком легковесным или даже легкомысленным. Но в таком более «мягком» употреблении термина мы вовсе не одиноки. Например, статья об изменении трактовок в понимании Первой мировой войны называется «Смена парадигм в историографии» [Филитов, 2015], другая - об основных подходах к изучению политики между греческими полисами и Ахеменидами - «О новой парадигме исследования греко-персидских отношений в историографии» [Рунг, 2008]. Некоторые авторы доходят даже до того, что пишут о «сталинской» исторической парадигме [Бобкова, 2015].
Тем самым, как можно увидеть из сказанного выше, единого мнения о том, как понимать те или иные термины и их соотношение между собой при характеристике современной исторической науки, нет не только на уровне убеждения, но даже на уровне временной конвенции, предлагающей хотя бы промежуточное решение этого вопроса. Если смотреть на проблему с этой точки зрения, то предложение Д.П. Исаева скорректировать термины является не более чем упражнением в схоластике.
Но это наше возражение вовсе не стоит того, чтобы писать ради него ответную статью, есть гораздо более важная мысль, которой мы бы хотели поделиться с читателями. Она заключается в том, что анализ возражений Д.П. Исаева открывает нам не столько недостатки его позиции, сколько указывает на важную и при этом неочевидную характеристику нашего исторического сообщества. Кажется, мы изменились в гораздо большей степени с технической стороны, чем с ментальной. Фиксируя ситуацию расширения рамок и размывания понятий в исторической науке, современный исследователь упрямо старается дать эту характеристику в исчерпывающей форме, «по пунктам», предоставив список изменений - то есть делает нечто прямо противоположное тому, что описывает. Разнообразие методов и подходов уже осознано им как неизбежное, но рой этих неопределенных явлений ему кажется опасным. Подобно душе древнего египтянина, оказавшейся в зале Двух Истин, он верит, что если назовет всех чудищ правильными именами, то обретет магическую власть над ними. Поэтому называние и систематизация стали самоцелью, а то, что чудища текучи и неназываемы, квалифицируется как еще одна из характеристик, призванная назвать их1.
Мы же хотим сказать о другом. Если не произойдет какого-либо тотального внешнего вмешательства, то нашей науке придется постоянно существовать в ситуации принципиально неполной теоретической определенности (не следует путать ее с полной неопределенностью). Поэтому нужно научиться воспринимать содержание, смирившись с невозможностью надежно согласовать терминологию. Об этом еще в 1930-е гг. говорил Г. Гадамер, указывавший на постоянное развитие значения тех или иных научных понятий, когда мысль «коробится» под устоявшимися значениями [Гадамер, 1991]. И хотя это вовсе не значит, что работы, которые пытаются классифицировать современные подходы, методы и парадигмы, бесполезны, но не следует приписывать им ту силу, которой они не обладают. А вот ценность не маркированного терминами, но при этом сущностного высказывания, напротив, всё еще преуменьшена.
Конкретные аргументы, которые приводит наш оппонент для опровержения наших или иллюстрации своих взглядов, тоже провоцируют нас на ответные замечания. Так, непонятно возражение, которое касается характеристики взглядов Б. Латура и С. Вулгара (данное оппонентом со ссылкой не на их собственные работы, а на их пересказ). Коротко говоря: Д.П. Исаев утверждает, что Б. Латур настолько сближает объект и субъект исследования, что «их противопоставление, «растворение», одного в другом становятся бессмысленными в эпистемологическом плане» [Исаев, 2017, с. 97]. Но позвольте, когда в русском языке «противопоставление» и «растворение» были синонимами?! Мы говорили именно и только о «растворении», синонимичным понятием к которому будет «максимальное сближение», то есть ровно те слова, которые использует сам Д.П. Исаев. Тогда в чем же автор усматривает нашу ошибку?
1 Хотим подчеркнуть, что это замечание носит не обвинительный, а исповедальный характер.
Было странно видеть, что в качестве примера методологической размытости (правда, оцениваемой положительно) исследования, выполненного в антропологической парадигме, была приведена статья В.П. Корзун и В.Ю. Волошиной об А.А. Кизеветтере с точки зрения «профессорской культуры», которую как раз отличает наличие достаточно пространной теоретической преамбулы [Волошина, Корзун, 2017, с. 39-43]. Вообще, было бы уместнее говорить об определенных шагах именно по теоретической самоорганизации антропологического подхода в последние годы, начиная с большого введения в монографии А.В. Свешникова [Свешников, 2010], однако это вовсе не говорит о том, что антропологическая парадигма (для Д.П. Исаева - подход) тем самым соединяется с концептуалистской, напротив, она начинает осознавать себя и более последовательно использовать собственный инструментарий! Что же касается анализа творчества А.А. Кизеветтера на эмигрантском этапе, где авторы работы касаются его взглядов, то следует еще раз повторить: при выделении парадигм мы отнюдь не подразумевали того, что антропологическая не интересуется концепциями (а концептуалистская - жизнью ученых), речь шла о том, что они исследуют их через различные призмы.
Понимая, что наши взгляды в очередной раз получают опасность быть сведенными к одному фактору в обозначении выделяемых нами парадигм, мы предлагаем для пояснения использовать схемы, которые изначально прилагались к нашей заглавной статье, но по техническим причинам опубликованы не были (рис. 1, 2). Согласно этим схемам, ни одна из парадигм не сводится к описанию личности ученого или его трудов, они обе претендуют на достаточно широкое видение «мира историка» (иначе и быть не может), но в этом «мире» они по-разному устанавливают соотношение основных элементов. Парадигма - структурация одного из типов мировидения, поэтому каждая парадигма вбирает в себя весь спектр тем, которые она в состоянии видеть в окружающем мире; различие между парадигмами заключается не в том, что они претендуют на разные части мира, а в том, что они, претендуя на весь мир, воспринимают его по-разному.
Трудно согласиться и с характеристикой, которую Д.П. Исаев дает исследованию В.А. Филимонова, посвященного отношениям между М.С. Корелиным и Н.И. Кареевым: «антропологическая и концептуальная модели здесь прекрасно уживаются» [Исаев, 2017, с. 98]. Названное исследование - скорее пример сочетания антропологической парадигмы со старым концептуализмом: центральную часть статьи занимает последовательный, ничем не прерываемый реферат книги М.С. Корелина «Падение античного миросозерцания» [Филимонов, 2014, с. 144148], затем даются оценки этого труда современниками [Филимонов, 2014, с. 148149]. В центре же статьи лежит вопрос коммуникации двух историков (поданный, правда, в описательном ключе), что и позволяет его определить как, прежде всего, антропологическое. Это как раз давно уже установившийся тип раннего антропологического исследования, вполне легитимированный в нашей историографии; о степени его эвристической эффективности можно спорить, но характеризовать его
как пример «антропологизации» новой истории идей [Исаев, 2014, с. 98] - на наш взгляд, чуть ли не парадоксально.
Рис. 1. Антропологическая парадигма
Рис. 2. Концептуальная парадигма
Мы всемерно поддерживаем стремление Д.П. Исаева приводить конкретные примеры для того, чтобы не уйти в голословное теоретизирование. Но хотим сделать по этому поводу важное замечание, поскольку уже неоднократно сталкивались с этой проблемой. Недостаточно в качестве довода о теоретических установках того или иного автора или о характере его труда приводить его собственные декларации. По сути дела, мы сейчас занимаемся историографией историографии, и здесь вопросы критического отношения к нашему источнику играют особенное значение. Самоочевидно, что каждый исследователь стремится в своей работе лучше понять людей, их мысли и поступки, и даже может прямо написать об этом. Эта декларация, однако, не должна считаться базовым аргументом в пользу того, что данный труд написан в антропологическом ключе - но именно так поступает Д.П. Исаев, цитируя слова А.Л. Юрганова из его книги. Конечно, то, как историк определяет свой труд - важное свидетельство, но только одно из них, главное же -сам характер и построение труда (см. рис. 1, 2). О чем больше говорится в книге А.Л. Юрганова: о бессонных ночах, страхе перед репрессиями, ценами на товары первой необходимости, личных ссорах и обидах историков сталинского времени или об источниках тех или иных идей, доработках текстов, эволюции формулировок [Юрганов, 2011]? То и другое в конечном итоге говорит о человеке, вся наша наука в конечном итоге говорит о нем, но вопрос же не об этом, а о том, какими путями это достигается! Точно так же нам прекрасно известно (в том числе из личной переписки) о том, что А.В. Гордон считает свои историографические штудии именно антропологическими в том смысле слова, что он стремится к познанию историка как человека, принимающего определенные решения в определенной социокультурной среде, но это не значит, что мы готовы изъять его из среды «историков идей» -личная терминология автора может просто не совпадать с той, которую используют исследователи его творчества, в таком вопросе важны не формальные совпадения терминов, а корректный анализ и теоретически выверенная аргументация. Это не означает того, что мы считаем свою терминологию безупречной и не готовы ее корректировать, но нашей главной целью, повторяем, является не победоносное утверждение собственного видения историографической реальности, а призыв к ее критическому анализу в ученом сообществе. От этого, на наш взгляд, зависит то, сможет ли историографическая наука, как пишет Д.П. Исаев, стать институционализирующим фактором развития сообщества отечественных ученых или будет обречена на то, чтобы оставаться сферой дополнительного приложения сил для исследователей, «уставших» от серьезной работы.
Именно поэтому в заключение мы хотели бы вновь вернутся к базовому тезису нашего оппонента. Предлагая выделить две других парадигмы, сосуществующих в современной отечественной историографии, Д.П. Исаев маркирует их включением в исследование субъективного компонента. Однако имплицитно в его рассуждениях скрывается, на наш взгляд, куда более важная мысль, действительно требующая скорректировать наши исходные позиции. Он предлагает видеть различие между позитивистской и постпозитивистской парадигмами в изучении готового знания в первом случае и процесса его получения во втором. В таком случае предложенные
нами концептуалистская или антропологическая парадигмы действительно обнаруживают новые точки сближения. Тем самым, благодаря «еще более запоздалому ответу» Д.П. Исаева, инициированное нами обсуждение приносит первые настоящие плоды, создавая условия для конструктивного диалога.
ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА
Базанов М.А. Две «парадигмы» и предметное поле историографических исследований: запоздалый ответ С.Б. Криху и О.В. Метели // Историческая экспертиза. 2015. № 2 (3). С. 55-63.
Бобкова Е.Ю. К вопросу об освещении проблемы (деятельности) политического воспитания личного состава Красной (Советской) армии в историографии межвоенного периода в условиях перехода к «сталинской» исторической парадигме // Проблемы изучения военной истории: сборник статей по материалам Третьей Всероссийской 78 научной конференции с международным участием. 24-25 марта 2015года, г. Самара. Самара: Изд-во «Научно-технический центр», 2015. С. 51-56.
Волошина В.Ю., Корзун В.П. Эмигрантский период жизни А.А. Кизеветтера в оптике «профессорской культуры» // Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. Вып. 58. М.: ИВИ РАН, 2017. С. 39-70.
Гадамер Г.-Г. История понятий как философия // Гадамер Г.-Г. Актуальность прекрасного. М.: Искусство, 1991. С. 26-42.
Демьянков В.З. Термин парадигма в «родном» и «чужом» ареалах // Парадигмы научного знания в современной лингвистике: сб. научн. трудов / под ред. Е.С. Кубряковой, Л.Г. Лузиной. М.: РАН ИНИОН, 2008. С. 15-39.
Исаев Д.П. К вопросу о парадигмах в историографии (по поводу одной дискуссии) // Новое прошлое / The New Past. 2017. № 2. С. 92-104.
Крих С.Б., Метель О.В. Две парадигмы в современной отечественной историографии // Вопросы истории. 2014. № 1. С. 159-166.
Крих С.Б., Метель О.В. Снова о двух парадигмах: предварительный ответ М.А. Базанову // Историческая экспертиза. 2016. № 1 (6). С. 195-199. Кун Т. Дополнение 1969 г. // Кун Т. Структура научных революций. М.: Прогресс, 1977. С. 227-273.
Кун Т. После структуры научных революций. М.: АСТ, 2014. 443 с.
Репина Л.П. Историческая наука на рубеже XX-XXI вв.: социальные теории и историографическая практика. М.: Круг, 2011. 560 с.
Рунг Э.В. О новой парадигме исследования греко-персидских отношений в историографии // Ученые записки Казанского государственного университета. Серия: Гуманитарные науки. Т. 150. Кн. 1. 2007. С. 234-240.
Свешников А.В. Петербургская школа медиевистов начала XX века. Попытка антропологического анализа научного сообщества. Омск: Издательство Омского университета, 2010. 406 с.
Филимонов В.А. Н.И. Кареев и М.С. Корелин: коммуникация в рамках греко-римского дискурса // Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. Вып. 49. М.: ИВИ РАН, 2014. С. 138-162.
Филитов А.М. Смена парадигм в историографии: от «империалистической войны» к «войне империй» // Преподаватель. XXI век. 2015. № 4. С. 289-301. Чеканцева З.А. Историческое событие и время в контексте «ритмической парадигмы» // Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. Вып. 49. М.: ИВИ РАН, 2014. С. 14-27.
Юрганов А.Л. Русское национальное государство: Жизненный мир историков эпохи сталинизма. М.: РГГУ 2011. 765 с.
Kuhn T. The Structure of Scientific Revolutions. Chicago: University of Chicago Press, 1962. 264 p.
Masterman M. The nature of a knowledge // Criticism and the Growth of knowledge / ed. by I. Lacatos. Cambridge: Cambridge University Press, 1970. P. 59-60.
REFERENCES
Bazanov M.A. Dve "paradigmy" i predmetnoe pole istoriograficheskih issledovanij: zapozdalyj otvet S.B. Krikhu i O.V. Meteli [Two "paradigms" and the subject field of historiographical studies: a belated response to S.B. Krikh and O.V. Metel], in: Istoricheskaya ekspertiza. 2015. № 2 (3). P. 55-63 (in Russian).
Bobkova E.Iu. K voprosu ob osveshhenii problemy (dejatel'nosti) politicheskogo vospi-tanija lichnogo sostava Krasnoj (Sovetskoj) armii v istoriografii mezhvoennogo perioda v uslovijah perehoda k "stalinskoj" istoricheskoj paradigme [On the issue of coverage of the problem (of the activity) of political education of the personnel of the Red (Soviet) Army in the historiography of the interwar period under conditions of transition to the "Stalinist" historical paradigm], in: Problemy izuchenija voennoj istorii: sbornik statej po materialam Tret'ej Vserossijskoj 78 nauchnoj konferencii s mezhdunarodnym uchastiem. 24-25 marta 2015 goda, g. Samara [Problems of the study of military history: a collection of articles on the materials of the Third All-Russian Scientific Conference with international participation. March 24-25, 2015, Samara]. Samara: Isd-vo "Nauchno-tehnicheskiy centr", 2015. P. 51-56 (in Russian).
Voloshina V.Yu., Korzun V.P. Emigrantskij period zhizni A.A. Kizevettera v optike "professorskoj kul'tury" [A.A. Kiesevetter's life of emigrant in the light of "professorial culture"], in: Dialog so vremenem [Dialogue with time]. Vol. 58. Moscow: IVI RAN, 2017. P. 39-70 (in Russian).
Gadamer G.-G. Istorija ponjatij kak filosofija [History of concepts as philosophy], in: Gadamer G.-G. Aktual'nost'prekrasnogo [The Relevance of the Beautiful]. Moscow: Iskusstvo, 1991. P. 26-42 (in Russian).
Dem'jankov V.Z. Termin paradigma v "rodnom" i "chuzhom" arealah [The term "paradigm" in "native" and "alien" areas], in: Paradigmy nauchnogo znanija v sovremennoj lingvistike [Paradigms of scientific knowledge in modern linguistics]: sb. nauchn. trudov / pod red. E.S. Kubrjakovoj, L.G. Luzinoj. Moscow: RAN INION, 2008. P. 15-39 (in Russian). Isaev D.P. K voprosu o paradigmah v istoriografii (po povodu odnoj diskussii) [To the question on paradigms in historiography (for one discussion)], in: Novoe Proshloe / The New Past. 2017. № 2. P. 92-104 (in Russian).
Krikh S.B., Metel O.V. Dve paradigmy v sovremennoj otechestvennoj istoriografii [Two paradigms in modern Russian historiography], in: Voprosy istorii. 2014. № 1. P. 159-166 (in Russian).
Krikh S.B., Metel O.V. Snova o dvuh paradigmah: predvaritel'nyj otvet M.A. Bazanovu [Again of two paradigms: a preliminary response to M.A. Bazanov], in: Istoricheskaya ekspertiza. 2016. № 1 (6). P. 195-199 (in Russian).
Kun T. Dopolnenie 1969 g. [The supplement 1969], in: Kun T. Struktura nauchnyh revoljucij [The Structure of Scientific Revolutions]. Moscow: Progress, 1977. P. 227-273 (in Russian).
Kun T. Posle struktury nauchnyh revoljucij [After the structure of the scientific revolutions]. Moscow: AST, 2014. 443 p. (in Russian).
Repina L.P. Istoricheskaya nauka na rubezhe XX-XXI vv.: social'nye teorii i istoriografiches-kaya praktika [The historical science at the turn of XX-XXI centuries: social theories and historiographical practice]. Moscow: Krug, 2011. 520 p. (in Russian). Rung E.V. O novoj paradigme issledovanija greko-persidskih otnoshenij v istoriografii [On the New Paradigm in the Study of Greek-Persian Relations in Historiography], in: Uchjonye zapiski Kazanskogo gosudarstvennogo universiteta. Serija: Gumanitarnye nauki [Proceedings of Kazan State University: Humanities Series]. Vol. 150. Book 1. 2007. P. 234-240 (in Russian).
Sveshnikov A.V. Peterburgskaia shkola medievistov nachala XX veka. Popytka antropologicheskogo analiza nauchnogo soobshchestva [Peteresburg's School of Medievalists in early XX century. Trying to analyze scholar's society]. Omsk: Izdatel'stvo Omskogo universiteta, 2010. 406 p. (in Russian).
Filimonov V.A. N.I. Kareev i M.S. Korelin: kommunikaciya v ramkah greko-rimskogo diskursa [N.I. Kareev and M.S. Korelin: communication in the context of Greek-Roman discourse], in: Dialog so vremenem [Dialogue with time]. Vol. 49. Moscow: IVI RAN, 2014. P. 138-162 (in Russian).
Filitov A.M. Smena paradigm v istoriografii: ot "imperialisticheskoj vojny" k "vojne imperij" [Change of paradigms in the historiography: from the "imperialist war" to "war of empires"], in: Prepodavatel'. XXI vek. [The Teacher. XXI Century]. 2015. № 4. P. 289-301 (in Russian).
Chekantceva Z.A. Istoricheskoe sobytie i vremja v kontekste «ritmicheskoj paradigmy» [Historical event and time in the context of 'rhythmic paradigm'], in Dialog so vremenem [Dialogue with time]. Vol. 49. Moscow: IVI RAN, 2014. P. 14-27 (in Russian). Yurganov A.L. Russkoe nacional'noe gosudarstvo: Zhiznennyj mir istorikov epokhi stalinizma [The Russian national state: The Existential world of the Stalin period historians]. Moscow: RGGU, 2011. 765 p. (in Russian).
Kuhn T. The Structure of Scientific Revolutions. Chicago: University of Chicago Press, 1962. 264 p.
Masterman M. The nature of a knowledge // Criticism and the Growth of knowledge. Ed. by I. Lacatos. Cambridge: Cambridge University Press, 1970. P. 59-60.
