CC BY
21
ДИСКУССИИ, ПИСЬМА И КОММЕНТАРИИ
УДК 321.01
ОТ САКРАЛЬНОСТИ К АМБИВАЛЕНТНОСТИ ВЛАСТИ
А.А. Трунов1), Е.В. Рындин2), Е.О. Олещенко3)
1,2) Белгородский университет кооперации, экономики и права, г. Белгород 3) Белгородский юридический институт МВД РФ им. И.Д. Путилина, г. Белгород
1) e-mail: trunovv2013@yandex.ru 2) e-mail: nach-umc@bukep.ru 3) e-mail: eoveto@mail.ru
В данной статье рассмотрена оригинальная философская концепция власти, изложенная в монографии М.А. Корецкой. М.А. Корецкая, отталкиваясь от идеи амбивалентности, осуществляет анализ мифологических и теологических представлений о власти, выявляет её базовые концепты и диспозитивы (воля к власти, перформативность, признание, суверенность), а также рассматривает основные практики реализации власти в обществах архаического, традиционного, модерного и постмодерного типа.
Ключевые слова: сакральное, власть, миф, теология, онтология, политическое, амбивалентность.
Феномен власти традиционно привлекает внимание историков, социологов, антропологов, культурологов, политологов. Одни считают власть чем-то загадочным и трансцендентным, другие видят в ней проявление общественных отношений, которые не явным образом господствуют над людьми. Выделяют идеологические, экономические, военные и политические источники власти [8-12]. Однако проблема
власти не решена до сих пор. И здесь метафизика скорее мешает познавать субстанцию и функции власти.
Попытаемся рассмотреть феномен власти, используя метод историко-философских реконструкций и обратившись к характеристике основного содержания монографии М.А. Корецкой [7]. В её основу была положена успешно защищённая докторская диссертация, посвящённая научному осмыслению проблемы амбивалентности власти. В своём исследовании М.А. Корецкая осуществляет герменевтическую реконструкцию и развёрнутую философскую критику наиболее авторитетных концептов и диспозитивов власти, начиная с эпохи Античности и заканчивая состоянием Постмодерна. Это позволяет автору реконструировать логику смысловой трансформации базовых концептов и диспозитивов власти в архаических, традиционных, модерных и постмодерных типах социальной организации. В данной обзорной статье мы попытаемся обозначить наиболее существенные аспекты рецензируемой монографии, увязав их с содержанием некоторых достаточно влиятельных философских, политологических, социологических и антропологических подходов. Монография состоит из предисловия, трёх глав, разбитых на параграфы, аналитического послесловия и списка использованных источников.
Исходным пунктом оригинального исследования М.А. Корецкой является тезис об амбивалентности власти. По её словам, «практически любой аспект проблемы власти обнаруживает симптоматическую двойственность» [7, с. 8], которая не позволяет провести чёткую демаркационную линию между благом и злом, рациональным и мистическим, справедливым и несправедливым. Однако амбивалентность власти - это не только и не столько банальная двусмысленность, обусловленная скудостью разума или влиянием чьей-то злодейской воли, которую можно было бы и устранить, следуя мудрым наставлениям философов, сколько «проблемность, с которой мы имеем все шансы столкнуться на уровне праксиса» [7, с. 8]. Возможно, именно эта амбивалентность превращает политику как борьбу за завоевание или удержание власти в довольно непредсказуемое занятие.
С одной стороны, существует давняя традиция рассматривать власть как присутствие трансцендентного в имманентном, вечного в бренном, порядка в хаосе. Власть и её носители при этом неизбежно
сакрализируются, наделяются сверхъестественными чертами. Ритуалы и символы власти поддерживают сложившийся природный и социальный порядок, обеспечивают бесперебойную связь земли и Неба, формируют базовые представления о должном и сущем. Поэтому стремление к сакрализации власти - это характерная черта многих цивилизаций и культур, не говоря уже о конкретных политических режимах, которые ориентируют массы на сконструированный профессионалами (жрецами, политтехнологами) образ сверхчеловека, наделённого разнообразными добродетелями и осуществляющего публичную реализацию властных функций.
С другой стороны, сакрализация власти имеет и свои нежелательные эффекты. Первый из них заключается в том, что реальный правитель или элита как коллективный властный субъект далеко не всегда способны поддерживать в массовом сознании высоко поднятую планку собственной нарциссической грандиозности. Второй состоит в том, что деятельность правителя связана с реальным контролем над распределением благ, осуществлением правосудия, решением вопросов войны и мира. Нередко этот «блистательный властелин» оказывается всего лишь жалкой марионеткой в натруженных руках элитных кукловодов. В кризисные моменты истории обнаруживается ограниченная неспособность подобных персонажей эффективно решать стоящие перед обществом проблемы. Следствием этого становятся десакрализация правителя, утрата им легитимности, крах политического режима, смута, революция, война всех против всех.
Собственно, сакральное всегда амбивалентно. Как отмечал А. Кайуа, на которого М.А. Корецкая многократно ссылается в своей работе, сакральное - это то, к чему «нельзя дотронуться, не осквернившись или не осквернив» [5, с. 165]. Ведь наряду с благодатью имеется ещё и скверна греха. Однако то же самое можно сказать и о власти. Она может быть не только воплощением трансцендентного начала, укоренённом в бытийности, но и проявлением наиболее низменных свойств и даже патологий человеческой природы. Власть можно осквернить. Властью можно оскверниться.
Основная задача первой главы монографии заключается в том, чтобы рассмотреть мифологические и теологические концепции власти [7, с. 14-144], характерные для обществ архаического и традиционного
типов. Отталкиваясь от сложившихся в науке представлений об амбивалентности сакрального и обозначив его диалектику, М.А. Корецкая переносит фокус своего внимания на рассмотрение амбивалентности власти.
Особое внимание при этом уделяется изучению феномена взаимной конвертации харизмы и хюбриса. Харизма рассматривается ею как некая особая благодать, божественная энергия, витальное могущество, «оказанная милость, дар», которые правитель получает во временное пользование для эффективного осуществления власти [7, с. 34]. При этом он обязан умереть как обычный человек, через инициацию возродиться заново и далее обрести сверхчеловеческие свойства персонификатора трансцендентного. Хюбрис характеризуется М.А. Корецкой как некое преступное уклонение от пути праведного правителя, которое проявляет себя в дерзком, необузданном, наглом, а то и просто безумном поведении, отсекающем благодать и «преступающее пределы, положенные человеку» [7, с. 30-31]. Если «человеческое, слишком человеческое» [см.: 14, с. 231-490] одерживает верх над должным, то правитель теряет связь с трансцендентным источником собственной легитимности. Он превращается в злодея, отверженного, изгоя, хюбриста. Такому правителю уготованы безумие, одиночество, позорная смерть и проклятия потомков.
Безусловно, проблема заключается не только в личных качествах того или иного правителя. По большому счёту, правитель - это всего лишь одушевлённая функция от субстанции власти. Не только субъект формирует власть, но и власть зачастую формирует адекватного её природе субъекта. Правитель - это сакральная жертва, которая приносится для усмирения хаоса. Все свои привилегии правитель получает авансом. Их он может лишиться в любой момент (вместе с жизнью). На примерах, взятых из античной мифологии, М.А. Корецкая иллюстрирует архетипические сценарии обретения и утраты власти. Парадокс заключается в том, что «герой не должен быть хюбристом, но в определённой мере он не может им не быть» [7, с. 32]. Поэтому смерть правителя или героя рассматривается ею в категории престижной траты.
Большое внимание также уделяется реконструкции христианской теологии власти. Согласно Э. Канторовичу, средневековый монарх имеет не только естественное человеческое тело, которое нуждается в пище,
питье, крове, лечении, уходе, но и мистическое политическое тело, которое представляет собой единство всех его подданных. Монарх как индивид смертен. Монарх как носитель трансцендентного (то есть как суверен, занимающий пустующее место Бога на земле) бессмертен. Церемонии коронации или венчания на царство наделяли монархов исключительной благодатью, превращая их в помазанников Божиих [6]. Два тела короля образовывали своеобразное «невидимое единство», поскольку естественное тело неизбежно присутствовало в политическом, а политическое - в естественном. Реальная власть могла тяготеть к праву, политии или самодержавию («аз есмь Царь»), однако это не отменяло идеи ответственности монарха перед Богом за состояние своих подданных. Так, в эпоху Средневековья французские и английские короли были наделены особой благодатью исцелять больных золотухой [2]. И даже самые беспутные из них охотно пользовались этим даром.
Вместе с тем христианская теология власти содержала в себе и несколько парадоксальных моментов. «Две ключевые функции правителя - судить и воевать, приводят к тому, что на его голову падала кровь осуждённых на казнь преступников, а также кровь, пролитая в войнах» [7, с. 63]. Эта проблема сравнительно легко решалась в политеистических обществах архаического типа, когда правитель приносился в жертву и как бы «отрабатывал» взятые на себя обязательства. Однако в традиционных обществах христианского типа господствовал монотеизм. Правитель выступал как помазанник Божий, который не несёт ответственности за свои действия перед людьми. Отсюда - не просто ритуальные ссылки на чудесное происхождение или собственную харизматичность, но и притязания на духовную власть, в результате чего возникали конфликты.
Например, Ж. Дагрон специально исследовал проблему так называемого византийского «цезарепапизма», то есть претензий императоров-василевсов не только на светскую, но и духовную власть (по чину ветхозаветного Мелхиседека) [4]. Аналогичная проблема существовала и в Западной Европе, но только с противоположным акцентом. Там возник феномен «папацезаризма», обусловленный не только тем, что Римские первосвященники время от времени весьма активно вмешивались в политику, но ещё и тем, что они обладали фактической властью, выступая в качестве светских государей. В целом
же разграничение полномочий и сфер влияния между светскими и духовными властями прошло долгий путь.
В эпоху раннего Нового времени происходит дальнейшее развитие политической теологии. Только без Бога. Как указывал К. Шмитт, «все точные понятия современного учения о государстве представляют собой секуляризированные теологические понятия» [16, с. 34]. В известной мере это действительно так. Однако по мере секуляризации и формирования общества модерного типа оказалось, что монархи не особенно и нужны. Так, кульминацией Английской революции 1640-1660 гг. стала казнь короля. Карл I предстал перед судом как кровавый и коварный деспот, посягнувший на древние законы и устои королевства. Не менее трагичной была судьба Людовика XVI и членов его семьи в конце XVIII в. Ещё более символичной стала казнь в революционной России семьи находившегося под арестом в Екатеринбурге императора Николая II летом 1918 г.
Изучая жестокость и террор классических буржуазных, а затем и социалистических революций (это всё революции модерна), можно, конечно, сослаться на раскрепощение инстинктов и случаи массового одичания людей. Однако в революционном терроре была и своя зловещая рациональность. Элиты Старого Порядка рассматривались как своеобразные коллективные монстры, которые под предлогом представительства узурпировали власть, попрали естественные законы человеческого общежития, стали паразитами и врагами народа. Осознав свою силу, народ перешёл к процедуре нарциссической самосакрализации, которая заключалась в конструировании новой политической мифологии и теологии власти.
Здесь М.А. Корецкая фиксирует важный момент: если в обществах архаического и традиционного типов власть рассматривалась сквозь призму категории престижной жертвы, а насилие над своими и чужими подданными было направлено на то, чтобы оставить яркий (иногда весьма кровавый) след в истории, то Новое время знаменовало собой начало биополитики. Развивая идеи М. Фуко [15, с. 238-268], автор монографии наглядно демонстрирует то, каким образом биополитика (как право «заставить жить или отвергнуть смерть» [15, с. 242]) вытесняла и маргинализировала политическую теологию. Одним из наиболее эффективных методов нейтрализации политической теологии
выступала её профанация. Например, карнавальное обесценивание в духе политического юродства Иоанна IV Грозного или Всешутейшего всепьянейшего и сумасброднейшего собора Петра I. При этом реальная власть правителя парадоксальным образом не ослабевала, а укреплялась.
Разобравшись с влиянием античных мифов и расчистив завалы политической теологии, М.А. Корецкая попыталась обозначить онтологический горизонт для последующей философской концептуализации власти. Этому посвящена вторая глава рецензируемой монографии [7, с. 145-237].
В её первом параграфе автор обращается к изучению генеалогии концепта «воля к власти». Анализ идей Ф. Ницше [13] приводит её к выводу о том, что данный концепт позволяет выявлять соотношение активных и реактивных сил в конкретную историческую эпоху.
Во втором параграфе монографии проблема власти рассматривается в оптике перформативного поворота. Согласно М.А. Корецкой, перформативные высказывания создают своеобразное поле публичной власти, конституируя пространство политического. Одним из ключевых направлений здесь является языковая политика, учреждающая новый социальный порядок.
В третьем параграфе автор монографии обращается к анализу философской полемики, которая развернулась вокруг рассмотренной Г.В.Ф. Гегелем диалектики Господина и Раба. Как известно, Гегель выделял «сознание самостоятельное, для которого для-себя-бытие есть сущность, другое - несамостоятельное, для которого жизнь или бытие для некоторого другого есть сущность; первое - Господин, второе - Раб» [3, с. 101]. Ключевым различением Господина и Раба является их отношение к смерти. Господин ради утверждения своего полноценного бытия готов идти до конца, жертвовать собой, проливать кровь. А вот Раб к этому не готов. Он признаёт власть Господина и в обмен на существование принимает его господство. Забавнее всего выглядит именно то, что всего несколько страниц из текста Гегеля инициировали до сих пор не завершённую дискуссию о философском содержании предельных оснований человеческой власти.
В четвёртом параграфе обсуждается апология и критика суверенности. Как известно, К. Шмитт рассматривал суверена как того субъекта, который «принимает решение о чрезвычайном положении»
[16, с. 8]. Этот тезис восходит как к христианским представлениям о Боге, так и к теологическим концепциям Средневековья.
Только вводя чрезвычайщину, по мнению Шмитта, можно преодолеть вакуум власти, который возникает в ситуации аномии и временной приостановке действия основных институтов модерного государства-Левиафана как машины легитимного насилия. Описывая чрезвычайное положение как необходимую составляющую концепции политического, Шмитт упускал из виду или сознательно игнорировал очень важный момент - голую жизнь, которая является оборотной стороной чрезвычайного положения. Одно здесь просто немыслимо без другого. По словам Дж. Агамбена, такая жизнь ничего не стоит, не защищена нормами права, «обречена на смерть» и «не достойна быть прожитой» [1, с. 114, 173-182]. Ещё недавно казалось, что чрезвычайное положение и голая жизнь остались в далёком прошлом. Однако реальность внесла свои коррективы.
Не менее важен параграф о народе как носителе суверенности. С одной стороны, конституции многих современных государств устанавливают, что именно народ является носителем суверенитета и источником высшей государственной власти. С другой стороны, свою суверенность народ реализует не непосредственно, а через представителей. Ситуации, когда народ непосредственным образом осуществлял свою суверенную власть, в истории встречаются сравнительно редко. В качестве примера можно привести Афинскую политию, где участие в полноценной жизни рассматривалось как дело чести каждого полноценного и дееспособного мужчины. Добровольный отказ от участия в полисной жизни в пользу домашнего хозяйства рассматривался как очевидное проявление слабоумия.
Тем не менее, концепция народного суверенитета не утратила своей актуальности и практической ценности. Другой вопрос, имеются ли технические возможности для её полноценной реализации? По мнению М.А. Корецкой, в эпоху Модерна народ и монарх поменялись местами. Однако амбивалентность власти никуда не исчезла. Напротив, складывается парадоксальная ситуация, когда, с одной стороны, «народ избирает, делегирует, наделяет органы власти легитимностью» [7, с. 230], а с другой - «государственная машина и все органы представительной власти опасаются непосредственных проявлений народной суверенности,
но не могут полностью её нейтрализовать, подчинить, растворить, поскольку источники легитимность - в ней» [7, с. 230]. Кстати, являются ли происходящие буквально на наших глазах волнения и протесты во Франции, связанные с повышением пенсионного возраста, тем самым проявлением народного суверенитета?
В третьей главе монографии рассматриваются практики власти [7, с. 238-359]. Значительный научный интерес представляют: смысловая трансформация идеала автаркии; выявление базовых стратегий взаимодействия философа и власти; критика популярных концепций медиакратии и публичности; изучение влияния виртуальной войны в ситуации Постмодерна.
Вместе с тем, при внимательном чтении монографии М.А. Корецкой возникают и некоторые дискуссионные моменты. Так, остаётся не до конца прояснённым вопрос о том, каким же образом происходит переход от мифологических к теологическим концепциям власти? Этого можно было бы избежать при более чётком разграничении мифа и теологии. Если в обществах архаического, традиционного и модерного типов сувереном были Бог, монарх или народ, то кто же является носителем суверенности в ситуации Постмодерна? Возможна ли суверенность без суверена? Справедливо критикуя К. Шмитта, М.А. Корецкая упускает из вида тот факт, что его концепция чрезвычайного положения создавалась в специфических условиях Веймарской республики и носила не столько академический, сколько политический характер. Автора можно также упрекнуть в недостаточном внимании к отечественному опыту философского осмысления власти, однако это нисколько не умаляет достоинств монографии.
Подводя общий итог, необходимо отметить, что исследование М.А. Корецкой является значительным вкладом в социальную и политическую философию, а разработанная ею аналитическая оптика обладает большим эвристическим потенциалом. Конечно, далеко не все аспекты заявленной темы получили своё исчерпывающее рассмотрение. Однако автор монографии и не ставил перед собой такой грандиозной задачи.
Список литературы
1. Агамбен, Дж. Homo sacer. Суверенная власть и голая жизнь / Дж. Агамбен ; пер. с итал. И. Левиной и др. - Москва : Европа, 2011. - 256 с.
2. Блок, М. Короли-чудотворцы. Очерк представлений о сверхъестественном характере королевской власти, распространённых преимущественно во Франции и в Англии / М. Блок ; пер. с франц. В. А. Мильчиной. - Москва : Языки русской культуры, 1998. - 709 с.
3. Гегель, Г. В. Ф. Феноменология духа / Г. В. Ф. Гегель ; пер. с нем. Г. Г. Шпета. -Москва : Наука, 2000. - 441 с.
4. Дагрон, Ж. Император и священник: этюд о византийском «цезарепапизме» / Ж. Дагрон ; пер. и науч. ред. А. Е. Мусина : под общ. ред. чл.-кор. РАН И. П. Медведева. - Санкт-Петербург : Филологический факультет СПБГУ, Нестор-История, 2010. - 486 с.
5. Кайуа, Р. Миф и человек. Человек и сакральное / Р. Кайуа ; пер. с франц. С. Н. Зенкина. - Москва : ОГИ, 2003. - 296 с.
6. Канторович, Э. Два тела короля. Исследование по средневековой политической теологии. / Э. Канторович ; пер. с англ. М. А. Бойцова и А. Ю. Серёгиной. - Изд. 2-е, исправленное. - Москва : Изд-во Института Гайдара, 2015. - 752 с.
7. Корецкая, М. А. Амбивалентность власти: мифология, онтология, праксис / М. А. Корецкая. - Санкт-Петербург : Алетейя, 2019. - 404 с.
8. Манн, М. Источники социальной власти: в 4 т. Т. 1. История власти от истоков до 1760 года н.э. / М. Манн: пер. с англ. Д. Ю. Карасева. - Москва: Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2018. - 760 с.
9. Манн, М. Источники социальной власти. В 4 т. Т. 2. Становление классов и наций-государств, 1760-1914 годы (книга первая) / М. Манн ; пер. с англ. А. В. Лазарева. -Москва : Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2018. - 512 с.
10. Манн, М. Источники социальной власти. В 4 т. Т. 2. Становление классов и наций-государств, 1760-1914 годы (книга вторая) / М. Манн ; пер. с англ. А. В. Лазарева. -Москва : Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2018. - 520 с.
11. Манн, М. Источники социальной власти. В 4 т. Т. 3. Глобальные империи и революции, 1914-1945 годы / М. Манн ; пер. с англ. Д. Ю. Карасева. - Москва : Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2018. - 520 с.
12. Манн, М. Источники социальной власти. В 4 т. Т. 4. Глобализации, 1945-2011 годы / М. Манн ; пер. с англ. Д. Ю. Карасева. - Москва : Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2019. - 672 с.
13. Ницше, Ф. Воля к власти. Опыт переоценки всех ценностей (черновики и наброски из наследия Ницше 1883-1888 годов в редакции Элизабет Фёрстер-Ницше и Петера Гаста) / Ф. Ницше ; пер. с нем. В. Бакусев и др. - Москва : Культурная революция, 2016. - 824 с.
14. Ницше, Ф. Сочинения в 2 т. / Ф. Ницше ; пер. с нем. Я. Бермана и др. - Москва : Мысль, 1996. - 829 с.
15. Фуко, М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет / М. Фуко ; пер. с франц. С. Табачниковой. - Москва : Касталь, 1996. -448 с.
16. Шмитт, К. Понятие политического / К. Шмитт ; пер. с нем. под ред. А. Ф. Филиппова. - Санкт-Петербург : Наука, 2016. - 568 с.
FROM SACREDNESS TO AMBIVALENCE OF POWER
A.A. Trunov1), E.V. Rindin2), E .O. Oleschenko3)
1,2) Belgorod University of Cooperation, Economics and Law, Belgorod 3) Belgorod Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of the Russian Federation
named after I.D. Putilin, Belgorod 1) e-mail: trunovv2013@yandex.ru 2) e-mail: nach-umc@bukep.ru 3) e-mail: eoveto@mail.ru
This article examines the original philosophical concept of power, set forth in the monograph by M.A. Koretskaya. M.A. Koretskaya starting from the idea of ambivalence analyzes mythological and theological ideas about power, identifies its basic concepts and dispositives (will to power, performativity, recognition, sovereignty), and also examines the main practices of the implementation of power in societies of archaic, traditional, modern and postmodern type.
Keywords: sacred, power, myth, theology, ontology, political, ambivalence.
