CC BY
200© Д. Хорчак, 2007
«ПАМЯТЬ» КАК ЛЕЙТМОТИВ В РОМАНЕ ЛЮДМИЛЫ УЛИЦКОЙ «МЕДЕЯ И ЕЕ ДЕТИ»
Д. Хорчак
Произведение «Медея и ее дети», по словам самого автора, является «памятником ушедшему поколению»1. Сфокусированность творческих приемов на реализации намеченной идеи прослеживается на всех основных уровнях структурно-смысловой модели литературного текста. Определение «памятник» указывает на двойственную направленность романа Улицкой: с одной стороны, - это произведение, «воздвигнутое» в память незаурядного поколения, с другой - художественное выражение смысла памяти, сохранившей в себе богатство и многоцветность жизни лиц, уходящих в прошлое.
Аналогичной ориентации, сосредоточенной на мотиве памяти, служит название романа, использующее «вывернутый наизнанку»2 образ мифологического персонажа. Вопреки ассоциациям с мстительной женщиной и убийцей детей, вызванным заглавием, бездетная Медея Мендес, наделенная положительными чертами, ярко противостоит мифическому прототипу. Благодаря своим достоинствам она заслуживает увековечения не только в памяти потомков рода Синопли, из которого происходила, но и всех, кто принадлежал к ее многолюдной родне. Особенностью характера героини можно объяснить и ту центральную связующую роль, какую сыграла она в жизни повествователя: «я очень рада, что через мужа оказалась приобщена к этой семье и что мои дети несут в себе немного греческой крови, Медеиной крови» (с. 574)3.
Память представляется одним из важнейших смыслообразующих и структурообразующих мотивов-символов в книге Л. Улицкой. Значительность этой категории обнаруживается посредством многократного и контекстуально-разнородного ее применения. Прием цикличности, воссоздающей значительные картины жизни рефренным способом, усиливает эффект возобновления в тексте исто-
рического, временного и вечного как понятий, синонимически и «рематически» относящихся к идее сохранения и закрепления, означающих увековечение.
Категория памяти постоянно проходит сквозь сюжетно-идейный план романа Улиц-кой как лейтмотив, характерный для композиции многих произведений XX века 4.
Особого внимания и осмысления заслуживают элементы сюжета, которые выделяют мотив памяти в его вариативности, что неотделимо от специфики мира главного персонажа, изображенного в духе поэтически-автобиографической рефлексии повествующего субъекта.
Субъективно-личный тон авторской эмоциональности не предполагает у Улицкой автономности плана повествования, которое, в свою очередь, подчинено ретроспективной направленности взгляда героя, «иерархически» выделяющего события и наблюдения, хранимые в его памяти. Внутренние переживания и созерцательная рефлективность персонажа обрамлены и скреплены композиционно «внешним» пластом повествовательного слова, что значительно сказывается на художественной модели всего мира произведения, обогащая его темпоральной многозначностью.
Прием «перелицовки» образов и коннотаций, вызванных заглавием, внушает читателю условно-метафорическое истолкование текста с учетом феномена времени. Линия повествования, придерживаясь хронологического порядка, ведется автором прогрессивно (от прошлого к настоящему), что позволяет читателю наблюдать за процессом становления характера героини в годы осложнения ее судьбы и тяжелых испытаний. Линия же воспоминаний Медеи отталкивается ретроспективно от настоящего и направляется к определенным отрезкам прошлого. Многократные повороты мыслей героини в сторону минувшего воскре-
шают давние ситуации, события и знакомые лица, активизируют прежнее состояние души и, таким образом, многому исполнившемуся в прошлом не позволяют перейти в «статус» минувшего. Только память «видит» прошедшее в «ипостаси» настоящего.
Не случайно в произведении Улицкой обе формы представления действительности: «внешняя» - рассказчика и «внутренняя» - героя то перекликаются диахронически, то синхронно сближаются друг с другом, пересекаются, иногда интерференционно совпадают. Объек-тивно-систематизирующая речь повествователя активно использует форму несобственнопрямой речи, что позволяет воспроизвести «ход памяти» пожилой гречанки, преимущественно сосредоточенной на случаях семейной жизни. События, приводимые в «хроникальном» порядке, пропускаются сквозь призму субъективно-селективного пересмотра и оценочной рефлексии действующего лица.
Художественный прием удвоенной, «экстенсивно-интенсивной» ориентированности нарратива ведет к усилению значимости приводимых на память реалий бытия греческого рода Синопли, вписанных в определенное историческое время, что составляет своеобразие «семейной хроники»5 Л. Улицкой. Эта хроника, объединяющая истории множества лиц и закрепляющая судьбы предшествующих поколений в сознании потомков, благодаря мифологической контекстуальности и особой жанровой форме, дополнительно ассоциируется с древностью.
Сложившаяся в древние времена в виде исторического повествования, хроника, как литературный жанр, излагает исторические события в их временной последовательности 6. В произведении Улицкой приводимые события тоже укладываются в календарно-историческую упорядоченность, тем не менее, их подача продиктована семейной мотивировкой. Исторический хронотоп представляется здесь фоном выдвинутых на первый план семейных событий. Несомненно, факторы, существенные для всей России, одновременно оказываются поворотными моментами в семейной истории или сказываются на судьбах отдельных членов семьи. Не случайно, однако, композиционно-семантическая структура романа выдвигает на первое место категорию
«субъективно-психологического» времени, с доминирующей в нем индивидуально-рефлективной позицией героя перед лицом исторических и общественно-народных обстоятельств. Субъективная жизнь персонажа, то есть Медеи Мендес, оказывается «важнее исторических событий, жизнь духа доминирует над жизнью социума»7, что, по словам Г. Не-фагиной, характеризует сентиментально-реалистическую прозу, экземплификацию которой обнаруживаем в литературной практике последних десятилетий.
Представление художественного мира в романе не ограничивается рамками бинарного вектора нарратива историческое - биографическое, а развертывается путем применения метафорического подтекста, соотнесенного с концепцией памяти и подлежащего ей хронотопа. Хроникальная особенность «пробивается» и сквозь художественные средства живописания персонажа.
Заглавное лицо романа «Медея и ее дети» позиционирует себя в роли репрезентанта греческой нации, жившей в Крыму. С происхождением Медеи связан мотив памяти об источниках великолепной культуры, уходящей своими корнями в глубокую древность. Медея, изображенная рассказчиком в черной одежде «с мелкими античными складками шали» (с. 9), была в семье «последней, сохранившей приблизительно греческий язык, отстоявший от новогреческого на то же тысячелетнее расстояние, что и древнегреческий отстоял от <...> средневекового понтийс-кого» (с. 7).
Сильные позиции текста (начальная и конечная его части) отчетливо выдвигают дополнительную значимость духовных ценностей, оберегаемых греческим семейством Си-нопли, подчеркивая связь персонажа с православной традицией предков, сохраняемой непрерывно, даже во времена резкого отрицания государством религиозных ценностей. Экземплификацией является применение детализации в характеристике персонажа, например: «ей было нетрудно встать в воскресенье до рассвета, отмахать двадцать верст до Феодосии, отстоять там обедню и вернуться домой к вечеру» (с. 9).
Принятая по мужу испанская фамилия Медеи Мендес символически соединяет память
о древности, как «общеевразийском» наследстве с колоритом многонациональной современной «крымской семьи». Семья эта базируется не только на естественной генеалогической линии потомков, но и на общности ее членов с аксиологией и жизненными принципами Медеи. Героиня представляет собой «тот центр, вокруг которого вращаются сестры, братья, их супруги, их дети, внуки»8. Всех многочисленных родственников, объединенных памятью об истоках их генетической и ценностной «родословной», по праву можно считать «детьми» жительницы крымского Поселка.
Память о семейных «корнях» соединяется с преемственностью черт как физических (например, рыжий цвет волос, короткий мизинец), так и характера. Потомки старого Хар-лампия, «которых не перемолотило кровожадное время» (с. 14), унаследовали крепость натуры, талант, большую энергию, а женская линия отличалась «бережливостью, повышенным вниманием к вещи и изворотливой практичностью» (с. 14). Медея, продолжающая «этос» рода Синопли, как семейная сокровищница, берегла в воспоминаниях психофизические и нравственные портреты всех лиц и регулярно отмечала их имена, особенно в церковном молебне, либо «об упокоении», либо - «о здравии». «Ей нисколько не трудно было держать в себе всю эту тьму народа, живого и мертвого, и каждое имя она писала со вниманием, вызывая в памяти лицо, облик, если так можно выразиться, вкус этого человека...» (с. 421).
Память Медеи получает определенный аксиологический смысл: она противостоит уничтожающей силе времени и забвения. Зрелость души героини все же не сводится к автобиографическому путешествию во времени и родовой топографии прошлого. Выдвижение принципиальной верности истокам создает ощущение общности всего и всех, возвращает чувство «фамильной соборности». В модели поведения гречанки наблюдается позиция, которую сформулировала Т.А. Махновец: «не воспоминания только важны <...>, но чувство единства с родным и чем-то таким живым, что обмануть не может»9.
Символом семейной идентичности является дом Медеи - наследник родового дома Харлампия. Мотив дома неоднократно выступает, наряду с мотивом памяти, в качестве
его метафорического варианта. В «семейном храме» (знаменательно, что даже внешним своим обликом Медея напоминает жрицу 10) каждый его член существует интегрально с семейной историей. Поэтому в произведении «всегда упоминается, откуда человек родом, кто его родители, как он взрослел. Для любой его черты внешности, качества, или свойства характера подбирается семейная аналогия. Считается, что по наследству передаются не только генетические черты, но и свойства характера»11.
На формировании характера Медеи сказалась история ее батумской тетки, жены Сидора, старшего брата матери и ее близкой подруги. Согласно семейной легенде она умерла от горя на похоронах своего мужа, погибшего от несчастного случая. «Именно в ее честь и получила Медея свое, столь необычное для греков, имя...» (с. 339). Духовным наследником героини оказывается племянник Георгий, похожий на Медею характером. «Медея и Георгий <... > радовались друг другу. У них было много общего: оба были подвижны, легки на ногу, ценили приятные мелочи и не терпели вмешательства в их внутреннюю жизнь» (с. 43).
Объединяла их также «созерцательная память» о красоте и тайнах крымской природы. Она, хозяйка здешних мест, известных ей как «содержимое собственного буфета... не только помнила, где и когда можно взять нужное растение, но и отмечала про себя, как с десятилетиями медленно меняется зеленая одежда» (с. 10). Здешнее море Медея знала, «как деревенский житель знает свой лес: все повадки воды, ее переменчивость и постоянство, цвет, меняющийся с утра до вечера, с осени до весны, все ветры и течения вместе с их календарными сроками» (с. 133-134). Силуэт героини настолько плотно вписался в современную крымскую среду, что «для местных жителей она давно уже была частью пейзажа» (с. 10), а местные бухточки «все чаще называли Медеиными» (с. 146).
Георгий тоже «любовался этой землей, ее выветренными горами и сглаженными предгорьями, она была скифская, греческая, татарская и хотя теперь стала совхозной и давно тосковала без человеческой любви... история все-таки от нее не уходила, витала в весен-
нем блаженстве и напоминала о себе каждым камнем, каждым деревом» (с. 32-33). Названный в честь деда, отца Медеи, Георгий не случайно ассоциируется своей будущей женой с Одиссеем, возвратившимся, как известно, на землю предков. Медее очень хотелось, чтобы именно он вернулся в Поселок, и это желание сбывается: Георгий переселяется в Крым со своей второй женой Норой, поддерживая традицию и памяти сердца.
Интегральная связь исторически-семей-ной «хроникальности» и литературной «художественности» достигается в романе Л. Улиц-кой благодаря специфике композиции произведения, причем не только внутренней, но и внешней. В содержательной структуре текста, как отмечалось, ценностные ориентиры, поведение и поступки действующих лиц подчиняются Медеиной точке зрения. И так же архитектоническое членение предполагает присутствие «голоса Медеи». Диалоги, письма, внутренние монологи, рефлексия наблюдателя и спонтанные ассоциации, вызванные упоминаемыми лицами, ситуациями или событиями, происходившими в личной, семейной или же национальной истории, составляют разнообразные формы «высказывания» продолжательницы рода Феодосийских греков. Неоднородные источники и разновидность стиля речи персонажа продиктованы временным расслоением процесса воспоминаний героини и отбором картин, закрепившихся в памяти субъекта сильнее других и щедро заполняющих материал прошлого.
Память заглавной героини селективно группирует существенные в ее жизни этапы и ситуации: годы ранней молодости, когда неожиданная смерть родителей заставила быстро принять на себя обязанности взрослого человека; историю судьбы самой близкой ей сестры Александры, которой Медея сопутствовала вплоть до скорбной разлуки; счастливую жизнь с мужем и трудный момент оскорбления; продолжающую связь и переписку с задушевной подругой; отдельные аспекты или события из истории крымских народов. Приводя «мысли о прошлом», Медея связывает их с настоящим, откуда читатель получает образ ей близкого и сохраняемого в душе мира. Припоминаемые, казалось бы, невольно, отрывки жиз-
ни укладываются в сознании Медеи в узор значимых для нее «точек», составляющих семейную хронику.
Переломные события минувшего вспоминаются действующим лицом (и заодно переводятся в план настоящего) в ключе «календарных шестерок», то есть отмериваются или суммируются годами, совмещающими цифру шести, хотя сам факт цикличности не сводится к равномерной регулярности, художественный прием повторности усиливает эффект «неслучайности» отдельных происшествий.
Цикличность иллюстрирует чередование «находок» и «потерь», попеременно укладывающихся в жизни главного лица романа, а также их символическую связь с важными обстоятельствами личной, семейной и национальной истории. Медея «помнила каждую из своих находок вместе с самыми незначительными обстоятельствами времени, места и всеми оттенками испытанного когда-то чувства» (с. 11). Принцип повторности скрепляет события по причинно-следственной «горизонтали» и по композиционной «вертикали», создавая рамочную конструкцию. Она окаймляет два момента: начиная с 1906 года, когда шестилетней девочкой Медея впервые находит одну из редкостей крымской земли -«“ведьмино кольцо” из девятнадцати некрупных, совершенно одинаковых по размеру грибов» (с. 11), вплоть до 1996 года, то есть «внетекстового» срока окончания произведения -заново и прочно «отыскавшего» и обнаруживающего богатство Медеиной души.
В диапазоне указанного периода датируются переломные события, повлиявшие на ход жизни крымской гречанки. Относится к ним связанный с находкой в день рождения «золотого перстня с помутневшим аквамарином» (с. 11) год 1916-й, который разделил ее личную судьбу на «до» и «после», ознаменовавшись драматической, почти одновременной смертью обоих родителей. Осиротевшая шестнадцатилетняя Медея, неожиданно для самой себя, стала воспитательницей семерых младших братьев и сестер, а также главой оставшейся в Феодосии семьи. Им отдала Медея свою любовь, силу, заботу и молодость, отказавшись от личных планов. В этом контексте особо четко запомнился Медее поддержавший ее морально сон, видимый с 1926-го
года, в котором родители оказали ей благодарность и нежную ласку.
Очередной отпечаток на ее психике оставил год 1946-й, год измены мужа Самуила,
о чем Медея узнала лишь после его смерти. Тогда у ее сестры Александры от ее же, Медеи, мужа родилась дочь Ника. Летом этого же 1946-го Александра теряет кольцо (знак семейного «сокровища» и «ценности»), и событие это метафорически знаменует разрыв тесных и дружески задушевных взаимоотношений сестер. Медея, будучи бездетной, переживала скорбный для нее факт. Исключительно тяжело еще и потому, что (как ни парадоксально), в ее памяти «лето сорок шестого года осталось временем их самой полной сестринской близости» (с. 161).
И все же в Медеином сознании есть желание простить (забыть) и отделить это горькое событие от общего фона остальной, хорошей супружеской и семейной жизни. В ретроспективе брак с Самуилом виделся ей «счастливым от первого до последнего дня» (с. 129). Временная дистанция, разделяющая «настоящий» взгляд Медеи и ретроспективно приводимые образы, качественно «модифицирует» содержание памяти гречанки и придает новый блеск характеристике Самуила. «За долгие годы - почти тридцать лет, - прошедшие с его смерти, само прошлое видоизменилось, и единственная горькая обида, выпавшая ей от мужа <...> растворилась, а облик его в конце концов приобрел значительность и монументальность, которой при жизни и в помине не было» (с. 99).
Из символической группы «шестерок» выделяется год также 1976-й, который стал основой актуального времени романа и отправным пунктом Медеиных наблюдений. Этот особо значимый год вносит объяснение некоторых загадок, разрешение многих трудностей и способствует возвращению утраченного.
Летом 1976 года Медея находит кольцо, потерянное ее сестрой в роковом 1946 году. «У Медеи находка этого потерянного тридцать лет тому назад кольца не выходила из головы. Может быть, потому, что она знала: кроме обычных причинно-следственных связей, между событиями существуют иные, которые связывают их иногда явно, иногда тайно, иногда и вовсе непостижимо» (с. 162). Финал «плана настоящего» романа Улицкой, совпада-
ющий с ранней весной 1977 года, закрывается сценой единения сестер (спустя двадцать пять лет), «злая память» отпускает героиню, и она полностью прощает Александру.
К смысловым вехам данного года следует отнести верную дружбу Медеи и Елены Степанян, приятельницы с юных лет. Переписка, которая, по словам Медеи, «длилась уже более шестидесяти лет» (с. 54), прекращалась на некоторое время только по причине смерти родителей. Первый этап письменного обмена молодыми впечатлениями, интересами и мечтами со временем преобразовался в обмен наблюдениями над жизнью, рефлексией над происходящим и давно прошедшим, что хранилось в глубине души. Елена, жена Медеиного брата, принадлежащая к семье Синопли, непосредственно участвовала в создании истории семейства.
В итоге задушевная переписка подруг образует семейный архив, раскрывая многокрасочный и нередко очень сложный «пейзаж времени». К примеру, встреча Медеи в апреле 1976 года с Равилем Юсуповым из Караганды является предлогом, чтобы припомнить времена гражданской войны и послевоенное решение властей выселить татар из Крыма, «в два часа, не дав и собраться» (с. 22). «Всплыло в памяти то, о чем мы не так уж любим вспоминать: мытарства тех лет» (с. 21). «В наших местах и при немцах <...> ничего такого не было <...> мы сидели и плакали» (с. 22). Год 1976-й оказывается переломным и в судьбе давних поселковых жителей, с которыми так сурово обошлась история.
Уверенность Равиля - «я сюда приеду еще» (с. 25) - и его желание - «может, повернется еще вспять, вернутся татары» (с. 26), что «было бы по справедливости» (с. 26) -встречаются с пониманием Медеи, разделяющей его точку зрения. Принятое решение и завещание, чтобы в ее доме поселились крымские татары, реализует «справедливую» мечту Равиля и олицетворяет Медеину «бескорыстную» верность памяти и последовательность. «Память у меня, слава Богу, еще хорошая, все держит» (с. 23), - признается она Елене и, отдавая должное правде, восстанавливает память о светлых, «райских» временах, приводимых в письме подружке: «Помнишь ли, Еле-
ночка, каков был Восточный Крым при татарах? А Внутренний? Какие в Бахчисарае были сады!» (с. 23).
В том же 1976 году Георгий познакомился с Норой, своей второй женой, с которой уже после смерти представительницы рода Феодосийских греков воссоздастся атмосфера того семейного очага, примером чего служил дом Медеи. Только благодаря упорным и настойчивым стараниям Георгия, завещание любимой тети могло быть приведено в исполнение, а возврат крымских татар в Поселок метафорически расширяет семантическое поле концепта «Семья Медеи».
Несомненно, главное лицо художественной «хроники» Улицкой, Медея Мендес, предстоит перед глазами многонациональной родни и читателя в метафорическом облике «живого памятника», неподвластного уничтожающей силе времени. В образе героини память и совесть становятся синонимичными понятиями. Ее память и совесть сориентированы на поиск подлинного, настоящего в противовес сиюминутному, иллюзорному. «Властно вторгаясь в прошлое, память многое переосмысливает заново, создавая особый мир, где царит правда»12. Именно динамика «памяти» направляет Медеиных наследников по пути реализации принципов ее жизни.
Повествователь очень умело использует категорию памяти как инструмента семейного «самосознания», соединяя в структуре произведения мотив памяти героини и память о героине. Насколько основная часть произведения сфокусирована на самой Медее и связи ее ретроспективной точки зрения с историей греческого рода Си-нопли, настолько эпилог представляет продолжение «семейной хроники» в символическом образе дома Георгия - наследника, сохраняющего традиции, правила и модели поведения «семьи Медеи», чувство принадлежности к которой составляет семейную ценность.
К различным вариациям лейтмотива памяти, ассоциирующимися с 1916, 1926, 1946 и 1976-м годами, Людмила Улицкая помещает в конце романа «Медея и ее дети» 1996 год, то есть время возникновения ее «литературного памятника», как хранителя семейной памяти.
Как подчеркивают О.С. Галанина и В.Т. Захарова, структурным фактором повествования лейтмотив может стать «в процессе варьирования, когда он неоднократно воспроизводится в различных ситуациях <...>, каждый раз получая новую эмоциональную окраску. В результате лейтмотив, обрастая ассоциациями, становится не просто зримым отображением темы, но и сим-волом»13.
Роман Л. Улицкой основан на структуре воспоминаний и «лейтмотивно» приводит не только определенные ретроспективно избранные фрагменты прошлого, но и мысли персонажа как плод рефлексии над тем проходящим и непреходящим, которое закрепилось в памяти. Произведение «Медея и ее дети» насыщено многочисленными ассоциациями, повторами, вариациями, актуализирующими в сознании наследников и продолжателей рода символическое «имя» заглавной героини.
Категория памяти оказывается композиционным стержнем и содержательной идеей, лейтмотивный характер которой помогает читателю перейти от формального к семантическому уровню произведения и параллельно «перешагнуть» тонкую границу от воспоминаний к памяти. «Воспоминания всегда направлены на свое прошлое. <... > В отличие от них, память всегда направлена на всеобщее и вечное. Она бескорыстна и пророче-ственна. Ее благодатный дар в ощущении прошлого, настоящего и будущего, как триликой, но единой вечности»14.
Прием лейтмотивного раскрытия категории памяти, сфокусированной на символическом образе главной героини, в семейной хронике Людмилы Улицкой объединяет и закрепляет истории лиц, которые уже не теряются «в перспективе бывшего, не бывшего и будущего» (с. 575), а непрерывно актуализируются в настоящем, ориентированном на вневременное.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Улицкая Л. Медея и ее дети. М., 2005 (авторская аннотация).
2 Там же.
3 Там же. Здесь и далее в скобках приводятся номера страниц романа.
4 Николина Н.А. Филологический анализ текста. М., 2003. С. 52.
5 Приводится подзаголовок журнального варианта книги. См.: Новый Мир. 1996. N° 3.
6 Литературная энциклопедия терминов и понятий / Ред. А.Н. Николюкин. М., 2003. С. 1171.
7 Нефагина ГЛ. Русская проза конца XX века. М., 2003. С. 100.
8 Там же. С. 98.
9 Махновец Т. А. Концепция мира и человека в зарубежном творчестве И.С. Шмелева. Йошкар-Ола, 2004. С. 59.
10 Березкина О.В. Исследование истории расширенной семьи на материале романа Л. Улицкой
«Медея и ее дети» II Журнал практической психологии и психоанализа. Режим доступа: http: IIpsyjournal.ruIj3pIpap.php?id=20050416, (31.08.2006).
11 Там же.
12 Рыбальченко В.К. Мотив памяти в лирике Высоцкого. Режим доступа: http:IIvisotsky.ruImv3I !38!inte.doc, (30.08.2006).
13 Галанина О.С., Захарова В.Т. Духовный реализм И. Шмелева: лейтмотив в структуре романа «Пути небесные». Н. Новгород, 2004. С. 19.
14 Степун Ф.А. Пореволюционное сознание и задача эмигрантской литературы II Критика русского зарубежья. М., 2002. Ч. 1. С. 254.
