CC BY
72
DOI 10.24412/2227-7315-2021-1-26-36 УДК 34.01
С.В. Тихонова
ОТКРЫТЫЙ КОНЦЕПТУАЛЬНЫЙ НАТУРАЛИЗМ: КОММУНИКАТИВНЫЕ МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОЕКТЫ ЕСТЕСТВЕННОГО ПРАВА
Введение: ключевой проблемой современных теорий естественного права является преодоление разрыва между юспозитивизмом и юснатурализмом. Синтезируя томизм, неотомизм и аналитическую философию, эти теории отличаются рядом методологических особенностей не укладывающимся в предлагаемый для их описания термин «концептуальный натурализм». Цель: поиск нового подхода к пониманию сущности современного юснатурализма и специфике его методологических проектов. Методологическая основа: классические методы философского анализа (группа формально-логических методов, диалектика, системный подход, структурно-функциональный подход) и методы коммуникативной теории права. Результаты: установлены ключевые аргументы методологической позиции Дж. Финниса по обоснованию естественного права и эксплицирована стратегия их комбинаторики и дополнения в современных теориях естественного права. Выводы: установлены три аспекта коммуникативной открытости методологии Финниса — открытость ключевого понятия, комбинаторика аргументов и устойчивые концептуальные связи между альтернативными теориями; прослежено снижение категоричности аргументации, переход к логике сближения «слабых» аргументов. Показано развитие указанных аспектов в работах М.С. Мёрфи и Дж. Кроу. Понятие «концептуальный натурализм» уточнено термином «открытый концептуальный натурализм» к которому отнесены концепции с установленной методологической триадой.
Ключевые слова: философия права, юснатурализм, юспозитивизм, методология, естественное право, Дж. Финнис.
S.V. Tikhonova
OPEN CONCEPTUAL NATURALISM: COMMUNICATIVE METHODOLOGICAL PROJECTS OF NATURAL LAW
Background: the key problem of the modern theories of natural law is bridging the gap between legal position and natural law theories. Synthesizing thomism, neothomism and analytical philosophy, these theories have in a number of methodological features that do not fit into the term "conceptual naturalism" proposed for their description. Objective: to search for a new approach to understanding the essence of modern natural law theories and the specifics of their methodological projects. Methodology: classical methods of philosophical analysis (group of formal-logical methods, dialectics, system approach, structural-functional approach) and methods of the communicative theory of law. Results: the author establishes the key arguments of the methodological position of J. Finnis on the justification of natural law and identifies strategies for their combinatorics and additions in modern
© Тихонова Софья Владимировна, 2021
Доктор философских наук, профессор кафедры истории государства и права (Саратовская государственная юридическая академия); e-mail: [email protected] © Tikhonova Sophia Vladimirovna, 2021 26 Doctor of philosophy, professor, History of state and Law department (Saratov State Law Academy)
theories of natural law. Conclusions: the author has identified three aspects of the communicative openness of the Finnis' methodology — openness of the key concept, combinatorics of arguments and stable conceptual connections between alternative theories; reduction of categorical argumentation, transition to the logic of convergence of "weak" arguments. The development of these aspects is shown in the works of M. S. Murphy and J. Crowe. The concept of "conceptual naturalism "is clarified by the term" open conceptual naturalism", which includes concepts with an established methodological triad.
Key-words: philosophy of law, natural law theories, legal positivism, methodology, natural law, John Finnis.
Конец ХХ - начало XXI века отмечен новым всплеском интереса философов права к естественному праву, благодаря чему осуществляется бурное развитие современного юснатурализма. Во-первых, оно продолжает вектор возрождения естественного права, характерный для XX века, и использует потенциал неотомистского опыта этизации права, сформировавшийся в результате осмысления трагических событий Второй мировой войны. Во-вторых, для него характерны систематическое обращение к наследию Фомы Аквинского и детальный анализ правовых постулатов томизма. В-третьих, особая роль в его рамках принадлежит эвристическим приемам аналитической философии. Формирующийся на этой основе корпус текстов, к сожалению, остается слабо известным российскому читателю, а между тем он содержит в себе точки роста правопонимания, обещающие весьма высокую продуктивность в приращении нового философско-правового знания.
Одной из фундаментальных задач современных теорий естественного права остается проблема преодоления методологического разрыва между юридическим позитивизмом и юснатурализмом. Попытки ответить на вопрос «Что есть право?» существенно усложнены концептуальной поляризацией ключевых аспектов исследуемого объекта. Активные поиски решения, впрочем, нередко приводят к артикуляции противоречий. Однако «сближающие» стратегии отнюдь не обернулись провалом: их аккумуляция, пусть и относительно медленная, сконцентрировалась в рамках так называемого «концептуального натурализма», в соответствии с которым «естественное право осмысляется в виде имманентной и фундаментальной характеристики позитивной правовой системы» [1, с. 419]. Неоднозначность термина «концептуальный натурализм» (А.Б. Дидикин) требует дополнительных интерпретационных усилий — в связи с тем, что любая версия юснатурализма концептуальна, поскольку не обходится без базовых понятий. Попытка связать «концептуальность» с телеологичностью современных теорий юснатурализма [2, с. 25], их направленностью на роль естественного права в создании и поддержании общего блага нуждается в дополнительных процедурах калибровки выдвигаемой терминологии.
Исследователи, анализирующие в рамках истории политических и правовых учений проекты современного юснатурализма, с неизбежностью сталкиваются со сложностью их отнесения к конкретному типу правопонимания. Например, А.В. Поляков, отмечая приверженность Л. Фуллера технике аналитической философии, показывает, что «его правовое учение в большей мере соответствует интегральным представлениям о праве, чем естественно-правовому подходу. Ведь то, что Фуллер относит в своем учении к естественно-правовой традиции — является важной, но лишь составной частью. Взятая же в своей целостности,
его концепция, по нашему мнению, вполне соответствует коммуникативному варианту интегрального правопонимания» [3, с. 478-479]. Л.В. Карнаушенко обозначает концепцию Дж. Финниса как «аксиологию права» и «метафизическую правовую теорию» [4, с. 158, 161]; при этом В.Ю. Перов и А.Д. Севастьянова подчеркивают, что хотя Финнис обращается к Фоме Аквинскому как к «классику», он пытается построить естественно-правовую концепцию именно как внерели-гиозную [5, с. 73]. Ю.Ю. Ветютнев вынужден констатировать, что «не так легко определить принадлежность Р. Дворкина к какой-либо из классических школ правопонимания: отталкиваясь от юридического позитивизма в лице Бентама и Г.Л. Харта, он в то же время не примыкает к социологическому направлению, хотя в некоторых отношениях близок к нему. Вероятно, что лучше отнести Р. Дворкина к естественно-правовой концепции: фактически он отстаивает именно этот подход, признающий существование определенных прав индивида вне их формального государственного закрепления» [6, с. 132]. Приведенные оценки (перечень далеко не исчерпывающий) демонстрируют, вероятно условную применимость используемых классических классификационных схем для пост-неклассических методологических программ. Известны попытки радикального определения, концепции Р. Дворкина: С.Н. Касаткин приводит предложенный для нее Дж. Мэки «титул» третьей теории права, противоположной позитивизму и юснатурализму и в ряде отношений промежуточной между ними [7, с. 98]. Такой подход к классификации, безусловно, подчеркивает самобытность идей мыслителя, но при переходе к обобщениям на основе большего числа концепций он неизбежно стремится в бесконечность натуральных чисел, что отмечает и сам С.Н. Касаткин: «Применение этих критериев порождает бесконечное множество „третьих", „четвертых", „пятых" и т.п. теорий» [7, с. 104].
Классические версии правопонимания концентрировались на конструировании права как теоретического объекта. Разработка метода его познания для них была вторым этапом в разработке теории, метод прямо зависел от базовой дефиниции и традиции ее смыслового уточнения. Именно поэтому классификационные конструкции в духе «концептуального плюрализма» оказываются или перегруженными, или содержат пробелы в цепочке определения родовидовых отношений.
Концепции, относимые к «концептуальному плюрализму», реализуют возрождение метафизики в праве и представлены философско-правовыми проектами Л. Фуллера, Дж. Финниса и Р. Дворкина. Каждая выступает оригинальной концепцией ревизионизма классического юснатурализма и отличается весьма специфической методологической особенностью, вызванной с их «встроенно-стью» в парадигму постклассической рациональности. Их задача состоит не в том, чтобы не «подобрать» подходящий метод к имеющемуся определению права, а в том, чтобы сконструировать новый метод который позволил бы сформулировать новое определение права. Сначала метод, потом ключевое понятие, т.е. метод — путь к нему. При этом метод не конструируется с чистого листа, он формируется через коммуникацию с предыдущими методологическими проектами таким образом, что критика всегда включает в поле рефлексии критикуемый аргумент как идейный источник. В данной статье предлагается новый подход к определению специфики современных теорий естественного права, опирающийся на исследование их методологических особенностей. Его методологическое основание — классические методы философского анализа (группа
формально-логических методов, диалектика, системный подход, структурно-функциональный подход) и методы коммуникативной теории права.
Наглядно новую методологическую стратегию можно рассмотреть, воспроизводя логику рассуждений Дж. Финниса в работе «Естественное право и естественные права» [8]. Выбор работы Финниса объясняется также тем, что с 1980 г. (со времени выхода в свет трактата) его работа явно была на переднем крае возрождения теории естественного права в конце ХХ в. [9, с. 19]
Исходные посылки Дж. Финниса: а) социальная жизнь опирается на существование особых универсальных благ, которые могут обеспечивать только правовые институты; б) наличие требований практической разумности, которым могут удовлетворять только правовые институты [8]. Цель трактата для него заключается в выявлении данных благ и требований и оценке того, как правовые институты их обеспечивают. В посылках Финниса правовое и социальное распределяется через новый теоретический конструкт, на котором и строится новый метод. Таким образом, буквально на первых страницах своей книги Финнис вводит понятие практической разумности (practical reasonableness), новый технический1 термин, необходимый ему для того, чтобы выйти из поля влияния разрыва между социальными и нормативными фактами. Под собственно разумностью он понимает «разумность в принятии решений, усвоении убеждений, выборе и исполнении планов и вообще в действии»; «под термином „практический" здесь, как и по всей книге, я не имею в виду „пригодный" как антоним непригодному, эффективный как антоним неэффективному; я подразумеваю „нацеленный на принятие решения и на действие"». Практическое мышление — это рассуждение о том, что (кому-либо) должно, или следует, делать» [8]. Практическую разумность Финнис выбирает в качестве практической точки зрения — ракурса, позволяющего «оценивать важность и значимость тех или иных сходств и различий в рамках предмета исследования, задавая себе вопрос о том, что могло бы считаться важным и значимым в этой сфере теми, чьи интересы, решения и деятельность порождают или составляют предмет исследования» [8]. Так как предметом исследования в данном случае является право, очевидно, что для автора право — производная важных интересов, решений и деятельности конкретных субъектов, причем он осознает, что ему придется предложить не только критерии для оценки важности данных феноменов с помощью понятия «практическая разумность», но и очертить круг продуцирующих их субъектов.
Практическая разумность позволяет мыслителю оказаться там, где принципиально возможно если не отождествление, то совпадение социальных (моральных) и нормативных фактов, поскольку они едины в практической точке зрения, детерминирующей как теоретика права, так и участника правоотношения. Этот вывод Финнис обосновывает последовательной критикой позиций Харта и Раза, полярных в фиксации «практической точки зрения», служащей отправной точкой в анализе того, что является сходным и различным в разных правовых системах, а стало быть составляет основу права. Если Харт опирается на «внутреннюю точку зрения» правоприменителя, то Раз в ранних работах использует точку зрения обычного человека, хотя в поздних переходит к внутренней правовой точке зрения (типичное мнение судьи). Финнис подчеркивает, что выбранные Хартом и Разом позиции не позволяют «отбраковать» точки
1 Так это понятие характеризует В. Родригез-Бланко, его логическая характеристика будет представлена далее.
зрения, паразитирующие на праве точно так же, как они могут паразитировать на морали, тогда как для порождения права в качестве социального порядка необходима «бескорыстная заинтересованность в благе других» [8]. Так как практическая точка зрения распространима на всех дееспособных людей, она принимает универсальное значение. Поскольку практическая разумность описывает универсальную позицию, она не является ни внешней, ни внутренней для права, поэтому Финнису нет необходимости отрицать либо социальный, либо нормативный подход: он признает их оба.
Что означает выбор позиции практической разумности? Во-первых, с методологической точки зрения она обеспечивает обретение рефлексивного равновесия дескриптивной теорией, баланса между описанием права и оценкой того, что составляет его смысл. Центрирует эту позицию у Финниса аристотелевский прием выявления фокусного значения, позволяющий росту дифференциации описания права не препятствовать общему статусу самого описания, т.е. оставаться общей теорией права. Фокусное значение или центральный случай — это ситуация, когда признаки явления, описываемые теоретическим понятием, достигли максимальной степени развития. Периферийные случаи могут отличаться неразвитыми, примитивными и девиантными признаками; центральный случай не вытесняет периферийные случаи из поля анализа, но позволяет понять, где ослабляется действие общих закономерностей их развития. Центральный случай точки зрения на право не отрицает все многообразие точек зрения, он обнажает общие для всех структуры, релевантные праву.
Конструирование позиции практической разумности Финнисом В. Родригез-
Бланко обозначает их как «концептуальный аргумент». Концептуальный аргу-
о мент подкрепляется «функциональным аргументом», который можно свести к
¿- следующему: согласно Финнису, благо практической разумности воспроизводит
~ человеческое стремление к благам [8]. Признание базовых ценностей и правиль-
z ный в моральном отношении выбор между ними требует согласования челове-
| ческих намерений и поступков таким образом, чтобы было возможно сочетание
| индивидуального и коллективного благосостояния. Право, таким образом,
£ оказывается «совместной деятельностью, и участники политического сообщено
| ства разделяют концепцию смысла или цели продолжения сотрудничества» | [8]. Данная цель есть общее благо — общее, во-первых, в смысле совокупности i" базовых ценностей, причастность к которым является необходимой для всех, ° во-вторых, в смысле способности каждой базовой ценности объединять причастия ных к ней людей и, в-третьих, как совокупность условий, необходимых членам | общества, чтобы разумно ставить цели и приобщаться к основным благам. Все 8 три смысла важны для Финниса, но именно последний он выводит в политико° правовую плоскость: право и есть социальность как способ совместной жизни
0 людей в контексте общего блага, проявляющаяся в координационной деятель-§ ности — установлении правил. Калибровка всех видов правил осуществляется
1 на основе требований практической разумности. Сами эти правила позволяют J установить институт для создания подкрепленных санкциями правил (важно,
что создание правил также осуществляется по правилам). Таким образом, Фин-нис сводит воедино право и закон, рассматривая их как центральный случай права и закона («the law and legal system» в оригинале [10, c. 260]), определяя в таком качестве право как нормы, принятые в соответствии с регулятивными правовыми нормами определенной действующей властью (которая сама выделе-30 на и по стандарту сконституирована как институт посредством правовых норм)
для «совершенного» сообщества и поддерживаемые санкциями в соответствии с подчиненным нормам постановлениям судебных учреждений [8]. Задача правовых норм и учреждений — решение любых координационных проблем сообщества ради его общего блага, поэтому его определение должно выявлять основание, на котором люди добровольно и разумно склонны следовать закону. Фокусное значение права для Финниса удерживает в пределах внимания значения общеупотребимые (он подчеркивает, что его определение права позволяет понимать юристов, антропологов, тиранов, бандитов, теологов и моралистов, говорящих о праве), но таким образом, чтобы центрировать их фокусной точкой зрения человека-носителя практической разумности. В. Родригез-Бланко особо отмечает, что функциональный аргумент Финниса «зависит от концептуального аргумента: он должен показать, что различные концепции права унифицируются правом как практической разумностью, центральным случаем» [11, с. 100].
Аналитика связи концептуального и функционального аргументов, выдвинутая В. Родригез-Бланко, демонстрирует неинформативность функционального аргумента как не объясняющего, почему право как практическая разумность должно быть центральным случаем различных концепций права и самоинтерпретаций. По ее мнению, аристотелевская модель фокусного значения/ центрального случая относится не к точкам зрения, а к концептам [12, с. 26]. Действительно, точка зрения — метафорическая конструкция, совмещающая позиционирование наблюдателя и его совокупную жизненную позицию, которую весьма трудно однозначно эксплицировать. Привязка к концепту конкретизирует эту метафору за счет детализации рассуждения Аристотеля о фокусном значении. Под него подпадает диапазон класса неидентичных объектов, связанных с общим источником, которым для них выступает одна (или несколько) из четырех т аристотелевских причин. Характер детерминации будет определять степень вы- | раженности сущностных признаков класса в конкретном объекте, поэтому одни р
а
объекты класса будут ближе/дальше к фокусному значению, а другие войдут в °
к
его периферийный диапазон. Случаи права практической разумности и позитив- |
ного права не могут совпасть в одном классе объектов, поскольку их признаки у
неидентичны, а значит, оба объекта связаны с разными концептами, т.е. не могут р
быть связаны единым типом детерминации как универсальным и необходи- е
мым. Значит, между ними по-прежнему остается разрыв. В. Родригез-Бланко |
выдвигает тезис о возможности привлечения логики сходства и аналогии для р
установления центрального случая, используя идею Л. Витгенштейна о семейном Ч
сходстве, включающем сложную сеть больших и малых подобий в чертах объ- о
ектов, когда наличие сходств распределяется по объектам, дробя класс на пере- к
крывающиеся группы без единого универсального признака, характерного для е
абсолютно каждого объекта. Тем самым «понятие семейного сходства оставляет и
границы любого концепта открытыми для потенциально бесконечного числа №
сущностей, и поэтому мы могли бы утверждать: все что угодно имеет сходство с 3
чем-нибудь еще. Данная проблема получила название «недетерминированность "
расширения» концептов семейного сходства. Одним из возможных вариантов 11 ее решения является идея о наличии базового предиката, который определяет расширение концепта семейного сходства. Другими словами, существует подкласс членов, и все члены, относящиеся к определенному концепту, должны напоминать других членов подкласса. «Такие члены должны иметь, по крайней мере, одну общую черту с другими членами подкласса, и это достаточное, но не
необходимое условие для того, чтобы сущность была отнесена к определенному 31
концепту. Однако некоторые члены общего класса могут не иметь общих характеристик или особенностей» [12, с. 36]. Эта модель поиска сходства может быть применена для обретения центрального случая права и преодоления разрыва в логике Финниса. Детальное выявление распределенных ключевых сходств между признаками права практической разумности и позитивного права позволяет «схватить» рамки одного центрального случая. Центральный случай права в данной ситуации не позволяет сформировать единое понятие права в строгом смысле, но дает возможность выявить единое представление об этом понятии, используя практическую разумность как медиатор.
Что дает предложенная В. Родригез-Бланко аналитическая надстройка над рассуждениями Финниса для понимания его концепции права и шире для пра-вопонимания? Во-первых, практическая разумность как способ установления ключевых сходств оказывается надежным посредником «между различными концепциями и самоинтерпретациями права и создает его объединяющее понятие не с точки зрения идентичности, а в терминах сходства» [12, с. 39]. Во-вторых, она позволяет систематизировать общие интерпретации права без указания на их единый универсальный признак. Полученные в результате такой систематизации теоретические модели окажутся вполне рабочими, пригодными для приращения права.
Главное достижение критики В. Родригез-Бланко — наглядная демонстрация открытости метода Финниса. Его недоработки и пробелы не являются принципиально неустранимыми именно потому, что выдвигаемая методология является принципиально открытой, допускает уточнения, корректировки и новые интерпретации без потери центральных идей. Ее открытость тождественна коммунист кативности, означающей перманентный диалог с оппонентами и сторонниками ~ в конструировании методологии.
~ Коммуникативная открытость методологии Финниса имеет три аспекта.
2 Первый аспект — открытость ключевого понятия, практической разумности. | Как показывалось выше, Финнис определяет ее как разумность в принятии | решений и действий, конкретизируя данное понятие через практическое мыш-£ ление, т.е. это рассуждение о том, что кому-либо следует делать. В этом случае | хотя определение практического мышления является явным (устанавливается | эквивалентность между определяемой и определяющей частями), оно относится 2 к виду целевых, т.е. в определяющей части указывается предназначение объекта. ° Целевое определение не устанавливает родовидовых отношений, не фиксирует « происхождение объекта, его распространенность, квалификационные признаки, | но и не блокирует проведение этих операций с составными понятиями, остав-| ляет открытую возможность для них. Иначе говоря, определяя практическую ° разумность, Финнис акцентирует, что в поле его рассмотрения находится во-
0 прос о способах рассуждений, что субъекту должно делать, разъясняя, что он § понимает под практической направленностью, но не определяет прямо элементы
1 понятия — «практический» и «разумность». Поскольку обе категории уточняют-| ся и переопределяются на всем протяжении развития философской мысли и не
формулируются как однозначные, у мысли Финниса остается весьма широкое пространство для дополнительных интерпретационных маневров.
Второй аспект — комбинаторика аргументов и устойчивые концептуальные связи между альтернативными теориями. В литературе констатируется тесная связь между концептуальным реализмом и позитивизмом в версии Кельзена и 32 Харта [4, с. 159], показывается определення вторичность, комплементарность
этих концепций по отношению к правовому позитивизму, в острой дискуссии с которым они и формировались. Эта связь начинается с теории Л. Фуллера: В.В. Архипов отмечает, что Л. Фуллер считал свою концепцию комплементарной альтернативному, подходу [13]. Точкой отсчета интеграции является спор между Фуллером и Хартом, брендовыми манифестами которого стали статьи «Позитивизм и разграничение права и морали» (Харт) и «Позитивизм и верность праву: Ответ профессору Харту» (Фуллер) в журнале «Harvard Law Review». Харт стремился восстановить интеллектуальный авторитет юспозитивизма, на котором крайне пагубно отразился легальный характер преступлений Третьего Рейха, через разграничение морали и права. Фуллер не столько отверг идею Харта, сколько открыл путь к конструктивной дискуссии по поводу разграничения права и морали. В.В. Оглезнев, анализируя контекстуальный аспект полемики Фуллера и Харта, мало известный российскому читателю, расширяет не только ее хронологические рамки и корпус отражающих ее текстов, но и ее философский, социально-юридический и междисциплинарный аспекты [14]. Он выдвигает интересную гипотезу, имеющую значение для классификации правопонимания Харта и Фуллера, утверждая следующее: «суть этих дискуссий заключается в том, что благодаря влиянию Харта на Фуллера и перемещению аналитической методологии в область юриспруденции деление типов правопо-нимания на легистское и естественно-правовое утрачивает свою актуальность. В англоамериканской философии права с 50-х гг. XX в. появляется новое ин-тегративное понятие, объединяющее все существующие теоретико-правовые течения в одно целое — в аналитическую юриспруденцию» [14, с. 58]. Однако в процитированных текстах Финниса, Мёрфи, Кроу, относимых так или иначе к аналитической традиции [2], продолжение демаркации между юспозитивизмом и т юснатурализмом более, чем очевидно, и, что важнее, преодоление разрыва между К ними и является прямой задачей этих текстов. При этом плотность «обмена» р
а
аргументами в них гораздо выше, чем в классических текстах. Исследование в
п
доказательств аргументов проводится не ради отбраковки последних, но для их | корректировки, развития и совершенствования. Вероятно аналитическая фило- у софия выступает питательной средой для таких «коммуницирующих» систем р
пт
аргументации, но она никак не отменяет их идейное содержание. е
Третий аспект — снижение категоричности аргументации, переход к логике |
сближения «слабых» аргументов. Слабость аргумента в данном контексте обо- р
значает не его уязвимость и логическую дефектность, а умеренность отражаемой Ч
им позиции. Слабые аргументы смягчают однозначность сильных и открывают О
пути для компромисса. Переход к «слабой» логике восходит к финнисовской К
критике юспозитивистских представлений Кельзена, Харта и Раза о централь- е
ном тезисе юснатурализма. Финнис сводит утверждения указанных авторов и
о сущности юснатурализма к формулировке Раза «каждый закон обладает g
моральной ценностью» [8] и показывает, что теоретики естественного права 3
никогда не строили свои теории на подобном допущении. По его мнению, пред- "
ложенная позитивистами ошибочная формулировка связана с неспособностью 11 «современных критиков истолковать тексты теоретиков естественного права в соответствии с теми принципами определения, которые эти теоретики по большей части последовательно и осознанно использовали» [8]. В итоге юснатурализм как теоретическая доктрина удваивается, разделяется на «реальный» юснатурализм, развиваемый в том числе и Финнисом, и «воображаемый», критикуемый
Кельзеном, Хартом и Разом. 33
Это удвоение центрального тезиса юснатурализма М. Мёрфи концептуализировал в понятиях сильного и слабого аргумента естественного права, настаивая на том, что степень их несовместимости с юридическим позитивизмом различна [9]. Опираясь на учение Фомы Аквинского, он показывает, что в юснатурализме закон — это рациональный стандарт поведения. Поэтому он заменяет формулу приписываемую воображаемому юснатурализму lex iniusta non est lex (несправедливый закон — не закон) формулой lex sine rationem non est lex (нерациональный закон — не закон). В новой формуле законность строго ограничена рациональностью. Тогда разрыв между юспозитивизмом и юснатурализмом проблематизиру-ется следующим образом: если закон нерационален, а причин ему подчиняться нет, почему тогда юристы продолжают считать законами неразумные законы, а люди — им подчиняться? Иначе говоря, чтобы преодолеть разрыв, нужно показать, почему и как нерациональный закон продолжает работать.
Аргумент lex sine rationem non est lex, согласно Мёрфи, может принимать сильную и слабую версии в зависимости от логики его выдвижения. Сильную версию он (Мёрфи) сравнивает с суждением, согласно которому квадрат — это фигура, у которой четыре стороны. Все фигуры, у которых не четыре стороны, квадратом быть не могут. Однако возможна другая, не классификационная, а квалификационная в смысле Р. Алекси, логика обоснования аргумента, эквивалентная обоснованию суждения «гепарды — быстрые бегуны». Животное, неспособное быстро бегать, вовсе не обязательно будет строго не гепардом, хромой гепард остается гепардом. Такую логику прочтения центрального тезиса юснатурализма Мёрфи называет слабой и считает ее характерной для Финниса [9, с. 21].
0 Сильный аргумент юснатурализма принципиально не совместим с юспози-~ тивизмом, он самопротиворечив, абсурден и, как показал Финнис, надуман
m
~ критиками. Однако слабый аргумент не предполагает автоматической некон-f фликтности с юспозитивизмом. Он требует дополнительных процедур уточнения
1 слабого аргумента. Для этого Мёрфи обращается к функциональному аргументу | Финниса, отбракованному В. Родригез-Бланко, и предлагает его собственную
модификацию. С его точки зрения, функция некоторого объекта или инсти-
0
s тута — это его характерная деятельность, стремящаяся к некоему конечному
1 состоянию. Достижение этого состояния — задача и цель объекта/института, i" а само оно представляет собой некое релевантное разнообразие благ [9, с. 25]. ° Цель может быть внешней, определяемой проектировщиком деятельности, а « может сводиться к самоподдержанию объекта. В качестве примера Мёрфи при-I водит сердце. У него есть характерная активность — оно перекачивает кровь; | его задача — циркуляция крови; цель — поддержание этой циркуляции. По о аналогии с сердцем закон перестает выполнять свою функцию, когда перестает
0 быть рациональным стандартом поведения. Характерной активностью закона § является обеспечение предписания рациональных стандартов для исполнения, и
1 он устанавливает эти предписания как способы реализации социального порядка J именно потому, что они являются такими способами [9, с. 26]. Далее Мёрфи корректирует эту формулировку следующим образом: «характерная деятельность закона — это обеспечение диктата, подкрепленного убедительными причинами для действия, и тот закон, который этого не делает, является дефектным в качестве закона» [9, с. 27]. В этом случае закон, не являющийся рациональным стандартом, подобен больному сердцу, плохо выполняющему свою функцию, но
34 не перестающему от этого быть сердцем: — он остается законом.
Дж. Кроу продолжает реализацию установки Мёрфи на разграничение сильного и слабого аргумента для обоснования возможности конвергенции слабого юснатурализма с юспозитивизмом. Он показывает, что работа Мура и Мёрфи с функциональным аргументом представляет собой переход к построению гибридной теории, в которой слабые и сильные аргументы играют разные роли. В качестве примера гибридной теории Кроу приводит концепцию Р. Алекси; свою собственную концепцию он также формулирует как гибридную теорию, в которой функция закона состоит в том, чтобы служить деонтическим маркером, создающим чувство социальной ответственности [15, с. 99]. Предполагаемый закон, который не способен создать ощущение обязательства, не может выполнять функцию закона и не может быть квалифицирован в качестве закона.
Любопытно, что в текстах современных юснатуралистов встречаются апелляции к сильным и слабым версиям юспозитивизма (например, Дж. Кроу делит юспозитивизм на две ветви, и считает, что инклюзивный юридический позитивизм (LP1) основан на тезисе, что социальные источники являются единственным необходимым фактором в определении правового статуса, а эксклюзивный юридический позитивизм (LPE) исходит из того, что в некоторых правовых системах признанные социальные источники могут включать рациональные стандарты в проверку юридической обоснованности, пример — Восьмая поправка к Конституции США, запрещающая жестокие и необычные наказания [15, с. 92]), т.е. классификация аргументов на сильные и слабые становится универсальным элементом методологической работы философии права, даже если не все философско-правовые теории становятся гибридными в смысле Кроу.
Три аспекта коммуникативной открытости современного юснатурализма по- ш зволяют уточнить понятие «концептуальный натурализм», переопределив его Н как «открытый концептуальный натурализм», отнеся к нему концепции для С которых характерны следующие особенности: оперирование определениями, от- т крытыми для дополнительных процедур дефиниции; комбинаторика аргументов К и устойчивые концептуальные связи между альтернативными теориями; деление г
о
аргументов на сильные и слабые (компромиссные) и сближение альтернативных д
а
теорий через слабые аргументы. т
в
Библиографический список Ю
1. ДидикинА.Б. Современные теории естественного права и классическая традиция д // ЕХОЛН. 2014. №. 8. С. 418-424. 1
2. Дидикин А.Б. Формирование и развитие аналитической традиции в философии о права XX века: автореф. дис. ... д-ра филос. наук. Томск, 2016. 33 с. К
3. КозлихинИ.Ю., ПоляковА.В., Тимошина Е.В., Фуллер Л.Л. История
политических е
и правовых учений: учебник. СПб.: Издательский дом С.-Петерб. гос. ун-та, Издатель- и
ство юридического факультета СПбГУ, 2007. С. 478-499. №
4. Карнаушенко Л.В. Теория естественного права Дж. Финниса как возрождение 1 метафизики права // Вестник Казанского юридического института МВД России. 2019. 3 № 2 (36). С. 158-162. 1
5. Перов В.Ю., Севастьянова А..Д. Проблема морального содержания права в кон- м цепции Дж. Финниса // Конфликтология. 2018. № 13(3). С. 71-84.
6. Ветютнев В.В. О правопонимании Рональда Дворкина // Журнал российского права. 2005. №10 (106). С. 132-141.
7. Касаткин С.Н. Концепция «раннего» Р. Дворкина как «третья теория права» // Вестник ВГУ. Сер.: Право. 2019. № 2. C. 94-107.
8. Финнис Дж. Естественное право и естественные права. М.: АНО «ИРИСЭН», 2012. 35
9. Murphy M.C. Natural Law Theory // The Blackwell Guide to the Philosophy of Law and Legal Theory. Ed. By Martin P. Golding and William A. Edmundson. Malden; Oxford; Carlton: Blackwell Publishing Ltd, 2005. P. 15-28.
10. Finnis J. Natural Law and Natural Rights. Oxford University Press, 1980. 494 p.
11. Родригез-Бланко В. Прав ли Финнис? Понимание нормативной юриспруденции // Вестник Гуманитарного ун-та. 2018. № 4 (23). Ч. 1. С. 91-101.
12. Родригез-Бланко В. Прав ли Финнис? Понимание нормативной юриспруденции // Вестник Гуманитарного ун-та. 2019. № 2 (25). Ч. 2. С. 26-41.
13. Архипов В.В. Концепция права Лона Л. Фуллера: дис. ... канд. юрид. наук. СПб., 2009. 164 с.
14. Оглезнев В.В. Переосмысление и новая интерпретация дискуссий между Г.Л.А. Хартом и Л.Л. Фуллером и их значение для аналитической философии права // Вестник Томского государственного ун-та. 2010. № 330. С. 55-59.
15. Crowe J. Natural Law Theories // Philosophy Compass. 2016. № 11/2. Р. 91-101.
References
1. Didikin A.B. Modern Theories of Natural Law and Classical Tradition // ЕХОЛН. 2014. №. 8. P. 418-424.
2. Didikin A.B. Formation and Development of the Analytical Tradition in the Philosophy of Law of the Twentieth century. extended abstract of dis. ... doc. of philosophy. Tomsk, 2016. 33 p.
3. KozlikhinI.Yu., PolyakovA.V., TimoshinaE.V., FullerL.L. History of Political and Legal Doctrines. Textbook. St. Petersburg: Publishing house of St. Petersburg State University, publishing house of the faculty of law of St. Petersburg State University, 2007. P. 478-499.
4. Karnaushenko L.V. Theory of Natural Law by J. Finnis as a Revival of the Metaphysics of Law // Bulletin of the Kazan Law Institute of the Ministry of internal affairs of Russia. 2019. No. 2 (36). P. 158-162.
5. Perov V.Yu., Sevastyanova A.D. The Problem of the Moral Content of Law in the Concept of J. Finnis // Conflictology. 2018. No. 13 (3). P. 71-84.
6. Vetyutnev V.V. On the Legal Understanding of Ronald Dvorkin // Journal of Russian law. 2005. No. 10 (106). P. 132-141.
7. Kasatkin S.N. The Concept of "Early " R. Dvorkin as "the Third Theory of Law" // Vestnik VSU. Series: Law. 2019. No. 2. P. 94-107.
8. Finnis J. Natural Law and Natural Rights, Moscow: "IRISEN" pbl., 2012.
9. Murphy M.C. Theory of Natural Law // The Blackwell Guide to the Philosophy of Law and Legal Theory. Ed. by Martin P. Golding and William A. Edmundson. Malden; Oxford; Carlton: Blackwell Publishing Ltd, 2005. P. 15-28.
10. Finnis J. Natural Law and Natural Rights. Oxford University Press, 1980. 494 p.
11. Rodriguez-Blanco V. Was Finnis Right? Understanding of Normative Jurisprudence // Bulletin of the Humanities University. 2018. No. 4 (23). Part 1. P. 91-101.
12. Rodriguez-Blanco V. Was Finnis Right? Understanding of Normative Jurisprudence // Bulletin of the Humanities University. 2019. No. 2 (25). Part 2. P. 26-41.
13. Arkhipov V.V. Law Concept of Lon L. Fuller: dis. ... cand. of law. Saint Petersburg, 2009. 164 p.
14. Ogleznev V.V. Reinterpretation and New Interpretation of the Discussions between G.L.A. Hart and L.L. Fuller and Their Significance for the Analytical Philosophy of Law // Bulletin of Tomsk state University. 2010. No. 330. P. 55-59.
15. Crowe J. Theory of Natural Law // Philosophical Compass. 2016. No. 11/2. P. 91-101.
