CC BY
37
вимо с искусством Ф.И. Шаляпина, а по «космичности восприятия природы, импрессионистичности в воссоздании образов природы в слове и красках» (с. 269) сравнимо с художественным мышлением В.П. Куровского.
Завершает сборник приложение, в котором рассказывается о судьбе бунинского архива, об Ассоциации «Бунинское наследие», публикуются материалы, посвященные памяти ее основателя и первого президента Г.И. Пречисской (внучатой племянницы Бунина).
Можно с уверенностью сказать, что неординарный подход авторов к изучению творчества Бунина в контексте русской культуры себя оправдал. В этом — безусловная ценность всего сборника, соединившего историко- и теоретико-литературные подходы и показавшего тем самым неразрывную связь биографии автора, поэтики созданных им произведений и литературного процесса.
Необходимо отметить высокий полиграфический уровень издания, богатство и разнообразие иллюстративного материала. Книга оформлена с большим вкусом и любовью, но главное — в ней задан вектор дальнейших научных разысканий, которые должны проводиться не только в юбилейные для писателей годы.
И.Ю. Искржицкая, А.А. Холиков
Сведения об авторах: Искржицкая Ирина Юрьевна, докт. филос. наук, профессор кафедры истории русской литературы ХХ века филол. ф-та МГУ имени М.В. Ломоносова. E-mail: irkos-mgu@yandex.ru; Холиков Алексей Александрович, канд. филол. наук, преподаватель кафедры теории литературы филол. ф-та МГУ имени М.В. Ломоносова. E-mail: alexey_kholikov@mail.ru
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2011. № 4
Паньков Н.А. Вопросы биографии и научного творчества М. М. Бахтина. М.: Издательство Московского университета, 2009. - 720 с.
Это именно «вопросы биографии», а не полная и систематическая биография. Из трех разделов книги два — «Споры о романе» и «Вокруг "Рабле"» — освещают главным образом ключевые моменты научной деятельности М.М. Бахтина в 40-е гг., третий называется «Бахтин и другие», хотя «других» хватает и в первых двух; в нем рассказывается о старинном друге Михаила Михайловича Б.В. Залесском, приводятся материалы из его архива и — уж совсем другое — печатается переписка 1960-х гг. жившего в Саранске Бахтина с молодыми тогда московскими литературоведами В.В. Ко-
жиновым и В.Н. Турбиным, которая характеризует больше их (именно тогдашних), чем его, в письмах весьма несловоохотливого.
Один из лучших знатоков жизни и творчества Бахтина, издававший сначала в Витебске, потом в Москве бахтиноведческий журнал «Диалог. Карнавал. Хронотоп», Н.А. Паньков, в отличие от большинства биографов, не склонен захваливать своего героя при всем пиетете перед ним. Формулы Бахтина «готовый герой», «готовый человек», пишет исследователь, «кажется, сейчас воспринимаются как его изобретение, а идеи становящегося ("неготового") героя в романе — как его открытие. Однако следует иметь в виду, что Бахтин опирался и ориентировался на современное ему литературоведение. Он часто развивал, интерпретировал и обобщал идеи, витавшие в воздухе, использовал ходовые формулировки» (с. 12), причем — добавим — «в воздухе» не только литературоведения, но и писательской критики. Например, Е.И. Замятин в статье 1923 г. «Новая русская проза» писал про Вс. Иванова, что «со сложной, полифонической конструкцией романа ("Голубые пески") он не справился»1, О.Э. Мандельштам в одновременной статье «Буря и натиск» — про Андрея Белого: «В книге "Пепел" искусно вводится полифония, то есть многоголосие, в поэзию Некрасова, чьи темы подвергаются своеобразной оркестровке»2. А испанец Х. Ортега-и-Гассет в «Размышлениях о "Дон Кихоте"» «приходит к выводу, что все основные особенности "субстанциального содержания" романа имеют смеховые истоки (уж это, казалось бы, совершенно "фирменная" особенность построений Бахтина!) <...>» (с. 38).
В 1930-е гг. классиков, третировавшихся в 20-е на классовой почве, реабилитировали за «реализм», «народность» и критическое отношение к современной им действительности. Не случайна тематика заседаний группы теории литературы в ИМЛИ, начавшихся в 1939-м под председательством Л.И. Тимофеева. На пробном заседании «28 марта 1939 г. был прочитан доклад А.Ш. Гурштейна "К проблеме народности в литературе"» (с. 10)3. Г.Н. Поспелов на
1 Замятин Евгений. Избранные произведения. М., 1990. С. 421.
2 Мандельштам О. Сочинения: В 2 т. Т. 2. М., 1990. С. 285.
3 Он же участвовал в обсуждении второго доклада Бахтина по теории романа 24 марта 1941 г. Н.А. Паньков дает биографическую справку: «<...> Арон Шефте-левич Гурштейн (1895—1941) <...> окончил Московский институт восточных языков, затем в 1926—1929 гг. учился в аспирантуре в Институте языка и литературы РАНИОН. В 30-е гг. работал в отделе критики и библиографии «Правды», опубликовал в этой газете множество статей о современной литературе. В 1931 г. выпустил популярный очерк «Вопросы марксистского литературоведения», а в начале 1941 г. — книгу «Проблемы социалистического реализма». Погиб во время обороны Москвы. После войны был напечатан сборник его статей» (с. 39). Явно не близкий Бахтину человек, но и о таких «других» надо иметь представление, чтобы судить о его жизни объективно.
одном из первых заседаний «говорил: "Как известно, последнее десятилетие было довольно трудным для обмена мнениями по вопросам литературы. <...> Сейчас впервые после долгого перерыва мы начинаем заниматься этими вопросами не келейно, а в порядке большого коллектива. Естественно, что при отсутствии живого обмена мнениями могли возникнуть большие расхождения". И спорщики не боялись выразить свое острое несогласие друг с другом, хотя, как правило, умудрялись делать это вполне доброжелательно, во всяком случае корректно <...>» (с. 11).
Тем не менее Бахтин принес в ИМЛИ не готовую книгу о Достоевском, которую в то время ни за что бы не переиздали4, а диссертацию о «народном» Рабле под характерным названием «Ф. Рабле в истории реализма». Видимо, это казалось и более безопасным, чем противопоставление эпосу романа, который его вытеснил. Там же, в ИМЛИ, в 1941 г., «во время обсуждения доклада А. Н. Соколова "Род, вид и жанр", Кацнельсон говорил: "Мы знаем, что сейчас актуальны только вопросы лирики и эпоса, — М.И. Калинин в последнем своем докладе поставил вопрос о необходимости создать сейчас советский эпос, отметив при этом, что все условия для создания такого эпоса налицо". И разумеется, много в 1930— 1940-е гг. говорилось об эпических явлениях и тенденциях не только в лирике, но и в литературе вообще, особенно в романе. Например, Лукач писал об этом в своей статье "Роман как буржуазная эпопея" (в "Литературной энциклопедии"). Однако везде, в том числе и у Лукача, шла речь не о возрождении старого эпоса, а о создании нового» (с. 36). Хотя и старому, случалось, напрямую подражали уже с начала 20-х гг., Бахтин все же предпочел сделать ставку на Рабле с его «народностью» и «реализмом», но в отношении третьего компонента официальной доктрины — социального критицизма — не угодил: оценочная амбивалентность не могла заменить идеологически оправданную сатиру. Вряд ли искренно (что стоило бы оговорить в комментарии) Бахтин на защите оправдывался даже перед весьма доброжелательным оппонентом А.А. Смирновым: «Я должен был тщательно взвесить степень живости тех из традиционных элементов, которые входят в систему Рабле. Я это не всегда делал и, возможно, в тех эпизодах, на которые указывал А.А., я допустил ошибку и переоценил живость того, что было мертвой традицией, которая превратилась в развлекательный момент произведения» (с. 218). Но показательно предпочтение «развлекательного
4 К «архискверному», по Ленину, Достоевскому официальное отношение было отрицательным. Вдобавок жертвой «большого террора» стал П.Н. Медведев, а «по некоторым предположениям, именно благодаря Медведеву, прибегшему к помощи А.В. Луначарского, была в 1929 г. напечатана книга Бахтина "Проблемы творчества Достоевского" — в момент, когда ее автор находился под арестом как участник "религиозной антисоветской организации "Воскресение"!"» (с. 443).
момента»5 не упомянутой сатире. Рабле-«разоблачитель» для тех, кто спорил с Бахтиным, был бы более понятен и приемлем.
Ситуация усугублялась тем, что защита законченной в 1940 г. диссертации была отсрочена до второй половины 1946 г., когда началась очередная, самая страшная и долгая, идеологическая свистопляска и национальную народность дополнили возрожденной после войны социальной. В этих условиях, когда на всю страну поносили Зощенко, Ахматову и других лучших представителей литературы и искусства, а «подлинная принципиальность в научных кругах была, к сожалению, явлением редким до исключительности» (с. 161), удивительно не то, что Бахтин в ИМЛИ получил маловато голосов за присуждение ему докторской степени, а то, что за кандидатскую высказались единогласно. Опубликованные Н.А. Панько-вым интереснейшие документы со всей очевидностью доказывают это. И объясняют, почему до 1952 г., почти до смерти Сталина, пока вся эта свистопляска продолжалась, ВАК не утверждал решение ученого совета, обвинил этого критика формальной школы в том, что он «формалистически подходит к вопросу о творческом методе Рабле» (с. 345), и заставил Бахтина дополнить работу казенной фразеологией. В таком виде ее читал В.Н. Турбин, позднее вспоминавший: «Это была диссертация, к каждой главе которой, кстати сказать, были предпосланы эпиграфы из. Ленина и Сталина». И все равно: «Я был зачарован ею и, подобно многим, простодушно бросился распространять ее посылки и выводы на доступный мне материал. Каюсь, я был повинен в той вульгаризации и либерализации трактовки карнавальной культуры, которая, как сие ни печально, нет-нет да и сказывается поныне. При подобной трактовке, разумеется, исключается мистическая, духовная сущность карнавала, карнавала как соборного изумления людей перед открывшимися им странностями и благами земного, материального мира» (с. 707).
Бахтин как человек своего времени искренне считал реализм категорией универсальной, применимой к любым эпохам. Правда, Н.Я. Берковский уже в 30-е гг. «утверждал, что реализм возник одновременно с зарождением буржуазного общества. По мнению же Бахтина, "чрезмерная телесность", "физиологические преувеличения" и другие черты реализма (о которых писал Берковский) были открытием отнюдь не раннебуржуазного, или ренессансного, искусства, но законным наследием "готического реализма (и отчасти фольклора)"» (с. 369—370). «Готическим», т.е. варварским, назвали
5 В предзащитных тезисах к диссертации Бахтин еще очень четко возражал против трактовки Ренессанса в духе «занимательности»: «В обедненных традициях кабинетного и камерного Ренессанса не оказалось места для Шекспира, а Рабле и Сервантес превратились в беспроблемных писателей для занимательного чтения» (с. 251).
средневековое искусство деятели Возрождения (Н.А. Паньков включил в книгу целую главу «Смысл и происхождение термина "готический реализм"»). Бахтин заявлял, что «вся готика есть история реализма» (с. 223). О термине, которым он пользовался, спорили, но М.П. Алексеев предлагал взамен столь же неисторичный, считал реализм еще более древним: якобы он «протягивается глубже в мировую историю, за пределы средневековья в обычном смысле; термину "готический реализм" я бы предпочел определение "фольклорно-средневековый реализм" или какой-либо другой в этом роде» (с. 267). Н.Л. Бродский видел, что Бахтин не отрицает связь «готического реализма» с фольклором, но сам не считал ее важной: «...Я никак не могу согласиться с тов. Бахтиным, что ценное в готическом реализме — именно связь с фольклором. Это и есть как раз то, что характеризует антипод этого готического метода — классический реализм». Н.Л. Бродский провозглашал: «Я — сторонник классического реализма» (с. 137), — но, по-видимому, он ценил в таковом не историзм, а критицизм. В результате ваковских придирок Бахтин изменил название диссертации на гораздо более близкое к заглавию будущей книги — «Творчество Рабле и проблема народной культуры средневековья и Ренессанса» (с. 345), и, надо признать, оно стало ближе к современным научным представлениям.
В главе «О научной логике "Рабле" (Метод — структура — динамика замысла)» Н.А. Паньков предлагает свое сжатое определение методологической тенденции автора диссертации: «отрицание узкого спецификаторства и редукционизма, а также устремленность к максимально широкому, целостному, универсальному, сущностно-содержательному восприятию жизни и культуры» (с. 361). В последней главе второго раздела книги анализируется критика бахтинской теории смеха С.С. Аверинцевым.
Третий раздел включает материалы, необязательно относящиеся к науке, к филологии. Например, из архива Б.В. Залесского почерпнуты сведения о сестре Бахтина Наталье. «О семействе Бахтиных известно крайне мало, только Николай (старший брат) еще более или менее представим, а остальные фигурируют лишь как письменные знаки имен, не вызывающие никаких ассоциаций. И вот теперь Наталья Бахтина словно бы обретает плоть, превращается из абстрактного понятия в живого человека» (с. 439).
Самое же интересное в разделе — эпистолярные автопортреты молодых литературоведов, оказывавших в 60-е гг. Бахтину моральную и практическую поддержку, и обстоятельные комментарии Н.А. Панькова к их письмам. Корреспонденты много рассказывают современному читателю не только о себе, но и о времени. В главе «М.М. Бахтин и В.В. Кожинов на фоне 1960-х.» (на с. 615 воспроизведена относящаяся уже к 70-м последняя фотография Бахтина — с Кожиновым) сказано: «Диссидентствующий кандидат наук,
стремящийся матросом уйти (сбежать?) "в загранку", всемогущий супертаинственный Главлит, встречи "руководителей партии" с творческой интеллигенцией, увлечение молодежи Бердяевым, Хай-деггером и Кафкой, пьянки "от экзистенциализма" — эти и другие "знаки эпохи" встречаются на каждом шагу <...>» (с. 475). В матросы подавался Г.Д. Гачев.
Еще в первой части своей книги Н.А. Паньков показал, что, работая с текстами Бахтина, Кожинов мог несколько своевольничать. Так, в работу «Эпос и роман (О методологии исследования романа)» Бахтин сделал вставку без точного обозначения ее места: «Многоязычие имело место всегда. но оно не было творческим фактором, художественно-намеренный выбор не был творческим центром литературно-языкового процесса» (с. 24). Комментатор сообщает: «Эту запись Бахтин сделал на полях машинописи <...>; когда сборник "Вопросы литературы и эстетики" подготавливался к печати, Кожинов слегка подредактировал и произвольно перенес ее с полей непосредственно в текст» (с. 58). Однако это случай явно не типичный. В «соавторы» к Бахтину Кожинов (в отличие от Турбина) не набивался. К тексту кожиновской книги "Происхождение романа" (1963) Бахтин высказал ряд замечаний (Н.А. Паньков цитирует их по рукописи), демонстрирующих, по мнению автора рецензируемого исследования, «кардинальное различие между концепцией "Происхождения романа" и романной теорией Бахтина: если Кожинов пытался подвести итоги предшествующему осмыслению этого жанра, то Бахтин открыл совершенно новые исследовательские перспективы. Именно поэтому Кожинов позднее (после знакомства с работами Бахтина о романе и их публикации) не раз отказывался от предложений переиздать свою книгу» (с. 506).
Кожинов и Турбин друг друга не жаловали, хоть и начинали вместе по предложению со стороны работать над научно-популярной книжкой по эстетике. В соавторстве с С.Г. Бочаровым и П.В. Палиевским Кожинов наряду с официозными критиками пе-чатно осудил в 1962 г. «карнавальную», по собственному определению автора6, во многом эпатирующую книгу Турбина «Товарищ время и товарищ искусство» (но особенно подробна в книге инфор-
6 Н.А. Паньков замечает: «Насчет "карнавальности" книги "Товарищ время и товарищ искусство" могут быть разные мнения. Но <...> провозглашая приоритет интеллекта перед эмоциями и примат науки над искусством, книга Турбина в то же время сама была далеко не лишена причудливого своеволия художественной фантазии (так сказать, "моцартианства"). Примечательно, что участники <...> обсуждения книги на редсовете эстетической редакции "Искусства" неоднократно констатировали этот факт. Например, эстетик В.А. Разумный говорил: "Эта книга без наукообразности. В этом смысле Турбин — художник, он образно мыслит. Его книга — дерзкий прорыв"; В.А. Разумному вторил литературовед И.Ф. Волков: "Главное положительное в этой книге — ее творческий пафос, это не результат научного исследования, а художественного процесса мышления" (РГАЛИ. Ф. 652. Оп. 13. Д. 977. Л. 11, 13)» (с. 641).
мация о проработке молодого литературоведа на родном филфаке МГУ). Бахтинисты перессорились еще совсем не на той почве, которую потом стал пропагандировать Кожинов. «Общеизвестное "славянофильство" Палиевского и особенно Кожинова в то время еще никак не проявлялось: оба они тогда входили в круг либеральных диссидентов и целиком разделяли "западнические" взгляды» (с. 626), — говорится в комментарии к первому из публикуемых писем Турбина.
В книге есть недосмотры и прямые фактические ошибки, впрочем, немногочисленные. Прежнее название станции метро «Кропоткинская» — «Дворец советов», а не «съездов», как напечатано на с. 511; на с. 56 даже в названии книги Бахтина о Рабле слово «Ренессанс» заменено на «Возрождение». Как минимум неточно говорить, что коллективное исследование ИМЛИ «Теория литературы. Основные проблемы в историческом освещении», выпущенное в 1960-е гг., «недавно переиздано в обновленном виде» (с. 55): институт предпринял попытку, далеко не во всем успешную, предложить не «обновленную», а новую теорию литературы. На с. 53 не назван год выхода книги Л.С. и С.С. Конкиных «Михаил Бахтин (Страницы жизни и творчества)»; на с. 311 в примечании опечатка, неверно указан год публикации редакционной статьи «Литературной газеты» «Против идеализма и низкопоклонства в языкознании» (из основного текста на с. 286—287 явствует, что речь идет о 1948, а не о 1942 г.). На с. 309 буквально повторено сказанное совсем недавно, на с. 304.
Однако в целом по составу, информативности и основательности комментариев книга Н.А. Панькова — это выдающееся явление в бахтинистике, прославившейся, увы, среди прочего своей схоластичностью.
С.И. Кормилов
Сведения об авторе: Кормилов Сергей Иванович, докт. филол. наук, профессор кафедры истории русской литературы ХХ века филол. ф-та МГУ имени М.В. Ломоносова. Е-шай: profkormilov@mail.ru
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2011. № 4
Федотов О. Поэзия Владимира Набокова-Сирина. Монография издана к семидесятилетию автора. Ставрополь, 2010. - 272 с.
Книга известного теоретика литературы и стиховеда О.И. Федотова — уникальный опыт системного исследования лирики Владимира Набокова, чьи прозаические произведения давно и повсе-
