CC BY
15Козьякова М.И.
д.филос.н., к.э.н., профессор, Высшее театральное училище
ПАМЯТЬ, ИДЕНТИЧНОСТЬ, ИНФОРМАЦИЯ
Ключевые слова: культура; идентичность; история; историческая память; образование; идеология.
Keywords: culture; identity; history; historical memory; education; ideology.
В эпоху глобализации территориальные границы и социальные институты в известной степени утрачивают возможность сохранения неповторимого культурного облика того или иного народа. Все более теряют свое значение память и опыт предыдущих поколений, нарушается межгенерационная преемственность. Специалисты отмечают происходящее в общественном сознании явление «детрадиционализации» - утрату традициями функции поддержания порядка, моделирования поведенческих стереотипов. Тенденция к образованию единого культурного пространства оборачивается в условиях информационного общества властью сильнейшего: «сильнейшим» в настоящее время благодаря господству доллара и агрессивной политике является лидер коллективного Запада - США. Власть в глобализированном мире вписана «на фундаментальном уровне в культурные коды» (М. Кастельс).
«Символическое насилие» (П. Бурдье) вызывает протест против «культурного империализма», провоцирует поворот к этническим, национальным истокам. В социокультурной сфере фактически все исследования отмечают наличие взаимосвязанных трендов - глобализации и глокализации: поиски личной и коллективной идентификации приобретали всю большую важность, становились все более насущными по мере того, чем более глобальным становился окружающий нас мир. Чем более схожи образы жизни разных народов, тем более дороги для них ценности, рожденные внутри того или иного общественного организма, такие, как собственная история, язык, религия, литература. «По мере того как внешние стороны нашей жизни сближаются, мы будем все больше дорожить традициями» - отмечали исследователи еще в конце XX в.1 Эти процессы чрезвычайно важны и в мирное время, но особую значимость приобретают эти тенденции в условиях информационной и экономической войны, развязанной против нас коллективным Западом.
Осознание, осмысление этих тенденций внушает надежду, что чрезвычайно важно в соотнесении с историей нашей страны, дважды на протяжении прошлого столетия терявшей свой идентификационный код. И сейчас он также находится под угрозой: мир стремительно меняется, и стабильные в прошлом ориентиры, дававшие возможность транслировать опыт предыдущих поколений, утрачивают свои некогда императивные характеристики. Они трансформируются, заменяются новыми, как правило, под воздействием и в угоду политической конъюнктуре. Наглядный пример подобных трансформаций являет Украина, которая за последние 30 лет идеологически обработала, воспитала новое поколение, начав с младых лет, с букварей, последовательно и целенаправленно проводя выбранный идеологический курс. Было выращено целое поколение, воспитанное на совершенно непонятной, чуждой российскому миропониманию парадигме воинствующего национализма. Политизация исторических фактов, кардинальная переоценка совместного прошлого, в том числе в период борьбы с фашизмом, привели к подъему националистических движений, к оправданию преступлений, совершенных карателями в годы Второй мировой войны.
Правящие круги этой страны однозначно проводили политику переоценки основополагающих событий прошлого, таких, как создание украинской государственности, борьба с фашизмом. Реставрировалась идеология бандер и шухевичей, объявленных радикалами национальными героями с молчаливого согласия, поддержки политических элит; создавался и активно внедрялся в сознание соотечественников образ России как врага. Раскол в обществе, война, преступления против мирного населения стали закономерным итогом подобного катастрофического сценария.
Таким же курсом шли бывшие советские прибалтийские республики, ныне самостоятельные государства Литва, Латвия и Эстония, официально объявившие все российское не только чужим, но и исконно враждебным, построив свою идентичность на якобы «историческом» противостоянии России.
Но не только за рубежом, в бывших «наших» республиках развивался антисоветизм. Не все благополучно, если можно так выразиться, было и в наших палестинах. Официальная государственная идеология была запрещена Конституцией 1993 г., где закреплялся принцип: «никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной и обязательной». (Ст. 13) Эта новелла полностью соответствует либеральным принципам, поскольку именно либерализм поднимает на щит идеи антиидеологизации. В 1993 г. социально-политическая ситуация в стране определялась упорной борьбой, которая шла между различными общественными силами: главной целью была ликвидация власти КПСС, искоренение марксистской идеологии, устранение однопартийной системы. И устранение, отказ от официальной идеологии отвечали именно западным интересам: в эпоху перестройки в пустое пространство семиосферы
1 Нэсбитт Д., Эбурдин П. Что нас ждет в 90-е годы. Мегатенденции: Год 2000. - М.: Республика, 1992. - С. 138.
612
(Ю.М. Лотман) устремились симулятивные идеи, образы, римейки, где доминировали образцы североатлантического издания.
К сожалению, современная российская ситуация осложняется тем, что о «диалоге элиты и общества» речь в настоящее время идти не может. Элита постперестроечного периода пережила резкое размежевание, поскольку страна растеряла значительную долю своего научного или же просто квалифицированного потенциала. В условиях маргинализации социума образование и квалифицированный труд обесценивались, обрекая как субъектов, так и само образование на жалкое, нищенское существование. Именно это и происходило в России в годы перестройки: вчерашние инженеры, научные сотрудники и учителя в массовом порядке подавались в челноки, торговали на рынке или же эмигрировали.
Другая часть, представлявшая преимущественно властные структуры, бюрократию или бизнес, ориентировалась на Запад, рассматривая страну пребывания как место накопления первоначального капитала. Покупка недвижимости за границей, перевод капиталов в оффшоры, обучение детей, а то и проживание семей за рубежом стали визитной карточкой новой, российской разновидности «компрадорской буржуазии». Национальные интересы, естественно, эти слои представлять не могли. Проблема осложнилась настолько, что потребовалось законодательное регулирование в деле «национализации» элит.
Подлинный смысл современной вестернизации полностью раскрылся в кризисном контексте настоящего времени, когда социальные, экономические, военные, информационные риски были использованы в политических целях, поставив на повестку дня необходимость найти ответ на жгучие, остроактуальные вопросы: «Кто мы, к какому миру мы принадлежим, каковы наши пути, перспективы развития, наши ценности?» При данных обстоятельствах возрастает зависимость не только экономического и социального прогресса, но и вопроса выживаемости общества от идентичности человеческого фактора, от понимания своей роли и места в этом мире.
Средством, дающим возможность восстановить культурную самобытность, становится национально-ориентированная культурная политика, в том числе в образовании. Она предполагает политическую волю и государственную активность, и тем важнее делается задача адекватного «межпоколенческого» культурного диалога. Эмерд-жентность нашей культуры, как инварианта европейского универсума, диктует особый алгоритм развития практики -она дискретна, постоянно обновляется, генерируя творческий поиск. Традиция же при этом может в той или иной степени включаться в стратегию обновления, формируя ситуацию «рефлективного традиционализма» (С.С. Аверинцев). Используя постмодернистскую терминологию, ситуация «рефлективного традиционализма» может быть представлена как пример интертекстуальности, являя собой «новую ткань, сотканную из старых цитат» (Р. Барт), или, что в данном контексте точнее, новую ткань, в которую вплетены старые семы.
Данный контекст чрезвычайно актуализирует проблемы образовательной сферы, институты которой непосредственно участвуют в процессах социализации нового поколения наряду с традиционно действующими в этом направлении институтами семьи, церкви, детских и молодежных объединений, других общественных организаций. Особая роль принадлежит высшему образованию, которое готовит будущую профессиональную, интеллектуальную элиту. Круг таким образом замыкается, поскольку социализация в условиях современной гибридной войны неизменно связана с проблемой идентификации в национальных, генерационных, иных групповых аспектах, в аспекте личного самоопределения.
Чрезвычайно важным в этой связи представляется вопрос об исторической памяти, проясняющей подходы к проблеме культурной идентичности. Последняя раскрывается в контексте анализа трех взаимосвязанных моментов: памяти, места действия и сети смыслов (П.В. Престон). Эти доминанты неоднократно менялись на протяжении российской истории, коренным образом трансформировались, стирались из памяти и формировались заново. К важнейшим трансформациям в первую очередь следует отнести петровские реформы, коренным образом преобразовавшие быт и мировосприятие правящего класса. «Вестернизация», осуществленная азиатскими методами (властно и деспотично), жестко ориентировала дворянство и городские слои на европейские нормы, сначала на немецко-голландскую модель, а с середины XVIII в. - на французскую. Ассамблеи и европейское платье, пища и развлечения, светский этикет и новый календарь — трансформация дворянского быта была кардинальной. Петровская модернизация выполнила определенную задачу - новые нормы и правила поведения, ценностные установки, при всей их чужеродности, постепенно усваивались русским обществом. Дворянская среда ассимилирует западную культуру, воспринимая инновации как в культуре повседневного обихода, так и в духовно-интеллектуальной сфере - в искусстве, философии, литературе.
Петровская модернизация дала пример глобальной трансформации, она затронула экономику и военное дело, административную систему и образование. Появляется новый «язык культуры» (Д.С. Лихачев). В последующем возникнет странная ситуация, когда правящий класс настолько отдалится от основной массы народа, станет настолько космополитичен, что на его представителя будут смотреть как на «случайно родившегося в России француза» (В.О. Ключевский).
Руководящая элита теряла свою национальную идентичность - аристократические круги повсюду в Европе, как правило, космополитичны. В отечественном варианте кардинальным изменениям подверглась не только модель «внешней» культуры, но и глубинные лингвистические основы, определяющие ментальность. Была взята ориентация на замену русского языка иностранными, сначала немецким и голландским, а потом французским: обучение французскому языку станет нормативным для дворян, а в следующем столетии для определенной части купечества, чиновников, интеллигенции. Французская «супрематия манер, мод и удовольствий» надолго утвердится в России. Чистота французской речи станет визитной карточкой, характеризующей субъекта, так же как и «смесь французского с нижегородским».
Абсолютная гегемония французской культуры будет поколеблена в эпоху Александра I, в период, когда страна пережила наполеоновское нашествие. У поколения, сменившего екатерининских вольнодумцев, сформировалось иное мировосприятие: «веселая космополитическая сентиментальность отцов превратилась теперь в детях в патриотическую скорбь», писал об этой важной перемене О.В. Ключевский. Так, у поколения, пережившего наполеоновское нашествие, «отцы были русскими, которым страстно хотелось стать французами; сыновья были по воспитанию французами, которым страстно хотелось стать русскими»1. Отечественная война, вызванный ею патриотический подъем знаменовали собой важную веху в развитии национального самосознания. В последующем это нашло свое выражение в интересе к отечественной истории - к ней обращаются композиторы и поэты, писатели и драматурги. Активизировалось изучение фольклора, осмысливался феномен «народности».
На Вызов, предложенной нашей национальной культуре в виде давления чужой иноязычной системы, был дан мощный Ответ русской самобытности, составивший золотой фонд русской культуры. Этот Ответ шел «снизу», из кругов светской (дворянской) интеллигенции, ответом же властей явилась теория «официальной народности», выраженная в идеологеме «самодержавие, православие, народность».
Эпохальные катаклизмы первой мировой войны, Октябрьской революции преобразовали социальную систему, разрушили «мир насилья» и, казалось бы, навсегда похоронили «старую» культуру. Коммунистическая ортодоксия, выполняя функции универсальной идеологемы общества, определяла цели и горизонты цивилизационного развития. Возрождая мессианский призрак универсалистского государства, революционная теория поднимала на щит идеи пролетарского интернационализма. Москва снова становилась «Третьим Римом», начертавшим на своих знаменах новый секуляризированный вариант вселенской доктрины.
За время своего более чем полувекового господства, однако, коммунистическая теория претерпела известную эволюцию: происходил постепенный отход от воинствующего космополитизма, в годы Великой Отечественной войны вернулась память о героических подвигах предков, получили свои права советский патриотизм, любовь к Отечеству. Идеи пролетарского интернационализма обрели новую жизнь в освобождении от фашизма европейских народов. Марксистская идеология парадоксальным образом соединялась с историей российского государства, выполняя важнейшую функцию консолидации советского общества. Во многом именно ей обязана своим возникновением уникальная общность - советский народ, объединенный на основе совместного проживания в рамках единого государства.
Так же и в современных условиях органическая целостность общероссийской идеи восстанавливает еще недавно, казалось бы, утраченную идентичность. Ее составными частями является гордость за страну, отстаивающую свои позиции на мировой арене, восстанавливающую свои исторические границы, патриотизм, имплицитно присутствующий в российском архетипе.
Важнейший аспект в формировании эффективной национальной политики неразрывно связан с внятным формулированием ценностных приоритетов, с легитимизацией идейного, идеологического вектора, в том числе основных, базовых атрибуций, таких, как национальная, гражданская, культурная принадлежность. Речь в первую очередь идет об исторической памяти, поскольку культурная идентичность онтологизируется в контексте взаимодействия памяти, ценности, почвы. Это те ценности и смыслы, которые присутствуют в народном сознании, которые закреплены на архетипическом уровне. Бытующие явственно или неявно, имплицитно, признанные или же не признанные властями, они сохраняются культурной традицией. И они же должны быть в полной мере представлены в школьной программе, акцентированы в вузовской педагогике.
В этой связи симптоматичен поворот общественного мнения по вопросу об отношении к собственной культуре и истории, о необходимости сохранения исторической преемственности: не отказ от традиционных ценностей, культурных корней, не их критика, а их сохранение и поддержка с необходимостью ставится сегодня в повестку дня. Универсалистские ориентации господствуют в общественном сознании так называемого «глубинного государства», в том числе органическая целостность общероссийской идеи, солидарность, приверженность привычному для многих поколений россиян образу страны как великого государства.
Основные, базовые ценности представляют собой стержень, «центральную зону» культуры любого организованного сообщества. Они содержатся в его традициях, символах, верованиях, предопределяя тем самым природу сакрального. В концентрированном, обобщенном, упорядоченном виде их выражает религия или идеология, которые выступают практически самыми мощными идентификационными факторами. Религия и идеология, однако, в отличие от культуры не определяют национальную специфику: примером могут служить все мировые религии, или же широко распространенные марксистская, либеральная, консервативная, националистическая идеологии. Наряду с общностью культурологических характеристик в качестве национальных идентификационных параметров, как правило, фигурирует общность территории и социально-политической жизни, легитимизированная гражданством.
Идеология не принадлежит к научной сфере, она субъективна и выражает интересы определенных социальных групп. По К. Марксу она является ложным сознанием, по К. Маннгейму - искажённым отражением социальной действительности, по Р. Барту - современным метаязыковым мифом. Для М. Бахтина, например, идеологическое являлось синонимом семиотического, знакового вообще: «ко всякому знаку приложимы критерии идеологической оценки (ложь, истина, справедливость, добро и пр.). Область идеологии совпадает с областью знаков. Между ними можно поставить знак равенства. Где знак - там и идеология»2.
Трактовка идеологии как универсального свойства всей семиотической сферы препятствовала специфика конкретных механизмов ее функционирования, ангажированность ее адептов. Всегда и всюду она выражала специфиче-
1 Ключевский О.В. Курс русской истории: в 9 тт. - М.: Мысль, 1987-1990. - Т. 5. - С. 228.
2 Бахтин М.М. Марксизм и философия языка. - http://koledj.ru/docs/index-1099.html/
ские интересы определённых групп или классов, как правило, выдающихся за интересы всего общества. Тем не менее, абстрагируясь от ангажированные тех или иных идеологем, следует отметить, что все они систематизируют взгляды, представления, идеи и могут в этой связи концентрированно репрезентировать тот или иной сегмент общественного сознания. Исходя из определенным образом познанной или же «сконструированной» реальности, она может быть ориентирована на интересы самых разных слоев.
Идеология - это постоянный поиск ценностей, их тематизация: идеологический дискурс, как и миф, также «имеет ценностную природу, он не подчиняется критерию истины»1. Как миф, так и идеология фундируются тем, что У. Джемс образно называл человеческой «волей к вере»2. Гуманистические, религиозные и моральные идеи общества -не более чем идеалы, однако они программируются, конструируются, акцентируются в зависимости от конъюнктуры, от реальных жизненных потребностей. Реальный выбор является личной прерогативой субъекта, однако эти абстрактные модусы, заданные в образовательных системах, не теряют своего значения на протяжении длительных временных периодов, онтологизируются явно или скрытно, имплицитно, сохраняясь в качестве архетипических структур.
Аспекты, которые определили лицо русской культуры, противопоставившей западному модерну иные ценно -сти, не входящие в круг всеобъемлющего антропологизма и фетишизированной рациональности. Дело в архетипе сопричастности общему делу, соборности, формализованному структурой государства. Патриарх британской историографии А.Дж. Тойнби относил Россию к типу «универсальных государств»: «Русские не были узурпаторами, бросающими вызов живым владельцам титула. Они остались единственными наследниками... Русский народ оказался последним оплотом православной веры. Таким образом он унаследовал права и обязанности Римской империи»3. Апология державности, сакрализация власти, пиетет к величию и мощи империи, приоритет государственного интереса, -все эти аспекты объемлет понятие «государственник», ставшее секулярной характеристикой национального менталитета. Дважды на протяжении прошедшего столетия был преобразован идентификационный комплекс, государство разрушалось и воссоздавалось заново. Однако ценности, определившие лицо русской культуры, оставались неизменными, обеспечивая жизнестойкость и уникальность «русского мира». И в этом плане Россия обладает уникальным наследием, неким алгоритмом, который может быть задействован в решении современных проблем.
Поэтому речь не может идти о выравнивании и унификации социокультурных характеристик цивилизаций с различными архетипическими основаниями. В коммьюнитарном обществе переход к индустриальной и постиндустриальной стадии развития неизбежно будет обладать определенной спецификой. Заимствование тех или иных моделей должно быть соотнесено с культурными доминантами, их применение не может быть механистическим, и здесь эффективность культурологических исследований, анализ культурных «аксиом» едва ли можно переоценить.
Проблема разработки собственных «национальных проектов» чрезвычайно актуальна. Они должны отвечать на вызовы времени, учитывать остро стоящую потребность в модернизации. И одновременно опираться на доминантные цивилизационные характеристики. Технологические вызовы времени требуют адекватного ответа - внедрения научных достижений, новейших технологий, подготовки высококвалифицированных кадров. Однако технологические перспективы не могут полностью репрезентировать цели национального проекта. Не менее важна реализация эйдетических, гуманитарных, собственно антропософских потребностей для дальнейшего общественного развития. Повышение культурного уровня, социализация, реализация способностей и талантов отдельного индивида входит в контекст культурно-антропологического целеполагания.
Среди западных социологов распространен тезис: «прошлое теряет свою детерминирующую силу для современности. На его место - как причина нынешней жизни и деятельности приходит нечто несуществующее, конструируемое, вымышленное».4 Действительно, настоящее обладает богатейшими возможностями по формированию вектора будущего развития, тем более сейчас, в эпоху телекоммуникации и Интернета, глобализации и виртуалистики. Тем не менее, речь не идет о «конце истории». Если возможно вообще строить будущее, влиять на него тем или иным способом, отвечая на глобальные вызовы, разрабатывая «национальные проекты» - в любом случае отправной точкой сценария неизменно будет служить опыт прошлого. Настоящее обладает поразительным свойством «вырастать» из прошлого, аккумулируя в себе многообразие событий, имен, лиц, человеческих судеб.
Определять и конструировать неизвестное будущее или разобраться в «тревожном» характере настоящего будет легче, если предварительно рассмотреть и «смиренно принять» (Н. Нарочницкая) уроки прошлого. Будучи поучительными для стран с богатой и длительной историей, они приобретают особое значение в эпоху кардинальных перемен. Именно такова ситуация, сложившаяся в России.
1 Барт Р. Мифологии. - М.: Академический проект, 2008. - С. 282.
2
Джемс У. Воля к вере. - М.: Республика, 1997. Тойнби А. Дж. Постижение истории. - М.: Прогресс, 1991. - С. 496.
4 Бек У. Что такое глобализация? Ошибки глобализма - ответы на глобализацию. - М.: Прогресс-Традиция, 2001. - С. 175.
