CC BY
96
Е. Н. ПРОСКУРИНА*
Институт филологии Объединенного института истории, филологии и философии СО РАН
ПАЛОМНИЧЕСТВО В РУССКОЙ СВЕТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ: К ПРОБЛЕМЕ ТРАНСФОРМАЦИИ СЮЖЕТА
Паломничество, как известно, представляет собой особый род путешествия, цель которого — посещение святых мест1. В дореволюционной России это был чрезвычайно распространенный способ внутреннего очищения через приобщение к "миру горнему", к духовной Истине. Он давал уникальную возможность, как отмечал преподобный Иоанн Лествичник, "отлучения от всего, с тем намерением, чтобы сделать мысль свою неразлучною с Богом"2, или, как писал известный критик русского зарубежья И. Ильин, утоления "жажды праведности"3. Этот взыскующий духовный порыв звучит еще в былинных текстах, где предстает как стремление:
Ево славный Ерусалим град, И ко Гробу Господнему да помолитися, И ко честным мощам да причаститися, И во Иордан реки да покупатися...
В литературе двух последних веков можно выстроить ряд имен русских писателей, для которых паломничество было важной вехой в жизни. Это Н. Гоголь, Ф. Достоевский,
* Проскурина Е. Н., 2005
1 Следует отметить, что первоначально данное понятие было
связано с путешествием в Святую Землю с целью поклонения Гробу Господню, откуда паломники часто привозили домой пальмовые
ветви. Этим объясняется и само название данного вида путешествия:
паломничество (ср.: пальма). См.: Большой энциклопедический словарь. М., 1998. С. 871.
2 Преподобного отца нашего Иоанна Лествичника Лествица. СПб., 1996. С. 25—26.
3 Ильин И. О тьме и просветлении: Книга художественной критики: Бунин. Ремизов. Шмелев. М., 1991. С. 185.
68
К. Леонтьев, В. Розанов, С. Соловьев, Л. Толстой, И. Шмелев, Б. Зайцев, И. Бунин и другие. Однако паломнический сюжет в светской литературе имеет свои отличия по сравнению с тем, что представляет собой паломничество в жизни тех же самых авторов. Отличия эти определяются разницей между лично-биографической задачей писателя, которая практически всегда связана с потребностью в духовно-очистительном, просветляющем подвиге как залоге спасения души (исключение составляет посещение Оптиной пустыни Л. Толстым, который приходил в святую обитель "как совопросник, спорщик и обличитель старца в незнании евангелия 4), и задачей, которую он решает как автор художественного произведения.
В своей работе мы не будем останавливаться на "биографическом" паломничестве писателей, это отдельная проблема. Цель данной статьи — попытка выявления модификации паломнического сюжета в отечественной литературе XIX — начала XX века, определения его главных стратегий.
В литературе классического периода паломнический сюжет наиболее цельно представлен в книге А. Н. Муравьева "Путешествие по святым местам русским", изданной в 1832 году. В случае с этим произведением следует отметить, что здесь личная задача писателя совпала с художественной задачей автора, именно это и дало возможность А. Н. Муравьеву создать книгу, полную таких подробных и вместе с тем благоговейных впечатлений от посещений русских
святынь, какой мы, пожалуй, больше не найдем во всей отечественной литературе XIX века.
Летняя ночь осенила лавру и сквозь прозрачный сумрак, еще в большем величии, возвышались древние соборы и башни. Две из них, как два белые исполина, стояли по краям южной ограды, над которою устроена длинная галлерея от Архиерейских покоев; — я ходил по ней уединенно, и наслаждался картиною ночи. Все засыпало в лавре после долгого всенощного бдения; еще быть может иные старцы стояли на молитве в келлиях, но тайною оставалась их молитва5.
4 См.: Павлович Н. А. Оптина пустынь. Почему туда ездили великие? // Пивоваров Б. И. Православная культура России: Учебное пособие. Новосибирск, 2002. С. 316.
5 Муравьев А. Н. Путешествие по святым местам русским: В 2 ч. Ч. 1. М., 1990. С. 1. Далее текст произведения цитируется по данному изданию с указанием страниц в скобках. В цитатах сохранена авторская орфография и пунктуация.
69
Так начинается первая глава "Путешествия.", посвященная Троице-Сергиевой лавре. А далее — описания святынь Ростова, Нового Иерусалима, Валаама, Москвы, Киева, Новгорода и еще многих российских монастырей, впечатлениями от посещения которых и спешит поделиться с читателями автор.
Книга А. Н. Муравьева представляет собой многожанровое образование, где можно обнаружить элементы жития:
Давно ли поселился Сергий в лесах Радонежских, и он уже сделался прибежищем Князей и Святителей, поборником отчизны, разсадником иночества! Не только подвигает он на брань Димитрия, не только дает ему своих иноков, но даже пред самою битвою, провидя его смущение, посылает к нему гонца с ободрительною грамотою. (10),
летописи:
Между тем лавра становится поприщем летописных событий. В ней отзываются все сильные перевороты и смятения княжения Московского, которого сделалась она главною святынею (11),
исторического повествования:
К молитвам Сергия прибегал Иоанн идущий ратию против Казани, на сию последнюю важнейшую в недрах России борьбу Ислама против Христианства; и как никогда благословение Святаго сопутствовало Донскому Князю на Мамаево побоище, так осенило оно и Царя Иоанна... (14),
церковной истории, прежде всего истории монастырей в
России:
Скоро Сергий становится отцем многих обителей, основанных его учениками по просьбе Князей, на местах им самим избранных. Еще и прежде ознаменовал он краткое свое уединение на Кержаче малым скитом, и дал в Москву Митрополиту Алексию инока своего Андроника, для основания Андрониева монастыря. Теперь признательный Димитрий хочет учредить две пустыни на память Мамаева побоища, и Сергий дает ему Савву для сооружения храма Божией матери на реке Дубнах... Храбрый сподвижник Донскаго, Князь Владимир молит также Сергия дать ему Игумена во вновь воздвигаемый им Высоцкий монастырь в удельном Серпухове, и Сергий дает ему Афанасия. Такая духовная отрасль постепенно происходит от Св. Сергия, каждому поколению даруя великаго мужа. (10—11),
70
путешествия:
Достигнув севернаго берега Ладожского озера, я остановился с двумя моими спутниками в городе Сердоболе, на Валаамском подворьи, где ожидала нас монастырская лодка. Самая обитель лежит на острову за сорок верст, из коих первые пятнадцать плавание совершается по заливам. Хотя мы довольно рано пустились в путь, — он однакоже продолжился за полночь; при самом
выходе из губы, густой туман пал на озеро, и поднялся свежий, противный ветер. (126—127),
путеводителя:
У самого входа, на правой стороне, почивает в своей малой придельной церкви, основатель собора, преподобный Никон, ученик и преемник Сергия. По левую сторону входа, пристроена к южной стене собора каменная палатка, на место бывшей убогой келлии Св. Сергия, где удостоила его своим явлением Божия Матерь. Внутри палатки три каменные гроба: один Иоасафа Скрипицына, из Игумена лавры возведенного в Митрополиты Всероссийские. другой Св. Серапиона, избранного также отселе в Архиепископы Новгороду. третий гроб славнейшаго из Архимандритов лавры, Св. Дионисия, который вместе с Келарем Аврамием спас отечество от Поляков. (4—5),
лирического эссе:
.кто выразит все тайныя чувства, волнующия грудь посреди подобной древности, подобной святыни? Они приростают к сердцу и не идут с языка!.. (3)
Как видно из приведенных фрагментов, главной особенностью повествования в "Путешествии." А. Н. Муравьева является взаимопроникновение его жанровых элементов, что образует своеобразный жанровый сплав, в котором летопись, история, житие существуют в нераздельном единстве по образцу древнерусских "хожений". Объединяющим началом служит здесь и особая, пронизывающая все произведение, лирическая интонация, передающая трепетное восхищение и благодарную радость автора от приобщения к духовной истории России, от прикосновения к истинным ценностям, а также свидетельствующая о цельности его православного мироощущения.
"Путешествие." А. Н. Муравьева было одним из самых известных произведений своего времени.
Благодаря ему,
71
а также другим сочинениям писателя на духовные темы (среди них выделяется "Путешествие ко Святым местам в 1830 году"6) русское высшее общество обратило внимание на эту сторону жизни. Как считали многие современники, именно этим обстоятельством определяется главная заслуга А. Муравьева, а также его место в литературе. Как писал Н. С. Лесков, ".он первый из светских людей начал вещать о таких вопросах, которыми до него «светские» люди не интересовались и не умели за них тронуться"7.
Однако характерная для книг А. Н. Муравьева художественная форма была воспринята и продолжена лишь небольшим кругом писателей паломнической литературы XIX века. Здесь следует указать на сочинение А. С. Норова "Путешествие по Святой Земле в 1835 году Авраама Норова", ставшее заметной вехой в развитии паломнической линии. Само название отсылает к "Путешествию ко Святым местам 1830 года" А. Н. Муравьева. В произведении А. Норова религиозно-трепетное описание святых мест также соединяется с путевыми эпизодами, историческими сведениями, говорящими о богатой эрудиции автора. "Труд Норова, — считает исследователь паломнической литературы Б. Романов, — одно из содержательнейших и литературно ярких описаний путешествий в Святую Землю, можно считать и одним из достойнейших образцов путевой прозы XIX в."8.
Сюда же следует отнести и сочинение Д. В. Дашкова "Русские поклонники в Иерусалиме". Однако здесь наряду с паломнической задачей ощущается значительное научно-познавательное начало,
удовлетворяющее потребности не столько религиозного, сколько любознательного ума. К данному началу в
дальнейшем развитии этой литературной
6 В своей неоконченной рецензии на это произведение А. Пушкин указывал на то, что автор "привлечен туда [в Святую Землю] не суетным желанием обрести краски для поэтического романа, не беспокойным любопытством найти насильственные впечатления для сердца усталого, притупленного. Он посетил св. места как верующий, как смиренный христианин, как простодушный крестоносец, жаждущий повергнуться во прах пред гробом Христа Спасителя" (Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 10 т. Т. 7. М., 1964. С. 263).
7 Цит по: Корда Вяч. Благочестивый странник // Муравьев А. Н. Указ. соч. [Послесловие].
8 Романов Б. Путешествия в Святую Землю // Путешествия в Святую Землю: Записки русских паломников и путешественников XII —XX вв. М., 1994. С. 6.
72
линии добавляются социальные, экономические описания, что расширяет границы жанра в сторону путешествия, очерка, путевых записок, свидетельствуя тем самым об истоках его обмирщения9.
Все более становясь самой собой, литература в дальнейшем своем развитии пытается решать главные проблемы человеческого бытия, в том числе и вопросы вечные, собственными художественными средствами. Среди этих вопросов не последнее место принадлежит и теме паломничества, однако в подходах к ней все ощутимее проявляется проблема разделения религиозного и общественного сознания, в чем ведущие писатели прозревали зачатки будущих
мировоззренческой и социальной катастроф. В своем развитии в сфере светской литературы паломнический сюжет реализуется далее в двух главных направлениях. Первое можно условно определить как несобственно-художественную литературу, второе объединяет жанры художественной литературы. При этом для первого отправным моментом является не столько желание
описать паломнический опыт как естественное, сродни дыханию, личное приобщение к традиционному, сформированному в рамках семьи, способу православного богопознания, сколько как духовный переворот, сильнейшее потрясение, приведшее к "страстному обращению к личному православию" (К. Леонтьев). Таково "Мое обращение и жизнь на св. Афонской горе" К. Леонтьева, таковы по существу "Выбранные места из переписки с друзьями", "Исповедь" и "Размышления о Божественной Литургии" Н. Гоголя, инициированные его посещениями Святой Земли и Оптиной пустыни, сопровождавшимися беседами и перепиской со старцами. Однако в случае с Гоголем речь идет не столько о "внешнем", сколько о "внутреннем" паломничестве, касающемся проблемы душевных мытарств и духовного откровения.
В обращении к исследуемому сюжету художественной литературы также прослеживается особая специфика. Здесь цель автора чаще всего определяется задачей показать степень несоответствия окружающей жизни Божественному Замыслу о мире и человеке. Произведения именно
9 См.: Сенковский О. И. Краткое начертание путешествия в Нубию и Верхнюю Эфиопию; Он же. Возвратный путь из Египта через Архипелаг и часть Малой Азии; Норов А. С. Путешествие по Египту и Нубии в 1834—1835 годах; Вяземский П. А. Путешествие на Восток (1849—1850); Берг Н. В. Мои скитания по белу свету и др.
73
этого, художественного направления станут предметом нашего дальнейшего внимания.
Паломническая линия сюжета достаточно активна в романе Ф. М. Достоевского "Братья Карамазовы". Ее особенность в том, что в смысловом плане она как будто распадается на две части. Первая выстраивается в
соответствии с авторским намерением, с одной стороны, стать проповедником старчества в российской секуляризованной интеллигентской среде, с другой — показать красоту и спасительную силу искренней народной веры и пагубность умствующего маловерия (главы "Верующие бабы", "Маловерная дама"). Вторая связана с проблемой самоутверждения "гордого человека", одной из ведущих во всем творчестве Ф. Достоевского. В этой-то части изображение паломнической ситуации, заданное существующим литературным каноном, претерпевает серьезные изменения, и прежде всего тем образом, что само посещение монастыря приобретает здесь форму визита к старцу. Речь идет об эпизодах, описывающих поведение в монастыре семейства Карамазовых, и, главным образом, Карамазова-отца (главы "Приехали в монастырь", "Старый шут", "Зачем живет такой человек", "Скандал"). Здесь в поведении главных действующих лиц, в отличие от поведения "верующих баб", а также и "маловерной дамы", нет ни волнения, ни смущения, ни трепета. Дмитрий Карамазов вообще позволяет себе опоздание и приезжает к концу визита. Цель такого рода посещения — не столько утоление потребности в совете старца, сколько желание показать и утвердить себя.
Хотя внешним поводом к посещению монастыря в "Братьях Карамазовых" явилось желание Карамазова-отца примирительно решить вопрос о наследстве, именно в его поведении, скандальном и шутовском одновременно, особенно отчетливо проявилась потребность в самодемонстрации:
"Нет, ты фон Зон", — кричит Федор Павлович на обеде у игумена, обращаясь к Максимову. — "Ваше преподобие, знаете вы, что такое фон Зон? Процесс такой уголовный был: его убили в блудилище — так, кажется, у вас сии места именуются." — с ерническим вызовом пускается он в сомнительные в стенах святой обители
объяснения10.
10 Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы // Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений: В 30 т. Т. 14. Л., 1976. С. 81. Далее цита-ты из текста романа "Братья Карамазовы" даются по этому изданию с указанием страниц в скобках. Курсив в цитатах, кроме специально оговоренного случая, мой.
74
А вот его речь старцам:
Позвольте, отец игумен, я хоть и шут и представляюсь шутом, но я рыцарь чести и хочу высказать... Я и приехал-то, может быть, сюда давеча, чтобы посмотреть да высказать. Отцы святые, я вами возмущен. (82)
И так далее в том же роде на целые страницы пустословия и словоблудия, назначение
которых — скандально-вызывающее утверждение себя:
Мне все так и кажется, когда я выхожу куда-нибудь, что я подлее всех и что меня все за шута принимают, — так вот давайте же я и в самом деле сыграю шута, потому что вы все до единого глупее и подлее меня (80).
И Федор Павлович как будто выполняет свое обещание, пытаясь сыграть эту роль как можно убедительнее, вызывая слезы стыда у Алеши и снисходительную улыбку у старца Зосимы. В его поведении в монастыре также чувствуется стремление утоления жажды, однако жажды совсем иного рода, чем жажда паломника. В ее основе — желание поставить в центр ситуации собственную персону. И если бы это было в его силах, старший Карамазов с радостным самодовольством поставил бы в услужение себе всю монастырскую братию во главе с игуменом. Однако понимание неосуществимости этого тайного желания выливается в открытое шутовство и "последний предел какой-нибудь мерзости", подправленные "выделанными слезами".
.глупый дьявол. подхватил и нес Федора Павловича на его собственных нервах куда-то все дальше и дальше в позорную глубину.
— Те-те-те! Ханжество и старые фразы! Старые фразы и старые жесты! Старая ложь и казенщина земных поклонов! Знаем мы эти поклоны! <.> Не люблю, отцы, фальши, а хочу истины! Но не в пескариках истина, и я это провозгласил! Отцы монахи, зачем поститесь? Зачем вы ждете за это себе награды на небеси? <.> Нет, монах святой, ты будь-ка добродетелен в жизни, принеси пользу обществу, не заключаясь в монастыре на готовые хлеба. Что у них тут наготовлено? — подошел он к столу. — Портвейн старый Фактори, медок разлива братьев елисеевых, ай да
75
отцы! Не похоже ведь на пескариков. Ишь бутылочек-то отцы наставили, хе-хе-хе! <.> Ну, отцы. Больше я к вам не приду, просить будете на коленях, не приду. Тысячу рубликов я вам прислал, так вы опять глазки навострили, хе-хе-хе! Нет, еще не прибавлю. Довольно, отцы, нынче век либеральный, век пароходов и железных дорог. Ни тысячи, ни ста рублей, ни ста копеек, ничего от меня не получите! (82—83)
Если отвлечься от ернической интонации карамазовской речи, то в ней можно обнаружить то ядро, вокруг которого формируется характерная для некоторых произведений русской литературы конца XIX века сюжетная ситуация, определенная нами как поучение старцев мирянином. Основание ей, по нашему мнению, положил именно Ф. М. Достоевский, ее развитие прослеживается в рассказах А. П. Чехова, о чем речь пойдет ниже.
Здесь же следует обратить внимание на поведение в келье старца Зосимы одного из попутчиков Карамазовых, Петра Александровича Миусова, приехавшего в монастырь по собственному делу, что также мало
соотносится с паломнической духовной задачей. По отношению к своей персоне он мало чем отличается от Федора Павловича, хотя взгляд этого героя на самого себя автор представляет нам иным способом — через несобственно-прямую речь:
Вся келья была очень необширна и какого-то вялого вида. Вещи и мебель были грубые, бедные и самые лишь необходимые. Миусов бегло окинул всю эту "казенщину" и пристальным взглядом уперся в старца. Он уважал свой взгляд, имел эту слабость, во всяком случае в нем простительную, приняв в соображение, что было ему уже пятьдесят лет — возраст, в который умный светский и обеспеченный человек всегда становится к себе почтительнее, иногда даже поневоле.
С первого мгновения старец ему не понравился. (37)
Как в том, так и в другом случае паломническая тема оказывается связанной с одной из главных во всем творчестве писателя проблем, которую можно определить как проблему сердца, закрытого для веры. Именно этим состоянием окаменелого сердца в первую очередь определяется трагизм, гибельность судьбы "гордого" героя Достоевского.
Наличие паломнического сюжета обнаруживается и в романе "Бесы". Анализ главы "У Тихона" убеждает в том, что здесь цель паломничества переворачивается в еще большей
76
степени, чем в "Братьях Карамазовых", что также связано с особой, более жесткой по сравнению с последним романом, реализацией сюжетной ситуации поучения старцев мирянином. Именно поэтому роман "Бесы", написанный ранее "Братьев Карамазовых", следует в нашей работе за, а не впереди него. В первой части визита, желая преодолеть собственное волнение, Ставрогин, по существу, устраивает суд над архиереем.
Но, в отличие от ернической отповеди старшего Карамазова, здесь уже нет и намека на шутовскую приниженность героя. Любопытны авторские ремарки, характеризующие смену его настроения. Вначале Ставрогин находится в состоянии большой рассеянности и волнения, которое внезапно меняется на отвращение и желание поскорее уйти из кельи Тихона. Затем в процессе рассказа об одолевшем его душевном недуге Ставрогин становится странно откровенен и простодушен. Но и это состояние внезапно исчезает и сменяется раздражением и насмешкой либо нервным и неестественным смехом. И с этого мгновения беседа со старцем превращается в судилище, устраиваемое визитером:
— В Бога веруете? — брякнул вдруг Ставрогин.
— Верую.
— Ведь сказано, если веруешь и прикажешь горе сдвинуться, то она сдвинется. впрочем, вздор. Однако я все-таки хочу полюбопытствовать: сдвинете вы гору или нет?
— Бог повелит, и сдвину, — тихо и сдержанно произнес Тихон, начиная опять опускать глаза.
— Ну, это все равно, что сам Бог сдвинет. Нет, вы, вы, в награду за веру в Бога?
— Может быть, и не сдвину.
— "Может быть"? Это недурно. Почему же сомневаетесь?
— Не совершенно верую.
— Как? вы несовершенно? не вполне?
— Да. может быть, и не в совершенстве.
— Ну! По крайней мере все-таки веруете, что хоть с Божиею-то помощию сдвинете, и это ведь не мало. Вы, конечно, и христианин?..11 (курсив автора. — Е. П.)
В приведенном диалоге бросается в глаза разница интонаций Ставрогина и Тихона: первый говорит с вызовом, второй — "тихо и сдержанно". И это тем более
парадоксально, так как ведь это Ставрогин пришел за советом к "архиерею на покое", а не Тихон к нему. Причем пришел не
11 Достоевский Ф. М. Бесы. С. 10.
77
насильственно, по зову души. Однако искреннее желание очистить свою совесть и получить духовный совет сталкивается в сознании героя со скрытой потребностью в самооправдании, за которой таится метафизический страх перед совершённым грехом, боязнь заглянуть в самый его корень. Удовлетворение этого внутреннего комплекса реализуется им за счет унижения собеседника. Вместе с тем, прозорливость Тихона, его способность проникнуть в самые тайные истоки намерений Ставрогина, а также искреннее участие, в котором отсутствует малейший намек на осуждение, также вызывают у последнего чувство протеста. Смиренная доброта Тихона словно обжигает Ставрогина, демонстрируя степень его духовного отпадения и делая невыносимым пребывание вблизи святого человека. В результате он уходит из монастыря с проклятиями в адрес старца. В поединке между "интуитивной" религиозностью и открытой гордыней победа остается за последней и является в итоге причиной жизненной катастрофы героя.
Новый этап в развитии паломнического сюжета можно увидеть в рассказе Чехова "Без заглавия" (1888). Здесь мы имеем дело уже с инверсией12 самого сюжета, ибо, по существу, речь в рассказе идет о паломничестве в мир. Фабула этого коротенького произведения сводится к тому, что человек из мира случайно попадает в монастырь и начинает укорять игумена и братию за то, что они не так живут и не так спасают душу:
Подумайте, в то время как вы сидите тут в покое, едите,
пьете и мечтаете о блаженстве, ваши ближние погибают и идут в ад. Поглядите-ка, что делается в городе! Одни умирают с голоду, другие, не зная, куда девать свое золото, топят себя в разврате. Нет в людях ни веры, ни правды! Чье же дело спасать их? Чье дело проповедовать?.. Разве смиренный дух, любящее сердце и веру Бог дал вам на то, чтобы вы сидели здесь в четырех стенах и ничего не делали?
13
Как видим, ядром данного "воззвания" является та же идейная мысль, которая сквозит в речи старшего Карамазова, произнесенной в игуменских покоях. Однако, в отличие
12 Термин инверсия используется нами в значении изменения направления на обратное, переворачивания (Большой энциклопедический словарь. М., 1998. С. 445).
13 Чехов А. П. Без заглавия // Чехов А. П. Избранное: В 3 т. Т. 2. М., 1994. С. 30. Далее цитаты из произведения даются по этому изданию с указанием страниц в скобках.
78
от реакции героя Достоевского ("Сказано снова: "Претерпи смотрительне находящее на тя невольно бесчестие с радостью, и да не смутишися, ниже возненавидиши бесчестящего тя". Так и мы поступим" (84)), чеховский игумен, вняв укорам пришельца, уходит спасать мирян, оставив свою паству. Возвратившись через три месяца, он со слезами рисует братии картину упадка и разложения мира, погрязшего в пьянстве, разврате и праздности.
Описав все прелести дьявола, красоту зла и пленительную грацию отвратительного женского тела, старик проклял дьявола, повернул назад и скрылся за своею дверью.
Когда он на другое утро вышел из кельи, в монастыре не оставалось ни одного монаха. Все они бежали в город (32).
Так заканчивается рассказ Чехова. Однако это не
единственная неожиданность в произведении. Нельзя не обратить внимания на внешнюю характеристику пришельца, ставшего для монахов проводником в мир, абсолютно не совпадающую с содержанием его речи.
[Он] оказался горожанином и самым обыкновенным грешником, любящим жить. Прежде чем попросить у настоятеля благословения и помолиться, этот человек потребовал вина и есть. На вопрос, как он попал из города в пустыню, он отвечал длинной охотничьей историей: пошел на охоту, выпил лишнее и заблудился. На предложение поступить в монахи и спасти свою душу он ответил улыбкой и словами: "Я вам не товарищ" (30).
Как видно из приведенной цитаты, образ жизни чеховского героя еще дальше отстоит от "вечных пределов" по сравнению с героем Достоевского. Неслучайность попадания в монастырь последнего здесь заменяется абсолютной непреднамеренностью поступка и равнодушием к духовной стороне жизни. В чеховском рассказе истинное и ложное, вечное и временное, зыбкое и незыблемое меняются местами уже на уровне реального плана, то есть здесь мир уже в полную меру задает модель поведения тому, что "не от мира". Вряд ли можно найти более красноречивое и убедительное художественное свидетельство кризисности эпохи конца XIX века (когда жил и творил Чехов), чем это произведение объемом менее четырех страниц.
Нельзя обойти вниманием и еще одно произведение А. П. Чехова, связанное с темой паломничества. Речь идет о рассказе "Княгиня", появившемся на год позже рассказа
79
"Без заглавия". В отличие от героя рассказа "Без заглавия", княгиня Вера Гавриловна оказывается в монастыре отнюдь не случайно:
Княгиня любила бывать в ^ском монастыре. В последние два года она облюбовала это место и приезжала сюда почти каждый летний месяц и жила дня по два, по три, а иногда и по неделе. Робкие послушники, тишина, низкие потолки, запах кипариса, скромная закуска, дешевые занавески на окнах — все это трогало ее, умиляло и
14
располагало к созерцанию и хорошим мыслям14.
Однако во всем чеховском рассказе это, пожалуй, самая "невинная" характеристика героини. Смысловым стержнем произведения оказывается мотив мнимого благочестия:
Достаточно ей было побыть в покоях полчаса, как ей начинало казаться, что она тоже робка и скромна, что и от нее пахнет кипарисом; прошлое уходило куда-то в даль, теряло свою цену, и княгиня начинала думать, что, несмотря на свои 29 лет, она очень похожа на старого архимандрита и так же, как он, рождена не для богатства, не для земного величия и любви, а для жизни тихой, скрытой от мира, сумеречной, как покои (237).
Атмосфера обители навевает Вере Гавриловне мысли о том, что она вполне может провести оставшуюся жизнь
.в этом монастыре, где жизнь тиха и безмятежна, как летний вечер. Хорошо бы всю жизнь сидеть здесь на скамье и сквозь стволы берез смотреть, как внизу под горой клочьями бродит вечерний туман. как два послушника — один верхом на пегой лошади, другой пешком — гонят лошадей на ночное. Хорошо сидеть и прислушиваться к тишине: то ветер подует и тронет верхушки берез, то лягушка зашелестит в прошлогодней листве, то за стеною колокольные часы пробьют четверть. (238)
Однако это мечтательно-созерцательное настроение никак не связано в данном случае с духовной задачей. Жизнь в монастыре видится героине, по существу, продолжением ее светского существования, только без надоевших ей проблем и неприятных людей. В
монастыре, как и в собственном
14 Чехов А. П. Княгиня // Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. Т. 7. М., 1985. С. 237. Далее цитаты из текста данного произведения приводятся по этому изданию с указанием страниц в скобках. Курсив в цитатах мой.
80
доме, она пользуется услугами горничной, позволяет себе нежиться в постели, поздно встает, то есть живет вполне по-мирскому:
Утром она проснулась и взглянула на свои часики: было половина десятого. "Рано!" — подумала княгиня и закрыла глаза. <...> В четверть двенадцатого она позвала горничную (246—247).
Да и утренние мысли ее отнюдь не соответствуют монастырской обстановке:
.пришли ей на память ее муж, живущий в Петербурге, управляющие, доктора, соседи, знакомые чиновники. Длинный ряд знакомых мужских лиц пронесся в ее воображении. Она улыбнулась и подумала, что если бы эти люди сумели проникнуть в ее душу и понять ее, то все они были бы у ее ног . (246)
Итак, основным в характере героини, несмотря на желание "походить на птичку" ("Княгине казалось, что она принесла с собою извне точно такое же утешение, как луч или птичка. Каждый, глядя на нее, должен был думать: «Бог послал нам ангела». И чувствуя, что каждый невольно думает это, она улыбалась еще приветливее и старалась походить на птичку" (237)), остается животно-телесное начало, что было сразу отмечено современной Чехову критикой15.
Кроме того, убежденность в том, что это именно она, княгиня Вера Гавриловна, и есть самый центр жизни, составляет основание ее поведения в монастыре, густо
приправленное пошлостью как слов, так и жестов:
Она подняла темную вуаль и не спешно подошла ко всем иеромонахам под благословение, потом ласково кивнула послушникам и направилась в покои.
— Что, соскучились без своей княгини? — говорила она монахам, вносившим ее вещи. — Я у вас целый месяц не была. Ну вот приехала, глядите на свою княгиню. А где отец архимандрит? Боже мой, я сгораю от нетерпения! Чудный, чудный старик! Вы должны гордиться, что у вас такой архимандрит.
Когда вошел архимандрит, княгиня восторженно вскрикнула, скрестила на груди руки и подошла к нему под благословение.
15 См.: Альбов В. Два момента в развитии творчества Антона Павловича Чехова. // Мир Божий. 1903. № 1. С. 90—91.
81
Нет, нет! Дайте мне поцеловать! — сказала она, хватая его за руку и жадно целуя ее три раза.
... архимандрит, старик лет 70, серьезный, некрасивый и застенчивый, молчал, лишь изредка говорил отрывисто и по-военному:
Так точно, ваше сиятельство... слушаю-с... понимаюсь (236—237)
Земной мир, бурно ворвавшийся в лице княгини в тихую атмосферу монастыря, здесь, как и в рассказе "Без заглавия", задает свои правила поведения Божьей обители ("В чужой монастырь вы ходите со своим богом и воображаете, что монастырь считает это за великую честь для себя!" (244) — горячо упрекает Веру Гавриловну случайно встреченный здесь доктор Михаил Иванович, ранее служивший в ее имении), вынуждая братию во главе с архимандритом лишь смиренно принимать происходящее как ниспосланное испытание. При этом сама княгиня не в состоянии усвоить жизненных уроков, преподаваемых ей Михаилом
Ивановичем. В ее душе, как писал В. Альдов, ".даже суровые, жаркие слова доктора не могли пробудить ничего человеческого" (668). Непонимание того, "чего он хочет от нее и о чем говорит" (244), разрешившееся слезами обиды, — вот та недолгая реакция на отповедь, на утро сменившаяся состоянием счастливой безоблачности. Урок доктора прошел для нее даром.
"Описываю одну поганую бабу", — писал Чехов А. С. Суворину во время работы над рассказом в ноябре 1888 года. Столь резко отрицательное отношение к героине особенно убедительным становится изнутри выведенной автором сюжетной ситуации, ядром которой является проблема разрыва внутренней связи человека с Богом при внешнем, видимом благочестии. Данный чеховский рассказ служит еще одним ярким дополнительным штрихом к картине паломнического сюжета конца XIX века.
Кризисная эпоха, как известно, закончилась революцией, после которой данному сюжету уже не было места в отечественной литературе на ее исконной территории. Свое дальнейшее развитие он получил в литературе русского зарубежья, в первую очередь в творчестве И. Шмелева, и прежде всего в его романе "Богомолье"16. Здесь автор, а вместе с ним и читатель словно возвращаются на столетие
16 Среди произведений очеркового жанра следует отметить "Валаам" и "Афон" Б. Зайцева.
82
назад. В "Богомолье" мы вновь окунаемся в мир православного благочестия, проходя вместе с героями паломнический путь до Троице-Сергиевой лавры. Как и в "Путешествии." А. Н. Муравьева, в романе Шмелева повествование ведется от лица человека, "вскормленного Святой Русью" (И. Ильин), чем создается фабульно-
интонационное единство всего произведения, являющееся характерным жанровым признаком канонического паломнического сюжета:
Еще прохладно, пахнет из садиков цветами. От колокольни-Троицы сильный свет — видится все мне в розовом: кресты, подрагивающие блеском, церковки, главки, стены, блистающие стекла. И воздух кажется розовым, и призывающий звон, и небо. Или — это мне видится ... розовый свет Лавры?.. — розовый свет
далекого?.....свежие лица девушек. чистые руки их,
несущие бережно просвирки. добрые робкие старушки, в лаптях, в дерюжке, бредущие ко святыням за сотни верст,
17
чующие святое сердцем. — все и доныне вижу1'.
И так же, как произведение А. Н. Муравьева, шмелевский роман полон благодатного восхищения перед подвигом преподобного Сергия, которым, по мнению автора, крепится вера в неразрывную связь между Богом и человеком. "Как близко Божие к человеку, когда душа его открыта и внемлет! Какая тишина нисходит в душу при мысли о том, что «все тут исхожено Преподобным, огляжено; на всех-то лужках стоял, для обители место избирал»", — писал Ильин18. Можно сказать, что роман Шмелева как бы замыкает в круг паломнический сюжет, который, совершив собственный путь странствий, претерпев частичную трансформацию в романах Достоевского и кардинальную — в рассказах Чехова, вернулся к своему началу, к исходной точке. В таком круговом движении самого сюжета можно увидеть художественное доказательство идеи вечного притяжения Истины.
Мотив притяжения Истины является смыслообразующим в романе одного из самых ярких представителей первой волны русского зарубежья Г. Газданова "Пилигримы". Однако здесь он имеет притчевое выражение. "Пилигримы" представляют собой художественную реализацию
17 Шмелев И. Богомолье. М., 1997. С. 181—182.
18 Ильин И. Указ. соч. С. 189.
83
двух основных тезисов. Первый из них вынесен в эпиграф, заключающий в себе слова старинной испанской молитвы:
Боже, дай мне силы перенести то, что я не в силах изменить. Боже, дай мне силы изменить то, что я не в силах перенести. Боже, дай мне мудрости, чтобы не спутать первое со вторым.
Второй принадлежит одному из героев романа, ростовщику Лазарису: "...мы все похожи на пилигримов, которые в пути забыли о цели их странствия"19. Возвращение смысла и цели жизни — главная задача многих персонажей романа и, прежде всего, его главного героя Фреда, настоящее имя которого Франсис. То есть в газдановском произведении речь идет о "внутреннем" паломничестве, повествование о судьбе Фреда по существу представляет собой развернутую метафору движения души к интуитивно предчувствуемой Истине.
Выходец из парижского "дна", юный Франсис попадает однажды в жилище стареющей проститутки, промышляющей в бедных кварталах
города, — любительницы дешевого детективного чтива. Именно она и дает Франсису новое имя — Фред. Это имя носит ее любимый герой одного из авантюрных романов, широкоплечий мужчина с револьвером. Таким он изображен в иллюстрированном журнале. И щуплый, узкоплечий, низкорослый Франсис постепенно начинает соответствовать вымышленному образу: его взгляд приобретает свинцовую, устрашающую тяжесть, а в кармане прочно обосновывается револьвер. Новый Франсис-Фред — сутенер, гроза квартала St. Denis, ему уже неведом страх. И он готов до конца защищать свое
новое положение. Однако, с другой стороны, у Фреда нет уверенности в том, что это положение стоит защиты. Такого рода неуверенность всегда расценивается Газдановым в пользу персонажа. Она — его главный шанс, возможность выхода из иллюзорной жизни, внутреннего пробуждения. Далее в беседе с неким Рожэ, который занимается проблемой малолетних преступников, Фред неожиданно для самого себя говорит, что на самом деле его зовут Франсис, но все называют его Фредом. Так первый шаг на пути внутреннего
19 Газданов Г. Пилигримы // Газданов Г. Собрание сочинений: В 3 т. Т. 2. М., 1996. С. 415. Далее цитаты из романа приводятся по этому изданию с указанием страниц в скобках.
84
паломничества героя к своему истинному "я" оказывается связанным с возвращением собственного имени. Его словесное произнесение словно разрывает рамки псевдобытия, после чего следует искренний рассказ Франсиса-Фреда о своей жизни и мучающих его проблемах. Заканчивается роман
неожиданно — внезапной смертью героя в результате несчастного случая. Однако происходит это уже после его духовного очищения. Последней мыслью Фреда была та, что ".людям надо помочь. Для меня лично в этом смысл человеческой деятельности. Огромное большинство людей надо жалеть. На этом должен строиться мир" (431). Сама смерть настигает Фреда на пути к его новому дому в горах Швейцарии, куда он отправился по просьбе старика-лекаря, чтобы помогать ему в сборе лечебных трав. Здесь, на ночной дороге, Фреду "казалось, что каждый шаг приближает его к подлинному пониманию того, что является самым главным и по сравнению с чем любые испытания не
имеют никакого значения" (431). То есть путь внутреннего пилигримства, цель которого — постижение вечных основ жизни, оказался для газдановского героя завершенным, и, по существу, в плане духовного становления — в конце романа он уже готов к встрече со смертью. Поэтому финал произведения, на наш взгляд, не оставляет ощущения трагической безысходности, даже несмотря на заключительную авторскую сентенцию:
Его труп подняли через несколько дней. Тело его было разбито, руки и ноги сломаны, но лицо не пострадало, и мертвые его глаза прямо и слепо смотрели перед собой — в то небытие, из которого он появился и которое вновь сомкнулось над ним в холодной и безмолвной тьме.
"Пробужденный" смутным чувством собственной неудовлетворенности, будучи уже "не в силах перенести" свое иллюзорное существование, Франсис сумел изменить и свой внутренний мир, и свою жизнь в соответствии с Высшим Законом. Подобно евангельскому "блудному сыну", он совершает собственное возвращение в "дом отца" — в этом прежде всего притчевый смысл романа "Пилигримы". В то же время изначальное положение газдановского "блудного сына" представляется более неустойчивым, зыбким по сравнению с евангельским, ибо в его судьбе отсутствует тот земной "дом отца", в котором его помнят, любят, ждут. Редукция первой части притчевого сюжета в романе "Пилигримы", с одной стороны, драматизирует положение героя
85
Газданова, но, вместе с тем, с другой стороны, усиливает мысль о высоте его духовных устремлений.
В данной работе мы не ставили своей целью представить проблему во всем ее объеме. Нам было важно определить вехи развития паломнического сюжета
в русской литературе XIX века, проследить его трансформацию на наиболее показательных художественных произведениях или их фрагментах и выявить стратегию движения сюжета при его вступлении в XX век. Предложенная проблема, несомненно, дает богатые возможности для дальнейшего исследования.
