CC BY
40
УДК 811.161.1
С. Н. Глазкова
Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2012. Вып. 2
ПАРАДИГМА «ЛЕНИВОГО ДИРЕКТИВА»
КАК ОТРАЖЕНИЕ РУССКОЙ ЭТНОСПЕЦИФИКИ
Лингвокультурная этноспецифика коммуникации, способы выражения волеизъявления — вопросы, важность которых трудно переоценить. Предметом исследования в данной статье является этноспецифическая предикативно-инфинитивная синтаксическая конструкция надо+инфинитив в функции директива.
Она имеет значение динамического состояния и передает особую семантику пассивной, неакциональной директивности, обогащенную дополнительными, подчас ин-тегративными, смыслами необходимости, желательности, возможности, долженствования. Мы предлагаем для такого высказывания название «ленивый директив». Приведем несколько типичных примеров.
Надо обязательно побывать в Москве! Надо будет отдать тебе долг. Надо было
его все-таки пригласить. Надо не забыть пакет! Надо вызвать врача. Надо идти.
Надо бы поспать. Надо все менять. Надо срочно принести справку. Надо обязательно
ставить дату.
Русский коммуникант осознает называемое действие как пассивное, незавершенное, не нацеленное на результат, вынужденное, происходящее стихийно, независимо от вмешательства и активности субъекта.
Достаточно часто в речи русских коммуникантов можно услышать безынфинитивные варианты исследуемых конструкций. Приведем пример.
— Сходи к зубному. — Надо бы.
Такие примеры с пропуском инфинитива мы рассматриваем как контекстуально неполное предложение.
Судить об этноспецифичности конструкции, по всей вероятности, можно только в том случае, если конструкция парадигмальна, является частью системы. В силу ограниченности объема статьи пренебрежем детальным изложением понимания парадигмы, скажем лишь, что она предполагает системность форм. Представим составляющие парадигмы исследуемой синтаксемы. Парадигма данной модели многоаспектна: она отражает философские, культурные, ментальные, грамматические, функциональные и другие грани.
Философская и культурологическая парадигмальность синтаксемы подтверждается вписанностью ее в русскую языковую картину мира. Концептуальные идеи, моделирующие процессы мышления, материализуются в контекстах. Одним из типов таких контекстов, как представляется, является исследуемая модель. С. Х. Битокова, опираясь на фундаментальные труды в этой области таких лингвистов, как Ю. Н. Караулов, Г. В. Колшанский и др., справедливо обобщает: «Результаты категоризирующей и концептуализирующей деятельности сознания человека складываются в картину мира — некоторое связное представление о бытии, присущее членам какого-либо этноса. <...> Основная часть этих знаний овнешняется значениями конкретных языко-
© С. Н. Глазкова, 2012
вых единиц, то есть происходит... формирование языковой картины мира. Она представляет собой определенный способ восприятия и организации (концептуализации) мира человеком, зафиксированный в языке и являющийся сочетанием универсального и специфического» [1]. В исследуемой конструкции, как представляется, отразились следующие ключевые идеи русской языковой картины мира, неоднократно называемые известными лингвистами:
• непрогнозируемость результата, в том числе собственных действий; фатальность, в соответствии с которой «с человеком нечто происходит как бы само собой, и не стоит прилагать усилия, чтобы нечто сделать, потому что в конечном счете от нас ничего не зависит»; непредсказуемость мира, которая «оборачивается непредсказуемостью результата — в том числе собственных действий» [2];
• незавершенность, за которой стоит «представление, что главное — собраться, то есть чтобы что-то реализовать, необходимо прежде всего мобилизовать свои внутренние ресурсы, а это зачастую бывает трудно и непросто сделать» [2];
• смирение, покорность, через призму которой воспринимается «недостаточная выделенность индивида как автономного агента, как лица, стремящегося к своей цели и пытающегося ее достичь, как контролера событий»; «непостижимость и неконтролируемость жизни», что объясняет «пассивность и ощущение того, что человеку неподвластна его собственная жизнь, что его способность контролировать жизненные позиции ограничена»; неопределенность [3, с. 34-38.];
• пассивность, неволюнтативность чувства, отсутствие контроля над чувствами [4];
• коллективизм, соборность, которая зачастую имеет своей «обратной стороной. потенциальный инфантилизм» членов языкового сообщества и, как следствие, «возможность снять с себя ответственность за собственные действия» [5, с. 106].
Анализ лингвистического материала показывает, что названные идеи буквально пронизывают рассматриваемую конструкцию. Исследуемая синтаксема, по всей вероятности, высвечивает сторону русской коммуникации, связанную с процессуально-стью, неопределенностью, индифферентностью. Грамматический и прагматический способы выражения этих идей, на наш взгляд, есть «свойство русского языкового типа мышления, русской ментальности, отличающее его, например, от европейского языкового типа мышления» [4].
Таким образом, концептуальное основание этноспецифичности синтаксемы обеспечивается ее ментальной парадигмой. В синтаксеме обобщена культурно значимая информация, проявляющаяся при ее употреблении. Модель видится нам экспликато-ром русского культурного кода. В исследуемой модели закреплено соотношение языкового знака и концептуальных структур мышления.
Не все исследователи единодушны при анализе языковой картины мира. Так, например, А. В. Павлова критикует лингвокультурный подход в языкознании, считает умозрительными рассуждения о ключевых идеях русской языковой картины мира, а выводы, сделанные, скажем, преимущественно на материале лексики, неправомерными. Исследовательница приводит аргументы против аксиоматичности утверждения, что язык отражает этноспецифику, оспаривает понятие лакунарности и указывает на отсутствие научных критериев для выделения такого понятия, как лакуна. Однако исследовательница пишет: «Определенная ключевая идея имеет тем больше
оснований на лингво- или этноспецифичный статус, чем больше арсенал средств ее выражения в данном языке по сравнению с другими языками, чем разнообразнее их природа (особенно показательны в этом отношении грамматикализованные значения) и чем больше число языков, в которых она не может быть выражена столь же простыми средствами» [5]. Наша синтаксема может претендовать на статус этноспецифично-сти, так как отвечает этим требованиям. Назовем некоторые положения, позволяющие сделать этот вывод:
1) исконность модели считаем доказанным фактом;
2) частотность употребления модели очевидна;
3) выражение директивности с помощью безличных моделей в современном русском языке типично;
4) языковая уникальность выражения директива указанным грамматическим способом не вызывает сомнений;
5) обилие и разнообразие безличных моделей считается по праву особенностью русского языка.
Представим аргументы в пользу этих положений.
Об исконности модели свидетельствует этимологическая ссылка из словаря М. Фасмера: Надо диал. надоть — то же, с част. -ть из ти, впервые др.-русск. надо «должно», Полоцк. грам. 1264 г. (см. Срезн. II, 277) [6, с. 19].
Как видим, М. Фасмер ссылается на Полоцкие грамоты 1264 г. Однако уже в памятнике древнерусской литературы (1053-1125 гг.) Х1-Х11 веков «Поучении Владимира Мономаха» мы находим первое из сохранившихся употребление исследуемой конструкции. Приведем цитату.
На посадники не зря, ни на биричи, сам творилъ, что было надобе, весь нарядъ, и
в дому своемь то я творилъ есмь (На посадников не полагаясь, ни на биричей, сам делал,
что было надо; весь распорядок и в доме у себя также сам устанавливал) (перевод
Д. С. Лихачева).
На частотность модели указывают данные соответствующих словарей. Словарь под редакцией Л. Н. Засориной фиксирует индекс употребительности слова надо — 1462 на 1 млн слов, что является очень высоким показателем: слово по частотности занимает 77 место [7, с. 342]. Таков анализ данных на 1977 г. Другие словари также указывают высокий индекс употребительности данной синтаксемы. Так, в словаре О. Н. Ляшевской и С. А. Шарова лемма надо стоит на 87-ом месте (на 20 000 слов) [9]. Такая частотность подтверждается и нашим лингвистическим материалом. Высокая частотность конструкции в естественной русской речи вскрывает новые возможности в понимании особенностей русской языковой картины мира, особенностей коммуникативного этностиля русских, в частности специфики выражения побуждения. Различие в данных словарей объяснимо возможной погрешностью при установлении индекса частотности лексемы в связи с зависимостью от взятых для анализа текстов. Мы склонны ориентироваться на данные словаря О. Н. Ляшевской и С. А. Шарова, созданного на материале Национального корпуса русского языка.
Способ выражения директивности с помощью безличных моделей в русском языке не вызывает сомнений. Кроме типичных императивных, перформативных, модальных способов выражения директивов, характерных для всех романо-германских языков (А), в русском используют безличные конструкции (Б).
А) Помолчи! Я требую замолчать. Ты должен молчать. / Keep silent! I demand to
become silent. / You should be silent. Du sollst schweigen.
Б) Молчать! Тебе надо помолчать. Тебе стоит помолчать. Тебе следует молчать.
Должно молчать.
Языковая уникальность выражения директива с помощью модально-волюнта-тивных слов не только глагольного, но и именного статуса известна. Выражения ди-рективности с помощью расчлененной модально-глагольной конструкции типичны для многих романо-германских языков. Такие конструкции обычно двухкомпонентны: состоят из вспомогательного модального глагола и инфинитива основного, информативно значимого, глагола. Приведем несколько примеров в сравнительном с английским языком ключе.
1) Ты должен сделать это. / You should make it.
2) Тебе необходимо сделать это. / It is necessary for you to make it.
3) Ты обязан сделать что-то. / You are obliged to make something.
4) Тебе предстоит это сделать. / You should make it.
5) Тебе надо сделать что-нибудь. / You should make something.
6) Тебе должно уйти. / You should make something.
7) Тебе следует уйти. / To you should leave.
8) Тебе придется уйти. / You should leave.
Все английские соответствия выстроены со вспомогательным глаголом, тогда как русские преимущественно имеют неглагольное выражение модальности (1, 2, 3, 5, 6). Эти примеры типичны для русской коммуникации: Ты должен уйти. Ты обязан уйти. Тебе нужно уйти. Тебе необходимо уйти. Тебе надо уйти. В таких случаях должно уйти. Существенно отличает русские синтаксемы от аналогичных английских узуаль-ность неглагольных модальных компонентов такой конструкции. Анализ речевого материала показывает, что самой частотной в свободном речевом праксисе русских коммуникантов является синтаксема надо+инфинитив.
Обилие и разнообразие безличных моделей может быть представлено минимальными структурными схемами, описанными в рамках формального синтаксиса [9, с. 642-643].
Cops3nN2...pr/Adv — Мне было невмоготу. Мне было по пути.
Cops3nAdjf/sn — Ему было грустно. Ему весело.
InfCopfAdjf/1/5 — Надо было писать.
InfVs3n — Следует умываться.
Inf — Всем писать!
N1Copf (отрицательная реализация) — Не было денег (Деньги были).
Выше мы обозначили преломление ментальной парадигмы в исследуемой синтак-семе. Рассмотрим далее компоненты языковой парадигмы, сделаем беглый набросок составляющих грамматической и прагматической парадигмы.
Прагматическая парадигмальность проявляется через систему омонимов, синонимов, антонимов, полисемных образований, многообразие безличных инфинитивно-предикативных моделей в функции директива, структурное многообразие падежного выражения адресата-субъекта и др. Прокомментируем данное положение.
Для исследуемой синтаксемы характерна омонимия. Так, например, прагматическим омонимом является фраза Надо срочно сходить в магазин. Это типичный дирек-
тив в ситуации, когда мать посылает ребенка в магазин (Сходи в магазин); директив, который можно назвать риторическим, отвлеченным самодирективом, когда мать никуда не собирается в ближайшее время, однако есть такая необходимость (Нужны продукты) — это особого рода директив («ленивый» в нашей терминологии). Таким образом, прагматические омонимы отличаются в плане облигаторности. Предлагаем назвать их «активный» и «пассивный» директив. Внеситуативная фраза Надо лечь не может быть интерпретирована адекватно: приказ, просьба, уговаривание это (собственно директив) или констатация состояния, процесса («ленивый директив»).
Синонимический ряд исследуемой синтаксемы достаточно обширен. Семантическая парадигмальность конструкции отражается в явлениях структурной синонимии. Структурные синонимы модели представлены следующими схемами: МСорА<^; У1п£ СорА<!Дп£ Таким образом, синонимичны три ряда синтаксем: сочетание инфинитива
1) с предикативными прилагательными (Х должен, обязан, вынужден + инфинитив),
2) с категорией состояния (нужно, необходимо, должно, надо, можно + инфинитив),
3) с безличными глаголами и безличными формами личных глаголов (следует, придется, предстоит + инфинитив). Приведем пример такого синонимического ряда.
Надо бы шторы подшить. Тебе надо подшить шторы. Ты должна подшить шторы. Тебе следует подшить шторы.
Приинфинитивный безличный компонент организует директивные синонимичные модели. Лингвистический эксперимент показал, что русские коммуниканты предпочитают модель предикативно-инфинитивную модели глагольной, модель безличную модели личной. Из предложенных 20 вариантов ста анкетируемыми в среднем выбраны модели типа 2) в 16 случаях, типа 1) в 1-м случае, типа 3) в трех случаях. Наблюдение за диалогами подтверждают это положение: в импровизированных диалогах на тему (уговорите купить что-то, договоритесь о встрече, выпросите прощения, объясните свое состояние и т. п.) русский коммуникант устойчиво выбирает либо прямой императив, либо безличную предикативно-инфинитивную модель.
Коммуникативный выбор модели из синонимического ряда соотносится, как представляется, в первую очередь с узуальностью, клишированностью модели, кроме того, зависит от коммуникативных пристрастий языковой личности, коммуникативной уместности, формируемой речевой ситуацией.
Модели, антонимичные исследуемой, строятся по схеме отрицания ряда моделей, названных выше, например, 1) с предикативным прилагательным (Х не должен, не обязан + инфинитив), 2) с категорией состояния (не нужно, должно, надо, нельзя + инфинитив), 3) с безличными глаголами (не следует + инфинитив). Антонимические ряды беднее, из них исключаются некоторые модели в силу стилистических причин — к примеру, лексической несочетаемости — типа не предстоит Х. Приведем пример антонимов. Надо много читать — Не надо читать лежа. Ты обязан читать много — Ты не обязан читать много. Следует читать сидя — Не следует читать лежа.
Базовым и самым употребительным вариантом остается модель не надо + инфинитив. Для таких моделей характерна иллокутивная сила директива-запрета, их импликатура в обобщенном виде может быть представлена формулой не делай действие Х. Синонимический ряд модели-антонима имеет ядро в виде отрицательной конструкции не надо+инфинитив, остальные компоненты ряда — синонимы с вариативной модальной частью, выраженной отрицательными словоформами нет необхо-
димости, нет надобности, за ненадобностью, не для чего, ни к чему, не к чему, незачем, нельзя и др. + инфинитив.
Полисемия модели отражает иерархичность ее значений: несмотря на наличие примеров оформления прямого побуждения с помощью исследуемой конструкции, говорить об их частотности не приходится. Это скорее единичные случаи. Узуальное употребление данной конструкции связано с особого рода неакциональностью, неориентированностью ее на перлокутивный эффект и характеризуется разной степенью активности каузируемого действия, его возможности, желательности, необходимости, облигаторности. Чаще всего это пассивная констатация необходимости названного действия, что и позволяет определить синтаксему как этноспецифичный директив особого рода — «ленивый». «Ленивый директив» является инфинитивно-предикативной полисемантической моделью с основным значением динамического состояния. Многообразие модальных значений и их полифония виртуозно используются и интерпретируются представителями русской коммуникативной культуры в силу ее высокой кон-текстности. Однако прагматическая вариативность синтаксемы представляет серьезную трудность в ее понимании и употреблении для иностранца. Лакунарный характер конструкции проявляется, в частности, в том, что истинную ее интенцию трудно передать при переводе адекватно. В данной конструкции нашли отражение концептуальные идеи русской языковой картины мира, названные в начале статьи.
грамматические аспекты парадигмальности связаны с отражением в исследуемой конструкции двух взаимосвязанных русских языковых феноменов: неглагольности и безличности модальных компонентов. Ученые неоднократно замечали в русском языке 1) обилие безличных конструкций; 2) особые способы выражения субъектности с помощью форм дательного, родительного и других падежей имен; 3) высокую употребительность неглагольных безличных конструкций.
1) Об обилии безличных конструкций пишет, например, В. И. Казарина, ссылаясь в том числе и на В. Г. Гака: «безличные конструкции в русском языке используются в 3-4 раза чаще, чем во французском» [цит. по: 10].
2) Полемика о выражении субъектности и о способах ее выражения в безличных предложениях лежит в области размежевания формального и функционально-семантического подходов. Ведущие точки зрения можно сгруппировать так: а) в безличных предложениях подлежащее выражено формой не именительного падежа, б) подлежащего нет, в) подлежащее может быть пропущено, так как это неполное предложение [11, с. 311; 12, с. 95].
Нас интересует лингвокультурный подход к интерпретации этого явления. Он предполагает ответ на вопрос о причинах узуальности именно бессубъектных конструкций в русском языке.
3) Высокая употребительность неглагольных безличных конструкций интересна нам более всего, так как синтаксема надо+инфинитив принадлежит к разряду именно таких синтаксических моделей.
Таким образом, «оттенок завуалированности деятеля» [13, с. 368] и неакциональ-ность самого действия, утрата активности, приобретение семы пассивности, стихийности, непроизвольности, выражающееся через употребление категории состояния надо, свидетельствуют о регулярной, системной, парадигмальной репрезентации в данной конструкции ключевых идей русской языковой картины мира, о которых говорилось выше.
Понимание безличности как «своего рода грамматической метафоры русской ментальности» (термин принадлежит В. И. Казариной [10]) встречается у Г. Фло-ровского в девятой главе «Разрывы и связи» книги «Пути русского богословия»: «В русском переживании всегда преувеличивается значение безличных, даже бессознательных, каких-то стихийных сил. Выпадает категория ответственности» [14]. Об этом пишет А. Вежбицкая: «Богатство и разнообразие безличных конструкций в русском языке показывает, что язык отражает и всячески поощряет преобладающую в русской культурной традиции тенденцию рассматривать мир как совокупность событий, не поддающихся ни человеческому контролю, ни человеческому уразумению, причем эти события, которые человек не в состоянии до конца постичь и которыми он не в состоянии полностью управлять, чаще бывают для него плохими, чем хорошими» [15, с. 76]. Мнения других исследователей существенно отличаются от сформулированных выше. Так, «З. К. Тарланов, — замечает В. И. Казарина, — многообразие синтаксических конструкций объясняет не спецификой менталитета русского народа, а богатством русского языка, его способностью развивать исходный субъектно-пре-дикатный тип предложения в различных направлениях, в том числе и в направлении абсолютизации предиката, порождающем безличные предложения, чего лишены другие западноевропейские языки» [16, с. 9; цит. по: 10].
У Г. А. Золотовой по этому поводу такое обобщение: «Русскому языку, по-видимому, свойственно большее разнообразие, конструктивное, смысловое и экспрессивно-оценочное, оттенков инволютивности, из которых выбирает нужное говорящий согласно своим коммуникативным потребностям» [17, с. 112-113]. Разнообразие безличных предложений, существующих наряду с личными, говорит «о богатстве смысловых и выразительных оттенков, различий в выражении состояний, эмоций, о яркой гамме модальных и межличностных отношений, представленных в семантическом пространстве русского синтаксиса» [17, с. 112-113]. Хочется поставить акценты иначе: с одной стороны, нельзя не согласиться с мыслью о семантико-синтаксическом богатстве русского языка, однако нам нужно подчеркнуть, что в русском языке нет аналога, скажем, английскому предложению, где бы компонент надо выражался модальным глаголом. Узуальное употребление категории состояния, а не глагола в качестве модального компонента является этноспецифичным, той самой лакуной, наличие которой оспаривала А. В. Павлова, и приоткрывает завесу над тайной русской языковой картины мира: необходимость-долженствование является не действием, но состоянием для русского.
Рассмотренные языковые факты прагматической и грамматической парадигмаль-ности исследуемой синтаксемы позволяют сделать некоторые выводы и в лингвокуль-турном аспекте.
Анализ произведений литературы и словарей показывает, что исследуемая модель сформировалась задолго до появления первых литературных памятников, семантика ее вполне сложилась к этому времени и практически не претерпела изменений на протяжении тысячелетия. Очевидны исконность исследуемой модели и ее синтаксическая и семантическая устойчивость. Семантика конструкции синкретична и вариативна: она сочетает в разных соотношениях семы необходимости, желательности, возможности, долженствования, директивности. Фиксируются единичные случаи выражения прямого побуждения с помощью исследуемой конструкции, однако узуальное употребление данной конструкции связано с особого рода неакциональностью действия. Чаще всего это пассивная констатация его необходимости, что позволяет определить
синтаксему как этноспецифичный директив особого рода — «ленивый», или «пассивный», инфинитивно-предикативную полисемантическую модель с основным значением динамического состояния. Основным доказательством этноспецифичности модели считаем ее парадигмальность, которая проявляется через наличие синонимов, антонимов, омонимов и пр. Данная синтаксема этнокультуроцентрична, имеет системный коммуникативно-прагматический статус. Конструкция проливает свет на то, как видят мир и себя в этом мире русские, на национальное шкалирование морально-этических ценностей. Систему социокультурных смыслов, зафиксированных в языке в форме модели надо+инфинитив, можно рассматривать как проекцию менталитета в язык, экспликацию культурного кода русских.
литература
1. Битокова С. Х. Парадигмальность метафоры как когнитивного механизма (на материале кабардинского, русского и английского языков): автореф. дис. ... д-ра филол. наук. Нальчик, 2009 // Библиотека авторефератов и тем диссертаций. URL: http://dibase.ru/article/26102009_ bitokovaskh/3 (дата обращения: 12.04.2012).
2. Зализняк А. А., Левонтина И. Б., Шмелев А. Д. Ключевые идеи русской языковой картины мира // Ассоциация лексикографов Lingvo. URL: http://www.lingvoda.ru/transforum/articles/ zaliznyak_a1.asp (дата обращения: 12.04.2012).
3. Гак В. Г. Русский язык в сопоставлении с французским. М.: Рус. яз., 1988. 263 с.
4. Макшанцева Н. В. Русское // Межкультурная коммуникация: учеб. пособие. Нижний Новгород: НГЛУ, 2001. URL: http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Linguist/m_komm/index.php (дата обращения: 12.04.2012).
5. Павлова А. В. Язык как источник сведений о национальной картине мира (Филологические заметки). Пермь, 2009. Вып. 7. Т. 1. URL: http://www.philology.ru/linguistics1/pavlova-09.htm (дата обращения: 12.04.2012).
6. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: в 4 т. М.: Прогресс, 1971. Т. III. 827 с.
7. Частотный словарь русского языка / под ред. Л. Н. Засориной. М.: Рус. яз., 1977. 935 с.
8. Ляшевская О. Н., Шаров С. А. Новый частотный словарь русской лексики. URL: http:// dict.ruslang.ru/freq.php (дата обращения: 12.04.2012).
9. Современный русский язык: учеб. пособие / под ред. В. А. Белошапковой. М.: Высш. школа, 1989. 799 с.
10. Казарина В. И. Современный русский синтаксис: структурная организация простого предложения. URL: www.orenport.ru/images/doc/1156/Dolin_russ.pdf (дата обращения: 12.04.2012).
11. Пешковский А. М. Русский синтаксис в научном освещении. М.: Гос. учеб.-педагог. изд.: Образцовая тип., 1934. 452 с.
12. Шахматов А. А. Синтаксис русского языка. Л.: Учпедгиз, 1941. 620 с.
13. Виноградов В. В. Русский язык (грамматическое учение о слове). М: Высш. шк., 1972. 614 с.
14. Флоровский Г. Пути русского богословия / под общ. ред. Его Преосвящ. Александра (Ми-летианта), Епископа Буэнос-Айресского и Южно-Американского. URL: http://www.pravbeseda. ru/library/index.php?page=book&id=837 (дата обращения: 12.04.2012).
15. Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. М.: Рус. слово, 1996. 411 с.
16. Тарланов З. К. Становление типологии русского предложения в ее отношении к этнофи-лософии. Петрозаводск: [Б. и.], 1999. 207 с.
17. Золотова Г. А. Понятие личности/безличности и его интерпретации // Russian linguistics. International Journal for the Study of the Russian Language. 2000. Vol. 24, № 2. P. 105-112.
Статья поступила в редакцию 16 апреля 2012 г.
