CC BY
44
Л. М. Аржакова (Санкт-Петербург)
Отечественная полонистика первых десятилетий ХХ в.
Статья посвящена состоянию российской исторической поло-нистики в первые десятилетия ХХ в. Предпринят анализ ряда трудов видных ее представителей — А. Л. Погодина, А. А. Корнилова, М. К. Любавского, показан характерный для них подход к изучению проблем истории Польши. Ключевые слова: российская историческая полонистика, польский вопрос, Речь Посполитая, А. Л. Погодин, А. А. Корнилов.
С началом ХХ в., при всех заметных переменах в подходе русского общества к польскому вопросу, продиктованных существенно менявшейся общественно-политической обстановкой в стране и в мире, интерес к истории Польши и вообще к польским делам (подогреваемый, к слову сказать, думскими дебатами и пр.) никак не идет на убыль. Одно из свидетельств тому — появление новых переводов с польского языка. На рубеже Х1Х-ХХ вв. по-русски были изданы не только популярная «История Польши» В. Грабенского (то есть Владислава Смоленского), но и (уже в начале ХХ в.) достаточно специальные (и, к тому же, полемически заостренные) книги С. Кутшебы и О. Бальцера, посвященные эволюции государственного строя Польши1.
Наряду с историческими трудами (и весьма читаемыми в России историческими романами Г. Сенкевича, Ст. Жеромского, Б. Пруса) активно переводилась мемуаристика — воспоминания князя Адама Чарторыйского и др. Вместе с тем заметной популярностью пользовались и работы, посвященные современным общественно-политическим делам — так, значительный резонанс имел выход книги видного польского политика и публициста Романа Дмовского «Германия, Россия и польский вопрос» (СПб., 1909).
В 1890-е гг. в русской полонистике можно отметить некоторое затишье. Такие корифеи, как Н. И. Кареев и Н. Н. Любович, с чьими именами были связаны крупнейшие достижения отечественного славяноведения 1880-х гг., продолжали трудиться. Однако с начала 1890-х гг. они практически отходят от польской исторической проблематики2.
Если же говорить о наших полонистических штудиях начала ХХ в., то нельзя не заметить, что значительную долю в российской научной продукции по-прежнему составляли работы, выполненные в консервативном духе. Наглядным примером подобных сочинений может служить увидевшая свет на пороге нового столетия, в 1900 г., брошюра почтенного военного историка, профессора Академии Генерального штаба полковника П. А. Гейсмана «Конец Польши и Суворов». С тем, чтобы (по словам самого автора) уяснить место Суворова «в ряду тех русских людей, общими усилиями которых Польша была уничтожена», он включил в брошюру краткий — и по-своему выразительный — очерк польской истории, начиная с Х в.
В этом очерке, сочетая элементарную информацию о старой Польше с традиционными для консервативной российской историографии утверждениями, Гейсман охотно оперировал стандартными и малосодержательными фразами о Польше — «могущественнейшей державе», на долю которой «выпадала задача объединить славянский мир и создать противовес как германской империи, так и угрожавшей всей Европе турецкой монархии». Однако Польша, констатировал Гейсман, оказалась «не в силах решить эту задачу», и причиной тому была, по словам историка, «слабость... государственного и военного устройства».
Но все же научная продукция такого рода, как сочинение П. А. Гейсмана, для первых десятилетий XX в. уже была, можно сказать, устаревшей. В эти годы в нашей полонистике все увереннее выступает новое поколение полонистов (в какой-то мере заявившее о себе еще на исходе XIX столетия).
Обращает на себя внимание уже то, что для этого поколения ключевая для российской полонистики XIX в. проблема — падение Речи Посполитой и его причины — постепенно отходила на второй план. Погоду в нашей науке теперь делают труды по истории польской общественной мысли периода утраты Польшей государственной самостоятельности, а также работы, посвященные аграрному вопросу и сдвигам в социально-экономическом быте (то есть темам, которые усиленно дебатировались и в польской научной среде).
Особое место здесь, как известно, принадлежит трудам А. А. Корнилова и А. Л. Погодина. К их творчеству неоднократно обращались наши исследователи, среди которых нельзя не назвать В. А. Дьякова с его во многом знаковой статьей3. Не менее значимыми оказались и наблюдения Л. П. Лаптевой, которая в свое время с полным на то основанием подчеркнула, что в нашей полонистике начала ХХ в.
значительная часть обзорных работ носила публицистический характер и, в основном, была призвана решать скорее общественно-политические, чем научные задачи4.
При всем уважении к научным заслугам А. А. Корнилова и А. Л. Погодина, следует признать, что это наблюдение целиком относится и к ним. Эти виднейшие представители отечественной исторической полонистики принадлежали, как известно, к числу активных деятелей партии конституционных демократов, и их научная позиция в значительной мере коррелировала с партийной принадлежностью. Вообще, насколько можно судить, кадетам — при всех их партийных пристрастиях — были все же свойственны более объективные оценки польского прошлого и настоящего, чем приверженцам крайне левых или крайне правых воззрений.
А. А. Корнилов, сделавший себе имя в отечественной полони-стике как автор серии статей «Судьба крестьянской реформы в Царстве Польском» (1894), не оставил занятия наукой и в последующие годы — в период всероссийских и мировых потрясений. К этому времени относится его монография «Русская политика в Польше со времени разделов до начала ХХ века», вышедшая в Петрограде в 1915 г.
Корнилов предупреждал читателей, что его книга представляет собой не что иное, как воспроизведение двух статей «по польскому вопросу», опубликованных немногим ранее в «Русской мысли» за тот же 1915 год. Этим, практически не претерпевшим изменений статьям в книге был предпослан «подробный очерк истории разделов Польши в XVIII веке и переделов Польской земли в начале XIX столетия: в 1807, 1809 и 1815 гг.»5.
В скобках заметим, что уже сама авторская аннотация дает возможность составить некоторое представление о том, как понимал А. А. Корнилов польский вопрос для России и каким временем его датировал. Нельзя, однако, не сказать и о том, что в этой книге едва угадывается автор «Судьбы крестьянской реформы...» — строгий аналитик, склонный к скрупулезному, постатейному разбору конституций и иных актов, имевших отношение к крестьянскому вопросу (Органического статута 1832 г. и др.). Так или иначе, А. А. Корнилов в своей книге 1915 г. скорее следовал распространенной в России начала ХХ ст. практике создания сводных, обзорных трудов, но при этом, по своему обыкновению, демонстрируя превосходное знание литературы предмета.
Думается, особого внимания к себе требует вопрос о том, как понимал ученый (и, что следует подчеркнуть, не только он один) часто
фигурирующее и в польской, и в русской литературе применительно к Речи Посполитой выражение «демократичная (демократическая) Польша». Этому вопросу А. А. Корнилов уделил особое внимание в одной из своих работ, относящихся к тому же периоду: «Русская политика в Царстве Польском после восстания 1863 г.» (Пг., 1915).
Дело в том, что еще в своем «крестьянском» цикле статей А. А. Корнилов вступил в полемику с В. Д. Спасовичем — как известно, ревностным угодовцем (то есть сторонником примирения польского общества с обществом российским) и, вместе с тем — и прежде всего — убежденным польским патриотом. Так, петербургский поляк утверждал, что «несправедливо. укорять современное общество польское в том, что оно не демократично, но оно демократично по-своему. Оно ближе стоит к европейскому Западу». Корнилов, процитировав эту тираду, констатировал: «Спасович говорит это с гордостью». Сам же российский публицист не разделял чувств своего коллеги по перу, поскольку, по словам Корнилова, «мы повторяем это с горечью, в печальном раздумье о будущем польского народа. Конечно, можно и теперь сказать, что общество польское демократично, но оно буржуазно-демократично, если можно так выразиться, и вряд ли в этом можно видеть залог хорошего и счастливого будущего для него.»6. Судя по всему, Корнилова не устраивала перспектива для Польши идти проторенным путем западной буржуазной демократии.
Если, как видим, Корнилов все же считал современное ему польское общество демократичным, то напрашивается вопрос, что он имел в виду, когда писал: «.на почве этой реформы (реформы Н. А. Милютина. — Л. А.) выросла современная демократическая Польша»? Не то ли, что «выросшая» демократическая Польша — это заслуга России? Похоже, что да. Больше того, это, по его логике, и цель России. Ибо, по словам Корнилова, «только с демократической Польшей Россия и может иметь надежду окончательно размежеваться на справедливых и приемлемых для обоих сторон условиях»7. Такая постановка вопроса была, по всей видимости, продиктована надеждой на то, что (если вновь цитировать работу 1915 г.) «с Польшей, демократизированной и освобожденной от клерикально-просветительных стремлений, но вовсе не лишенной самостоятельности, возможно будет заключить прочный договор, выгодный и для нее, и для России»8.
Не скажешь, что Корнилов всегда в должной мере бывал так уж последователен. Он мог без особой симпатии, даже с налетом снис-
ходительности, написать: «Позиция Герцена в то время была явно утопическая — сантиментально-романтическая — и притом с резко выраженными славянофильскими нотами», а затем, нимало не смущаясь, принять формулировку политической задачи России в Польше, предложенную классическими, так сказать, славянофилами — А. Ф. Гильфердингом и Ю. Ф. Самариным.
В итоге выходило, что, на его взгляд, политическая задача России в Царстве Польском «заключалась в том, чтобы, с одной стороны, перестроить социальный строй Польши — сделать ее страной демократической, а с другой — постараться уничтожить или, по крайней мере, ослабить в ней те миссионерские и культуртрегерские тенденции, которыми она оправдывала свое стремление на Восток и на почве которых развивалась многовековая борьба ее с Русью»9. Оставляем без комментария избранную автором формулировку, согласно которой выходило, что Россия была в состоянии сделать Польшу «страной демократической». О какой России писал Корнилов?
Не меньшую активность на ниве отечественной полонистики в начале ХХ в. проявлял А. Л. Погодин. В рамках данной статьи коснемся лишь двух его трудов — «Главные течения польской политической мысли (1863-1907)» (1907) и «Очерк истории Польши» (1909). Вышедшие с небольшим разрывом по времени, эти столь непохожие друг на друга работы способны дать известное представление о Погодине как исследователе и, одновременно, историке-популяризаторе.
Автор «Главных течений.», убежденный, что основная причина неудачи русско-польского примирения заключалась «в полном взаимном незнакомстве и непонимании», решил познакомить «русское общество с главными течениями польской политической мысли (в Царстве Польском) после восстания 1863 года». Погодину, по его собственным словам, казалось: «Я, русский, стоящий вне польских партий, могу отнестись объективно ко всем им, снять с них те незаслуженные обвинения, которые слышатся в русском обществе»10. В итоге цель книги была им сформулирована следующим образом: «Дать возможно полный, беспристрастный и документальный обзор тех направлений, какие приняла польская политическая мысль от конца восстания до наших дней».
Но что обращает на себя внимание (и в то же время — несколько удивляет): Погодину, известному своими полонофильскими настроениями, показалось уместным начать свое изложение с такой цитаты из «Воспоминаний о молодости» (Львов, 1895) одного из современников Январского восстания, некоего Стецкого: «Горсточка
безумцев, в начале очень немногочисленная и даже в конце 1862 года не превышавшая нескольких десятков тысяч человек, навязала свою волю всему обществу, десяти с лишком миллионам, не желавшим начинать борьбу с Россией»11. Кроме того, сам Погодин счел нужным тут же (и, пожалуй, слишком поспешно для серьезного исследователя) констатировать: «Можно сказать, что восстание 1863 года осуждено польским историческим сознанием»12.
В целом, несмотря на свой внушительный объем (662 с.), как всегда — солидный научный аппарат, и бесспорную эрудицию автора, «Главные течения польской политической мысли» порой больше напоминают злободневный политический памфлет, появившийся на свет в ту пору, когда «выступили на сцену старые счеты, и всеми почувствовалось, что старые предубеждения, старые предрассудки не так легко забываются»13.
Понимание А. Л. Погодиным давних и современных польских дел особенно рельефно выступает в его появившемся вскоре, в 1909 г., «Очерке истории Польши». Книга вышла в серии «Библиотека для семьи и школы» и, очевидно, имела успех, поскольку через год понадобилось ее второе издание. И по отбору материала, и по манере изложения «Очерк.» — научно-популярная книга для юношества (уже в наши дни он будет вновь переиздан14 в сочетании с никак не рассчитанным на юного читателя «Очерком истории государственного и общественного строя Польши» Станислава Кутшебы, крупнейшего знатока истории польского права). Но, думается, это обстоятельство нисколько не мешает использовать книжку 1909 г. для характеристики воззрений А. Л. Погодина на польскую историю — и, в частности, его понимания тех причин, которые в свое время свели Речь Посполитую в могилу и обусловили дележ польских земель между тремя соседними державами. Скорее — даже напротив, такой характер изложения заставлял автора более четко (пусть и упрощенно) излагать свои мысли по поводу судеб страны.
Уже в первой главе, охватывающей период от легендарных времен до конца Средневековья, автор констатировал, что в XV в. «зрели и те внешние и внутренние силы, которые погубили Польшу»15. Здесь же отмечены неблагоприятные внешнеполитические обстоятельства. В самой же Польше «шли раздоры вельмож с низшим дворянством, дворянства с городами и их всех вместе с королем». По словам автора, подводящего итоги состоянию страны в период средневековья, «не то удивительно, что Польское государство падет в XVIII в., а то, что оно смогло просуществовать еще триста лет»16.
Погодин вполне согласен с тем, что XVI столетие — действительно «золотой век» в истории Польши. Но все же и тогда дела, на его взгляд, развивались не лучшим образом. Он считал, что Генрихо-вы статьи «окончательно вводили Польшу в период смут и анархии, в стране «водворилась самая вредная форма правления, олигархия»11. Хотя о «мудром, мужественном» Батории Погодиным сказаны добрые слова, в конечном счете королю поставлено в вину приглашение в страну ордена иезуитов, что, по утверждению историка, было «гибелью для Польши»18.
Двум последним столетиям существования Речи Посполитой автор отвел всего около двадцати страниц, из которых драматическим событиям второй половины XVIII в. вместе с информацией о XIX в. досталось всего две. Проводимые поляками реформы и Конституцию 3 мая 1791 г. в том числе Погодин одобрял, считая даже, что «будь эти реформы произведены на сто лет раньше. и Польша была бы спасена»19. Невольно возникает вопрос, как в таком случае согласовать данную гипотезу с авторскими же утверждениями о гибельных для страны явлениях еще в период XV-XVI вв.? Но историк пояснений на сей счет не дает. Зато достаточно симптоматично, что ситуация после первого раздела охарактеризована автором следующим образом: «После этого Польша пользовалась в продолжение 20 лет внутренним спокойствием, под покровительством России».
В контексте заявленной темы вспомним еще лишь о том, что историю нашей дореволюционной полонистики фактически замкнет дважды изданная «История западных славян» М. К. Любавского. Лю-бавский, будучи (в отличие от Погодина) убежден, что причины падения Польши «коренились в особенностях ее организации и историческом воспитании польского общества»20, похоже, исходил из того, что у Речи Посполитой вовсе не было никаких шансов уцелеть.
Лекционному курсу М. К. Любавского, на протяжении долгих послереволюционных лет пренебрежительно третируемому, а то и попросту изымаемому из обихода, однако, будет суждено стать своего рода связующим звеном между нашей старой наукой и возрождаемыми с конца 1930-х гг., прежде всего стараниями Владимира Ивановича Пичеты и его молодых коллег, полонистическими штудиями.
В заключение нельзя не подчеркнуть, что в полонистических трудах рассматриваемого периода — при всех идейных расхождениях между их авторами — настойчиво звучит мысль о «золотой шляхетской вольности» как главной причине слабости, а затем и падения Речи Посполитой. Например, М. К. Любавский так и писал: «золотая
вольность, тесно связанная притом с железным порабощением народной массы, и была главною причиною упадка и окончательного падения Речи Посполитой»21.
Собственно говоря, такая точка зрения не была чем-то новым для нашей полонистики. Между воцарившейся в старой Польше политической анархией и судьбами Польского государства есть причинно-следственная связь — это бесспорно. Однако хотелось бы обратить внимание на то, что наши соотечественники, писавшие в начале ХХ в. (да и в другие времена) о бесправии простонародья, об угнетении крепостных крестьян польскими помещиками и пр., постоянно — пусть и незаметно для самих себя — абстрагировались от российских реалий.
Живописуя тяготы крепостничества в Польском государстве, Погодин, Любавский и другие отечественные полонисты как-то упускали из виду тот факт, что мужики куда чаще бежали из России в Речь Посполитую, чем наоборот (об этом в свое время писал В. О. Ключевский). Затруднимся назвать российского автора, который подчеркнул бы, что как ни тяжел был панский гнет, но в Речи Посполитой все же никогда не торговали крепостными душами поштучно. Российские полонисты с чувством писали (нередко и сейчас пишут) о выборности королей, как главной язве политического строя шляхетской республики, как-то не задумываясь над тем, что династический принцип не так уж строго соблюдался на их собственной родине, а в Речи Посполитой, вроде бы, не бывало цареубийств и дворцовых переворотов. Но данное сопоставление, пожалуй, уже выходит далеко за рамки рассматриваемой темы.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Смоленский В. История польского народа. СПб., 1899; Кутшеба С. Очерк истории общественно-государственного строя Польши. СПб., 1907; Бальцер О. К истории общественно-государственного строя Польши. СПб., 1908.
2 См., в частности:АржаковаЛ. М. Долгая пауза после блистательных успехов: русская историческая полонистика на исходе XIX века // Славяноведение. 2010. № 1. С. 44-53.
3 Дьяков В. А. Польская тематика в русской историографии конца XIX — начала XX века (Н. И. Кареев, А. А. Корнилов, А. Л. Погодин, В. А. Францев) // История и историки. Историографический ежегодник. 1978. М., 1981. С. 147-162.
4 Историография истории южных и западных славян. М., 1987. С. 189.
5 Корнилов А. А. Русская политика в Польше со времени разделов до начала ХХ века. Пг., 1915. С. 3.
6 Корнилов А. А. Очерки по истории общественного движения и крестьянского дела в России. СПб., 1905. С. 434.
7 Корнилов А. А. Русская политика в Царстве Польском после восстания 1863 г. Пг., 1915. С. 36.
8 Там же. С. 15.
9 Там же. С. 3, 15.
10 Погодин А. Л. Главные течения польской политической мысли (1863-1907). СПб., 1907. С. VI.
11 Там же. С. 1.
12 Там же. С. 2.
13 Там же. С. V.
14 Погодин А. Л. История Польши // История Польши. М., 2002. С. 5-91. Ср.: Кутшеба С. История государственного и общественного строя Польши // Там же. С. 92-262.
15 Погодин А. Л. Очерк истории Польши. М., 1909. С. 73-74.
16 Там же. С. 72.
17 Погодин А. Л. Очерк истории Польши. С. 104-105.
18 Там же. С. 116.
19 Там же. С. 138.
20 Любавский М. К. История западных славян (прибалтийских, чехов и поляков). М., 1918. С. 354.
21 Там же. С. 310.
Arzhakova L. М. Domestic Polish Studies of the First Decades of the 20th Century
The article provides a review of the situation in Russian historical Polish studies in the first decades of the 20th century. The author undertook analysis of works of leading specialists who had worked in the field: A. L. Pogodin, A. A. Kornilov, M. C. Liubavsky. Their typical approach to studying of problems of the history of Poland is revealed.
Key words: Russian historical Polish studies, Polish question, Rzechpospolita, А. L. Pogodin, А. А. Kornilov.
