CC BY
51
ПАРАДИГМА «ПЕТЕРБУРГ - ПЕТРОГРАД - ЛЕНИНГРАД» М.М. ЗОЩЕНКО
П.В. Маркина
Ключевые слова: М.М. Зощенко, литература 1920-1930-х годов, петербургский миф.
Keywords: M.M. Zoshchenko, the literature of 1920-1930th years, the Petersburg myth.
М.М. Зощенко родился в 1894 году в Петербурге - столице, получившей свое имя в честь святого апостола Петра. 18 (31) августа 1914 года она была переименована в Петроград - город императора, превращенный после смерти Ленина, 26 января 1924 года в Ленинград. В самих новых именованиях намечается не только движение сверху вниз (от духовного, небесного к земному), но и от мирового, европейского к русскому и советскому.
Заявленная уже самой сменой названий городская мимикрия продолжает разрабатываемый русской литературой петербургский миф. Призрачное пространство удерживает парадигму отрицательных внутренних состояний: разочарования, одиночества, осознания ничтожности бытия, усталости, мучительности, болезненности, мнительности, бессилия, смятения, тоски и т.д. (см. подробнее наиболее употребительные элементы петербургского текста: [Топоров, 1995]). В автобиографии «О себе, об идеологии и еще кое о чем» М.М. Зощенко в таблице событий собственной жизни, перечисляя неудачи, отмечает: «самоубийством кончал - 2 раза» [Зощенко, 2008с, с. 103]. Автор и своим персонажам отдает собственные тревожность, уныние, апатию, мучение, надорванность сердца, страдание, страхи, депрессию. Факт повторенного самоубийства, оставаясь знаком пережитого, служит постоянным напоминанием близости беды.
Известными характеристиками города являются фантасмагорич-ность, изменчивость, театральность. Ситуация нестабильности осложняется эпохой перемен, в которой город теряет не только свое название. Установлено, что «[у]трата Петербургом столичного статуса была закономерным и почти неизбежным следствием Октябрьской революции. Радикальные социальные преобразования, как правило, в первую очередь находят свое выражение в переоформлении социальнополитического пространства» [Куляпин, Скубач, 2005, с. 8]. Кардинальная перекройка законов времени и пространства 1920-х годов вы-
нуждала людей быть в курсе событий, следовать последним изменениям, противоположным привычному течению жизни. Внезапно возникающие трансформации хронотопа актуализировали противостояние центра и периферии, тоталитаризм задействовал центростремительные силы. Массы людей, меняя свое привычное место жительства, стремясь попасть в водоворот жизни, заполняли столицу. Это всеобщее стремление, иронически оцененное М.М. Зощенко, протекало в сопряжении с процессом отталкивания. Две пространственные модели - москови-зация и провинциализация [Паперный, 1996] - в своем структурном отношении восходят к единому противоречивому процессу, где «Мо-сква-центризм» сочетается с «провинция-центризмом» [Куляпин, Ску-бач, 2005, с. 11].
В мнимой разделенности мира на столицу и провинцию М.М. Зощенко выбирает последнюю. Писатель в раннем творчестве пытается устранить функциональный дисбаланс Петербурга. Принимая во внимание то, что «[г]ород, как замкнутое пространство, может находиться в двояком отношении к окружающей его земле: он может быть не только изоморфен государству, но и олицетворять, быть им в некотором идеальном смысле <...>, но он может быть и его антитезой» [Лотман, 2002, с. 208], отметим, что советский мир, нейтрализуя противопоставленность бывшей столицы стране («Москва нужна для России; для Петербурга нужна Россия» [Гоголь, 1968, с. 99]), включает Ленинград в один общий ряд провинциальных городов.
В дневниках Е.С. Булгаковой (запись от 29 ноября 1936 года) отражена эта пугающая москвичей трансформация. Командированный в Ленинград М.А. Булгаков в два часа ночи позвонил по телефону и сказал, «[ч]то поездка неприятная, погода отвратительная, город в этот раз не нравится». И далее от 1 декабря: «Приехал. Ленинград произвел на него удручающее впечатление (и на Мелика тоже). Публика какая-то обветшалая, провинциальная» [Булгаковы, 2001, с. 257].
В рассказе «Случай в провинции» (1924) М.М. Зощенко исследует миф, созданный людьми искусства, что Петербург и провинцию разделяет громадная пропасть, последняя непонятна столичным людям, пугает: «Он говорил, что только вчера приехал из Питера, не осмотрелся еще в этом городе и не свыкся с такой аудиторией» [Зощенко, 2008с, с. 652]. Литераторы и пианистка Маруся Грекова, гонимые голодом («Это было в 20-м или 21-м году <...> Хлеб был тогда чрезвычайно дорог <...> За фунт хлеба в Питере запрашивали два полотенца, три простыни или трехрядную гармонь» [Зощенко, 2008с, с. 647]), везут искусство в южные советские города. Музыкально-литературная
программа из-за того, что публика принимает исполнителей за цирка-ча-трансформатора, пользуется большим успехом. Зрителей трогает буффонада, а не салонное искусство, что обнаруживает несостоятельность культуры прошлого в новом советском мире. Гордыня выступающих, оставляющих за собой единоличное право на успех, толкает их на мифотворчество: «- Товарищи! - говорил имажинист. - Мы впервые в Советской России на верном пути. Мы сознательно снижаемся до масс, мы внедряемся в самую гущу. Этой программой мы докажем, что чистое искусство не пропадает. За нами стоит народ» [Зощенко, 2008с, с. 648].
Революция обнаружила в России существование двух рас, и путь дворянства оказался гибельным. Для того чтобы жить в новом мире, необходимо было кардинально перестроиться. Собственную перифе-рийность столкнувшийся с первой славой автор подчеркивает уже после переноса столицы России из Петрограда в Москву (1918). Появляющиеся в текстах М.М. Зощенко анахронизмы названий города1 актуализируют внестоличность пространства Ленинграда. Главная особенность жизни 1920-х годов заключается в том, что «ценности периферии становятся выше ценностей центра. И сознание людей, и сами эти люди устремляются в горизонтальном направлении от центра» [Паперный, 1996, с. 20]. М.М. Зощенко не совершает подобного движения, и в дальнейшем тотальном людском приливе в столицу уклоняется от переезда в Москву.
Внимание к Москве обусловлено социальными процессами и петербургским текстом. Для многих советских писателей Москва становится желанным местом, где «только и можно жить» (М.А. Булгаков). Апофеозом централизации этого пространства является юбилейная (800-летие Москвы в 1947 году) речь Сталина, назвавшего Москву образцом всех столиц мира [Паперный, 1996, с. 109]. Обнаруживается тотальная гипертрофия Москвы: «осуществляя власть над периферией, столица вынуждена «транслировать» самое себя повсеместно» [Куля-пин, Скубач, 2005, с. 11].
В этом аспекте жизнь и творчество М.М. Зощенко обнаруживают новый виток противостояния главных городов России. Петербургский миф всегда строился в оппозиции к Москве: «Москва женского рода,
1 Например, во время подготовки текста «М.П. Синягина» для издания «Зощенко Мих. Избранные повести» (Л.: Гослитиздат, 1936) автор по всему тексту меняет «Ленинград» на «Петроград» [Сухих, 2008, с. 598]. Такое соответствие принципам исторической конкретности доказывает, что для М.М. Зощенко анахронические переименования несут особый смысл.
Петербург мужеского. В Москве все невесты, в Петербурге все женихи... Петербург - аккуратный человек, совершенный немец <...> Москва - русский дворянин <...> не любит середины» [Гоголь, 1968, с. 98]. В «Веселой жизни» М.М. Зощенко Петербург как место разгула более предпочтителен в выборе между двух городов: «Бросились тут люди в Петербург и в Москву... князь, поручик Мухин, в Петербурге, по кабакам ходит, кутит и в деньгах чересчур нуждается» [Зощенко, 2008с, с. 295]. В биографии автора таким местом становилась Москва (см. встречи с В.П. Катаевым и Ю.К. Олешей). Однако в споре столиц еще Н.В. Гоголем был обозначен третий «украинский» голос Киева.
М.М. Зощенко снимает прямую противопоставленность Москвы
- Петербурга, добавляя в автомифологию новый город. Он меняет место рождения, разрывая даже в прошлом связи со столичностью (на момент рождения Петербург - главный город Российском империи). Однако в различных автобиографиях утверждается наряду с действительным и мифологизированное пространство рождения: «Я родился в Полтаве» («Автобиография») [Зощенко, 2008с, с. 104], «Я не знаю даже, где я родился. Или в Полтаве, или в Петербурге. В одном документе сказано так, в другом - эдак. По-видимому, один из документов -«липа». Который из них «липа», угадать трудно, оба сделаны плохо» («О себе») [Зощенко, 2008с, с. 105], «Родился в Ленинграде (Петербурге).» («Автобиография») [Зощенко, 2008с, с. 126], [Лицо и маска Михаила Зощенко, 1994, с. 13] (то же в «Возвращенной молодости»), «Родился в г. Полтаве» («Автобиография») [Зощенко, 2008с, с. 127].
На момент сотворения автобиографического мифа о рождении Петербург уже перестал быть Петроградом, приняв имя вождя мирового пролетариата. Упоминания родового хронотопа датируются концом 1920-х-1930-ми годами. К этому времени (прошло более десяти лет с момента перенесения столицы) Ленинград стал провинциальным городом. Наряду с реально существующими топосами, снимая оппозиционность двух городов, фигурирует Ленинград, которого не существовало в момент появления М.М. Зощенко на свет. Таким образом, писатель утверждает реальность советского в противоположность мнимости полтаво-петербургского трансформера.
В этом аспекте важен новый московский компонент. В основе идентификации родного топоса М.М. Зощенко сохраняет оппозиционность главных городов: «Ленинграду против Москвы нипочем не устоять. Уж очень Москва крупно шагает. Это прямо европейский город» («Кому что, кому ничего») [Зощенко, 2008Й, с. 486]. Московский текст
строится на вытеснении Ленинграда из модели петербургского мифа. Иронически осмысляются претензии столицы на роль европейского города: «То, знаете, они проект утвердили - будут скоро подземную дорогу строить. То пятиэтажный дом закончили. Так сказать, фантазию Уэллса превратили в действительность. вскоре московские трамваи будут отапливаться» [Зощенко, 2008Й, с. 486].
Сопоставляя в «Приглашении в Ленинград» два города, М.М. Зощенко сетует на мнимость наличия в Ленинграде моря (оно вроде бы есть, но увидеть его нельзя): «сухопутные москвичи - и те заимели свое море. А тут оно где-то плещется под боком, а где - не видать» [Зощенко, 2008а, с. 378]. Москва отбирает у Ленинграда также и славу морского города.
Столица пытается существовать вне законов природы, изменяя привычные климатические условия: «Москва до чего быстро шагает. Прямо у нас, у ленинградских жителей, голова кружится <...> финиковые пальмы будут в Москве посажены. На бульварах <...> Мы, ленинградцы, прямо загрустили от такого сообщения. Все Москве и Москве. И пальмы Москве, и попугаи Москве <. > А только вот что. Из такой большой партии благородных деревьев прилично бы и нам хотя бы 200 пальм уделить. У нас, в Ленинграде, и климат мягче. У нас скорее пальмы привьются. И, может, даже начнут плоды давать - государству на пользу <. > А то в Москве чертовские морозы зимой бывают. Завянут же пальмы» («Что делается!») [Зощенко, 2008Й, с. 523-524]. Неожиданно в новом мире суровость многолетнего режима погоды Петербурга, одну из основных географических характеристик города на Неве наследует не Ленинград, а Москва. Это не размежевывает полностью город, названный именем вождя, с петербургским мифом, так как мягкость климата ленинградского по сравнению с московским продолжает теорию о райской избранности обозначенного места (условно «Ленинград-парадиз»).
Амбивалентность значений главного города связана теперь с Москвой. Добавляя к положительному столичному полю и негативный компонент, М.М. Зощенко продолжает развивать московский миф, ориентированный на петербургскую основу. Даже Ленинграду невозможно конкурировать с Москвой по тяжести климатических условий.
Столичность как определяющее мировоззрение понятие, меряющее по себе остальные жизненные события, маркирует не только центр, где все расположено, например, Коммунистическая академия и Высший Совет Народного Хозяйства (Ю.К. Олеша). «Столичность -это мода, вкус, приличие, тонкость, примеры, образы, авторитетность,
- то есть концентрация всего того, что приписывает всей стране образ жизни и мыслей» [Олеша, 2006, с. 44].
Поэтому проблемы человеческой коммуникации должны стать первостепенными для Москвы, отвечающей за всю страну: «Вот тут, граждане, и разберись. Одно небольшое слово, а как понимают его в разных уездах! <...> А мы Ленинградского уезда, совсем от этого с толку сбились <... > А москвичи, например, не сбились <... > Вот оно как! <... > А чего думают про это слово в Дорогобуже - неизвестно. Скорей всего - ничего. Не дошло, небось, до них это слово. Ну, и к лучшему» («Насчет этики») [Зощенко, 2008Й, с. 90].
В советском мире наблюдается функциональный дисбаланс: в пути по вектору от столицы к провинции семантика слов и нововведения движутся с инерционной скоростью, стремящейся к нулю. В результате ленинградский уезд становится если не блокиратором, то местом, до которого только и хватает московского посыла. В советском мире происходит ампутация компенсирующей составляющей: «[и]з двух обычных функций столицы - служить топосом власти и топосом культуры -за советской Москвой закрепляется только первая» [Куляпин, Скубач, 2005, с. 11].
Пространство столицы для М.М. Зощенко временное - это топос застолий и друзей (В.П. Катаева, Ю.К. Олеши): «В Москве успокоился сразу. Там у него много друзей - по крайней мере он верит, что они ему друзья - Ильинский, Валентин Катаев. Его встречали, провожали, устраивали в его честь вечера, катали на автомобиле» (В. Зощенко) [Михаил Зощенко. Материалы..., 1997, с. 73]; «Во время поездок в Москву Зощенко встречался с Валентином Катаевым и Юрием Олешей. Но если с первым находился в профессионально-приятельских отношениях, то с Олешей у Зощенко сложилась многолетняя сердечная дружба <...> Дружба с Юрием Олешей - пристрастие Зощенко» [Зощенко, 1994, с. 22]. А.Е. Крученных, заканчивая письмо из Москвы в Ленинград к М.М. Зощенко, подписывает: «Горячий привет от В. Катаева. Ю. Олеши.» [Михаил Зощенко. Материалы., 2002, с. 197]. Е.И. Журбина в своем письме к М.М. Зощенко, где мужская дружба становится предметом женской ревности, указывает: «Вы <... > сказали мне между прочим, что приехали «Ваши друзья» -Олеша и Катаев» [Михаил Зощенко. Материалы., 2002, с. 153].
Когда М.М. Зощенко приезжает в Москву, то не стремится сразу оповестить всех о своем приезде и первое время скрывается от приятелей. В.П. Катаев пишет об этом так: «У него были весьма скромные привычки. Приезжая изредка в Москву, он останавливался не в лучших
гостиницах, а где-нибудь недалеко от вокзала и некоторое время не давал о себе знать, а сидел в номере и своим четким елизаветинским почерком без помарок писал один за другим несколько крошечных рассказиков, которые потом отвозил на трамвае в редакцию «Крокодила», после чего о его прибытии в Москву узнавали друзья» [Катаев, 1984, с. 201]. Само поведение в пространстве Москвы ритуализовано: друзья узнают о том, что ленинградский писатель в городе через публикацию его фельетонов.
Нахождение в этом месте делает из писателя мученика. В очередной приезд в столицу 27 августа 1938 года М.М. Зощенко писал Ольге Шепелевой: «Обедаю я в ресторане. Так что ежедневно вижу моего милого Олешу. И мы с ним часами сидим. С ним, кажется, нехорошо. Его жена мне вчера сказала, что «никакой пьесы у него не будет». Это почти катастрофа. И я не знаю, как ему помочь. Я его очень люблю и страдаю за него» [Зощенко, 1994, с. 14]. Пространство Москвы, провоцирующее писателей на соответствующее показное поведение (Ю.К. Олеша - князь «Националя»), быстро утомляло М. М. Зощенко: «Олеша меня несколько замучил с рестораном. А все остальное идет довольно обыкновенно» (от 29 октября 1938 года) [Зощенко, 1994, с. 18].
Зеркальная петербургской театрализация жизни неприемлема для живущего одиноко М.М. Зощенко. И если в родном городе он пытался, избегая зрителя и сценичности поведения, уйти в повседневности к простоте, то в столице чуждаться навязываемой роли пользующегося известностью литератора было невозможно. В этом аспекте могут быть объяснимы многочисленные отказы М.М. Зощенко от собственного остоличивания.
Переезд в Москву понимается писателем как поиск славы (тем более ненужный после 1946 года). М.М. Зощенко в письме к Л.Б. Островской от 21 сентября 1949 года пытается, оправдываясь, отказаться от помощи, так как она связана с топографическими переменами: «Лилечка! <...> Приехал домой и заболел. Провалялся несколько дней с гриппом. И теперь, поправившись, едва брожу. Подозреваю, что наступила старость <...> Решимости перебраться в Москву у меня пока нет. Как вы и полагали - привычный уклад жизни засосет меня, и я снова останусь на берегах Невы. Может быть, после болезни у меня вялые мысли и мало энергии. Но сейчас мне кажется, что переезд слишком сложен. И что мне искать в Москве, если у меня по-настоящему и нет стремления снова засиять на литературном небе! <... > Не браните меня за мою склонность к провинциальной жизни. Я
ведь случайно прославился и не хотел бы снова этого. А жизнь в Москве - это все-таки поиск утраченного» [Михаил Зощенко в воспоминаниях современников, 1981, с. 246].
Пространство столицы для М.М. Зощенко неприятно притягательно. Передвижение в Москву поездом для его персонажей связано с обманом, авантюрой, заканчивается физическими травмами героев: падением с третьей полки, синяками на шее меняющей течение вокзального времени Али из «Перед восходом солнца», мужу которой было сообщено о мнимой подруге, опаздывающей в Москву. Здесь кроется амбивалентное отношение автора к гипотетическому собственному остоличиванию. Во всеобщей устремленности для М.М. Зощенко обозначился выход: негласное разрешение провинциальному сознанию выскальзывать из диктуемых столицей нововведений. Со временем, ощущая, что «вся страна должна стать Москвой» [Куляпин, Скубач, 2005, с. 13-14], М.М. Зощенко утверждает и ищет специфику Ленинграда, находящегося в оппозиции к другим городам.
Северное положение города обусловлено закономерным развитием национального менталитета: «Странный народ русский: была столица в Киеве - здесь слишком тепло, мало холоду; переехала русская столица в Москву - нет, и тут мало холода: подавай бог Петербург!» [Гоголь, 1968, с. 97]. В советском пространстве происходит обратное движение из Петербурга в Москву. Ленинград М.М. Зощенко, в отличие от Петербурга, перестает быть крайней северной точкой. В биографическом жизненном пространстве писателя север сопрягается с Архангельском, таящим угрозу.
Увлечение севером и Петербургом отличает молодость и приносит разочарование М.М. Зощенко, который из Архангельска в декабре 1917 года писал: «хорошо, что попал на Север. Ни тебя не трогают, ни ты никого не кусаешь. Вовсе провинциальная добродетель!» (Зощенко М.М. Е.О. Суриной) [Лицо и маска Михаила Зощенко, 1994, с. 22]. Впрочем, первое впечатление оказывается мнимым. «Здесь, на Севере, одинокая могила моей юности» (7 января 1918 года Зощенко М.М. В.В. Кербиц-Кербицкой) [Лицо и маска Михаила Зощенко, 1994, с. 24]. Депрессивные настроения, ощущение безысходности и неподвижности бытия сопряжены с пространством чужого города: «До сих пор нет у меня службы, и с Архангельском я ничем не связан, кроме белья, которое я отдал прачке <...> не деньги задерживают меня здесь. Я боюсь <...> Я стал какой-то Обломов. Нет ни энергии, ни воли <...> И не я, а судьба тянет меня куда-то. И кажется мне, что пройдет еще месяц - и если я не уеду, не убегу, то останусь здесь навсегда.
О, это трагическое болото, этот Архангельск! <...> Я не узнаю себя за эти полгода. Я так изменился <...> Стал даже религиозен» (Зощенко М.М. Е.О. Суриной от 27 марта 1918 года) [Лицо и маска Михаила Зощенко, 1994, с. 24-25]. Юный М.М. Зощенко еще верит, что дорога может избавить его от тоски, как в это верил Н.В. Гоголь. К теории излечения дорогой писатель вернется в дальнейшем своем творчестве, а пока он уклоняется от эмиграции.
В конце марта М.М. Зощенко отвечает отказом на предложение полковника французского экспедиционного корпуса покинуть Россию. В «Возвращенной молодости» появляется француженка - гарант благонадежности писателя: «В сентября 1917 года я выехал в командировку в Архангельск <...> За несколько недель до прихода англичан я снова уехал в Ленинград. Был момент, когда из Архангельска хотел уехать за границу. Мне было предложено место на ледоколе. Одна влюбленная француженка достала мне во французском посольстве паспорт иностранного подданного <...> Однако в последний момент я передумал. И незадолго до занятия Архангельска успел выехать в Ленинград» [Лицо и маска Михаила Зощенко, 1994, с. 14]. Мистическим поощрением героического юношеского патриотизма становится разрешение вернуться в Петроград, полученное М.М. Зощенко 31 марта 1918 года.
Город на Неве задумывался как оппозиционный России европейский топос, но совпадение различных причин спровоцировали рождение особого (в том числе и внеевропейского) топоса. Уже у Н.В. Гоголя Петербург смотрит на Европу, но не видит ее [Гоголь, 1968, с. 98]. Однако в нетождественности пространств утверждается их неразрывная связь. Взаимное пристальное внимание пронизывает и прозу М.М. Зощенко, в которой на персонажей «вся Европа смотрит» [Зощенко, 2008с, с. 385, 443]. У человека, вынужденного ожидать, «[ч]его скажут иностранцы» [Зощенко, 2008е, с. 521], устанавливаются особые жульнические отношения с городом (см. «Мысли о красоте и благоустройстве города» в «Счастливых идеях» М. Зощенко и Н. Радлова: [Зощенко, 2008е, с. 520]).
Снимается бинарность (европейское/неевропейское) мира уже в автобиографии. Сотворение мифа о себе начинается с изменения места рождения. До сих пор некоторые справочные издания выдвигают две версии родового хронотопа писателя: Петербург 1894 и Полтава 1895. Второй вариант мнимого рождения целенаправленно внедрялся М.М. Зощенко в различные автобиографические справки: «Отец мой художник, мать - актриса. Это я к тому говорю, что в Полтаве есть еще
Зощенки» («О себе, об идеологии и еще кое о чем») [Зощенко, 2008с, с. 101].
В воспоминаниях людей, хорошо его знавших, М.М. Зощенко предстает блестящим мистификатором, порождающим бесконечные споры об истинности собственного лица, окружающим казалось, словно они сами находят истолкование стержневых составляющих образа писателя. К. Чуковский видит объяснение образа аристократа-дворянина именно в специфике места рождения писателя: «Это был один из самых красивых людей, каких я когда-либо видел. Ему едва исполнилось двадцать четыре года. Смуглый, чернобровый, невысокого роста, с аристократическими пальцами маленьких рук... Когда я узнал, что он родом полтавец, я понял, откуда у него эти круглые, украинские брови, это томное выражение лица, эта спокойная насмешливость, затаенная в темно-карих глазах. И произношение у него было по-южному мягкое, хотя, как я потом узнал, все его детство прошло в Петербурге» [Михаил Зощенко в воспоминаниях современников, 1981, с. 18]. В моменты душевного нездоровья происхождение может исчезать и снова возвращаться в минуты твердости духа. К. И. Чуковский 5 августа 1927 года оставит в дневнике следующую запись: «Поздоровел, стал красавец, обнаружились черные брови (хохлацкие) - и на всем лице спокойствие, словно он узнал какую-нб. великую истину» [Чуковский, 1991, с. 405]. «Полтавец» становится если не маской, то определенной манерой поведения. Так изменение в автобиографиях пространства рождения частично связано с эдипальным комплексом: «Отец - из потомственных дворян, украинец. Мать - русская» («Автобиография») [Зощенко, 2008с, с. 127].
Полтава в автобиографии писателя появляется не случайно. Сам сдвиг из Петербурга в уездный город поднимет вопрос двойничества двух городов. Связанные именем Петра I основание Санкт-Петербурга в 1703 году и Полтавское сражение 1709 году становятся знаками эпохи перемен. Однако первое событие имеет европейскую векторную устремленность, второе же являет собой торжество победы русского духа над главной военной мощью Старого Света.
Подобная дистанцированная европейская соотнесенность отличала позицию М.М. Зощенко, тесно связавшего свою жизнь с Ленинградом. Мимикрия города накладывает свой отпечаток на мировоззрение писателя. Рожденный в Петербурге, он всю жизнь доказывал собственную принадлежность к новому миру. Например, в августе 1946 года после доклада, жестко критикующего М.М. Зощенко, друзья предлагают опальному писателю смириться с давлением власть имущих и,
отказавшись от собственного достоинства и индивидуальности, заявить, что он - советский человек и советский писатель: «А кто же я такой? - искренне удивился Зощенко. - Как это вдруг на старости лет, на пятьдесят втором году жизни, заявлять, что я советский? Никаким другим я не был за все годы!» [Слонимский, 1966, с. 168].
Таким образом, специфика главного для М.М. Зощенко пространства устанавливается в отношении со/противопоставления с другими городами страны. В отношении двойнических пар («Ленинград - Петроград», «Ленинград - Петербург/Питер», «Ленинград - Москва», «Ленинград - Полтава», «Ленинград - Архангельск» и т.д.) наблюдается установка на отрицание/отождествление. Ленинград в пространстве страны определяется М. М. Зощенко как не Москва, не Полтава, не Петербург и т. д. В то же время это новый советский провинциальный город, отрицающий связь с петербургским мифом и неизбывностью своего пространства, доказывающий сопряженность с ним.
Литература
Булгаковы М. и Е. Роман нужно окончить. Дневник Е. Булгаковой и письма М.А. Булгакова // Булгаковы М. и Е. Дневник мастера и Маргариты. М., 2001.
Гоголь Н.В. Петербургские записки 1836 года // Гоголь Н.В. Собрание сочинений в 4-х тт. Т. 4. М., 1968.
Зощенко М.М. Жизнь выше всего : Письма Михаила Зощенко к Ольге Шепелевой 1938-39 годов // Звезда. 1994. № 8.
Зощенко М.М. Личная жизнь : Рассказы и фельетоны (1932-1946) // Зощенко М.М. Собрание сочинений. М., 2008а.
Зощенко М.М. Нервные люди : Рассказы и фельетоны (19251930) // Зощенко М.М. Собрание сочинений. М., 20086.
Зощенко М.М. Разнотык : Рассказы и фельетоны (1914-1924) // Зощенко М.М. Собрание сочинений. М., 2008с.
Зощенко М.М. Сентиментальные повести // Зощенко М.М. Собрание сочинений. М., 2008е.
Катаев В.П. Алмазный мой венец // Катаев В.П.Собрание сочинений: в 10-и тт. Т. 7. М., 1984.
Куляпин А.И., Скубач О.А. Москва моя - страна моя: столица и провинция в советской модели мира // Куляпин А.И., Скубач О.А. Мифы железного века : семиотика советской культуры 1920-1940-х годов. Барнаул, 2005.
Лицо и маска Михаила Зощенко. М., 1994.
Лотман Ю.М. Символика Петербурга и проблемы семиотики города // Лот-ман Ю.М. История и типология русской культуры. СПб., 2002.
Михаил Зощенко в воспоминаниях современников. М., 1981.
Михаил Зощенко. Материалы к творческой биографии. Кн. 1. СПб., 1997.
Михаил Зощенко. Материалы к творческой биографии. Кн. 3. СПб., 2002.
Олеша Ю.К. Книга прощания. М., 2006.
Паперный В. Культура «два». М., 1996.
Слонимский М.Л. Книга воспоминаний. Л., 1966.
Сухих И.Н. Примечания // Зощенко М.М. Сентиментальные повести / Собрание сочинений. М., 2008.
Топоров В.Н. Петербург и «Петербургский текст русской литературы» (Введение в тему) // Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического : Избранное. М., 1995.
Чуковский К.И. Дневник (1901-1929). М., 1991.
