CC BY
95
Язык художественной литературы
Пер1 год Kaipov: ГОРГИЙ И РАННЯЯ СИЦИЛИЙСКАЯ РИТОРИКА
С. В. Гарин
Рассматриваются малоисследованные ракурсы ранней сицилийской риторики - гипнотизм, психогогичность (фохаушуса) влияние Горгия и переход то рцтореуетй в уорусаСш, семантическая античная «фармакология» (фарракоу), теургичность и влияние магии (уортеса). Также описываются фонетические аспекты риторической речи (eveneia) на примере «De compositione verbo-rum» Дионисия Галикарнасского. Рассматривается риторический смысл понятия еуфшуса. Указанные аспекты анализируются на материале произведений Сапфо, Горгия, Платона, Дионисия, Галикарнасского, Плотина и др. античных авторов.
Ключевые слова: риторика, Коракс, Горгий, психегогия, фихауыуia, фонетика, прагматика, Гесиод, yo^Teia, семантика.
Первым трактатом по практической риторике была работа советника сиракузского тирана Гиерона I, ученика Эмпедокла -Коракса. Его труд «TeKvq» заложил основы не только риторической прагматики, но и черного пиара, софистики и технологий интеллектуального мошенничества. Согласно Аристотелю, именно Коракс является отцом риторики, первым ее технологом. Как известно, Коракс высказал тезис о том, что в дискуссии важна не столько истина, сколько победа. Понятие eiK6g, т. е. вероятное, у Коракса противопоставляется истинному. Коракс связал убеждение, демагогию и эстетику с принципом neiGoug Ьщлюирубд, где красота речи, ее эстетический компонент, получает прагматические проекции в сфере демагогии. Следует отметить, что ранние софисты, судя по всему, вышли из той школы, в которой сформировался Коракс, поскольку, как считается, Горгий был также учеником Эмпедокла.
Платон, характеризуя Горгия, отмечает: Teiaiav 5е Topyiav те eaao^ev eubeiv, oi про twv aA^Gwv та elK6Ta elbov Wg tl^^-Tea |jaAAov, та те au ст|лкра ^eyaAa Kal та ^eyaAa ст|лкра
45
Lingua mobilis № 3 (49), 2014
фаху£ст0а1 noiouCTiv 5ia p^^v Aoyou... [Федр, 267b], «а Тисия и Горгия обойдем вниманием? Они полагали, будто нужно уважать не столько истинность, сколько вероятность и красноречиво объясняют малое большим, а большое - малым, придумывают то короткие, то пространные речи».
Здесь вероятное, - это правдоподобное, £1кота от е1код. Этот тип трансляции £1кота близок другим античным пассажам, например, тот же Платон гипотезу определяет через eixog - тф £1кот1 XQ'T]CT0ai, что означает «использовать предположение». У Софокла тои £1котод пера означает «невероятно». Или, например, у Страбона таита |j£v ouv то1аит^ тхуа £X£l rqv ^ixoTOAoxiav [9. 13. 3], т. е. «таково мое понимание этого вопроса с некоторой вероятностью». Границы Киликии, пеласгов и кетейцев Страбон указывает «лишь предположительно» (£1котоАоу££у). Таким образом, £1котоАоу£Ы, в наиболее типичном употреблении, - «делать вывод на основе вероятности».
Однако возникает вопрос, в каком смысле в приведенном фрагменте Платона, да и во всей софистической литературе, истинное противопоставляется вероятному? Разве указанные понятия являются антонимами, или выступают элементами контрарного характера? В действительности истинное также имеет свою вероятность (если говорить в категориях теории вероятностей). Например, логически ложное высказывание невероятно, однако, оно может быть риторически и доказательно приемлемым для софистико-риторической практики, согласно n£i0oug Ьщаюируод. Небезынтересны семантические проекции лексически близкого термина £1котыд, который, помимо «справедливого», «основательного», значит еще и «подходящий», «уместный», «ситуативно приемлемый». Судя по всему, именно ситуативность и контекстуальную уместность целесообразнее противопоставлять истинному, а не вероятность.
В наследии Горгия мы встречаем дуальную конструкцию красивой речи и правильной: ^ £u£n£ia ка1 OQ0o£n£ia. У Платона £U£n£iai Aoywv это «красивые словосплетения». Византийский лексикон Суда, закрепляя уже оформившиеся эстетические функции риторики (прошедшей через эпоху римских вибраций стиля, моды, чистого красноречия) определяет £иеп£1а как ^ каА^ фрастгд, где фрастлд имеет явно выраженный лингвистический
46
Язык художественной литературы
аспект слога. Красивость слога, столь чтимая в римском обществе интеллектуалов, однако, в эпоху греческой архаики означало еще и нечто иное. Семантические проекции eueneia в поздней античной лексике варьировались от красноречия [Pl. Phdr. 267c], £v xalg oqiAiaig [Ph. 2. 79], eueneiai Aoywv [Pl. Ax. 369d], до чистой фонетики и буквально эвфонии.
Так, у Дионисия Галикарнасского eueneia в третьей книге «De compositione verborum» приобретает чистую эстетику фонетического характера. Понятие «гладкой связи» И Ъе уАафира [ка1 avQqpa] auvQeoxg - важнейшая предпосылка красноречия. Примечательно, как Дионисий, анализируя стихотворение Сапфо, делает вывод о свойствах эвфонии: xauxqg xfg Ae^ewg q eueneia ка1 q x^QLg £v xq auvexeiq ка1 Aeioxqxi yeyove xwv apqoviwv [3, 348], т. е. «благозвучие и прелесть этого слога порождены благозвучием и гладкостью построения».
Слова здесь прилегают друг к другу и ткутся в естественную связь соответствующих букв. Дионисий замечает как соотносятся гласные с полугласными (qq^wvog). Интересно, что в данном случае мы говорим о фонетике, так как Дионисий обращает внимание на музыкальность, ритмичность чистого синтаксиса. Еиф^1а - это особое качество речи, приносящее удовольствие. В данном случае эстетический эффект пропорционален континуальным свойствам речи. Это объясняется тем, что традиционная, повседневная речь дискретна, прерывиста, корпускулярна. Речь риторическая, в контексте эстетизированной фонетики, вытягивается в волновые проекции. Эстетические достоинства стиха Сапфо, по Дионисию, заключаются в «плавности» и мягкости льющейся лексики. «Поэтому понятно, что речь получается плавная и мягкая: ведь ничто в построении имен не замутняет ее звучания» [XXIII, 174-182]. Евфонию мы часто встречаем в значениях, близких KaAAiAoyia.
Не случайно, что именно течение слов, подобно потоку, стало семантической предысторией семантики зарождавшейся риторики в эпоху античной архаики. Так, в одном из первых упоминаний о красноречии, в «Теогонии» Гесиода, мы встречаем предложение, где понятие «речь», «язык», буквально «рот», или «уста» (axoqa-ход), выражается в глагольных формах «течь», «литься» (pel): хои Ъ' £ne' £к oxoqaxog pel qeiAiya- о1 Ъе vu Aaol navxeg £g auxov
47
Lingua mobilis № 3 (49), 2014
opwoi 5LaKplvovxa G£|aiaxag IGd^ai 51k^olv- o 5' аафаЛеыд ayop£uwv а1фа xi Kal |j£ya v£iKog £niaxa|j£vwg Kax£naua£ [4. 95], «речи красивые льются из уст его и народы все на него взирают, как он решает в суде, с правдой в согласии точной. Разумным, стремительным словом даже большую ссору тотчас устранить он умеет». Не менее интересен пассаж, характеризующий родственность правителя и певца: £к yap xoi Moua£wv Kal £кп|ЗоЛои AnoAAwvog av5p£g aoi5ol £aaiv £nl yGova Kal KiGapiaxal, £k 5£ Дюд |3aaiAf|£g- o 5' оЛ|Зюд, ovxiva Mouaai фlЛыvxal• уЛи-K£pr| ol ano axo^axog p££i au5r| [4. 95]. «Ибо от Муз и стрелка Аполлона все на земле происходят - аэды и кифаристы. Все же цари - от Бога. Счастлив человек, если Музы его возлюбили, как приятен из уст его льющийся голос».
Таким образом, одно из первых упоминаний о риторе как акторе в рамках окружения, уже включает прагматический контекст
- побеждать в судах, принимать решения, склонять других и повелевать ими. Причем, прагматика здесь выступает первичной, в то время, как литературно-эстетические составляющие вторичны и производны.
У Гесиода мы не встречаем понятий риторики и поэзии, судя по всему, они - явления 5-го века до н. э. Общедисциплинарный термин риторика появляется во время, примыкающее к платоновскому «Горгию». В гесиодовском лексиконе вы встречаем только «песню», «гимн» и «айода». Примечательный ракурс айода-пев-ца, сопоставляемого с базилевсом, владыкой, социальный статус которого прямо пропорционален певцу: и базилевс и айод имеют власть над толпой, демосом, собранием и т. д. Тектоника этой власти различна, но ее финальная проекция идентична у базилевса и у айода. Если базилевс опирается на исполнительные и принудительные механизмы в демиургии, то айод - на мусические. Речь базилевса должна быть тиранической, т.е. сильной, песнь айода
- эуфонической.
У Платона в Федре мы встречаем некую геометрию правильной речи: «opGo£n£ia у£ xig, Ъ nal, Kal aAAa поЛЛа Kal тЛа» [Федр, 267d], т. е. «также было положение о том, как правильно говорить, дорогой мой, и другие хорошие вещи». Однако следует отметить, что красивость речи здесь - это не столько эстетическое понятие, сколько прагматическое. Речи (Лоуо1) создаются
48
Язык художественной литературы
не столько для чисто эстетического созерцания, сколько для битв (судебных, перед гелиастами в Гелиэе, политических, в Народном собрании и т. д.), т. е. прагматика речи имеет агональный (aywv) характер. Со временем, уже к эпохе Либания, риторическая речь получает и чисто эстетический аспект, однако, Коракс, как мы помним, придал ранней риторике узко практический смысл, т. к. сам был судебным оратором, плюс, силой слова завоевал право руководить частью Сицилии.
Несохранившийся трактат Горгия «Пер1 той Kaipou», судя по всему, определял реляционную прагматику выступления ритора. В частности, для определенной аудитории произнесение ритором достоверного и правильного (opGoeneia) будет прагматически неверным, т. к. может привести к проигрышу, а значит, к финансовым и иным убыткам. Истинная, т. е. достоверная речь, может оказаться слабой, неэстетичной, невыразительной для аудитории, принимающей решения. Следовательно, первое качество речи -это не столько истинность, достоверность, сколько возможность влияния на убеждения.
T£Kvn Коракса - это умение влиять, подчинять и добиваться. Таким образом, классический сократовский объективизм, - следовать за истиной, куда бы она ни привела, у ранних риторов, искажаясь, проецируется в другой плоскости: использовать слово, речь, идя, туда, куда хочешь, т. е., где выгодно. Реляционность, контекстуальность речи имеет не только объектный уровень, связанный с аудиторией, ее психологией, образованностью, настроением, но и субъектный, определяющийся замыслом ритора, его конъюнктурой, интересами заказчика речи. Объективист-логик (например, Сократ) выступает в пассивной роли, идя за истиной, подчиняясь ее геометрии, онтологии. Безусловно, он создает какие-то активные мыслительные акты, организует, эротетические флуктуации, но его дух лишь пассивно отражает эйдетику истины, в то время, как позиция ритора и его t£kv^ - это активность, дело, ургия (eprycv), формирование мира, проецирующего интересы самого ритора. Сократ подчиняется истине (в этом смысле, в объективном рационализме всегда присутствует что-то женское, страдательно-пассивное), в то время, как ритор, организуя фальсификации, высокотехнологично нагромождая одну ложь на другую, выступает в прямом смысле слова демиургом, формируя социальную
49
Lingua mobilis № 3 (49), 2014
материю в нужном ему (ритору) направлении. Сократ подчиняется одной единственной истине (можно сказать, что здесь мы имеем гносеологическую моногамность), ритор, подобно творческому богу Дж. Бруно, создает бесконечную череду собственных истин, в которых, благодаря софистическим технологиям и риторике, убеждается демос. Риторическая демиургия оборачивается демагогией, т. е. технологией направлять демос в нужном направлении.
Как известно, Горгий имел невероятную силу убеждения. В горгиевской «Тестимонии» в 35-м фрагменте отмечена интересная деталь. В Фессалии публичное выступление, ораторское дело (то QnTOQ£U£iv) со временем стало называться словом, образованным от имени Горгия - yopyidCw: Горуюи 5е 0аи|дастта1 ■qaav арютт те ка1 пЛеютт- ^^ov |aev ol ката ©eTTaAiav EM^veg, пар' olg то фптореиету yopyLaCeiv enwvu^iav eoxev... [2, 35, 3]. Этот аспект детально развил Роберт Варди (Wardy) [11, 5]. Как известно, произведения Горгия вошли в обращение благодаря сохранившемуся списку школьного учебника, названного TeKv^ai. Вероятнее всего, риторические фрагменты Горгия использовались для упражнений и запоминания.
Примечателен параллелизм между риторико-прагматическим словом в его воздействии на слушателя, аудиторию, и ядом, наркотическим веществом, лекарством (фарр-dKov) в 11-м фрагменте Горгия: т6v amov 5е Л6yov eyei ц те той Лоуои buva^ig прод rqv тг|д фихлд та^ту ц те тыу фaр|дdкыv та^1д прод т-qv rav ош^ат^ фио^. [2, 11]. Воздействие выражается в «очаровыва-нии и околдовывании» (ёфaр|дdкeuoav KaL ё^eyor]тeuoav). У Горгия в конце 14-го пассажа «Энкомия Елены» мы встречаем соседство двух невероятных эпитетов, характеризующих фармакологическое и гипнотическое воздействие колдовского наркотика и слова в его деперсонализированном, магнетическом и принуждающем смысле. Как известно, в древнегреческом языке фaр|дdкeйы имеет не только «медицинский», или наркотический, но и сакрально-ритуальный семантический пласт. Например, у Геродота, характеризующего обычаи персов, в «Полигимнии» фaр|дaкeй-oavтeo однозначно отсылает к жертвенным обрядам и магии, а не к знахарству и лечению: фaр|дaкeйoavтeo 5ё тaйтa eg т6v пoтa|д6v KaL dЛЛa поЛЛа прод тойтоюг, ev ’Evvea Dboioi т^01 ’Hbwvwv ёпoрeйovтo кaтd тад yeфйрag, т6v Z^u^ova
50
Язык художественной литературы
euQOVxeg £C£uyp-£VOV [Hdt. 7. 114]. «Закончив эти и другие священные действия, посвященные реке, персы перешли по мостам в Эдонийской местности; был обнаружен уже построенный мост в месте Стримона». Таким образом, здесь мы встречаем мистиче-ски-ритуальный ракурс рассматриваемого понятия.
Фраза Горгия ...какгц. rqv фих'Л'У £фарц.ак£иоау ка1 £^£yo^x£uaav недвусмысленно дает понять, что магическое и колдовское может выражаться негативным, недобрым, отрицательным. Если фар|аак£иы отсылает нас к гипнотизму таинства и наркотического воздействия, то уопт£иы имеет семантику ворожбы, обмана, прельщения и колдовства. Например, плотиновское Tag 5£ уо^т£1ад пыд в 4-й «Эннеаде» вписывает колдовство (уо^т£1а) в систему мировой симпатии и антипатии среди вещей [7, 4, 40].
По большому счету, у Горгия ритор выступает семантическим колдуном, а публичное выступление оратора - это течение (ф£ы) колдовства посредством слов. Сила наркотика или чар в том, что их жертва не имеет возможности к сопротивлению, подчиняясь образам опия, например, в храме Асклепия, во время коллективных врачеваний, или принудительной семантике околдовывающего ритора в Дикастерии или Гелиэе, где потребитель (слушающий) становится пластическим материалом для активного действующего начала - ритора, мага.
Однако, что же общего в силе (5uva|aig) между риторическим дискурсом и наркотической магией? Ведь лекарства действуют на тело, в то время, как слова и речи затрагивают душу. Следует помнить, что речь Горгия содержит не только семантику, с ее смыслами и интригующими слушателя изгибами. Эта речь содержит еще и нечто внешне-зримое, фонетику, синтаксис. «Телесность» звука заключается в его акустической организации давления, интонировании, которые выражаются в строгом сочетании дискретных и континуальных сегментов - слогов, гласных и согласных звуков. Речи Горгия имеют особенную ритмичность, состоящую из циклических колебаний и весьма упорядоченного звукоряда. Мелос и рюфмос голоса воздействует чисто физически, или точнее, акустически (акоиы), выстраивая в сфере слышимого порядок, гипнотизирующий слушателя.
Если учесть, что звук - это совокупность волновых колебаний среды, направленных от источника, то человеческий голос, име-
51
Lingua mobilis № 3 (49), 2014
ющий спектральный диапазон от 70 до 17 тыс. герц, может иметь весьма серьезные физические возможности воздействия, усиливающиеся психоакустическими архитектурными особенностями одеонов. Физика риторической речи заключается в чередовании особых звуковых колебаний, распространяющихся в акустической среде, колебаний, осуществляющих давление на все физические объекты в диапазоне действия.
Как полагает Дж. Вокер (Jeffrey Walker) риторическое воздействие имеет строгий прагматический замысел - склонить, заставить слушателя принять позицию [5, 5]. Именно для этого и применяется колдовское воздействие, выступающее психогоги-ей (^их^УыУ^а). Это понятие мы часто встречаем в античных текстах - у Платона, Плутарха, даже в музыкальных трактатах Аристоксена. Термин психогогия не случайно семантически объединяет наслаждение с искусством руководства душами. Прежде всего, - это Texvq, т.е. набор приемов, семантиче-
ских и психологических инструментов, техник. С одной стороны, ^uXaY^Y^a - то следствие контакта с некоторым желанным предметом вожделения, либо привычки, т.е. состояние, близкое наслаждению и развлечению. Так, у Полибия Д ^uxaY^Y^a Д перД та KW^Y^oia. — «развлечение доставляемое охотой». У Сэкста Эмпирика термин ^uxaY^Y^a связывает эстетику стихосложения и наслаждение [8, 1, 280].
У Климента Александрийского в «Строматах» психогогия отражена в ином, воспитательно-духовном ракурсе: а£,юп1сттод 5е Д TOiauT^ ^uxaY^YLa, «А доверие есть необходимое условие для дальнейшего воспитания душ». [1, 10, 48]. Однако, уже во второй книге «Стромат» мы видим эвдемоническую семантику душевного удовлетворения: Kal 5Д АпоЛЛоЬотод о KuCLKqvog rqv фи-XaY^YLav, т.е. «Аполлодот Кизикийский видит ее в душевном удовлетворении» [1, 2, 21]
Таким образом, семантика ^uxaY^Y^a концентрирует сущность ранней античной риторики, отражая весь арсенал ритора от вербального воздействия, гедонизма фонетической эстетики, до скрытой прагматики управления. Особенность публичных выступлений в ранней сицилийской традиции выражается, прежде всего, в практической направленности. Эстетика выполняла вторичную функцию, усиливая фактор воздействия речевого сообщения на аудиторию.
52
Язык художественной литературы
Список литературы
1. Clemens Alexandrinus. Stromata. Berlin. 1970.
2. Die Fragmente der Vorsokratiker. Ed. Diels, H., Kranz. Berlin, 1966.
3. Dionysius Halicarnassensis. De compositione verborum // Dionysii Halicarnasei quae ex-stant. Leipzig. 1965.
4. Hesiod. Theogony. Oxford. 1966.
5. Jeffrey Walker. Rhetoric and poetics in antiquity. Oxford. 2000.
6. Platonis opera, Ed. Burnet, J. Oxford: Clarendon Press. 1969.
7. Plotinus Enneades Opera. Ed. Henry, P., Schwyzer, H. Leiden. 1973.
8. Sextus Empiricus. Adversus mathematicos // Sexti Empirici opera. Leipzig. 1961.
9. Strabo Geographica. Ed. Meineke. Leipzig. 1969.
10. Suidae Lexicon. Ex
Recognitione Emmanuelis
Bekkeri. Berolini. 1854.
11. Wardy, Robert. The birth of rhetoric. Gorgias, Plato and their successors. London. 2005.
12. Гарин, С. В. Лексика гнева и ярости в древнегреческих текстах Сешуагинты // Филологические науки. Вопросы теории и практики. № 8-1 (26). 2013.
13. Гарин, С. В. Лексикология гомеровской психологии // Филоlogos. № 19 (4). 2013.
References
1. Clemens Alexandrinus. Stromata. Berlin. 1970.
2. Die Fragmente der Vorsokratiker. Ed. Diels, H., Kranz. Berlin, 1966.
3. Dionysius Halicarnassensis. De compositione verborum // Dionysii Halicarnasei quae exstant. Leipzig. 1965.
4. Hesiod. Theogony. Oxford. 1966.
5. Jeffrey Walker. Rhetoric and poetics in antiquity. Oxford. 2000.
6. Platonis opera, Ed. Burnet, J. Oxford: Clarendon Press. 1969.
7. Plotinus Enneades Opera. Ed. Henry, P., Schwyzer, H. Leiden. 1973.
8. Sextus Empiricus. Adversus mathematicos // Sexti Empirici opera. Leipzig. 1961.
9. Strabo Geographica. Ed. Meineke. Leipzig. 1969.
10. Suidae Lexicon. Ex
Recognitione Emmanuelis
Bekkeri. Berolini. 1854.
11. Wardy, Robert. The birth of rhetoric. Gorgias, Plato and their successors. London. 2005.
12. Garin, S. V. Leksika gneva i jarosti v drevnegrecheskih tekstah Septuaginty // Filologicheskie nauki. Voprosy teorii i praktiki. № 8-1 (26). 2013.
13. Garin, S. V. Leksikologija gomerovskoj psihologii // Filologos. № 19 (4). 2013.
53
