CC BY
94
Литературоведение
Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2013, № 4 (2), с. 26-30
УДК 821.161.1
ОТБЛЕСК «ЗЕЛЕНОЙ ЛАМПЫ» В ДЕСЯТОЙ ГЛАВЕ «ЕВГЕНИЯ ОНЕГИНА»
© 2013 г. В.Ю. Белоногова
Нижегородский госуниверситет им. Н.И. Лобачевского
valbelon@yandex.ru
Поступила в редакцию 23.03.2013
Рассматривается, как в десятой главе «Онегина» отражается духовно-культурная и поведенческая традиция, бытовавшая в петербургских околодекабристских кругах. Основное внимание уделяется жизни и деятельности А.Д. Улыбышева, товарища Пушкина по «Зеленой лампе».
Ключевые слова: десятая глава «Онегина», «Зеленая лампа», Пушкин, Улыбышев, политическое вольнодумство, эпатаж.
Набрасывая в Болдине строки несостояв-шейся десятой главы «Онегина», Пушкин, естественно, обращался мысленно к годам своей исполненной либеральными мечтаниями петербургской молодости. В «потаенной» главе, названной П.А. Вяземским «славной хроникой», он говорил о важнейших политических событиях того времени, в частности, о зарождении декабристского движения. Хорошо известно, что сам Пушкин не был членом ни одной из декабристских организаций. Близко знакомый со многими декабристами, поэт догадывался о существовании тайного общества, но в своем стремлении войти в него наталкивался на всегдашний отпор.
Правда, из опубликованных М.В. Нечкиной показаний декабриста Горсткина можно сделать вывод о том, что Пушкин бывал зимой 18191820 года в доме у князя Ильи Долгорукова («осторожного Ильи») и даже читал собравшимся там заговорщикам стихи [1, с. 158-159]. И все-таки «своим» он в петербургском Союзе Благоденствия так и не стал. Как не вошел позднее, во время кишиневской ссылки, и в круг членов Южного общества.
Зато в доме Никиты Всеволожского на Ека-терингофском проспекте, где собирался литературный кружок «Зеленая лампа», он себя чувствовал прекрасно. Представление об этом кружке как о легальном филиале Союза Благоденствия все-таки преувеличение. На печати Союза изображен улей с роящимися вокруг него пчелами (этакий образ кружков-спутников). Конечно, Союз стремился распространять свое влияние. И среди организаторов «Лампы» были декабристы коренной управы С.П. Трубецкой, Я. Толстой, Ф. Глинка. Но обозначение кружка
как «побочной управы» Союза можно воспринимать скорее как метафору.
Пушкин, как известно, посещал одновременно с «Зеленой лампой» и собрания неофициального сообщества на квартире Николая Тургенева. Но если в тургеневском кружке культивировались серьезные разговоры о политике, которые стимулировали тип социальнофилософской лирики молодого поэта («Вольность», «Деревня»), то собрания «лампистов», по сути, представляли собой веселые, разгульные застолья, где царила атмосфера игры, эпатажа, и политическое вольнодумство смешивалось с мотивами эротической и вакхической лирики.
Споры об истинном значении «Зеленой лампы» велись среди пушкинистов издавна. П.И. Бартенев, П.В. Анненков, позднее В. Сипов-ский настаивали на «оргаистическом», разгульном характере сборищ «лампистов». П.Е. Щеголев, Б.Л. Модзалевский, Б.В. Томашев-ский, Н.Л. Бродский акцентировали внимание на серьезном и общественно значимом характере заседаний. Наиболее точно, на наш взгляд, определил суть этого кружка сам Пушкин, оглядываясь в Болдине на дни своей молодости:
Сначала эти заговоры Между лафитом и клико Лишь были дружеские споры,
И не входила глубоко В сердца мятежная наука,
Все это было только скука.
Безделье молодых умов,
Забавы взрослых шалунов... [2, с. 183-184]
Ни один из комментаторов «Онегина» не связывает строки XVII строфы десятой главы с «Зеленой лампой». Действительно, ни одного реаль-
ного факта или имени, связанного с нею, не упоминается. Да и таким ли уж заметным в масштабах истории была деятельность маленького кружка, существовавшего меньше двух лет? Большую часть его членов - поэтов, театралов-любителей, журналистов, военных - составляли, как показало время, не стойкие борцы за идею ограничения самодержавия, а обыкновенные молодые люди, которые, повзрослев, проявили себя как ревностные чиновники, профессиональные литераторы или просто как добропорядочные подданные Его Величества. Между тем и «дружеских споров» на подступах к «мятежной науке», и поэтических забав от «безделья молодых умов» было полным полно во время обильных застолий под зеленым абажуром на квартире у Всеволожского. И Пушкин знал об этом не понаслышке, а, так сказать, «изнутри».
Именно эта не входившая «глубоко в сердца мятежная наука» и ни к чему, в сущности, не обязывающие околополитические разговоры о свободе, в сочетании со свойственной молодым летам тягой к веселью, и составляли во многом прелесть и обаяние этих встреч. Пушкин вспоминал о них потом в письмах и стихотворных посланиях с ностальгической грустью и веселой нежностью. Однако речь можно вести, по-видимому, и об определенном стиле общения, сложившемся в «Лампе». О некоей системе высказываний, образов и намеков, которые спустя годы после ее закрытия позволяли «аукаться» между собой помнившим и любившим их «лампистам».
Б.М. Гаспаров называл важнейшим достижением поэтики «Арзамаса» «то, что арзамас-цам удалось создать слитную, целостную образно-риторическую систему - систему, в которой многочисленные и разнообразные образы и речения вступали в активные связи между собой, образуя густую сетку пересекающихся поэтических смыслов». «Этой особенностью, -писал исследователь, - во многом объяснялась необычайная интенсивность арзамасского общения, та устойчивость, с которой арзамасские реалии и речения десятилетиями сохранялись в памяти посвященных. И в 1820-е, и в 1830-е годы многие арзамасцы сохранили способность сплетать все те же нити арзамасской традиции во все новые узоры, которыми они спешат поделиться друг с другом и которые немедленно, с полунамека опознаются каждым из тех, кто приобщен к традиции» [3, с. 144. Указ. Г.Л. Гуменной]. Возможно, что-то подобное, хотя и в более приглушенном виде, существовало и в опыте «Зеленой лампы». При некотором преобладании политической составляющей в деятельности этого общества, по сравнению с «Ар-
замасом», где задачи чисто литературной полемики доминировали над собственно политической риторикой.
И все-таки XVII строфа «потаенной» бол-динской главы о «забавах взрослых шалунов» писалась повзрослевшим поэтом. Пушкин уже и в 1824 году в Одессе, кажется, был близок к переосмыслению своих петербургских «шалостей». Что дало возможность П.А. Вяземскому в одном из своих писем поэту сказать: «Ты довольно сыграл пажеских шуток с правительством; довольно подразнил его, и полно! А вся наша оппозиция ничем иным ознаменоваться не может, как только проказами. Нам не дается мужествовать против него; мы можем только ребячиться. А всегда ребячиться надоест» [4, с. 178].
Между тем был среди завсегдатаев «Зеленой лампы» человек, который остался верен ее духу и стилю до самой старости. И в силу удивительного совпадения именно в 1830 году, когда Пушкин вспоминал в Болдине о своей мятежной молодости, этот человек, выйдя в отставку и покинув Петербург, поселяется в своем нижегородском имении. Всего каких-нибудь двести верст разделяли двух бывших «лампистов». Этим человеком был Александр Дмитриевич Улыбышев.
Что связывало их с Пушкиным? Говоря об этом, вспоминают обычно об их совместной службе в Коллегии иностранных дел и общении на заседаниях «Зеленой лампы». Среди пушкинских зарисовок с натуры на полях протокола заседания 17 апреля 1819 года есть и портрет председательствовавшего на нем Улыбышева [5, с. 136]. Евгений Браудо, ссылаясь на устное свидетельство А.О. Смирновой-Россет, в статье о «Моцарте и Сальери» говорит о якобы имевших место беседах Пушкина и Улыбышева о Моцарте в доме у Карамзиных [6, с. 105]. Однако письменных свидетельств их личного общения нет. Ни тот, ни другой не оставили друг о друге никаких упоминаний. Возможно, общими у них были только воспоминания о собраниях в доме Всеволожского.
Протоколы «Зеленой лампы» сохранились лишь частично. И говорить о том, что именно читал молодой Пушкин на ее заседаниях, можно лишь предположительно. Б.В. Томашевский считал, что Пушкин читал «лампистам» несколько своих стихотворных посланий, оду «Вольность», ноэль «Ура! В Россию скачет кочующий деспот.» [7, с. 376]. Улыбышев мог их слышать.
Велик соблазн допустить, что на каком-то из заседаний общества Пушкин прочел свой лицейский отрывок «Сон» 1816 года. А потом
взять и текстологически сопоставить «Сон» Пушкина со «Сном» Улыбышева. Пушкин в своем отрывке иронически воспевает Сон: «Я сон пою, бесценный дар Морфея...» [8, с. 164], и в улыбышевской утопии звучит ироническая Похвала Сну: «Блаженная способность питаться иллюзиями! Ты - противовес реальных несчастий, которыми постоянно окружена наша жизнь!..» [9, с.87]. И все-таки фрагмент полушутливой романтической поэмы юного лицеиста имел очень мало общего с улыбышевской статьей, написанной в традиционной для утопии форме сна о преображенной демократической России и претендующей на роль программного произведения «Зеленой лампы». Улыбышев так и пишет в ней: «Таков был мой сон в прошлую ночь; он настолько согласуется с желаниями и мечтами моих сотоварищей по «Зеленой лампе», что я не могу не поделиться с ними» [9, с. 91].
Говорить о каком-то влиянии Пушкина на Улыбышева в то время не приходится. У них, что называется, разные «весовые категории». И в самом кружке, и в петербургском обществе. Улы-бышев на пять лет старше поэта. Александр Сергеевич, похоже, самый младший среди «лампи-стов». Александр Дмитриевич в свои двадцать пять уже коллежский асессор и скоро станет надворным советником. Его карьера в ведомстве Иностранных дел движется стремительно. Он редактирует две газеты на французском языке -«Le Conservateur impartial» и «Journal de St. Petersburg». Через год после закрытия «Лампы» он получит орден Св. Владимира IV степени, потом -алмазные знаки ордена Св. Анны II степени. А в 1830 году - перстень с вензелевым Высочайшим именем и чин действительного статского советника. В 36 лет. Этой карьере не помешал даже тот факт, что в 1826 году Улыбышев попал в «Алфавит декабристов» в числе одиннадцати членов «Зеленой лампы». Правда, вместе с А.Ф. Воейковым, А.А. Дельвигом, П.А. Катениным, П.Я. Чаадаевым оказался тогда в разряде «оставленных без внимания». Пушкин в число привлеченных по делу не попал.
Уместнее говорить об известном косвенном влиянии мнений авторитетного в кружке «лам-пистов» Улыбышева на становление молодого Пушкина. В бумагах «Зеленой лампы» сохранились три статьи Улыбышева: «Разговор Бонапарта и английского путешественника», «Письмо другу в Германию о петербургском обществе» и «Сон». Они в достаточной мере характеризуют как воззрения самого Улыбыше-ва, так и политические настроения «Зеленой лампы». Стремление к политической свободе, к
борьбе с деспотизмом и клерикальной властью, с одной стороны, и невнятность положительных идеалов и ориентиров, с другой.
Оценка политического положения в Европе, данная в беседе двух персонажей первой из этих статей, свидетельствует о весьма прогрессивных по тем временам взглядах автора. Характерно изменение отношения к Наполеону. Совсем недавно в политической публицистике это был еще образ злодея. К 1819 году, когда политика Священного союза оказалась даже более реакционной, нежели политика Наполеона в свое время, бонапартисты оказались в рядах левых. Это изменение отношения к Наполеону позже мы видим и в лирике Пушкина. В стихотворении «Наполеон» 1821 года его герой уже не просто «губитель» и «тиран», как в «Наполеоне на Эльбе» (1815), - теперь о нем говорится: «Угас великий человек!». Сурова даваемая в статье Улыбышева оценка «лукавой» политики Александра I, его стремлению к популярности и лицемерию. Тогда же, по-видимому, укреплялось и пушкинское отношение к Александру как к «властителю слабому и лукавому».
Интересен разговор о русской самобытности в улыбышевской статье «Письмо другу в Германию о петербургском обществе», который был продолжен и в самом программном из всех произведений, сохранившихся в бумагах «Зеленой лампы», в утопии «Сон» - о порочной практике бездумного подражания Западу, введенной Петром. «Толчок, данный этим властителем, надолго задержал у нас истинные успехи цивилизации. <...> Наши литературные труды несли уже печать упадка, еще не достигнув зрелости, и нашу литературу, как и наши учреждения, можно сравнить с плодом, зеленым с одной стороны и сгнившим с другой.» [9, с. 90]. Можно предположить, что эти мысли Улыбы-шева инициировали на заседаниях «Зеленой лампы» активное обсуждение актуальной тогда темы заимствований и подражаний чуждым обычаям, народности литературы. (Совсем не обязательно думать при этом, что Пушкин был всегда согласен с общим мнением, выразителем которого часто был Улыбышев).
По всей видимости, в театральных бдениях, спорах и обсуждениях, которые часто велись на собраниях общества, Александр Дмитриевич тоже проявлял себя активно - признанный знаток музыки, впоследствии автор книг о Моцарте и Бетховене.
Таким образом, роль Улыбышева в «Зеленой лампе» была заметной, причем заметной именно в части серьезной, общественно значимой, интеллектуальной ее деятельности. Для стихотворений и писем Пушкина, связанных с «Зеле-
ной лампой», напротив, характерен, скорее демонстративный вызов «серьезному» миру, единство свободолюбия политического с мотивами вакхической и эротической лирики.
Из послания Ф.Ф. Юрьеву 1819 года:
Здорово, рыцари лихие Любви, свободы и вина!
Для нас, союзники младые,
Надежды лампа зажжена... [8, с. 345]
Из письма А.Н. Толстому 1822 года:
Горишь ли ты, лампада наша,
Подруга бдений и пиров?
Кипишь ли ты, златая чаша,
В руках веселых остряков?.. [10, с. 108] и т.д.
Тем более удивительно, что именно «серьезный» Улыбышев, выразитель политических убеждений «лампистов», связанных с ограничением монархии представительным правлением и идеей гражданских свобод, в какой-то степени даже «идеолог» «Зеленой лампы», в последующей своей жизни остался верен духу и букве полувеселых-полусерьезных бдений кружка «взрослых шалунов».
Поселившись в 1830 году в своем нижегородском имении Лукино, он появлялся в губернском Нижнем Новгороде обычно в дни ярмарки, когда оживлялась театральная жизнь в городе. И удивлял всех своими чудачествами.
«Пожилой, румяный толстяк <...>, - вспоминал нижегородский историк А.С. Гацис-ский, - всегда сидел в первом ряду кресел, на первом с правой стороны у входа, и ужасно кипятился как при поднятом, так и при опущенном занавесе. Свои суждения о пьесах, об игре актеров он произносил не стесняясь, громко, на весь театр, не только в антрактах, но и во время хода пьесы, покрикивая: “браво, отлично, молодец!” или: “скверно”, а иногда даже просто: “экой болван!”.» [11, с. 267]. Невольная параллель с Пушкиным поры «Зеленой лампы». И.И. Лажечников, вспоминая о своем знакомстве с молодым поэтом в Петербурге, рассказывал одну из его дуэльных историй - с майором Денисевичем. Она началась в театре. «Играли пустую пьесу, играли, может быть, и дурно. Пушкин зевал, шикал, говорил громко: «Несносно!» [12, с. 170]. Кстати, как свидетельствует Гацисский, А.Д. Улыбышев не стеснялся и в столичных театрах, где публика часто подхватывала его суждения. В Нижнем он был законодателем театральных мнений.
Другой мемуарист, М.П. Веселовский, нижегородец, заканчивавший свою карьеру в Петербурге сенатором, рассказал, как Улыбышев публично проучил однажды в Нижегородском
театре капельмейстера Майорова, собиравшегося исполнить увертюру к «Дону Жуану» Моцарта со своими переделками [13, с. 861]. Улыбышев был центром музыкальной жизни города. Когда в 1840-х годах он поселился в Нижнем на Большой Покровской, в его доме проходили музыкальные вечера, у него останавливались петербургские и мировые знаменитости, театральные и музыкальные. И только его, Улыбышева, усилиями весной 1843 года в Нижегородском благородном собрании состоялось первое в российской провинции исполнение «Реквиема» его любимого Моцарта.
Что до экстравагантности этого человека, то она касалась не только его внешнего вида (он мог появиться в Дворянском собрании во фраке и в светлых панталонах в полосочку). Не только безаппеляционности его суждений и известных вольностей поведения (он мог с видимым удовольствием, обращаясь, например, к графине Толстой, своей гостье, церемонно представить ей свою незаконнорожденную дочь, он так и говорил: «Она у меня незаконнорожденная!»). Он наряжал дочерей, не менее экстравагантных, чем отец. Оплачивал бенефисы любимых актеров и актрис. Кормил на своих обедах полгорода. «Чудил», одним словом. И выводил «власть предержащих» в своих комедиях, которые не печатал, а представлял в домашнем театре.
Его литературное поведение тоже было экстравагантным. Кроме книг о Моцарте и Бетховене, кроме регулярных корреспонденций о музыке и музыкальных событиях в провинции, печатавшихся в «Северной пчеле», он писал пьесы. Только одна из них - «Раскольники», датированная 1850 годом, была опубликована в «Русском архиве» в 1886 году. Историкобытовая драма в пяти действиях. Она полна дидактики и несколько тяжеловесна. «Сколько можно судить по одиночному образцу, - написал о ней позднее критик Г. Ларош, - Улыбышев не был драматургом, ибо, прежде всего, не был художником. Он не имел дара создавать лица, вдыхать в них индивидуальную жизнь и заставлять их говорить каждое - своим языком. <.. .> Но раскол изображен у него в самых симпатичных чертах, и по прочтении драмы не только благосклонный, но и самый предубежденный читатель скорее почувствует влечение обратиться в духоборца, чем помыслить о новых мерах против» [14, с. 13].
Гацисский добавляет: «Рядом со старообрядчеством в драме выходил во всей своей неприглядности тогдашний помещичий быт и мир духовенства в столкновениях священника с
крестьянином-старообрядцем». Другие пьесы Улыбышева «казнили глупость, взяточничество и другие дурные стороны современного Александру Дмитриевичу общества <...>. Он никогда не мог примириться с окружавшей его в Нижнем средой, которую и «пробирал» в своих драматических произведениях» [11, с. 274-275].
Так что «шалости» бывшего «ламписта» были не такими уж и безобидными, хотя, по мнению того же мемуариста, в пьесах этих было немало легкого и того, что называется «клубничкой». Пьесы читались гостям на его четвергах и субботах и представлялись на домашних спектаклях, собиравших чуть ли не весь город. Ограниченных губернаторов, вороватых чиновников, угодливых предводителей играли в этих спектаклях он сам, его приятели и домашние.
Именно о духе «Зеленой лампы» напоминает это единство фривольной игры и вполне серьезной оппозиционности местным властям. Он никого не боялся, в открытой оппозиции был к губернатору М.А. Урусову, а его предшественника генерала М.П. Бутурлина вслух называл «образцом дурного правителя». Выписывая европейские журналы, он был в курсе политических и философских веяний, читал К. Маркса. В предрефор-менных дискуссиях был одним из активных сторонников отмены крепостного права. На дворянских выборах часто протестовал, и не только обычным путем, но и с помощью тех же драматических памфлетов. На одном из домашних представлений в улыбышевском доме была, например, сыграна его комедия «Выборное жертвоприношение», предметом которой стала сомнительная процедура избрания в уездные предводители дворянства генерала А.П. Козлова, где тот был выведен под именем Козлищева.
О неожиданной отставке Улыбышева на пике столичной карьеры, о прошлых его связях с мятежниками, как и о связях настоящих, о его адюльтерах и внебрачных детях слухов в Нижнем Новгороде ходило множество. Многое в этом человеке, наверное, казалось жителям провинциального Нижнего экзотическим. Экзотическими казались, должно быть, и сами его
званые вечера, где не только звучала музыка, не только представлялись уморительные водевили на злобу дня. Можно предположить, что среди щедрого застолья, «между лафитом и клико» велись еще и удивительные разговоры. Он любил эпатировать публику резкими высказываниями.
Таким образом, и много лет спустя бывший «лампист» Александр Улыбышев своими зваными вечерами в Нижнем и своим творчеством - как серьезным, так и водевильно-памфлетным - стремился воссоздать атмосферу незабываемых бдений «Зеленой лампы». А отголоском этих собраний у Пушкина стали строчки XVII строфы в «потаенной» десятой главе «Онегина».
Список литературы
1. Нечкина М.В. Новое о Пушкине и декабристах // Лит. наследство. Т. 58. М.: Изд-во АН СССР, 1952. 1059 с.
2. Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. Т. V. Л.: Наука, 1978. 527 с.
3. Гаспаров Б.М. Поэтический язык Пушкина как факт истории русского литературного языка. СПб.: Академический проект, 1999. 400 с.
4. Переписка А.С. Пушкина в двух томах. Т. 1. М.: Художественная литература, 1982. 494 с.
5. Белоногова В.Ю. Провинциальный лев // Нижегородский музей. 2010. № 20. С. 136-138.
6. Браудо Евгений. «Моцарт и Сальери» // Орфей. Сборник. Кн. 1. П.: Academia, 1922. 220 c.
7. Томашевский Б.В. Пушкин. Кн. 1 (1813-1824). М. - Л.: Изд-во АН СССР, 1956. 728 с.
8. Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. Т. I. Л.: Наука, 1977. 479 с.
9. Русская литературная утопия. М.: Изд-во МГУ, 1986. 320 с.
10. Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. Т. II. Л.: Наука, 1977. 399 с.
11. Гацисский А. Нижегородский летописец. Н. Новгород: Нижегородская ярмарка, 2001. 716 с.
12. А.С. Пушкин в воспоминаниях современников. В 2 т. Т. 1. СПб.: Академический проект, 1998. 528 с.
13. Веселовский М.П. Записки. РНБ. Отдел рукописей и редких книг. Ф. 550, шифр IV.
14. Новая биография Моцарта А.Д. Улыбышева. Перевод М. Чайковского. С примечанием Г. Лароша. В 3-х т. Т. 1. СПб., Изд-во П. Юргенсона, 1890. 208 с.
THE REFLECTION OF THE "GREEN LAMP” IN THE TENTH CHAPTER OF "EUGENE ONEGIN”
V. Yu. Belonogova
We examine the spiritual, cultural and behavioral tradition that existed in St. Petersburg near-Decembrist circles as reflected in the tenth chapter of "Eugene Onegin". Particular attention is paid to the life and work of A.D. Ulybyshev, Pushkin's comrade in the "Green Lamp" group.
Keywords: the tenth chapter of "Eugene Onegin", "Green lamp", Pushkin, Ulybyshev, political free-thinking, épatage.
