CC BY
24
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 7. ФИЛОСОФИЯ. 2014. № 3
О.А. Ефремов*
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ «ХОЗЯЙСТВЕННАЯ МЕНТАЛЬНОСТЬ»: АНАЛИЗ ЦЕННОСТЕЙ В ПЕРСПЕКТИВЕ ИСТИННОСТИ*
Статья посвящена особенностям российской экономической менталь-ности как в ее массовом, так и в элитарном варианте. Отмечается, что наиболее существенные черты российской хозяйственной ментальности (традиционализм, коллективизм, патернализм) противоречат принципам эффективного предпринимательского поведения и успешной деятельности в условиях рынка вообще. Описывается также особенный «комплекс Емели», свойственный российской экономической ментальности, — уверенность в том, что успех достигается не упорным трудом, а благодаря случайной удаче, которая приходит, главным образом, к тем, кто ничего для этого не делает. Элитарное экономическое сознание, представленное в получивших широкое распространение и признание среди интеллигенции работах, также основано на принципах, несовместимых с рыночной системой хозяйствования. Изменение данных характеристик необходимо для успешного развития российского предпринимательства и становления реально функционирующей рыночной экономики. Но это влечет за собой трансформацию национальной хозяйственной ментальности и даже национальной ментальности в целом, что неизбежно чревато серьезными противоречиями и конфликтами.
Ключевые слова: предпринимательство, предпринимательское поведение, российская хозяйственная ментальность, традиционализм, коллективизм, патернализм, элитарный уровень экономического мировоззрения, «комплекс Емели».
O.A. E f r e m o v. Domestic «economic mentality»: the analysis of the values in the prospect of truth
This article is devoted to the problems of the peculiarities of the Russian economic mentality both in the mass, and in the elitist variants. It is noted that the most significant features of the Russian business mentality (traditionalism, collectivism, paternalism), contrary to the principles of effective entrepreneurial behaviour and successful activity in the conditions of the market in general. The
* Ефремов Олег Анатольевич — кандидат философских наук, доцент кафедры социальной философии философского факультета МГУ им. М.В. Ломоносова, заведующий кафедрой общественных наук ИМПЭ имени А.С. Грибоедова, тел: 8 (495) 939-19-40; e-mail: olaefr@yandex.ru
** Публикация подготовлена при финансовой поддержке фонда РГНФ (проект № 14-03-00796 «Междисциплинарные основания социальной теории: информационные, системно-теоретические и этно-антропологические подходы к изучению общества» и проект № 12-03-00514 «Концептуализации общества в современном социально-гуманитарном и культурно-историческом знании: теоретические и методологические аспекты».
author also describes the special «Yemelya's complex, typical for the Russian economic mentality, that presents the confidence that any success is achieved not by hard work, but owing to a bit of fat, that comes, mainly, to those who does nothing it. Elitist economic consciousness represented in works widespread and recognized by the intelligentsia is also based on the principles that are incompatible with the market economic system. Changes in these characteristics necessary for the successful development of Russian entrepreneurship and the formation of the really functioning market economy. But this entails the transformation of the national economic mentality and even the national mentality as a whole, which inevitably fraught with serious contradictions and conflicts.
Key words: entrepreneurship, entrepreneurial behaviour; Russian economic mentality; traditionalism; collectivism; paternalism; elitist level of economic philosophy; "Yemelya's complex".
Природа философского знания — предмет напряженных дискуссий на протяжении всей его более чем двух с половиной тысячелетней истории. Стремясь определить специфику философии, особенно в сравнении с наукой, указывают чаще всего на ценностный характер этого знания, на то, что философия стремится рассуждать не только, а порой и не столько о сущем, сколько о должном, и даже к сущему подходит с позиций должного. Подобное утверждение допускает самые различные интерпретации. Некоторые из них приводят к субъективизации философского знания (по крайней мере, при сопоставлении с наукой), но возможны и другие представления, которые объективность философии не ставят под сомнение.
На наш взгляд, ценности должны быть предметом самого пристального интереса объективного философского, конкретнее, социально-философского исследования. Речь идет, разумеется, о выяснении природы ценностей, факторов их формирования и изменения, роли ценностей в социальной реальности. Но не менее важным является и иной уровень — анализ конкретных систем ценностей и характера их воздействия на функционирование и развитие общества, отдельных его сфер. Причем анализ здесь должен быть вполне объективным.
Собственно, это путь, который предлагал еще М. Вебер, много рассуждавший о роли ценностей и оценок в социальном (и в социально-философском, можно утверждать) познании. В работе «Смысл «свободы от оценки» в социологической и экономической науке» Вебер указывал путь к возможному разделению субъективного отношения к ценностям и их объективного исследования как компонента социальной реальности [М. Вебер, 1990].
Предметом интереса Вебера выступало воздействие религиозных принципов на хозяйственную этику и, следовательно, на хозяйственную жизнь.
Данная проблематика сохраняет актуальность и сегодня. Правда, речь идет не только о религиозных компонентах, но о хозяйственной (или экономической) ментальности (мировоззрении) в целом, являющейся существеннейшим компонентом социальной реальности, оказывающей колоссальное воздействие на возможные трансформации экономики, а значит, и всего общества.
Осознавая всю специфичность процессов, происходящих в данный момент в российском обществе вообще и в экономике в частности, можно с уверенностью констатировать, что направленность данных процессов — рыночная, капиталистическая. А центральной фигурой рыночной экономики и капиталистического общества является предприниматель (капиталист, бизнесмен, буржуа)1. Предприниматель — это не только наиболее существенная в условиях рынка ипостась «экономического человека», но и представитель господствующего класса капиталистического общества, активное влияние которого распространяется на все его сферы, вплоть до духовной. Данная ситуация объективна, можно определять ее достоинства и недостатки, но вряд ли при капитализме может быть иначе.
Предпринимательство активно изучалось и изучается как в науке, так и за ее пределами. Работы, посвященные предпринимательству, пишутся экономистами, социологами, историками, психологами, философами. Имена признанных классиков — А. Смита, К. Маркса, М. Вебера, В. Зомбарта, Й. Шумпетера, Э. Фромма, Ж.-Б. Сэя соседствуют в библиографических списках с именами наших современников — К. Веспера, Г. Пиншота, Р. Хизрича и т.д. Предприниматель — нередко главный герой литературных произведений. Вспомним хотя бы знаменитую трилогию Т. Драйзера («Финансист», «Титан», «Стоик») или произведение отечественного автора В.Я. Шишкова «Угрюм-река». К тому же сами предприниматели с удовольствием описывают свой жизненный путь и принципы, которые, как они считают, привели их к успеху (к подобного рода литературе можно отнести огромное количество произведений, написанных за три столетия, — от Б. Франклина до Дж. Сороса).
Современные отечественные исследователи также уделяют значительное внимание предпринимательству в России и фигуре российского предпринимателя. Хотелось бы выделить работы Ю.В. Латова, Н.В. Латовой, Р.М. Нуреева, Т.С. Вуколовой, И.В. Роз-маинского и др. Интересно, что большинство работ данных авторов представляют собой экономические и социологические исследо-
1 Данные термины, разумеется, не совсем эквиваленты, но в литературе они часто используются для выделения представителей одной и той же социальной группы.
вания, опирающиеся на значительный, добротно проработанный эмпирический материал.
Любопытно, что среди исследуемых аспектов проблемы все большее внимание уделяется проблемам экономической менталь-ности, а в отечественном варианте — особенностям российской экономической ментальности.
Признается в данном случае, что предпринимательство формируется в определенной социокультурной среде и предприниматель выступает как носитель присущей этой среде ментальности или, напротив, предпринимательская деятельность неизбежно конфликтует с господствующей ментальностью. Второе весьма затрудняет развитие предпринимательства, с одной стороны, и создает определенное давление на среду — с другой, ибо потребность экономической эффективности предполагает именно такие принципы хозяйственной деятельности.
Мы понимаем предпринимательство как свободную и ответственную деятельность по созданию и развитию предприятия, действующего на основании рыночных принципов. Предприниматель, соответственно, — это субъект такой деятельности, человек, ее осуществляющий.
Полноценное предпринимательство предполагает наличие:
1) предпринимателя как субъекта подобной деятельности, т.е. того, кто создает подобное предприятие, контролирует его и осуществляет верховное управление им;
2) самого предприятия, т.е. организационной формы реализации предпринимательской активности;
3) среды, необходимой для осуществления предпринимательства.
На наш взгляд, полноценное предпринимательство возможно
только в условиях капитализма, соответственно указанную выше среду можно охарактеризовать в целом как капиталистическую.
Соответственно, специфика предпринимательства, особенности фигуры и положения предпринимателя напрямую зависят от стадий развития капитализма, а также моделей капиталистического развития.
Компонентом среды можно также считать этничность (этнические особенности), накладывающую отпечаток, а порой и в чем-то формирующую отдельные варианты упомянутых моделей предпринимательства. Схема воздействия этничности на предпринимательство представляется следующей. Этничность реализуется, в частности, в национальной экономической ментальности, та, в свою очередь, через сформировавшиеся стереотипы хозяйственного поведения оказывает влияния на способы предпринимательской деятельности и личность самого предпринимателя.
Осознание практической значимости национальной экономической ментальности привело к оживлению теоретического интереса к ней, к появлению множества весьма любопытных работ, исследующих данное явление.
Предлагаются разные определения национальной экономической ментальности. Например: «Особенности экономических ценностей и норм поведения, характерные в той или иной степени для всех представителей какой-либо этнической группы, характеризуют ее национальную экономическую ментальность... Мы предлагаем считать основными элементами национальной экономической мен-тальности (или национальной хозяйственной культуры) стереотипы потребления, нормы и образцы социального взаимодействия, организационные формы хозяйственной жизнедеятельности, ценно-стно-мотивационное отношение к труду и к богатству, степень восприимчивости к зарубежному опыту» [Экономические субъекты постсоветской России, 2001, гл. 2, § 2.1].
Принимая в целом данное определение, считаем необходимым, однако, обратить внимание на то, что экономическую менталь-ность можно рассматривать как компонент экономического мировоззрения, как его обыденный уровень.
В данном случае под экономическим мировоззрением следует понимать ту область мировоззрения, которая включает в себя психологические установки, ценности, идеи, идеалы, убеждения, которые значимы для хозяйственного поведения индивидов, могут направлять и регулировать его, предопределять выбор тех или иных его форм, формировать стереотипы данного поведения, общие для групп индивидов, разделяющих соответствующее мировоззрение.
Очевидно, что помимо экономической ментальности экономическое мировоззрение будет включать в себя и «теоретический» уровень, представленный распространенными в данной группе экономическими теориями, концепциями, рафинированными ценностными системами, выходящими за рамки сугубо экономической теории и переходящими на философский, этический и т.д. уровень. При этом теоретический уровень экономического мировоззрения не тождествен, по-видимому, экономической теории как науке, ибо содержит в себе только те теории и концепции, которые имеют более или менее широкое признание и в популярной форме разделяются, по крайней мере, той частью общества, которая, не имея отношения к профессиональному экономическому сообществу, все-таки обладает способностью осмысления проблем на подобном уровне. Кроме того, как было сказано выше, экономическое мировоззрение включает в себя ценностные компоненты, является социально ангажированным (идеологизированным), что неприемлемо для науки.
Разумеется, взаимоотношения между экономической менталь-ностью и теоретическим уровнем экономического мировоззрения очень непростые. Естественно, ментальность должна способствовать или препятствовать утверждению определенных теорий, так же как и стереотипов поведения, и в этом плане можно было бы ожидать соответствия между двумя этими уровнями. Но они далеко не всегда соответствуют друг другу, и противоречие между ними может принимать характер противоречия между социальными группами, в мировоззрении которых превалирует тот или иной уровень. Вполне возможен разрыв между, например, распространившимися среди «продвинутой» элиты экономическими теориями и экономической ментальностью, носителем которой выступает народ. Может быть и обратная ситуация, когда формирование прогрессивных стереотипов хозяйственного поведения и соответствующей им ментальности опережает теоретический уровень, т.е. формирование и распространение экономических теорий и ценностных систем, которые в своих господствующих формах уже принадлежат прошлому. Разрыв может быть не только межгрупповым, но и проходить через сознание отдельного индивида, который в повседневной хозяйственной деятельности ведет себя совершенно не так, как «думает» в теории.
Естественно, что на ранних этапах развития предпринимательства в нем реализуются стереотипы хозяйственного поведения, сложившиеся в предшествующие эпохи. Однако далеко не все из этих стереотипов жизнеспособны в новых условиях. Некоторые приживаются хорошо, облегчая «освоение» предпринимательства общественной средой и делая его более эффективным; другие могут быть относительно нейтральны и сообщают предпринимательству не опасный, но и не «полезный» национальный колорит; третьи могут противоречить императивам предпринимательской деятельности, что неизбежно оборачивается как социальными, так и внут-риличностными конфликтами. Не вызывает сомнения также, что само формирующееся, а тем более сформировавшееся предпринимательство, в свою очередь, меняет национальную экономическую ментальность, являющуюся существенным компонентом этнично-сти, а та, соответственно, оказывает трансформирующее воздействие на этничность в целом (в определенных масштабах, разумеется).
Таким образом, связь представляется двухсторонней: этнич-ность как компонент среды влияет на предпринимательство, но и предпринимательство, в свою очередь, также может воздействовать на этничность.
Как обстоит дело в России? Насколько наша русская (российская) этничность совместима с предпринимательством, а если совместима, то может ли она чем-то усилить его эффективность?
По нашему глубокому убеждению, этничность не представляет собой мистической неизменной сущности, она есть явление социально детерминированное, формирующееся и меняющееся по мере исторического развития народа. Анализируя экономическую ипостась российской этничности, приходится учитывать множество факторов. Среди них многообразие исторического опыта, включающего в себя как дореволюционный, так и весьма специфический по своему содержанию советский период; сложность самого понятия «россиянин», под которым обычно понимают великороссов (этнических русских), но которое в советское время очень сильно изменилось под влиянием того, что составляло «гомо советикус», а сейчас включает в себя помимо собственно великорусского этноса представителей иных групп, с таким же правом, как и великороссы, называющих себя россиянами.
Тем не менее, даже с учетом этих весьма существенных нюансов (а порой в силу их наличия, в том числе) не приходится рассчитывать на существование стереотипов, соответствующих эффективному предпринимательскому поведению, в готовом виде. Просто потому что история русского предпринимательства не является непрерывной. Даже если предположить, что оно существовало до революции, советский период предпринимательство уничтожил. Не может быть и возрождения предпринимательских стереотипов образца XIX столетия, потому что капитализм с тех пор существенно изменился и данные стереотипы (даже если их бы удалось возродить) сегодня не могут оказаться эффективными.
Вряд ли удастся сформировать эффективные предпринимательские стереотипы и на базе существующей ныне национальной экономической ментальности, исследования которой активно возобновились в последнее время, в частности в рамках «институциональной» парадигмы экономической науки. Так, авторы фундаментального труда «Экономические субъекты постсоветской России (институциональный анализ)» выделили три ведущих черты российской экономической ментальности: коллективизм, государственный патернализм и традиционализм [там же, гл. 2]. Данные черты во многом пересекаются и с экономическим мировоззрением, которое можно рассматривать как элемент «элитарного сознания», свойственного мыслящим людям, имеющим интеллектуальный авторитет в обществе, т.е. так называемой интеллигенции.
Для того чтобы выяснить, насколько каждая из этих черт совместима с императивами предпринимательской деятельности, рассмотрим их подробнее.
Начнем с коллективизма. В данном случае это подавление индивидуальности, непохожести на других, стремление сделать всех одинаковыми, исключение возможности выделиться, преуспеть са-
мостоятельно, отдельно от других, не говоря уж о варианте «за счет других», а именно так это, как правило, интерпретируется. Очевидно, что в данном случае, коллективизм — антитеза индивидуализму.
Общинные традиции отечественного сельского хозяйства, чуть надломленные, но не уничтоженные столыпинской реформой и восстановленные советской колхозной практикой, артельные принципы русских ремесленников, тотальный коллективизм советского времени, утверждавшийся в качестве высшей идеологической ценности и удерживаемый во всех аспектах социального бытия, — все это сохраняло и поддерживало коллективистские принципы национальной хозяйственной ментальности. К тому же склоняла и православная религиозная традиция и, как ни странно, менталитет большинства русской интеллигенции, проникнутой социалистическими или религиозными умонастроениями. Отдельным проявлением коллективизма можно считать неприятие частной собственности и рыночного хозяйства, основанного на частнособственническом эгоизме. Причем это характеризовало не только устойчивое сознание народных масс, но и мировоззрение отечественной интеллигенции, т.е. тех, кто, по идее, должен был вынашивать и распространять новые прогрессивные принципы и ценности, но чьи взгляды отличала практически во всех случаях ярко выраженная антикапиталистическая направленность.
В данном случае речь не только о славянофилах, но и о народниках, русских религиозных философах, евразийцах, не говоря уж о марксистах. Позволим себе цитату из о. Сергия Булгакова — видного русского религиозного философа, автора знаменитой «Философии хозяйства», выражавшей экономическое мировоззрение значительной части русской интеллигенции: «Если по духовной своей природе капитализм в значительной мере является идолопоклонством, то по своему общественному значению для социальной жизни он покрыт преступлениями, и история капитала есть печальная жуткая повесть о человеческой бессердечности и себялюбии. Одним словом, мы должны, не обинуясь, сказать, что социализм прав в своей критике капитализма, и в этом смысле надо прямо и решительно признать всю правду социализма. Если он грешит, то, конечно, не тем, что он отрицает капитализм, а тем, что он отрицает его недостаточно радикально» [С.Н. Булгаков, 1994, с. 288]. Таким образом, отрицая частнособственнический капитализм, Булгаков готов был приветствовать общественно-уравнительный социализм как экономическую ипостась христианства.
О неприемлемости частной собственности, порочности рыночного капитализма писал даже такой серьезный экономист, как М.И. Туган-Барановский, чье мнение по поводу капитализма, т.е. частной собственности и рынка, в мировоззренческом плане уди-
вительно напоминает позицию о. Сергия. По мнению Тугана, «частная собственность на средства производства несовместима с правом человека на свободу и равенство» [М.И. Туган-Баранов-ский, 1994, с. 204].
Анализируя великую русскую литературу, очень трудно найти положительный образ предпринимателя; если деловой человек и проявлял некие симпатичные читателю качества, то они тут же вытеснялись корыстью, жестокостью ради наживы, душевной пустотой2.
Похоже, что людей трезвого ума, хорошо понимавших, как должно быть организовано хозяйство в ХХ в. и что нужно России, больше было не в лагере боровшейся за обновление отечества оппозиции, а среди «сатрапов самодержавия», образованных русских бюрократов.
К числу таковых прежде всего относятся С.Ю. Витте и П.А. Столыпин — государственные деятели, немало сделавшие для модернизации русской экономики. Первый — в области промышленности, второй — в области сельского хозяйства.
Столыпин, которому, в отличие от революционеров, нужны были не великие потрясения, а великая Россия, осознавал, что величие ее может быть достигнуто не в построении социализма в одной взятой стране, а в создании нормальной капиталистической экономики. В центре его деятельности стояло развитие частной земельной собственности. Именно она, а не национализация земель, могла способствовать подъему русской экономики, созданию обширной группы собственников, заинтересованных в совершенствовании труда и в сохранении общественной стабильности.
Однако взгляды подобных представителей прогрессивного отечественного чиновничества (возможно, как раз в силу противостояния господствовавшему экономическому мировоззрению) вызывали реакцию отторжения как в своих кругах, так и в широких слоях отечественной интеллигенции, становясь чужими среди своих, они оставались не менее чужими и оппозиционному лагерю.
Столыпин вынужден был проводить свои идеи в жизнь не только в борьбе с реакционной частью царской бюрократии, но и с революционно-оппозиционной интеллигенцией, от рук одного из представителей которой он в результате и погиб. Будь у Столыпина больше времени и больше поддержки, кто знает, может быть,
2 Нельзя, конечно, сказать, что в зарубежной литературе предприниматель всегда и во всем выступает положительной фигурой, но все же в нем видят хорошее и полезное: как человеку ему не отказывают в положительных душевных качествах; в общественном плане признают значимость дела, которым он занимается, противопоставляют честное и соответствующее правилам ведение дел бесчестной и внеправовой наживе.
облик русского общества кардинально изменился бы и не понадобилось бы 70 с лишним лет на осознание элементарных истин, давно известных всему миру.
Вместе с тем у большинства теоретиков предпринимательства не вызывает сомнения индивидуалистический характер предпринимательских натур. Индивидуализм — свойство, присущее вообще экономическому человеку капиталистического общества и уж тем более предпринимателю. Предприниматель как человек, стремящийся делать что-либо, что до него не делали другие или хотя бы так, как до него никто не делал, не может не быть индивидуалистом. Стремление одержать верх в конкуренции, выйти победителем из соревнования также предполагает индивидуализм. Присутствие коллективистских принципов в хозяйственной ментальности в условиях капитализма приемлемо (до определенной степени, разумеется) только для иных, непредпринимательских, категорий экономических агентов.
Стремясь примирить особенности национальной хозяйственной ментальности с потребностями капитализма, говорят иногда о трансформации коллективизма в пресловутый «командный дух», столь поощряемый в современных корпорациях, особенно в восточных, т.е. в условиях, где историческое наследие во многом схоже с российским.
Следует иметь в виду, однако, что «командный дух» поощряется именно в «командах», а не в предпринимателях, на которых эти команды работают. Кроме того, «командный дух» скорее индивидуалистичен, чем коллективистичен по своей природе. Он подобен духу футбольной команды. Да, выигрывает команда, но за счет раскрытия индивидуальности игроков, их личных талантов и умения тренера помочь эти индивидуальности проявить и объединить их в целое. Здесь целое создается непохожестью, которую поощряют и развивают, а не тем, что все должны быть одинаковыми. Таким образом, упор делается на индивидуальность. Кстати, и вознаграждение сугубо индивидуально и зависит от вклада каждого.
Об этом хорошо написал известнейший японский (!) предприниматель, создатель корпорации «Омрон» Кадзумо Татеиси, объясняя, как он формировал команду из индивидуальностей, непохожих друг на друга, всячески развивая, а не подавляя эту индивидуальность. «В нашей компании занято около 15 тысяч человек. Это означает, что мы имеем дело не просто с 15 тысячами людей, а с 15 тысячами различных подходов к жизни и работе, с 15 тысячами различных уровней образования и опыта, амбиций и характера... Пристального внимания заслуживает талант каждого служащего. В конечном счете успех любой работы зависит от способностей человека и умения применить эти способности.» [Кадзума Татеиси, 1990, с. 213]. 64
Не удивителен и государственный патернализм, присущий национальной хозяйственной ментальности. Выше уже упоминалось о том, что Россия — общество «постполитарное», собственно, даже приставка «пост» — некий аванс. Общепринятая характеристика отечественной экономики как «переходной» указывает на то, что в полной мере уйти от политаризма нам еще не удалось. Напомним, что, в терминах формационной теории, политаризм — это общество, основанное на государственной собственности на средства производства, распространяющейся в ряде случаев на личности непосредственных производителей. Создатель современной концепции политарного общества Ю.И. Семенов указывал на существования ряда разновидностей политаризма, в том числе «аг-рополитаризма» и «индустрополитаризма»3. История России — история прохождения этих стадий политарного развития.
Верховенство государственной собственности означает подконтрольность государству всей хозяйственной жизни общества, зависимость от него каждого участника экономической деятельности. Эта зависимость достаточно сложная, имеющая различные проявления. К ним может относиться и пассивность хозяйственного поведения, и незаинтересованность в результатах труда, что приводит к неэффективности производства и к появлению весьма специфических форм обогащения — за счет государства и в обход государства. Две последние формы могут показаться источниками формирования предпринимательского поведения, но на самом деле это приводит к феномену «квазипредпринимательства», извращенному подобию предпринимательства подлинного, далекого от соответствия эффективной рыночной модели.
Есть и еще одно неблагоприятное следствие государственного патернализма — неприятие государства вообще деловыми людьми, привыкшими видеть в нем лишь источник опасности, не понимающих и не принимающих важнейших функций, которые государство должно выполнять в условиях рыночной экономики. В результате возникают весьма тревожный «предпринимательский анархизм», желание дистанцироваться от государства, которое в сочетании с правовым нигилизмом (о котором будет немного сказано ниже) приводит не к оформлению свободного предпринимательства, а к псевдорыночному беспределу, плавно перетекающему в бандитский рынок, стремление спрятаться от «легального» государства приводит к узурпации его функций бандитским сообществом — мафией.
Третья отмеченная черта — традиционализм. На наш взгляд, она нуждается в уточнении. Что понимается под традиционализмом?
3 См. работы Ю.И. Семенова, особенно: [Ю.И. Семенов, 1993, вып.20].
Если речь идет о приверженности сложившимся правилам, то любая деятельность несет в себе элемент традиционности, если бы этого не было, общество бы хаотизировалось. В конце концов, предпринимательство тоже создает свои традиции и приверженность им — предмет гордости выдающихся предпринимателей и основание доверия со стороны клиентов. Однако, и на это делают упор многие теоретики предпринимательства, в частности Й. Шум-петер, предпринимательство — новаторская деятельность, новаторство — тоже своеобразная предпринимательская традиция. Вот здесь и возникает противоречие с традиционализмом, присущим, к сожалению, российской хозяйственной ментальности. В данном случае традиционализм следует понимать как недоверчивое отношение к новациям, как жесткую установку на воспроизведение образца, неготовность к риску, неизбежно связанному с любым нововведением.
Естественно, выделенные черты можно было бы дополнить другими, также входящими в поле как национальной хозяйственной ментальности, так и экономического мировоззрения. Одной из таких черт, на наш взгляд, является правовой нигилизм, свойственный всем уровням национального сознания, как обыденному, так и элитарному. Не вызывает сомнения, что эффективного в нынешних условиях предпринимательства не может быть вне правового поля. Причем речь идет не просто об установленных государством законах, но и о готовности их соблюдать, сознании их значимости и необходимости. Увы, это совершенно не присуще национальному менталитету. Конечно, вину за подобное состояние дел очень легко возложить на дурные законы, от соблюдения которых всегда было больше вреда, чем пользы, на негативные правоохранительные и правоприменительные практики, когда те, кто должен был охранять закон и следить за его правильным применением, относились к нему как к средству обогащения и возвеличивания, но суть дела от этого не меняется: действовать в рамках права экономические агенты в России не готовы. В качестве своеобразной компенсации многие из них готовы скорее принять «понятия», чем законы.
Можно обсуждать наличие (скорее, отсутствие) в национальном менталитете рациональности, необходимой любому предпринимателю, или активности. Сразу вспоминается «Обломов» И.А. Гончарова, а точнее, образы самого Обломова и Штольца. Порядочный, образованный носитель деловой активности Штольц все равно чужой, «немецкое семя». А «родной» — диванный лежебока Обломов.
Вряд ли присущ национальной экономической ментальности рациональный характер потребления, бережливость, умение создавать сбережения и разумно ими распоряжаться.
На наш взгляд, огромное значение для понимания сути национальной хозяйственной (экономической) ментальности имеет фольклор, в частности сказки. Дело не только в том, что в сказках лучше всего выражается подлинно народное сознание, но и в том, что на сказках воспитывают детей. С ранних лет мировоззрение человека формируется теми образами и принципами, которые выражены в незамысловатых историях, читаемых ребеночку родителями, бабушками и дедушками на ночь, по которым сам ребеночек осваивает первые навыки самостоятельного чтения (ведь сказки уже далеко не только устное народное творчество). Какие же принципы хозяйственного поведения предлагаются в русских сказках? Поскольку речь идет о настоящем состоянии отечественной хозяйственной ментальности, возьмем современную продукцию. Конечно, в известной степени это «новодел», но именно в таком виде представлен современному ребенку русский фольклор.
Центральный образ преуспевающего человека представлен либо в виде Ивана-дурака (но это общий принцип везения) или в виде Емели (здесь акцент сделан на экономическом аспекте). Поэтому позволим себе назвать принцип, выраженный в сказках, «комплексом Емели».
Вот примерная схема образа. «Жил-был Емеля, лентяй да лежебока, целыми днями на печи спал» [По щучьему велению, 2001, с. 2]. Пришлось Емеле идти за водой, возьми и вылови он «ненароком» щуку. А та и просит: «Отпусти, что хочешь сделаю!» Емеля и хочет, в рамках своих потребностей и фантазий. Сначала, чтоб ведра сами домой добежали, потом, чтоб сани сами по дрова в лес сбегали, а Емеля на них прокатился (при этом много народу подавив). Узнал царь о Емеле, призвал к себе, тот на печи явился, по дороге пожелав увиденную в окне Марью-царевну. Рассерженный царь повелел потерявшую голову Марью с Емелей вместе в бочку закатать, да в море! Но Емеля и оттуда «по щучьему велению выплыл», да и зажил припеваючи на собственном острове (по тому же велению). Пришлось царю к ним на поклон ехать, и было всем (а прежде всех Емеле) счастье.
Итак, чему учит ребенка эта сказка, какие принципы хозяйственного поведения она закладывает в детскую головку? Работать не надо, надо ждать «щуку». В роли «щуки» может оказаться все что угодно — кредит, родственник в администрации, купленный «по случаю» государственный чиновник, само государство в виде субсидий, пособий и тому подобного, эксплуатация ценности (экология, общечеловеческие ценности)... А уж коль поймал, гуляй по полной! Дави прохожих, заводи сады-дворцы, царя посылай (с последним, правда, лучше поосторожнее), Марью-царевну — под венец (а можно и без венца).
«Комплекс Емели» свойствен всем — от старушки-пенсионерки до преуспевающего дельца и государственного чиновника, хотя формы его проявления различны.
Так, старушка будет ждать государственной халявы, свято веря, что она обязательно должна к ней прийти; бизнесмен — удачного шанса, который должен подвернуться сам собой; потребитель — дармовых товаров (вот почему наши соотечественники так легко становятся жертвой рекламных трюков, обещающих очень дешево, но много и хорошо).
Данный комплекс помогает объяснить многие особенности нашей экономической жизни, например, отношение к кредиту, способы построения бизнеса и т.д. Конечно, для исчерпывающего объяснения «комплекса Емели» бывает недостаточно, но именно он выражает тот психологический механизм, который лежит в основании экономического поведения в данном случае.
Отсюда и дикая популярность нелепых курсов, предлагающих либо моментальное богатство, либо мгновенное овладение какими-либо навыками (например, иностранными языками), либо быстрое оздоровление, омоложение и т.д.
Люди в данном случае не просто верят в чудо, они считают успех, падающий на голову или оказавшийся в ведре с водой, наиболее адекватной формой успеха. Успех не ассоциируется с упорством и трудом. Последнее — удел неудачников, «лузеров». Призыв больше работать и потихоньку формировать благосостояние для себя и своих близких вызывает скептическую и глумливую улыбку. «От трудов праведных не наживешь палат каменных».
Естественно, подобная ситуация — не результат мистической испорченности русского народа. Данный комплекс (как и комплексы вообще) имеет вполне объяснимое происхождение. Во-первых, успех (как и провал) в России действительно во многом зависел от случая. Можно и получить все по случаю, и потерять — по случаю. В одном случае нет заслуги, в другом — вины. Во-вторых, мошенничество действительно оказывалось выгоднее долгого упорного труда. В-третьих, жизнь в России и в самом деле предсказуемо непредсказуема.
Но как бы то ни было, это та «ментальная» действительность, в условиях которой в России приходится проводить реформы. И как бы убедительно не звучали речи профессоров, внедряющих в головы студентов гаравардско-лондонские истины, они, эти истины, будут усваиваться в матрице «комплекса Емели» и ему подобных, прочно засевших в упомянутых студенческих головах с раннего детства.
Очевидно, данная почва абсолютно не походит для «выращивания» эффективного в современных условиях предпринимательского поведения.
Подобная ситуация, однако, совсем не означает принципиальной невозможности российского предпринимательства. Предпринимательство нигде не существовало в готовом виде, в любых условиях оно складывалось через трансформацию, а порой и весьма болезненную ломку многих элементов национальной культуры, в том числе и национального менталитета. Вряд ли справедливо говорить, что последнее может быть отнесено только к «незападному миру», в отличие от Европы модернизировавшемуся «неорганично». «Органичная» европейская модернизация (капитализация) была не менее кровавой и драматичной. В рамках данного процесса менялась и экономическая ментальность и этничность. Преемственность, разумеется, была во всех случаях, и складывающееся предпринимательство обретало определенные оттенки в том числе и под воздействием исторического наследия.
Действительно, сопоставление путей модернизации (моделей капиталистического развития) заставляет отнести Россию к «пост-политарному» варианту, характерному для незападных, точнее, неевропейских, стран, а не к «постфеодальному» европейскому варианту. Но постполитарный путь уже давно опроверг миф о своей тупиковости, сформировавшиеся здесь модели (предпринимательского поведения, в частности) служат образцами в том числе и для современных западных предпринимателей. Так, недаром Джон Кот-тер — известный американский специалист по предпринимательству и менеджменту, желая написать книгу о выдающемся предпринимателе, выбрал основателя компании «Мацусита Электрик», а занимаемая им кафедра в Гарвардской школе бизнеса так и называлась: «кафедра лидерства имени Коносуке Мацуситы».
Тем не менее не вызывает сомнения тот факт, что в формировании предпринимательской ментальности элементы преемственности все-таки уступают элементам трансформации.
И, учитывая все сказанное выше, получается, что стереотипы предпринимательского поведения могут формироваться только через преодоление основ национальной экономической ментально-сти и, в этом аспекте, через преодоление собственной этничности.
Такая ситуация превращает предпринимателя в трагическую фигуру. Он существует в условиях конфликта с национальной средой и, возможно, в условиях конфликта с самим собой. Можно констатировать наличие своеобразного «кризиса идентичности», вызванного противоречием между необходимостью строить экономически эффективное поведение, с одной стороны, и противоречием между подобным поведением и особенностями национальной культуры — с другой4.
4 Такая ситуация во многом была свойственна и дореволюционным предпринимателям.
Причем особенно страдает наиболее «ценная» группа предпринимателей — те, кто начинал свое дело с нуля и без всякой поддержки государства, не участвуя в приватизациях и не паразитируя на связях с чиновничеством, сумел создать серьезные предприятия действительно на свой страх и риск и преуспеть благодаря собственной креативности, энергии, настойчивости.
Относительно вписывающиеся в национальные традиции «приватизаторы» и «коррупционные паразиты» (государственный патернализм), а также мелкие лавочники (палаточники и закусочники)5 в лучшем случае могут претендовать на статус псевдопредпринимателей, но никак не могут являть собою образец эффективного в условиях современного капитализма предпринимательского поведения.
Следует отметить, что на периферии национальной экономической ментальности есть определенные черты, которые при определенных условиях и с очень существенной трансформацией могут благотворствовать развитию предпринимательства, особенно в современных, постиндустриальных условиях. Например, креативность, интуитивное принятие решений. Но креативность, например, нужно научиться совмещать с уважением к закону, а интуитивность — с принципами рационального расчета.
Последнее наряду с рядом других («нементальных») факторов вселяет некоторую надежду на возможность формирования в России эффективного предпринимательства, притом что соответствующие таковому стереотипы поведения потребуют существенных изменений в национальной экономической ментальности (особенно учитывая значимость фигуры предпринимателя в рыночной экономической модели), а через нее и в этничности.
На наш взгляд, стоит говорить не только об изменении экономической ментальности, но и шире — об изменении экономического мировоззрения. Подобное изменение предполагало бы трансформацию и рафинированных, теоретических компонентов, а именно формирование положительной оценки свободного предпринимательства и образа предпринимателя в русской культуре, в том числе и в высших, элитарных ее проявлениях. Но это неотделимо от признания ценности индивидуализма, свободы, автономии личности, экономического рационализма (даже прагматизма), права и т.д., что неизбежно вступит в противоречие с традициями высокой русской культуры, веками взращивавшей противоположные идеалы. В силу этого перемены могут (и, видимо, должны) затронуть все уровни национального сознания.
5 Последние предпочтительнее.
Следует учесть и аспект межэтнической интеграции различных групп, происходящей в современной России, когда схожие условия жизни вызывают однонаправленные перемены не только в великорусской этничности, но и в менталитете других народов России. Формирование схожих стереотипов поведения в совместной деятельности и релевантных им ценностных предпочтений в различных областях, в том числе в экономической, может стать важнейшим компонентом этнических «мутаций», и, возможно, в перспективе способствовать созданию новой общности с соответствующим менталитетом.
Таким образом, утверждение в России предпринимательства можно рассматривать как один из факторов формирования новой (российской?) этничности. Недаром предпринимателей еще называют «новыми русскими», относя к ним представителей разных этнических групп, демонстрирующих, однако, схожие принципы поведения и формирование (возможно) новой экономической мен-тальности.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Булгаков С.Н. Христианство и социализм // Образ будущего в русской социально-экономической мысли конца XIX — начала ХХ века. М., 1994.
Вебер М. Смысл «свободы от оценки» в социологической и экономической науке // Вебер М. Избр. произв. М., 1990.
Кадзума Татеиси. Вечный дух предпринимательства: Практическая философия бизнесмена. М., 1990.
По щучьему велению: Русская народная сказка (в сокращении). М., 2001.
Семенов Ю.И. Россия: что с ней случилось в двадцатом веке // Российский этнограф. 1993. Вып. 20.
Туган-Барановский М.И. Социализм как положительное учение // Образ будущего в русской социально-экономической мысли конца XIX — начала XX века. М., 1994.
Экономические субъекты постсоветской России (институциональный анализ). М., 2001.
