CC BY
70
УДК 82.091
Н.В. Дубровина
ОТРАЖЕНИЕ СОВЕТСКОЙ И НЕМЕЦКОЙ МЕНТАЛЬНОСТИ В СИСТЕМЕ ТОПОСОВ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО РЕАЛИЗМА
В статье выявляются идеологические штампы социалистического реализма. Анализ основан на описании топосов, являющихся показательными для соцреалистического романа. Данные модели формируют идеологические и этические рамки содержания соцреалистического произведения. Показательным является выявление особенностей советской и немецкой ментальности.
Соцреализм, топика, идеологический штамп, топос, ментальность
N.V. Dubrov^ THE SOVIET AND GERMAN MENTALITIES REFLECTION IN SYSTEM OF THE TOPICES OF SOCIALIST REALISM
The work reveals ideological cliche of social realism. The analysis is based on the description of toposes which are significant for the social realistic novel.
Given patterns form ideological and ethical content’s frameworks of the social realistic works. Revealing of features of Soviet and German mentality is significant.
Social realism, topike, ideological cliche, topos, mentality
Любая идеология, как известно, строится на определенном наборе готовых формул, идеологических штампов. Вся эта строгая заданность находила свое отражение прежде всего в топике - совокупности смысловых моделей (топосов), использование которых было обязательным условием соцреализма. Под топосами понимаются «культурные нормы, прежде всего морали, осознаваемые как аксиомы. Они не требуют доказательств,
обоснований, они являются результатом культурного опыта общества, они верифицированы...» [2].
Выполняя соц. заказ, писатели создавали произведения, отвечающие определенным идеологическим установкам, призванные «доводить до сознания то, что на языке постановлений доводилось до сведения <...>, оформлять и приводить в некую систему разрозненные идеологические акции, внедряя их в сознание, переводя на язык ситуаций, диалогов, речей» [1]. Это невозможно было сделать без использования готового набора смысловых моделей, т. е. топосов.
Немецкие соцреалистические произведения отвечали тем же идеологическим установкам, что и советские. В то же время не следует забывать, что немецкий соцреализм вторичен по отношению к советскому. Поэтому система топосов немецкого социалистического реализма включает не только советские топосы, но и модифицированные, в силу немецкой ментальности, топосы, а также этноспецифические (для ГДР) топосы.
Основа топоса «общественный долг превыше личных интересов» - конфликт между долгом и чувством, личными интересами, при этом долг неизменно берет верх.
Попадая в ситуацию, когда нужно выбирать между долгом и чувством, герои ведут себя по-разному: одни изначально сориентированы на то, что долг превыше всего - это «готовые рупоры идей» [3], к этой группе относятся, прежде всего, коммунисты; другие некоторое время колеблются, выбирая между долгом и чувством, и, в конце концов, выбирают долг; третьи отдают предпочтение своим личным интересам - такие персонажи квалифицируются как единоличники или - чаще всего - как враги. Таким образом, идейная канва топоса создает некую шкалу, в которой среднее звено (колеблющиеся) изначально сдвинуто в сторону со знаком плюс, в результате шкала выпрямляется до двух противоположных оценок. Выполнение долга понимается как нечто само собой разумеющееся:
«— У нас, молодых людей, воспитанных Советской властью, должна быть сейчас очень высокая требовательность к себе.
- В чем? В смысле сознания своего долга?
- Нет, это само собой, это лежит в основе всего - преданность Родине и партии, готовность поступиться личным, даже жизнью, если требует долг» (В. Ажаев, «Далеко от Москвы»).
Выполняя долг перед партией и правительством, герои постоянно берут на себя повышенные обязательства, работают сверхурочно на других объектах: «Голубовцы решили строить завод своими силами. Проект был заказан в городе и утвержден Главрыбводом. Он не представлял собой ничего сложного, и рыбаки приняли решение отработать на строительстве по сто часов» (В. Закруткин, «Плавучая станица»).
Наиболее яркими представителями людей долга являются, естественно, коммунисты, и прежде всего, партийные руководители и политработники. Так, комиссар Яхно «от зари до зари бродил по разным подразделениям полка, всюду находя себе дело» (М.Бубеннов, «Белая береза»). Какие именно дела находил комиссар, автор не говорит, но вполне ясно, что все они сводились к пропаганде, «поднятию боевого духа» и «укреплению моральной стойкости».
Ситуация, когда нужно выбирать между долгом и чувством, характерна для немецкого соцреалистического произведения: «Kennt ihr diesen Zimmermann so wenig, dafi ihr glauben konnt, der preise sich im Ernst als einen stets opferbereiten Kampfer fur die Sache?» (H.Kant, «Die Aula») - «Неужели вы так плохо знаете этого плотника, что можете подумать, будто он всерьез хвалится готовностью приносить любые жертвы ради общего дела?» (Г.Кант, «Актовый зал»).
Отношение человека к долгу есть критерий его социальной оценки. Свои интересы выше общественных могли поставить только отрицательные герои: «Auch unter den politischen Haftlingen gab es in allen Blocks und bei allen im Lager befindlichen Nationalitaten unsichere Elemente, denen die Angst um das eigene Leben hoher stand als das Wohl und die
Sicherheit der Gemeinschaft» (B. Apitz, «Nackt unter Wolfen») - «В каждом бараке, даже среди политзаключенных любой национальности, попадались ненадежные элементы, которые собственную жизнь ставили выше общего блага и безопасности» (Б. Апиц, «Голые среди волков»).
Но если в советском соцреализме все отступает на задний план перед чувством долга, то немецкому герою чувство долга не мешает решать свои личные проблемы. Очевидно, что в данном случае снова речь идет о различии в менталитете: «... личность человека важна не сама по себе (как у европейцев), а является частью целого - общества. Причем в соотношении личность (часть) и общество (целое) приоритет, конечно, остается на стороне “целого”.» [4]. То есть для немецкого менталитета соотношение частного и общественного при восприятии личностью самой себя перевешивает в сторону «части», сохраняется приоритет личных интересов [8]. То, что автор сосредоточивает внимание читателя на личных переживаниях своего героя и даже изолирует его от общей борьбы пролетариата, советские критики считали недостатком немецких произведений: «Sollte er die Freiheit wiedererlangen, wird er gescheiter sein. Jetzt sollen erst mal andere Ihren Buckel hinhalten. . .» (W. Bredel, «Die Prufung») - «Если он когда-нибудь снова очутится на свободе, то будет благоразумнее. Пусть теперь другие отдуваются...» (В. Бредель, «Испытание»). В данном примере речь идет о человеке, которого сломило тюремное заключение. Оказавшись на свободе, он все-таки вернется к подпольной борьбе. Но данный факт показателен. В строгих канонах соцреализма нет места сомнениям и колебаниям в мыслях и поступках коммуниста.
Топос «счастье советского человека - в труде» является главенствующим, сюжето-и стилеобразующим в произведениях на производственную и колхозную тематику. В них показана жизнь людей в работе - на производстве или на колхозных полях. Личная жизнь людей, их душевные переживания выступают неким дополнительным фоном, призванным создать иллюзию правдоподобия. Этот топос является производным от предыдущего -«общественный долг превыше личных интересов»: поскольку личные интересы заменяются общественными, происходит идеологически (но не психологически) оправданная сублимация: счастье человека возможно прежде всего в труде, а потом уже в личной жизни.
Реализация топоса может осуществляться через прямую оценку - авторскую: «И будничная работа, которую Максимов всегда считал такой неинтересной, теперь, когда он был оторван от нее, казалась ему прекрасной и желанной» (А.Рыбаков, «Водители») или персонажами: «- Это здорово! - качнул головой Степан. - Я уважаю настоящую работу. Без работы скучно жить на свете» (В. Закруткин, «Плавучая станица»).
Люди, не полностью отдающие себя труду, естественно не вписываются в систему, поскольку их мировоззрение противоречит топосу «счастье советского человека - в труде». По логике вещей, если для них счастье не в труде, они не советские люди, а значит, являются врагами (по крайней мере - потенциальными). Зачастую их так и оценивают: «У кого душа чиста, вставай под знамя и присягу перед всем советским народом давай, а в присяге этой клянись: землю свою от гадов оборонять, труд свой честный отдать Родине и коммунизм строить каждый день и каждый час... А ежели есть который такой, что его слабина берет, то нечего его и щадить» (В. Закруткин, «Плавучая станица»).
Все указанные постулаты иногда фокусируются в персонажах, специально вводимых в сюжет произведения, «которых в народе обычно называют работягами» (В. Закруткин, «Плавучая станица»). В них сочетаются (часто представленные в гипертрофированном виде) основные качества рабочего человека: любовь к труду, которая проявляется в том, что он все время работает (чем живет этот человек, мы не знаем, но это и не важно) и всегда готов выполнять новые задания; высокий, даже беспредельный профессионализм (обычно доходящий до степени артистизма), самоотверженность (для него не важны условия, в которых он работает), стремление перевыполнить любую норму, лютая ненависть к бездельникам (для подобных людей понятие бездельник достаточно широкое), желание вникнуть во все процессы общего дела, чтобы работать еще лучше и продуктивней - в
общем, квинтэссенция идеального труженика, который и работает хорошо при любых условиях, и получает от этого удовольствие. Смысл жизни для таких людей - в работе.
Например, шофер Демин «...был из тех водителей, которые не отойдут от машины, чья бы она ни была, пока не найдут причину ее неисправности. Демин принадлежал к подлинным автомобильным болельщикам. Эти люди отличаются непостижимым упорством и безграничным терпением. В поисках неисправностей они способны кропотливо перебирать одну деталь за другой. Автомобиль для них - больше, чем профессия: это их жизнь» (А.Рыбаков, «Водители»).
В немецких соцреалистических произведения на колхозную и производственную тематику труд является жизненной необходимостью, но не смыслом жизни: «Ich mufi jetzt Ordnung auf dem Hof haben, sonst kommen mir noch die Kinder an den Bettelstab» (A. Seghers, «Die Toten bleiben jung») - «Мне теперь необходимо навести порядок в хозяйстве, а то дети ещё до сумы дойдут» (А. Зегерс, «Мертвые остаются молодыми»). Данный топос нельзя считать заимствованным из социалистического реализма, поскольку труд для немцев представляет собой абсолютную ценность, лежащую в основе развития и благополучия их социума [8].
Г ероев немецких романов нельзя оценивать по их отношению к труду. Исследователи отмечают, что составляющими этнического характера немцев остаются профессиональное мастерство, уважительное отношение к труду, дисциплинированность, а также восприятие труда как важнейшего долга человека, нетерпимость ко всякой небрежности в труде и любовь к порядку: «Er [Revierfurster Stamm] ist tuchtig, hat seine Augen alluberall. Im Walde entgeht ihm kein Span» (E. Strittmatter, «Ole Bienkopp») - «Он [лесничий Штамм] старательный и энергичный, всё видит, всё примечает. У него в лесу щепки не пропадёт» (Э. Штритматтер, «Оле Бинкоп»). Трудолюбие нужно рассматривать не как показатель принадлежности к определенной группе, а как черту национального характера. В немецком соцреализме эта черта присуща и для положительных, и для отрицательных героев. Например, врач, в котором подозревают врага: «...первоклассный специалист и немножко чудак. Работает по шестнадцать часов в сутки...» (Г.Кант, «Актовый зал»).
Топос «человек есть винтик государственной машины» так же, как и общее место «счастье советского человека - в труде» напрямую соотносится с топосом «общественный долг превыше личных интересов». Поскольку личное отходит на второй план, на первый план выступает общественная функция человека, то, какую ячейку он занимает в государственной системе.
Топос отражает не идеологические установки советского строя, но реально сложившуюся советскую систему: государство мыслилось как механизм (машина, аппарат), рычаги управления которым были сосредоточены в руках партии; все остальные были составными частями этого механизма, отвечающими за работу той или иной его части. Вследствие этого, каждый человек был прежде всего носителем определенной функции: рабочим, колхозником, учителем, руководителем, строителем, ученым, врачом, писателем, журналистом и т.п., чей труд был направлен на поддержание работы государственного аппарата, налаженной и бесперебойной. «Мы никогда не найдем здесь хотя бы одного немаркированного, немеченого человека, - отмечает Е. Добренко - он - существо определенное, вписанное в готовый миропорядок, у него нет собственных, личностных границ, и иным он быть не может в принципе - таковы законы метода» [1]. Личность человека растворялась в коллективе, поскольку у всех была одна общая задача - строить коммунизм, при этом любая «хозяйственная задача, выполняемая по ходу сюжета, изображается как необходимый этап на пути к высшей цели» [5]: «Москва поразила Василия и Груню <...> размеренным ритмом сложной, большой жизни, в которой миллионы человек четко выполняли свое дело: водили троллейбусы и автомобили, учили детей, принимали иностранных послов, издавали газеты <...>, то есть совершали все то, что давало возможность каждому из них в отдельности и всем им вместе выполнять одну большую, нужную всей стране задачу» (В. Закруткин, «Плавучая станица»).
Беридзе, Ковшов, Тополев («Далеко от Москвы») - прежде всего инженеры, чья задача
- построить нефтепровод; Максимов, Демин, Пчелинцева - водители, их функция -осуществлять перевозки и бороться за выполнение нормы («Водители»); герои романа В. Закруткина «Плавучая станица» - рыбаки, поэтому на протяжении всего сюжета они или ловят рыбу или говорят о том, как улучшить показатели улова.
Топос «человек есть винтик государственной машины» иногда выражается прямо, персонажи сами осознают свою вторичность по отношению к делу: «Неприятно говорить и вместе с тем нельзя скрывать: в некоторых наших отделах пока еще не воспитано честное, ревностное отношение к запросам трассы: не все в аппарате понимают, что мы здесь - слуги трассы и существуем для нее...» (В. Ажаев, «Далеко от Москвы»).
Значимость этого топоса такова, что люди интересуются друг другом прежде всего как носителями определенных функций. Цель искусства, по их мнению, отражение жизни и работы не человека вообще, а представителя конкретной профессии, того, какой вклад он вносит в общее дело. Рассказывая о героях, об их прошлом, авторы нередко ограничиваются указанием места их жительства и профессии: «По воле судьбы они собрались из разных мест. Сержант Олейник был родом из Мурома, где работал заготовителем пушнины, солдат Осип Чернышев - знаменитый каменщик из Москвы, Федор Кочетов - садовод из подмосковного совхоза, Тихон Кудеяров - колхозный агротехник из-под Владимира, Петро Семиглаз - бригадир колхоза с Киевщины, Нургалей Хасанов - помощник комбайнера из Татарии» (М. Бубуеннов, «Белая береза»).
Счастье, которое испытывает человек, видя свое продолжение в детях и внуках, проявляется не в том, какими людьми они стали (т. е. морально-этический критерий не учитывается), а кем они стали (т.е. в какой функции они выступают): «Сравнивая свою прежнюю жизнь с теперешней, она хорошо сознавала, что она старая, одинокая старуха, менее беспомощна и одинока, чем в молодости. Внуки ее были учителями, агрономами» (Г.Николаева, «Жатва»).
Поскольку в немецком соцреализме личное не отходит на второй план, значимость общественной функции человека не становится столь явной, как в советском соцреализме. Однако советская действительность все же проявлялась в том, что человек не мог самостоятельно принимать решение: «Der Fall ist zu kompliziert, als das wir ihn allein entscheiden konnen. Hier mufi die Partei hinzugezogen werden. Die Sache gehort auf eine hohere Ebene» (H.Kant, «Die Aula») - «Случай слишком сложный, мы не можем взять на себя такую ответственность. Надо посоветоваться с партией. Пусть решает высшая инстанция» (Г. Кант, «Актовый зал»).
Советская действительность отражалась в оценке степени полезности человека для нового строя: «Mithelfen in Kossin! Aufbauen!» (A.Seghers, «Das Vertrauen») - «Быть полезным в Косине! Отстраивать завод!» (А. Зегерс, «Доверие»). С другой стороны, декларировалось то, что государство существовало для человека: «Nicht nur er war fur unser Land wie geschaffen, auch das Land war es fur ihn» (H.Kant, «Die Aula») - «Не только он был словно создан для нашей страны, но и страна была словно создана для него» (Г.Кант, «Актовый зал»). Декларируются возможности, которые государство предоставляет своим гражданам: «.das ist doch bei uns nichts Besonderes, wenn ein Landarbeiter Arzt geworden ist» (H.Kant, «Die Aula») - «.в нашей стране это дело обычное, что сельскохозяйственный рабочий стал врачом» (Г.Кант, «Актовый зал»). Если гражданин нового государства «не понимал», что воля партии ведет к всеобщему благоденствию, то он просто должен был слепо следовать указаниям: «Wenn heute einmal nicht von selbst mitmacht, weil er selbst will, dafi wir weiterkommen, wie du und ich es wollen, wenn er sich nicht mitreifien lafit, weil er ein Klotz ist, der nichts versteht und nichts verstehen will, was bleibt dann andres ubrig als anzuordnen von oben: Mach’s so!» (A.Seghers ,«Die Entscheidung») - «Если кто-то не идет с нами по доброй воле, то есть, потому что сам хочет нашего продвижения вперед, как хотим этого мы с тобой, если его нельзя увлечь, потому что он чурбан, ничего не понимающий и не
желающий понимать, остается одно - приказать ему сверху: делай так!» (А. Зегерс, «Решение»).
Топос «все граждане советской страны - одна большая семья» в некоторой степени «уравновешивает» предыдущую смысловую модель: будучи функцией, каждый человек, тем не менее, способен на великие дела, но только в единении с другими людьми.
Единение народа осуществляется в двух основных обстоятельствах: коллективная работа (строительство, уборка урожая) и война. В первом случае народ объединен общей целью труда на благо родины (здесь происходит перекличка с топосом «счастье советского человека - в труде»): «У всех у нас одна большая жизнь, - подумал он, - потому что воедино слиты наши цели и каждый знает общую большую мечту, ради которой живет...» (В. Закруткин, «Плавучая станица»); во втором случае общая цель - разгромить врага, т.е. топос неразрывно связан с таким свойством советского человека, как патриотизм: «Люди держали себя как одна семья, перебиравшаяся со старого места жительства на новое, - их сроднила тревога за Москву и сознание того, что они в этот суровый час объединились для общей задачи» (В. Ажаев, «Далеко от Москвы»).
Патриотизм понимается и более широко - как необходимость выполнения какой-либо задачи, поставленной государством: «Деловито изложив сущность своего проекта, девушка обратилась ко всем комсомольцам с призывом записываться в сквозную колонну связистов.
- Нам предоставляется возможность на деле доказать свой патриотизм, - говорила Таня» (В. Ажаев, «Далеко от Москвы»).
Именно в ситуации необходимости происходит осознание слитности своего «я» с коллективным «мы»: «На войне он увидел свой народ, узнал его стремления и характер и понял, что это его собственный характер, собственные стремления» (Ю. Трифонов, «Студенты»).
Единение, сплочение людей вокруг какого-либо дела происходит как бы стихийно, за счет коллективного самосознания, которое было присуще новым, советским людям. Это основа их менталитета: «Груня и сама охотно подчинялась тому, что направляло работу людей, и знала, что невидимым дирижером всего, что происходило в этот жаркий день на холме, была осознанная людьми сила коллективного, общего труда...» и далее: «Груня не столько видела, сколько ощущала всем своим существом ладную, согласованную работу трехсот разбросанных по холму людей и, так же как <...> все, кто трудился на колхозном поле, чувствовала силу и гордость человеческого единения, могучую общность нужного всему народу труда» (В. Закруткин, «Плавучая станица»).
Руководство выступает лишь как направляющий (дает лишь целевую установку) и контролирующий (поправляет или наказывает выбившихся из общей массы) орган: «Рыбаки, дымя махорочными скрутками, переглядываясь, одобрительно покачивая головами, слушали выступление Тихона Филипповича (первого секретаря райкома), открывавшее им глаза на многое, чего они, может быть, еще не знали, но к чему уже тянулись всей душой» (В. Закруткин, «Плавучая станица»). При этом руководитель должен осознавать свою слитность с народом: «- Убедить людей, зажечь их, добиться того, чтобы они сами повернулись к тебе лицом и пошли за тобой! Идти впереди народа, но обязательно вместе с народом» (Г.Николаева, «Жатва»).
Отрыв от коллектива, обособление от общества приводит к тяжелым душевным переживаниям: «Справлюсь ли? Не опозорюсь ли? Комсомольцы, молодежь, колхозный актив - вот моя надежда. Оторвусь от них - затеряюсь в снегу, как эта хворостинка в сугробе» (Г.Николаева, «Жатва»); «А теперь, в дни надвигающейся опасности и величайшего душевного испытания, перед угрозой потерять все, она ощутила в себе упрямую русскую душу и вдруг отчетливо поняла: все ее мечты, замыслы, весь ее труд - лишь крупинки большой народной жизни. Вне широкого потока народной жизни ей нечем будет дышать, нечего любить» (В. Кетлинская, «В осаде»).
И наоборот, осознание своей сопричастности обществу делает человека счастливым: «Никогда еще Мария не чувствовала такой гордой радости оттого, что она вместе с
окружающими ее и милыми людьми - часть родного города и того вернейшего отряда его, что зовется ленинградцы» (В. Кетлинская, «В осаде»); «Валентина подняла глаза: -Больше тысячи, Василий Кузьмич, сделаем! Ты послушай, как люди говорят: «мы», «нам», «у нас». Эти слова нам дороже тысяч!» (Г.Николаева, «Жатва»).
Чувство коллективизма осознается как достижение нового социалистического строя, что приводит к своеобразному классовому высокомерию: «Гости и хозяева жили хоть и тесно, но зато дружно, без ссор, - по справедливости, надо сказать: так умеют жить только наши люди» (С. Бабаевский, «Белая береза»).
Следует отметить, что реализация данного топоса в немецких соцреалистических романах была невозможна. Одним из основополагающих признаков немецкого менталитета является четкое разграничение сферы частного и общественного, закрытость частной сферы и эмоциональная закрытость личности, упорядоченность частной сферы [8].
Единение народа в условиях возникновения ГДР строилось на идеях антифашизма. Необходимо было сделать из народа-преступника народ-мученик, народ-жертву: «Die dreckige Sippschaft hoffte von neuem in ihre Palaste undMinisterien zu kommen und das Volk Blut schwitzen zu lassen, obwohl es gerade im Kriege ausgeblutet war» (A. Seghers, «Die Toten bleiben jung») - «Эта гнусная клика надеялась снова вернуться в свои дворцы и министерства и заставить народ исходить кровью, хотя он и так пролил её почти всю на войне» (А. Зегерс, «Мертвые остаются молодыми»).
«Антифашизм (как отмечают немецкие историки М. Флакке и У. Шмигельт) стал государственной доктриной, которая оказывала свое воздействие даже на обыденную речь, пропитывала ее» [6]. Немецкие граждане имели в определенной степени право выбора, ведь очень многие воевали против Красной Армии. Примером этому могут стать герои немецких соцреалистических романов «Оле Бинкоп» Э. Штритматтера, «Актовый зал» Г.Канта, «Приключения Вернера Хольта» Д.Ноля и другие. Те, кто выбирали ГДР, оказывались интегрированы в новую систему, в том числе и потому, что они нужны были для ее восстановления. В статье, опубликованной в газете «Neues Deutschland» 28 февраля 1948 года, Вальтер Ульбрихт писал, что дело не в том, кто чем занимался во время нацизма, а в том, на чьей стороне он сегодня и насколько активно участвует в демократическом строительстве.
Данный топос, как было указано выше, является спецификой советского соцреализма. Поэтому любое проявление данного общего места необходимо рассматривать как заимствованную модель: «In Bochow stieg es heifi empor, als ihm Bogorski schweigend die Hande auf die Schultern legte. Durch das Kristall der Tranen hindurch verschwisterten sich ihre Blicke und die bruderliche Liebe, die sie immer fureinander empfunden hatten» (B. Apitz, «Nackt unter Wolfen») - «Грудь Бохова захлестнула горячая волна, когда Богорский безмолвно положил ему руки на плечи. Сквозь хрустальную пленку слез их взоры побратались, обоих всегда связывала братская любовь» (Б. Апиц, «Голые среди волков»).
Топос «молодость (новое) ценнее старости (старого)», прежде всего, реализовался в идею «своих и чужих (врагов)», которая была центральной в идеологии советского строя. Главный общественный конфликт 20-30-х годов, нашедший отражение в произведениях литературы и искусства литературы, - борьба с врагами и установление укрепление новой власти, новой общественной формации. Репрессивная политика власти уничтожила реальных и мнимых внутренних врагов строящегося государства, и конфликт исчерпал себя. В 40-50-е годы появляется литература, «где все течет мирно и гладко, где если и есть конфликт между героями, то только между передовыми и самыми передовыми, хорошими и наилучшими» [5].
Вырождение конфликта заставило литературу вновь обратиться к проблеме «отцов и детей», но рассматривалась она уже не на социально-философском уровне, а на идеологическом: «- А станичная молодежь, уезжающая в техникумы и вузы, - что в ней от старого казачества? Жизнь-то наша, Федор Лукич, не стоит на месте, и мы, молодое поколение, поднялись на несколько ступеней выше своих отцов, на
окружающую жизнь смотрим иными глазами, а этому надо только радоваться» (С. Бабаевский, «Белая береза»).
Новое поколение отличается от старого тем, что «они ведь теперь за весь свет болеют, не то что мы» (В. Закруткин, «Плавучая станица»).
Этот конфликт был скорее мнимым, декларативным и заканчивался он почти всегда одним и тем же: представители старшего поколения вначале не понимают молодых (т.е. новых людей), иногда сопротивляются их начинаниям, но в итоге идут за ними, даже учатся у них, т.е. топос сводится к борьбе старых и новых идей.
Классический пример - отношения руководителей стройки Алексея Ковшова, Беридзе и старых инженеров Тополева и Грубского в романе В. Ажаева «Далеко от Москвы», которые «во всех этих хлопотах . держались особняком». Грубский и Тополев поначалу не верили в возможность осуществления нового проекта нефтепровода, а Грубский даже сопротивлялся его претворению в жизнь, но, в конце концов, оба они встали «под знамена» новых идей.
Процесс метаморфоз сознания инженера Грубского автор не показывает, однако в конце он предстает перед нами резко изменившимся человеком, который «пришел к вам с глубоким сознанием своих заблуждений» и понял, что «страшно остаться одному, без коллектива» (В. Ажаев, «Далеко от Москвы»). Инженер Тополев менее ортодоксален, он показан как жертва «неправильных, рабских представлений о жизни, и сейчас, от могучего толчка извне, все возмутилось и перевернулось в нем» (В. Ажаев, «Далеко от Москвы). Затем он стал внимательно присматриваться к «новому поколению» и обнаружил, что «перед ним был инженер нового типа, инженер-большевик, инженер-хозяин. Он решительно распоряжался всей жизнью, не только техникой» (В. Ажаев, «Далеко от Москвы»). Окончательное перерождение инженера Тополева произошло под влиянием коллективного мнения, ключевым моментом стало собрание, где он подвергся резкой критике: «Острее всех воспринимал происходящее Тополев. Все сказанное Женей и другими было адресовано ему. «Пережиток прошлого», - повторял он про себя, и чувство стыда все острее поднималось в нем» (В. Ажаев, «Далеко от Москвы»). Естественно, что после этого Тополев стал всячески помогать строительству и более того его технические идеи позволили ускорить процесс прокладки нефтепровода.
Одной из составляющих данного топоса является также внедрение новых, социалистических способов труда: «- Привыкли мы по старинке хозяйновать на реке: только брать из нее любим, а в остальном на природу надеемся. Колхозник, который на земле работает, далеко от нас ушел. Он теперь на дождик и природу надежду не возлагает, хозяином на своей ниве стал, на полвека вперед расчеты производит, в коммунизм глядит; Закинуть невод и вытащить рыбу легче всего. Так хозяйничали на реке наши деды, но мы не можем так хозяйничать, потому что мы с вами уже другие люди... советские люди...» (В.Закруткин, «Плавучая станица»). Внедрение новых способов хозяйствования - в противовес старым - использовалось писателями как основа конфликта в производственных и колхозных романах.
Топос «новое ценнее старого» в немецком соцреализме отражается прежде всего в признании нового антифишистско-демократического порядка: «...begreift er die neue Zeit nicht, wie so viele andere auch?» (H.Kant, «Die Aula») - «Он, верно, не понимает духа нового времени, как, впрочем, и многие другие?» (Г.Кант, «Актовый зал»). В ГДР необходимо было забыть, что было на войне. Общее прошлое, в котором были совершены преступления, необходимо было облечь в такой нарратив, который позволил бы легитимировать создание государства: «Er hat fur die neue Zeit im KZ gesessen...» (H.Kant, «Die Aula») -« Он ради этого нового времени шесть лет в концлагере отсидел» (Г.Кант, «Актовый зал»). Следует отметить, что в связи с этой спецификой в немецкой соцреалистической литературе проблема противопоставления старого и нового поколений не решается. Все поколения вовлечены в процесс построения нового государства: «...dafi ihr weder das Recht noch die Moglichkeit habt, euch dem zu widersetzen, was wir anderen, wir Neuen ...» (H.Kant, «Die Aula»)
- «.у вас нет ни права, ни возможности противодействовать тому обстоятельству, что мы, другие, новые...» (Г.Кант, «Актовый зал»), Тот, кто занимается строительством нового государства, соответственно обладал новым видением: «Doch», sagte Toni, «du bist mit was wichtigem fertig, was Neues fangt an. Fruher, da hast du dem Robert geholfen, damit er die Prufung macht und was Neues anfangen kann» (A.Seghers, «Das Vertrauen») - «Как сказать, -отвечала Тони, - ты с важным делом управился и теперь будешь жить по-новому. Ты-то ведь помогал Роберту готовиться к экзамену, чтобы и он по-новому зажил» (А.Зегерс, «Доверие»).
Данное общее место может рассматриваться как сопоставление худшего прошлого (старого) и перспективного будущего (нового) в стране социалистического строя: «Er hatte kaum eine Vergangenheit, aber eine Zukunft in hochsten Hohen» (H.Kant, «Die Aula») - «У него и прошлого-то никакого не было, зато будущее открывало перед ним самые блестящие перспективы» (Г.Кант, «Актовый зал»).
С другой стороны, следует отметить, что для немецкого соцреализма не характерна агрессия в отношении к старому, нет стремления его искоренить: «Man konnte keine Zukunft haben ohne Vergangenheit; das war eine Binsenwahrheit und bedurfte keiner Diskussion» (H.Kant, «Die Aula») - «Нельзя обрести будущее, отрекаясь от прошедшего; это азбучная истина, не требующая доказательств» (Г.Кант, «Актовый зал»). Более того, в западной соцреалистической литературе сильны традиции [7]: «Wir stehen in einer Tradition, die vorschnelle Neuerungen ausschliefit» (H.Kant, «Die Aula») - «.в наших традициях -исключать все чрезмерно новое, не вызревшее» (Г.Кант, «Актовый зал»). Для немцев характерно передаваемое от поколения к поколению уважение к порядку, к власти, к государству. Это объясняет связь настоящего немецкого народа с его прошлым. В силу чего авторитет прошлого закономерно распространился на все позднейшие установления [8].
Топос «ответственность за нацистское прошлое» является специфическим для Германии. В образе своих героев писатели показали процесс пробуждения антифашистского сознания в солдате вермахта, постижения им того, в какой мере на нем лежит вина за преступления нацистов (Г.Кант, «Актовый зал», Д.Ноль, «Приключения Вернера Хольта, Э. Штритматтер, «Оле Бинкоп» и др.): «Wer im Oktober neunundvierzig funfundzwanzig war und mannlichen Geschlechts, der hatte bestimmt einmal ein Soldbuch besessen, und er hatte kaum ein heiles Fell und selten, wenn er denken vestand, ein reines Gewissen» (H.Kant, «Die Aula»). -«Тот, кому в октябре 1949 года стукнуло двадцать пять, обязательно носил в свое время в кармане солдатскую книжку, и ему едва ли удалось уберечься от ранений и - если, конечно, это был человек мыслящий - сохранить чистую совесть» (Г.Кант, «Актовый зал»).
Топос «рефлексия по поводу расколотой Германии» отражает специфику немецкой историко-политической ситуации. После Второй мировой войны Германия разделилась на два враждующих лагеря - «капиталистический» (ФРГ) и «социалистический» (ГДР). В 50-е -60-е гг. ХХ века оба враждующих лагеря были предельно организованы, вооружены и, главное, обеспечены идеологически: «Was sich in diesem Teil Deutschlands begab, noch vor vier Jahren russische Zone genannt, war eine ruckweise, manchmal langsam fuhlbare Veranderung. Es gab Menschen, die diese Veranderung fast wie im Fieber erwartet hatten. Manchmal in Lagern und in Gefangnissen. Jetzt kam ihnen jede Schwierigkeit jeder Verdrufi bedeutungslos vor verglichen mit den ersten Spuren des neuen Lebens» (A.Seghers, «Das Vertrauen») - «В этой части Германии, каких-нибудь четыре года назад называвшейся русской зоной, перемены совершались рывками, иногда очень резкие, иногда едва заметные. Были люди, лихорадочно дожидавшиеся этих перемен. Этим любая неприятность, любая трудность представлялась ничтожной в сравнении с первыми проблесками новой жизни» (А.Зегерс, «Доверие»).
«Перебежчики» признавались врагами: «...Linie gegen Eichstrich...» (H.Kant, «Die Aula») - «...променял прямой путь на кривую дорожку...» (Г.Кант, «Актовый зал»). Под подозрение попадали их близкие, оставшиеся в ГДР. Так, например, после побега Квази, одного из героев романа Г.Канта «Актовый зал», в ФРГ, в архиве факультета рабочей
молодежи, где он учился, уничтожается его личное дело. Герою А. Зегерс «Доверие» в суде приходится доказывать верность идеологии ГДР после поездки в ФРГ.
Безотрадная участь ждет тех, кто уехал в ФРГ и США. Благополучие еще больше оттеняет трагизм существования, лишенного цели и веры. Большинство из них, вынесших лишения и удары судьбы, ждет безвыходное отчаяние, крушение иллюзий: «Bernd erschrak als begriff dafi ... Wolkenkratzer erstaunlich schnell auf ihn zuruckten. Er kam sich bedroht vor und undurchdringlich seine Zukunft. Er hielt sich in seiner Verlassenheit an das Nachste» (A.Seghers, «Das Vertrauen») - «Бернд испугался, когда понял, что это небоскребы с поразительной быстротой надвигаются на него. Ему почудилось какая-то опасность, будущее его было непроницаемо. В своем одиночестве он цеплялся за ближайшее» (А.Зегерс, «Доверие»).
Итак, данная система топосов задает тип содержания литературы соцреализма, формирует идеологические и этические рамки этого содержания. Литературные произведения, не вписывающиеся в эту систему, осознавались как «чуждые», «не наши». Доминирующая черта соцреалистических текстов - принципиальная клишированность, проявляющаяся на всех уровнях - семантическом и вербальном. Клишированным оказывалось в первую очередь содержание текстов, детерминированное идеологией и партийно-правительственными документами. Это проявлялось в топике - системе моральноидеологических и логико-смысловых норм. Советская топика, как следует из проведенного анализа, имела характер догм, штампов, не подлежащих развитию и вообще какому-либо изменению.
Таким образом, данная система топосов, характерная для литературы советского соцреализма, лишь частично реализуется в немецкой соцреалистической литературе, что обусловлено, прежде всего, спецификой менталитета немецкого народа и искусственным насаждением метода соцреализма. Немецкий соцреализм, в силу иных геополитических условий, особенностей национального менталитета и культурных традиций, имеет свою специфику и допускает некоторые отклонения от строгих требований советского соцреализма. Однако отличия немецких соцреалистических романов от советских носят не принципиальный, а лишь стилистический характер. Своеобразие проявляет в национальном аспекте и социальном начале.
ЛИТЕРАТУРА
1. Добренко Е.А. Не по словам, но по делам его // Избавление от миражей: соцреализм сегодня. М.: Советский писатель, 1990. С. 323, 317.
2. Советская массовая поэзия: хрестоматия / М.В. Козулина, А.П. Романенко. Саратов: ИЦ «Наука», 2009. С. 136.
3. Сергеев Е. Несколько застарелых вопросов // Избавление от миражей: соцреализм сегодня. М.: Советский писатель, 1990. С. 21.
4. Сергеева А.В. Русские: Стереотипы поведения, традиции, ментальность. М.: Флинта: Наука, 2004. С. 153.
5. Синявский А. Что такое социалистический реализм // Избавление от миражей: соцреализм сегодня. М.: Советский писатель, 1990. С. 58, 61.
6. Флакке М., Шмигельт У. Германская Демократическая республика. Из мрака к звездам: государство в духе антифашизма // Неприкосновенный запас. 2005. №2-3. С. 40-41.
7. Lapinski Z. Synkretysm // Slownik realizmu socialistycznego. Krakow: Universitas. cop., 2004. S. 94-96.
8. Wiewiorka M. Kulturelle Differenz und kollektive Identitaten. Hamburg, 2003. 211 S.
Дубровина Надежда Викторовна -
Dubrovina Nadezhda Viktorovna -
старший преподаватель кафедры «Иностранные Senior Lecturer of the Department “Foreign языки» Энгельсского технологического Languages”, Engels Technological Institute
института (филиала) Саратовского (Branch) of Saratov State Technical
государственного Технического университета University
Статья поступила в редакцию 11.02.2011, принята к опубликованию 10.07.2011
