CC BY
18
DOI 10.54770/20729316-2022-1-437
К.А. Чекалов (Москва)
ПАМЯТИ АЛЕКСАНДРА ЕВГЕНЬЕВИЧА МАХОВА
K.A. Chekalov (Moscow)
In Memory of Alexander E. Makhov
Стоит мне немножко сосредоточиться, и он уже здесь,
рядом со мной. Ингмар Бергман, «Осенняя соната».
В своем письменном столе я бережно храню скромную (32 страницы) брошюру со скучным названием «Некоторые методологические проблемы изучения произведения искусства в современной западноевропейской эстетике» (Москва, 1987). Авторами брошюры значатся А.Е. Махов и К.А. Чекалов; то был первый и последний наш совместный труд. Я в тот момент работал в отделе «Информкультура» Ленинской
библиотеки; отдел публиковал научно-аналитические обзоры по проблемам искусства и культуры. Мы с Александром Евгеньевичем уже в общих чертах знали, как надо составлять такого рода реферативные тексты - на примере изданий ИНИОНа, и после нескольких месяцев работы в московских книгохранилищах (тогда еще достаточно насыщенных современными изданиями и специальной периодикой) произвели на свет этот небольшой обзор. Он, конечно, по определению компилятивен, но по тем временам не так уж и плох: и то сказать, кто в СССР образца 1987 г. знал о некоем итальянском ученом и писателе Умберто Эко? А мы посвятили ему без малого восемь страниц, то есть почти четверть всего обзора.
Мне кажется важным вспомнить об этой брошюре еще и потому, что в ней едва ли не впервые оказался запечатлен интерес Александра Евгеньевича к общеэстетической проблематике. Помню, как в процессе совместной работы мы с ним беседовали о так называемом «пойетическом» подходе к искусству у П. Валери, а много позднее и у Х.Р. Яусса. «Пойесис» его живо интересовал. Да, уже во второй половине восьмидесятых годов
круг его научных интересов далеко не ограничивался историей русской классической литературы (а свою кандидатскую диссертацию «Журнал "Телескоп" и русская литература 1830-х годов» Махов защитил в 1985 г.), он уже тогда отнюдь не являлся «узким специалистом по лирике Пушкина 1824 года» (его собственная шутка).
На титульном листе кандидатской диссертации в качестве научного руководителя значится тогдашний руководитель кафедры истории русской литературы МГУ В.И. Кулешов. Но все, кто близко общался с Александром Евгеньевичем, знают, что истинным его наставником - как в науке, так и в жизни - стал профессор той же кафедры Александр Андреевич Смирнов (1941-2014). Увлеченность культурой романтизма, незаурядная филологическая эрудиция, склонность к высокой игре в равной степени были свойственны и учителю, и ученику.
Александр Евгеньевич являлся прирожденным филологом. В девятом классе, когда я в основном бил баклуши, он занимался в литературном кружке Дворца пионеров на Ленинских горах, изучал поэзию Лермонтова и ездил в Тарханы. Школу окончил с золотой медалью, и по тогдашним правилам сдавал только один вступительный экзамен на филфак МГУ -сочинение. За которое ему поставили пять с плюсом. Посвященные знают, что это почти невероятное событие.
В студенческие годы прекрасно освоил три основных европейских языка и латынь, а позднее и древнегреческий. Впрочем, приступил уже тогда и к четвертому: «Учу итальянский по Алисовой и Черданцевой», -докладывает он в письме из санатория (в письмах он аккуратно указывал число и месяц, но не год, и я теперь уже не смогу назвать точную дату). Этот четвертый живой язык пригодился много позже, когда он уже в двухтысячные годы стал активно путешествовать по Италии - и с научными целями, и с туристическими. Он знал Апеннины гораздо лучше, чем я, объездил на электричках и север, и юг «сапога» и всегда наставлял меня в отношении тех или иных не слишком популярных туристических направлений - вроде Тревизо или Толентино. У меня в компьютере хранятся подборки превосходных фотографий, которые были сняты им в Лечче, Сан-Джиминьяно и Отранто. «На "профессорскую" зарплату не разъездишься», - писал он мне в годы своей работы в РГГУ; тем не менее, к концу жизни он стал заядлым путешественником, и вынужденная ковидная «самоизоляция» оказалась для него тяжелейшим испытанием.
Но вернемся в студенческие годы. В конце семидесятых и начале восьмидесятых на филологическом факультете работали далеко не только сомнительные фигуры вроде П.Ф. Юшина или А.С. Дмитриева, но и многие превосходные педагоги. Нам с Александром Евгеньевичем повезло: годы учения в МГУ выпали на деканство известного ученого и прекрасного человека Леонида Григорьевича Андреева, чей столетний юбилей будет отмечаться в этом году. Возможности, предоставляемые тогдашним обучением, Александр Евгеньевич использовал сполна, не ограничиваясь посещением обязательных лекций и семинаров. Но и этого ему было мало.
В одном из писем той поры он писал, что всерьез намеревается перейти на философский факультет. План не осуществился, но высокая планка его аналитической мысли никуда не делась.
Письма, отправленные мне Александром Евгеньевичем, увы, сохранились не все. А они отмечены безукоризненным литературным стилем, лаконизмом, острой наблюдательностью и тонким чувством юмора. Процитирую письмо, отправленное из университетского спортивно-оздоровительного лагеря «Солнечный», где мы с Александром Евгеньевичем бывали неоднократно, и вместе, и порознь: «В Пицунде посетил рощу так называемой реликтовой сосны - от обыкновенной она радикально не отличается, но дикой формы - какая-то вся изогнутая, цепкая, как лиана. Это, может, мои домыслы, но современная флора, сверстница млекопитающих, как-то одухотворенней». А вот пренеприятное происшествие на отдыхе в Туапсе: «Я купил бутылку шампанского - оно здесь багрово-красного цвета и очень приятное на вкус. Должен сказать, что мы живем в очень маленькой комнатке с очень тщательно выбеленными стенами. Только я дотронулся до пробки, как мощная струя окатила всю стену и постельное белье. Заметь, что я пишу об этом без тени юмора и с почти трагической обстоятельностью <...> Два вечера подряд я, забыв о юге, пляже, море etc., занимаюсь тем, что, подобно графу Монте-Кристо, тупым ножом скоблю стену. Однако надежды на восстановление status quo нет никакой. Что будет, когда всё откроется?!». Он блестяще владел эпистолярным жанром и, естественно, жаждал получать в ответ что-то сопоставимое с его посланиями: «Сочини что-нибудь замысловатое и содержательное - твое письмо, я надеюсь, будет приятно интеллигентным контрастом к журналу "Вокруг света" за VII-1979, который составляет мое единственное чтение». Боюсь, мне тогда не удалось в полной мере исполнить его просьбу.
Вскоре после нашей совместной брошюры Александр Евгеньевич выпустил еще одну, уже авторскую: «Любовная риторика романтиков» (издательство «Знание», 1991), причем сопроводил собственный текст весьма интересной хрестоматией романтических афоризмов на тему любви (в собственном переводе). Но все-таки первой настоящей монографией Александра Евгеньевича стала выпущенная в 1993 г. книжка в мягкой обложке «Ранний романтизм в поисках музыки» (много позднее в переработанном виде эти две книжки вошли в состав монографии «Реальность романтизма»). «Ранний романтизм в поисках музыки» опубликовало издательство «Лабиринт», которому в 1990-х гг. Махов и И.В. Пешков отдали много сил и энергии. Детище перестроечной эпохи, малое гуманитарное издательство «Лабиринт», конечно, не могло стать крупным издательским концерном, но дом в Последнем переулке стал для меня символом наших несбывшихся (увы!) надежд. Продукция «Лабиринта» отличалась разнообразием: наряду с бесшабашной пародией П. Асса и Н. Бегемотова «Штирлиц, или Как размножаются ёжики» (1992) издательство публиковало бесценную серию книг «Бахтин под маской»,
труды классиков отечественной науки о литературе, а также открывало читателю неизвестных и малоизвестных зарубежных авторов. Мне кажется, слава Витольда Гомбровича в России не состоялась бы, если бы не сотрудничество «Лабиринта» с переводчиком Юрием Чайниковым, который предоставил свой (превосходный) перевод двух шедевров польского писателя, романов «Порнография» и «Транс-Атлантик». «Лабиринт» публиковал также ставший ныне библиографической редкостью культурологический альманах «Апокриф» (вышло всего три выпуска), где Махов представал в разных ипостасях: главный редактор, автор статей по истории русской и немецкой литературы и, наконец, переводчик. Журнал был озорной, его пронизывали отнюдь не сократические, а юмористические диалоги Махова и Пешкова - например, такие:
ПЕШКОВ. Ты и перевел?
МАХОВ (покорно). Я и перевел.
ПЕШКОВ. Может, ты еще и в музыке разбираешься?
МАХОВ. Ага.
Последнее утверждение бесспорно. Махов играл на баяне и фортепиано, учился в музыкальной школе - но не в школьные годы, а уже много позже; посещал органный класс МГУ и выступал на концертах; неоднократно обращался к музыкальной тематике в своих научных штудиях. Он был завсегдатаем концертов в Музее Глинки - в том числе монументального, многолетнего цикла звукозаписей «Все кантаты Баха». Именно благодаря Александру Евгеньевичу я стал кое-что понимать в классической музыке, собирать пластинки, делать меньше откровенных «ляпов». Он, кстати, и писал музыку. В начале 1980-х гг. мы с приятелями сочинили две комических оперы, с грехом пополам их исполнили, причем именно мелодии Александра Евгеньевича стали истинным их украшением. Всё это ему -безусловно, одаренному от Бога - давалось легко, и даже написать небольшую фантазию на баховскую тему не было особой проблемой. Блестящие музыковедческие работы Александра Евгеньевича сделали бы честь любому профессионалу; мне представляется особенно яркой опубликованная на страницах «Studia Шегагит» его статья «Пассионы Иоганна Себастьяна Баха: между драмой и лирикой» (2016). И совсем не случайно, что его докторская диссертация тоже оказалась связана с музыкой («Система понятий и терминов музыковедения в истории европейской поэтики», 2007).
Человек исключительной скромности, Александр Евгеньевич терпеть не мог всяческого официоза и формальностей. Свидетель на моей первой свадьбе (1990), он стоит на фотографии в простенькой курточке, никаких парадных костюмов и галстуков. Он не стремился ни к каким регалиям и статусным привилегиям, никогда ни перед кем не заискивал и отличался высочайшей демократичностью. В 2000-х гг. я работал под его началом в издательстве «Российская энциклопедия»; Александр Евгеньевич занимал
тогда должность шеф-редактора по отделу литературы и искусства, то есть являл собой довольно высокого начальника, но его кабинет всегда был открыт для всех. С его миролюбивым характером, полным отсутствием конфликтности он мастерски улаживал конфликты и смягчал накал страстей. Я как-то раз чрезмерно «заредактировал», строго следуя формальным принципам «Большой Российской Энциклопедии», очень важную статью одного известного, но абсолютно нетерпимого к чужому вмешательству в текст автора; уж и не знаю, как удалось бы выйти из этой щекотливой ситуации, если бы не дипломатическое мастерство Махова.
Так было и позднее, когда Александр Евгеньевич пришел на работу в Институт мировой литературы (в 2013 г.). Тут ситуация поменялась - я оказался его начальником, что, конечно, выглядело достаточно смешно. Все мои коллеги по отделу ощутили благотворное влияние этого кадрового назначения. Не только потому, что Махов относился к разряду блистательных ученых, но и потому - и в первую очередь потому, - что он был прекрасным человеком, отзывчивым, мягким и сердечным.
Я всегда поражался его потрясающей работоспособности. В издательстве он был завален текучкой, но вечерами, когда народ расходился, подолгу сидел в своем просторном кабинете и писал очередную книгу. Еще комфортнее ему работалось на даче. С 1986 г. семья снимала дом в подмосковном Кратово (его дочь с внучкой проводят там лето и по сей день!). Поселок тогда еще не был таким пафосным местом, как в наше время. Хорошо помню наши совместные посиделки на живописном участке, за самоваром, и походы в соседний лес. Как и в случае с издательством, он предпочитал трудиться в тишине - и потому засиживался на кратовской даче до конца сентября, когда москвичи уже разъезжались. Компанию ему составлял импозантный кот Филя («настоящий филин», по аттестации Александра Евгеньевича), да еще изредка заглядывали окрестные бомжи.
В 1995 г. Махов выпустил книгу «Эмблемы и символы» (переиздана в 2000 г.), наметив ею одну из магистральных линий своего научного творчества - эмблематика как семиотическая система. Речь идет о переиздании свода, опубликованного впервые по указу Петра Великого в 1705 г. в Амстердаме и многократно переиздававшегося в России и Германии. Книгу предваряет статья Александра Евгеньевича «Печать недвижных дум». Единство визуального и вербального рассматривалось им позднее во многих научных трудах, и самые последние его работы посвящены именно эмблематологии. Присущий Александру Евгеньевичу парадоксализм мышления, как мне кажется, как раз и обусловил его интерес к эмблематологии, ведь в этой сфере привычные смысловые связи иногда предстают «перевернутыми». Эмблемы, с их хитросплетением мифологических мотивов и метафор, с их выходом из книжного универсума в бытовой, увлекали его безмерно, а присутствовавшие в них бестиарные мотивы стали в дальнейшем одним из существенных направлений научной деятельности Александра Евгеньевича (конференции, посвященные бестиарным кодам мировой литературы, проходят в РГГУ начиная с
сентября 2011 г., и Махов принимал в них самое активное участие).
Книга «Сад демонов» («Словарь инфернальной мифологии Средневековья и Возрождения», 2007) представляет собой весьма полезное справочное издание. Его подготовка потребовала от Александра Евгеньевича напряженной работы в расформированном впоследствии зале религиозной литературы ВГБИЛ (надо сказать, что Махов усерднее многих наших ученых посещал это некогда славное, а ныне совершенно деградировавшее учреждение). Но наиболее впечатляющим сочинением Александра Евгеньевича на ту же тему следует считать «Hostis Antiquus: Категории и образы средневековой христианской демонологии. Опыт словаря» (2006). В этих (второе из них богато иллюстрировано) изданиях о «древнем враге» человечества запечатлелись не только повышенный интерес Махова к средневековому мышлению, но и - опять-таки -углубленный анализ взаимодействия визуального и вербального.
В 1999-2018 гг. Александр Евгеньевич работал в отделе литературоведения Института информации по общественным наукам. Подготовленные отделом масштабные издания - «Западное литературоведение XX века. Энциклопедия» (2004) и «Европейская поэтика от античности до эпохи Просвещения: Энциклопедический путеводитель» (2010) - во многом являются его детищем. Разумеется, в работе над этими трудами участвовал целый коллектив авторов -специалистов по различным национальным литературам, но истинным атлантом, державшим на плечах оба здания, стал Александр Евгеньевич. Оба справочника носят абсолютно новаторский и фундаментальный характер, они являются бесценным источником по истории европейской поэтики.
В 2010 г. Махов стал профессором кафедры теоретической и исторической поэтики РГГУ. До того момента никакого опыта педагогической работы у него не было, к вящему удивлению принимавших его документы сотрудников отдела кадров. Однако Александр Евгеньевич был талантлив во всем, за что бы он ни брался, и разработанные им самим курсы лекций по истории и методологии поэтики и литературоведения пользовались большим успехом у студентов. Его мастерство как лектора в полной мере оценили и телезрители канала «Культура», где он в рамках программы «Academia» прочитал лекции о средневековом демонологическом бести-арии (2015), и аспиранты ИМЛИ.
Поступив на работу в наш институт, Александр Евгеньевич в 2019 г. впервые смог баллотироваться в члены-корреспонденты РАН - и сразу же получил на удивление много голосов. Я был уверен, что на следующих выборах у Махова есть все шансы стать членкором. Увы, очередная избирательная кампания проходит уже без него. Но, с другой стороны, на мой взгляд, мега-масштаб Российской академии наук не вполне соответствовал масштабу личности Махова. Ему больше под стать была бы какая-нибудь из итальянских академий XVII в., с ее эмблемой, с ее просвещенным досугом, учеными дискуссиями, музицированием. Вот там
бы он чувствовал себя по-настоящему комфортно.
Я не останавливаюсь здесь подробно на научных взглядах Александра Евгеньевича - об этом наверняка лучше меня напишут его коллеги с кафедры теоретической и исторической поэтики РГГУ.
Коварная болезнь, которая унесла в могилу его отца, не пощадила и его. Он ушел внезапно, в самом расцвете своей научной карьеры. Но он всегда с нами. В фильме Вима Вендерса «Небо над Берлином» Питер Фальк (по замыслу Вендерса - бывший ангел; камео) произносит, обращаясь к невидимому для него ангелу Кассиэлю (Бруно Ганц): «Я не вижу тебя, но знаю, что ты здесь». Так и я постоянно чувствую незримое присутствие где-то рядом Александра Евгеньевича. Он знал, что я люблю кино, и не осудит меня за то, что эту заметку я начал и завершил цитатами из двух великих фильмов.
Чекалов Кирилл Александрович, Институт мировой литературы имени А.М. Горького РАН.
Доктор филологических наук, заведующий Отделом классических литератур Запада и сравнительного литературоведения.
E-mail: [email protected]
ORCID ID: 0000-0002-9050-0636
Kirill A. Chekalov, A.M. Gorky Institute of World Literature of the Russian Academy of Science.
Doctor of Philology, Head of the Department of Classical Western Literature and Comparative Literary Studies.
E-mail: [email protected]
ORCID ID: 0000-0002-9050-0636
