CC BY
13
34Абрамов М.А. Неопределенность свободы // Вопр. философии. 1996. № 10. С. 65.
35Сумерки богов. М., 1990. С. 338. 36Мунье Э. Указ. соч. С. 170. 37Булгаков С.Н. Указ. соч. С. 169. 38Руссо Ж.-Ж. Трактаты. М., 1969. С. 165. 39Шаповалов В.Ф. Указ. соч. С. 126. 40Там же. С. 126-127.
41Козловски П. Принципы этической экономии. СПб., 1999. С. 157. 42Лекторский В.А. Деятельностный подход: смерть или возрождение? // Вопр. философии. 2001. № 2. С. 57.
43 Швери Р. Теория рационального выбора: универсальное средство или экономический империализм? // Вопр. экономики. 1997. № 7. С. 112.
44Лекторский В.А. Указ. соч. С. 60. 45Там же. С. 62.
46 Осипов Ю.М. Философия хозяйства. М., 2001. С. 66. 47Там же. С. 70.
48Рационализм и культура на пороге третьего тысячелетия: Материалы Третьего Российского философского конгресса (16-20 сентября 2002 г.): В 3 т. Ростов н/Д, 2002. Т. 3. С. 233-234. 49Там же. С. 234.
50Козловски П. Культура постмодерна: общественно-культурные последствия технического развития. М., 1997. С. 153.
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 7. ФИЛОСОФИЯ. 2005. № 2
С. К. Шайхитдинова
ОТ «ПРИЗВАНИЯ» К «ПРОФЕССИОНАЛИЗМУ»: ЖУРНАЛИСТСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ В ДИСКУРСЕ МОДЕРНА
Духовно-нравственная неопределенность как особенность современной российской ситуации обусловлена, по мнению В. Бакштановского и Ю. Согомонова, одновременным действием трех нормативно-ценностных систем, представляющих, пусть и не буквально, «три морали» — традиционную, рациональную и пострациональную. Утверждающаяся у нас рациональная мораль не выражает «духа беззаветной любви к ближнему и сплоченности». Воплощая этику ответственности, она прозаична. Критерий добра и зла такой морали — не столько мотивы поступков и характер намерений, сколько позитивные результаты в различных их измерениях. Свое развитие эта мораль получает в рыночных отношениях1.
Однако существует и другая позиция. Современная ситуация, согласно В. Букрееву и И. Римской, характеризуется тем, что нравственный мир личности, составляющий основу естественной жизнедеятельности традиционной цивилизации, вытеснен в бессознательное, а «расчеловеченное существо» живет по законам техногенного общества. Названные авторы расценивают такое положение как кризис. По их убеждению, российский человек, поставленный перед проблемой выбора между «быть» и «иметь» (Э. Фромм), «не спешит, как бы к этому его ни подталкивала часть прозападно настроенной интеллигенции, в одночасье забывшей свои исторические корни, расстаться со своим прошлым и переориентироваться на чуждую ему культуру и ценности»2.
Представленные здесь точки зрения выходят за рамки теоретических дискуссий по проблемам этики. Думается, таким образом можно обозначить два различных отношения к настоящему и будущему нашего общества, которые достаточно отчетливо проявляют себя среди большинства населения. В. Бакштановский и Ю. Согомонов, надо полагать, правы в том, что мы имеем дело с некой закономерностью общественного развития. Утверждение, что на смену традиционной, «матримониальной» морали в нашем обществе приходит мораль рациональная, обнаруживает взгляд социолога, который оценивает сложившуюся ситуацию как исторический процесс со своими стадиями развития. Созвучную этому взгляду точку зрения представляют A.A. Пелипенко, И.Г. Яковенко, рассматривающие эволюцию культуры как смену цивилизаций «индивида», «паллиата» и «личности». На этих позициях созданный некогда историей человечества прецедент антропоцентристской цивилизации в лице античности повторился в современной Европе. Личность, фундаментальной чертой которой является автономность, завершает эволюционную пирамиду, знаменуя такой этап в развитии культуры, когда результаты самоорганизующихся процессов в наибольшей степени опосредуются такими факторами, как воля и выбор3.
Но правы и те авторы, которые видят в переживаемых нами цивилизационных изменениях драматический процесс, в котором не может быть разделения на «низшую» и «высшую» стадии. При этом потери уже осознаны, а обретения еще сомнительны, что заставляет бросать взоры надежды на культурные традиции, сдерживающие волну настоящих и грядущих трансформаций.
Автор данной статьи разделяет точку зрения теоретиков, которые определяют нашу эпоху как эпоху «последствий модер-нити»7. Образ модерна описан классиками теории общества как такое время, когда происходит рационализация жизненных миров, а те возникают через рефлексию традиций, утративших свою самобытность; когда нормы становятся все универсальнее, а
ценности — всеобщими, благодаря чему формируются ситуации «более широких возможностей», а коммуникативное действие освобождается от локальных контекстов; когда создаются образцы социальности, рассчитанные на формирование абстрактных Я-идентичностей и форсирующие индивидуализацию подрастающего поколения5. Сегодня понятие модернизации в пространственно-временном отношении нейтрально: то, что разворачивается в Европе начиная со времени открытия Нового Света, Реформации и Ренессанса, в наши дни охватило своим влиянием весь мир9.
Модерн — это такая историческая эпоха, которая, по словам Ю. Хабермаса, освободила себя от всяких исторических обязательств: он «больше не может и не хочет формировать свои ориентиры и критерии по образцу какой-либо другой эпохи, он должен черпать свою нормативность из самого себя»1. Этим объясняется неустойчивость самосознания и самопонимания.
Нужда в формировании собственной нормативности усиливает необходимость целерационального действия, социология которого обоснована М. Вебером8. Этим в определенной степени объясняется все большая рационализация общественной жизни, захват этой рационализацией жизненных миров и ее последующее выступление «от имени» морали9 (что и отразили авторы, о которых было сказано в начале данной работы). Однако последнее усиливает неустойчивость самосознания, оно постоянно находится в поиске выхода из противоречий своей эпохи.
«Несчастное сознание»10 выступает характерным признаком нашего времени, поскольку основной принцип модерна есть принцип субъективности, получивший достойное обоснование в философии Гегеля, первого, по Ю. Хабермасу, теоретика этой эпохи11. Провозглашая разум «самоудостоверяющим законодательством», Новое время запустило процесс обезбоживания человека: картина мира лишается божественного измерения, поскольку «вводится основание мира в качестве бесконечного, безусловного, абсолютного»12. «Бесконечное, безусловное, абсолютное» как воплощение свободы человеческого разума — это трансцендентное измерение, без которого не было бы модерна. Но оно вступает в противоречие с нормативностью, которую в своих недрах формирует наша эпоха и которая все более и более подтачивает основания ее духовной протяженности. Культура модерна, воплощенная в системе традиционных ценностей и идеалов, восстает против рационализации, профанизации реальности. Но как только профанность торжествует, процесс «окультуривания» перекидывается на нее, принимаясь за сакрализацию, идеологическое оправдание понятий, которые возникают в ходе расколдовывания мира. Чем дальше от религиозных оснований, на которых формировались первые одухотворяющие действитель-
ность категории, тем труднее наполнять возвышенным смыслом новоявленные понятия. Противоречие между направленными в противоположные стороны движениями — рационализацией человеческого мира и попытками ей противодействовать — растет, усиливая разорванность «ситуации человека», его самоотчуждение.
Цель данной статьи — «приоткрыть» диалектику этого процесса на примере журналистской деятельности, ее понимания со стороны теоретиков и практиков журналистики. В качестве опорных понятий, обозначающих ход культурной сакрализации-деса-крализации, приняты «призвание» и «профессионализм».
Для введения в актуальные для журналистики вопросы по нашей теме нами выбрана книга Ю.В. Казакова «На пути к профессионально правильному. Российский медиаэтос как территория поиска»13. Ее основой послужил авторский проект «Кредо, кодекс, нормы, профессиональные правила журналистского сообщества: на пути к российской системе саморегулирования». Названный труд в полной мере отразил такое отношение к журналистской деятельности, которое продиктовано духом модерна, соприкасающего «современность» с «вечностью»14.
Размышляя над итогами проведенных им семинаров для журналистов в различных городах российской провинции, Ю.В. Казаков, в частности, заметил, что «родовых корней с той, розановских времен, "классической русской" журналистикой современный провинциальный журналист, как, впрочем, и современный московский... похоже, не ищет»15. С нашей же точки зрения, «родовые корни», не будучи отрефлектированы, проявили себя уже в изначальных подходах автора к пониманию журналистики и ее профессионально-этической составляющей, в живом отклике семинарской аудитории именно на такую постановку вопроса. Речь идет о сакрализации предмета, в нашем случае — деятельности журналиста, о наделении ее высокой культурной миссией. Подобное было характерно и по отношению к русской публицистике. О причинах такого отношения размышляют, в частности, российские философы. Так, A.C. Волжский указывает на то, что в силу исторических особенностей русской жизни значительные философские дарования ушли в свое время в публицистику, в которой «сложным клубком сплелись интересы и вопросы художественные, философские, научные, моральные, религиозные, из-за них-то собственно общественная жизнь только просвечивала...»16 Иначе говоря, русская публицистика была близка по духу русской литературе, для которой, по H.A. Бердяеву, характерны искания всечеловеческого спасения, ожидание «светлого будущего», т.е. вопросы, выходящие за пределы сугубо практической журналистики: «...Именно русской душе свойствен-
но переключение религиозной энергии на нерелигиозные предметы, на относительно частную сферу науки или социальной жизни»11.
То, что название положенного в основу книги Ю.В. Казакова проекта начинается со слова «кредо», свидетельствует о том, что точкой отсчета в поиске автором этической составляющей является скорее не саморегуляция организации, а внутренняя саморегуляция, самообретение творческого лица в соответствии с его профессиональным кредо. Показателен в этом смысле приведенный дословно состоявшийся на одном из семинаров диалог автора и руководителя Центра прикладной этики, профессора В.И. Бакштановского, по мнению которого журналистика не столько профессия, сколько ремесло. Так было во все времена, включая советские: «"Цех", объединяя специалистов, создает профессию: задавая определенные нормы цехового, в известном смысле корпоративного, а не просто "правильного трудового" или "правильного технологического" поведения»18.
По мнению же Ю.В. Казакова, журналистика — профессия. И в силу того, что она является свободной и ответственной, профессия интеллигентная (в советское время соответственно не было профессиональной журналистики, а значит, не было и профессиональной этики). «Подчеркивая сам факт зыбкости грунта, на котором растет журналистика российская», автор настаивает на том, что «процесс профессионализации российским журналистам нельзя ни пускать на самотек, ни откладывать до "лучших времен"»19.
Как можно заметить, участники этого диалога демонстрируют по отношению к проблеме моральной регуляции профессионального поведения журналиста две разные позиции. С точки зрения рационально-прагматического подхода (В.И. Бакштановский) этическая составляющая деятельности зреет с укреплением ее организационных, или корпоративных, оснований, т.е. является следствием развития организации. С точки зрения феноменологического подхода (Ю.В. Казаков), напротив, этическое отношение первично, оно если не предшествует, то идет вровень с процессом профессионализации деятельности, становления корпоративности в отношениях ее субъектов20. Обнаруженное различие обусловлено разным пониманием того, ЧТО является «запускающим механизмом» в развитии этической саморегуляции журналистской деятельности — социальная или духовная реальность, организация или человек.
Оценивая позиции участников диалога в дискурсе модерна, укажем, что один тяготеет преимущественно к имманентному «измерению», другой — к трансцендентному. Обе интенции в равной мере представлены в культуре модерна. Однако рациона-
лизация жизни — приумножающая себя нормативность — оставляет все меньше шансов для идеализации реальности. Так, выбор в пользу человека и силы его духа неизбежно приводит к необходимости ужесточить требования к нравственному облику субъектов деятельности. Согласно Ю.В. Казакову, интеллигентная профессия востребует именно интеллигента, человека с комплексом интеллигентности в «лосевском» представлении21.
В этой связи любопытно сравнить описанную позицию с позицией американского теоретика Д. Мэррилла, автора вышедшей в 1977 г. книги «Экзистенциальная журналистика». Рассматривая существующие в его стране разного рода направленности журналистской практики по стилю, авторскому образу, способам подачи материала, он, в частности, выделяет ориентированную на факты «рациональную» и ориентированную на смыслы «экзистенциальную» журналистику. В последней он находит сходство с «интеллектуальной журналистикой». И та и другая озабочены возросшей зависимостью индивида от массового общества, от системы, не поддающейся демократическому контролю и сужающей рамки индивидуальной ответственности. В то же время, согласно этому автору, между интеллектуальной и экзистенциальной интенциями в журналистике существует различие, заключающееся прежде всего в том, что последняя, в отличие от первой, не зависит от политики, не контролирует каждый свой шаг, не прикрывается «коллективной ответственностью» и более настойчиво отстаивает свою свободу и автономию. Перенесенное в область журналистики сартровское «человек есть нечто другое, чем то, что он из себя делает», по отношению к журналисту, согласно Д. Мэрриллу, означает, что он, действуя и изменяясь, несет обязательства прежде всего перед самим собой. Он постоянно «творит себя». Осознание и способность соответствовать этому требованию и определяют границы его внутренней свободы. И только на основе этой персональной свободы возможна реальная журналистская этика22.
С обозначенной точкой зрения перекликается подход Ю.В. Казакова, который также сравнивает разные интенциональ-ные направленности, наблюдаемые в отечественной журналистике. Будучи рефлектирующим интеллигентом, журналист в логике своего размышления содержит «закон» в себе. Именно он — первоисточник «профессионально правильного» как культурно-исторического варианта «профессионально-этического». Он — просвещенец и ни в коем случае не политик.
Знаменательна реакция автора на одну из семинарских ситуаций, участники которой продемонстрировали «замечательно социальную» позицию: «Задача прессы, согласно этой позиции, — в нормальных местах, где люди знают всех на своей улице... где
журналист имеет дело с живым человеком, а не с колонкой цифр, вытащенных на экран компьютера, — быть с людьми, помогать им, стремиться вместе с ними и ради них изменять жизнь к лучшему доступными профессиональными средствами и методами.
В этом месте, — вмешивается автор, — можно было бы сказать просто: привет, "зеркальщики", Егор Кузьмич вам кланяется»26.
«Зеркало» же — «гражданская журналистика», согласно автору, ассоциируется не с тем, какая она есть, а с тем, какой должна быть: «...с тем самым выдвижением интересов читателя на первый рубеж, с привлечением его живого голоса на полосы, с совместной с ним, жителем своего городка, борьбой за "очеловечивание" власти и постановку ее под живой, действенный гражданский контроль»24.
Эти требования в действительности ставят журналиста перед экзистенциальным выбором, связанным с риском25. В наше время риск противостоять обыденности, политике власти подчас стоит журналисту потери не только душевного спокойствия.
Таким образом, профессиональная мораль и соответственно профессиональная этика в предложенном понимании возможны только при высокоморальных участниках деятельности. В масштабе всего профессионального сообщества это неосуществимо, поэтому неизбежно ведет к героизации персоналий, избравших дорогу риска. Именно их практика становится источником нравственного самоочищения «собратьев по перу». Вдохновляющих на нравственный подвиг героев ждут, в них нуждаются: «Ужасно, что внутри корпорации нет ни одного незыблемого авторитета, ни одного журналиста, которого сегодня можно было бы считать духовным лидером. Время спалило всех»26. Отсутствие же духовных лидеров влечет за собой этический нигилизм основной массы журналистов-практиков («Отстаньте от меня со своим морализаторством, моя профессиональная позиция — мое личное дело»), которые в нашей стране по большей части и представляют социальную базу для означенного подхода.
Важно также отметить, что профессиональная общность на этих позициях — общность феноменологическая, «уверованная». Личностность, интеллигентность, порядочность как мотивацион-ные принципы поступков журналиста призваны объединить приверженцев этих добродетелей в настоящее профессиональное братство с «верой в то, что у профессии есть устои, и надеждой на ее сильный завтрашний день»21.
С этой точкой зрения соотносится такое понимание профессионализма, которое дает М. Рац. Различие между специалистом и профессионалом этот автор видит в том, что первый занимает в
рамках данной деятельности соответствующее штатному расписанию функциональное место, тогда как второй — позицию. Профессионализация рассматривается как этап самоопределения личности в профессии, результат личностной рефлексии методов и средств этой деятельности. Первый обретает со временем способность развиваться, двигаясь по позициям и оставаясь при этом специалистом своего дела (химиком или шофером). Второй как носитель мыследеятельности того или иного типа (проектировщик, изыскатель, управленец) приобретает способность делать свое дело на любом материале, в любой предметной области28. Если с этих позиций взглянуть на журналистику, то речь можно вести о специалистах газетчиках, телевизионщиках и т.д. (в частности, репортерскому ремеслу легко обучить за достаточно короткое время), а основания говорить о профессионализме появляются тогда, когда журналистика становится для субъекта позицией, когда личность, самоопределившаяся в ней, отдает себе отчет, чем ее деятельность отличается по существу от деятельности рекламиста, пиармена и т.п. Профессионализм, понимаемый как позиция, по наблюдениям М. Раца, формируется не на производстве, а в сфере клуба. В силу того что эта сфера, субъектами которой являются различные сообщества, в том числе профессиональные, была в советское время узурпирована и уничтожена ведомствами, у нас профессионализм как явление не существует, оставаясь делом отдельных выдающихся личностей29.
На примере обозначенных позиций можно судить о том, какими способами российское воплощение культуры модерна предлагает удержать трансцендентную протяженность профессиональной деятельности, протяженность, спасающую человека от превращения в «трудящееся живое существо»30. Согласно теоретикам, взгляды которых так или иначе репрезентируют дискурс модерна, профессионализм неотделим от позиции индивида, от призвания, субъективно воспринимаемого личностью как миссия. Подобная феноменологизация целерациональной деятельности — это способ примирения человека с «циничной действительностью». «Профессиональное призвание», по Г. Зиммелю, основывается на предпосылке о принципиальной гармонии между индивидом и социальным целым: «...для каждой личности есть в обществе позиция и род деятельности, к которым она "призвана", и императив: искать их, покуда не найдешь»31.
Таким образом, в самих понятиях призвания, миссии, профессионализма, трактуемых как позиции, заложено соединение принципа субъективности с принципом всеобщности.
«Пришедший в разлад с самим собой модерн», по Ю. Хабер-масу, осознал себя как историческую проблему, натолкнувшись на вопрос о том, могут ли принцип субъективности и внутренне
присущая субъективности структура самосознания служить источником нормативных ориентаций, достаточных для того, чтобы стабилизировать историческую формацию, освободившуюся от исторических обязательств32. Поиск в субъективности и самосознании масштабов, которые были бы взяты у мира модерна и одновременно являлись пригодными для ориентации в нем, обнаружил, что принцип субъективности оказывается односторонним: «Принцип субъективности не позволяет регенерировать религиозную мощь интеграции, объединения в сфере разума»33.
Философия Гегеля преодолевает это состояние разрыва разума и действительности через утверждение приоритета «всеобщего», через диалектику продвижения к Абсолютному34.
Проблема нашего времени в том, что действительность, конституируемая модерном, а значит, принципом субъективности, постепенно вытесняет идею всеобщности. Обратимся к опыту западной культуры, которая не ориентирована на идею соборности подобно культуре, взращенной на ценностях православия, и потому кризис коллективной идентичности осознала раньше, чем это произошло в нашем отечестве. На Западе известна иная трактовка профессионального призвания. Это, грубо говоря, не миссия по спасению других душ, а позиция, обусловленная необходимостью спасения собственной души.
Понятие профессионального призвания в его современном значении прочно укоренилось на Западе во внецерковной литературе только с приходом XVI в.35 Исследуя происхождение идеи призвания, связанной со способностью отдаваться деятельности в рамках своей профессии, М. Вебер в свое время пришел к выводу, что лежащие в ее основе иррациональные (с точки зрения эвдемонистических интересов личности) элементы были заложены в религиозном сознании. Благодаря этике протестантизма религиозная аскеза проникает в мирскую жизнь. «Призвание» (Beruf) — понятие, нравственный смысл которого, по М. Веберу, известен только тем языкам, на которые оказал влияние протестантский перевод Библии, — дает оценку рационально поставленному капиталистическому предпринимательству как угодному Богу делу36. Дальнейшая расхристианизация мира заставляет эпоху модерна искать точку отсчета в романтическом искусстве, религии разума и гражданском обществе37. Развитием идеи призвания, отдалившейся от своих религиозных корней, можно считать этику ответственности, ратующую за договорные «правила игры». Как доказывают авторы монографии «Этика политического успеха», именно сочетание «моральной бухгалтерии» с высокой моралью делает эту «игру» честной, уберегает от превращения социальных связей людей в джунгли, где царит произвол. Согласно этой позиции, без рациональной этики с ее универсальными
правилами, обязательными для каждого, кто вступил на публичную площадь, не могут нормально функционировать рынок, политические институты, профессиональная деятельность. Однако при этом никто не отказывается и от моральных абсолютов, которые остаются в ценностном мире своеобразными навигационными огнями38.
В российских условиях такой подход стал осмысливаться с появлением первого постсоветского опыта рыночных отношений. На Западе данный подход продиктован особенностями развития рациональной культуры и длительным периодом жизни в капиталистическом обществе. В западной журналистике заложенная в основу этики ответственности тенденция модернизации, выражающаяся в универсализации норм и генерализации ценностей, нашла продолжение в теории социальной ответственности прессы. В ее рамках поднимается вопрос о разработке профессиональных механизмов, которые помогли бы ослабить такие тенденции, как рост необъективности источников информации, увеличение количества медиапродукции низкопробного содержания. В самом общем виде предлагаются два пути воплощения принципов социальной ответственности в жизнь. Первый — развитие независимых общественных формирований по регулированию информационной политики. Второй — совершенствование журналистского профессионализма как основы саморегуляции деятельности СМИ39.
«Профессионализм» в этом контексте имеет этическую составляющую, которая не дает упустить из виду «навигационные огни моральных абсолютов», олицетворяющих в культуре модерна «всеобщее». Однако попытка культивации соответствующих «правил игры» в российской журналистике40 не принесла видимого успеха. По нашим наблюдениям, помимо недостатка у нас исторического опыта существования при капитализме с его процветающими теневыми рынками, помимо деформированных отношений между журналистикой и властью, немаловажным фактором препятствия на пути к этике ответственности является культурное неприятие большинством населения соответствующей стратегии смыслополагания.
В терминах семиотики культуры это означает, что западный менталитет базируется на тернарных структурах, а российский — на бинарных. Тернарная система, по Ю.М. Лотману, стремится приспособить идеал к реальности, бинарная — осуществить на практике неосуществимый идеал, поэтому изменения в ней кардинальны, они пронизывают всю толщу быта. События, протекающие на территории бывшего Советского Союза, знаменуют собой процесс, который можно описать как переключение с бинарной системы на тернарную. Однако сам переход мыслится в традиционных понятиях бинаризма41.
5 ВМУ, философия, № 2
Этот взгляд коррелируется с точкой зрения А.А. Пелипенко и И. Г. Яковенко, выделяющих две стратегии смыслополагания в культуре — инверсию и медиацию. Особенностью первого способа смыслополагания является то, что переживающее сознание резко разводит симметрийные элементы смысловой оппозиции, стремясь к полной и абсолютной партиципации к одному из полюсов при максимальном отчуждении от противоположного. Проникновение новых смысловых элементов в такую жесткую, закрытую конструкцию крайне затруднено. Сознание стремится развернуть смысловое поле на положительном полюсе, неосознанно усиливая тем самым смысловое наполнение симметрийно-го отражения — полюса со знаком «минус». По достижении некой критической точки происходит инверсия — семантическая или аксиологическая перекодировка полюсов. В первом случае за хаосом следует новый порядок, для которого характерно воспроизведение структур старых ценностей, выраженных в новой семантике и новых языковых формах. При аксиологической инверсии, напротив, сохраненная семантика форм меняет свою ценностную окрашенность на противоположную. В отличие от инверсии другая стратегия смыслополагания в культуре — медиация — предполагает принцип открытости. Переживающее сознание не блокирует развитие инновационного смыслового поля, а, напротив, само превращается в пространство синтетического становления новых промежуточных смыслов. Дуализированные полюса динамически взаимодействуют, отчуждение их инополо-женности преодолевается через партиципацию к становящемуся промежуточному смыслу42.
«Законническая» этика как обозначение совокупности норм и практик институционального, социального контроля и «творческая» этика как воплощение внутреннего, духовно-нравственного самоконтроля находятся в культурном сознании россиянина в отношениях бинарной («или то, или это — третьего не дано») инверсионной оппозиции43. «Правила игры» как промежуточный смысл «медиативной», конвенциональной морали не воспринимаются. В результате происходит аксиологическая инверсия. В журналистике то, что еще вчера почиталось как «душевность», «человечность», «личность»44, сегодня вытеснено неприкрытыми интересами выгоды. Происходит отчуждение журналиста от процесса труда. Оно выражается в том, что его труд является для него «чем-то внешним, не принадлежащим к его сущности; в том, что он в своем труде не утверждает себя, а отрицает, чувствует себя не счастливым, а несчастным, не развивает свободно свою... духовную энергию, а... разрушает свои духовные силы»45.
Маркс как философ модерна объединял принципы субъективности и всеобщности в понятиях свободной деятельности,
неотчужденного труда, развивающего родовую сущность человека46. Свободной деятельность является тогда, когда человек осуществляет ее, исходя из понимания ее необходимости как закономерности всеобщего. Индивидуальное сознание в этом случае узнает «один момент в другом, свою цель и действование — в судьбе и свою судьбу — в своей цели и в своем действовании, свою собственную сущность — в этой необходимости»41.
Подобное отношение к делу, очевидно, и создает напряжение между «техникой пера» и «миссией пера»48, напряжение, которое питает журналистский этос и корпоративный дух профессии49. Такое понимание деятельности предполагает понятие призвания, о чем и говорилось выше.
Когда человек отчужден от процесса труда, категория призвания не востребуется. Доминирующим становится понятие профессионализма, сведенного к технологизму. Технологическое отношение к делу не нуждается в освещенных высоким смыслом целях деятельности, в осознании «общественного блага». Все может быть сведено к манипулятивным стратегиям. В результате журналистика, вместо того чтобы осуществлять публичный контроль над властью, интегрируется в нее, обслуживает ее интересы; вместо того чтобы отстаивать права граждан перед собственниками, сама становится частью бизнеса. Коммерческое вещание, констатирует С. Муратов, извело со свету одного из трех китов телевидения («информация, развлечение, просвещение») — просвещение50. Ведь очевидно, что «диктатура рейтинга»51 зиждется не на реальных информационных потребностях аудитории, а на неразвитых вкусах массового обывателя — потенциального потребителя рекламы (как заметил другой теоретик телевидения, Г.В. Кузнецов, «от поголовья зрителей зависит стоимость рекламных секунд»52). Специфична в этой связи ситуация, когда взгляд на прессу как на инструмент в руках власти или олигархов не является «отклонением от нормы». Вновь обратимся к наблюдениям С. Муратова: «Если в цивилизованных странах противостояние и взаимодействие телевидения коммерческого и общественно-государственного становится, как мы видели, естественным регулятором, охраняющим от утраты культуры, то совмещение телевидения коммерческого с тоталитарным приводит к совершенно обратному результату. Не успев расстаться с наихудшими сторонами номенклатурности, мы охотно усваиваем нелучшие стороны частного бизнеса»53.
В силу того что вытеснена категория «призвание», в российском обществе стало распространенным мнение, что журналистская деятельность и деятельность по связям с общественностью в лице пресс-служб и пресс-секретарей, ориентированных на представление и защиту интересов «хозяина», суть «одно и то же».
Теоретики отечественных СМИ называют недооценку роли прессы как организатора диалога между гражданами и властью «очень большой ошибкой» «не только нашего руководства, но и сообществ — научного, социологического, философского»54. Между тем таков естественный итог развития ситуации, когда публицистика, олицетворяющая в российском менталитете свободу слова — высказывание мыслей, ориентированных на поиск путей общественного и человеческого развития, — оказывается невостребованной. Уход от личностной, страстно выражаемой позиции к рационально обоснованному безликому информационному стандарту привел к смазыванию границы между журналистикой и РЯ.
Чем настойчивее всеобщий интерес вытесняется корпоративными интересами, тем интенсивнее происходит отчуждение журналиста от процесса труда, что сказывается в конечном счете на его профессиональном сознании. Говоря о том, что источник власти тех, кто контролирует газеты, очевиден — это экономическая мощь или влияние, которое они оказывают на издательские или полиграфические ресурсы, — американский журналист Д. Рэндалл отмечает при этом, что нет нужды открыто использовать эту власть против того или иного журналиста — настолько полно их ценности усвоены журналистской культурой55. «Самый труд выступает не как самоцель, а как слуга заработка»56.
Для телеведущих и руководителей этих ведущих «совершенно дико звучит догадка о том, что ответственность ведущего перед зрителем важнее, чем его зависимость от зарплаты или ангажированности канала»51.
Деньгами начинает измеряться все, что составляло прежде «души прекрасные порывы», а журналисты превращаются в циников, оправдывающих сравнение своей профессии со второй древнейшей: «Вот сидит на экране "новый русский". Скучно ему слушать вопрос журналиста, потому как он его знает заранее, сам заказал и проплатил»58.
В «перестроечные» годы наблюдавшаяся прагматизация российского общественного сознания вызвала в одном научно-популярном издании дискуссию, участники которой разбирали возможность разумного сочетания в жизни общества двух зафиксированных Э. Фроммом форм человеческого существования: добывания пищи для выживания в узком и более широком значении, с одной стороны, и свободной спонтанной активности по реализации человеческих способностей и поиску смысла за пределами утилитарных интересов — с другой59, короче говоря, сочетания двух интенций — «иметь» и «быть». Прошедшие после этого годы убеждают, что в сфере средств массовой информации гамлетовский вопрос практически полностью вытеснен интенцией на обладание: социологические исследования подтверждают, что аб-
солютное большинство работников СМИ уверено, что журналистика — это бизнес. В реальности покупаются не журналистские произведения и иной творческий продукт, а неотчуждаемые свойства личности для манипуляции ими60: «Человек, подчиненный своим отчужденным потребностям, — это уже не человек ни в духовном, ни в телесном смысле... это всего лишь самодеятельный и сознающий себя товар»61.
На этом фоне отчетливее становится отчуждающее воздействие другого фактора — растущей специализации труда. Сегодня средства массовой информации — это индустрия по производству информационного ширпотреба. Здесь есть свои конвейерные линии и узкие специалисты, несущие ответственность только за свой отдельно взятый участок работы. Они теряют из виду целостность всего процесса деятельности. Вот, к примеру, как выглядит штатное расписание отдела новостей типичной американской газеты, приведенное в одном из учебников по журналистике: «Редактор-распорядитель — полный хозяин в отделе информации, ему подчинены редактор общих новостей, редактор столичных новостей, редактор региональных новостей, редактор спортивных новостей, редактор деловых новостей, художественный редактор (фоторедактор), редактор воскресных выпусков. Кроме того, в состав отдела могут входить редактор редакционных статей, выпускающие редакторы, помощник редактора-распорядителя, редактор столичных новостей со своими помощниками, библиотекарь, художники-графики, системный редактор. Всего в штате отдела информации 55 человек. В последние годы при главном редакторе и генеральном директоре стали создаваться специальные группы сотрудников, которые отвечают исключительно за повышение рентабельности издания»62.
В этих условиях особо ценится умение человека работать в команде, его чувство коллектива63. Однако атмосфера в редакционном коллективе напрямую зависит от ситуации на медийном рынке. В России у редакций как субъектов хозяйственной деятельности связаны руки. Это ведет к нечестной конкуренции между ними, в их рядах утверждается марионеточный режим. «Кукловоды» остаются за кулисами, им невыгодна управленческо-финансовая прозрачность их подопечных, поскольку сразу становятся очевидными факты заказа конкретных материалов, а подчас и факты тотального контроля над информационным поведением данного источника. (Именно в таком режиме существуют районные газеты российских регионов.) Политика «административной слежки» за деятельностью СМИ, как по цепной реакции, проникает в редакционные коллективы. И уже сам главный редактор становится тем администратором, который пристально следит за каждым шагом журналистов64. Это пагубно сказывается на отно-
шениях в коллективе, чревато нарушением авторских и трудовых прав творческих работников и стимулирует их бездумное замыкание на своих технологических обязанностях.
Подводя предварительный итог, обозначим две противоположные интенции, характерные для журналистики, вовлеченной в дискурс модерна. Первая — рационализация журналистского труда, вызванная: 1) развитием рыночных тенденций в медиапро-странстве; 2) борьбой за власть с привлечением медиа; 3) индустриализацией процесса производства информационного продукта. Вторая — формирование и становление этики ответственности, которая возвышает понятия призвания, журналистского долга, профессионализма, гражданского общества и в то же время вырабатывает свою, «прикладную» нормативность, учитывающую, в отличие от норм традиционной морали, запросы времени, вырабатывающую «правила игры», пригодные для «публичной площади».
Эти две интенции воплощают собой отличительные признаки дискурса модерна, которые выделяет и характеризует Ю. Хабер-мас. Не одно поколение философов вынесло вердикт относительно рациональности — разума, основой которого является доведенный до ложных абсолютов принцип субъективности, превращающий средство осознания закономерностей общественного развития в инструмент власти и контроля: «В формах хорошо замаскированного господства этот инструмент зловеще неприкосновенен. Стальную скорлупу разума, ставшего позитивным, не просветить; за ним скрыто сверкающее сияние, совершенная прозрачность стеклянного дворца. Все согласились с тем, что этот стеклянный фасад надо разбить...»65
В журналистской деятельности «стеклянный фасад» позитивного мышления пытается разбить этика ответственности, которая, с нашей точки зрения, обусловлена другой отличительной чертой, характеризующей дискурс модерна, а именно «экзистенциально обостренным сознанием опасности запоздалых решений и упущенных возможностей вмешаться»66. Это связано с особым, характерным для эпохи модернизации видением истории, исходным пунктом которого становится актуальность: «Актуальному настоящему, современности непозволительно искать самосознание в оппозиции к отвергнутой и преодоленной эпохе, к форме прошлого. Актуальность может конституировать себя только лишь как точка пересечения времени и вечности»61.
Рождаемое на этой основе ощущение, что «в природе модерна заключено то, что преходящее мгновение найдет себе подтверждение как аутентичное прошлое некоего будущего» (Бодлер)68, и формирует «внушающее воздействие ответственности за то, как присоединена ситуация к ближайшим последующим
ситуациям...»69 Ю. Хабермас характеризует таким образом философов (их «партию движения» и «партию инерции»), однако эта характеристика, на наш взгляд, адекватно отражает состояние всех интеллектуалов, осознанно или неосознанно разделяющих дискурс модерна.
Показательно, что теория ответственности прессы хотя и возникла «по инициативе издателей и редакционных коллективов», разрабатывалась вне конвейера по производству информационного продукта — за стенами ведущих университетов Великобритании и США70. Медиаэтика, согласно этой теории, призвана противостоять стихии техногенных, морально безразличных процессов. Однако, говоря о чем-то подобном, Джон Мэррилл указывает на невероятную трудность такой задачи71. Косвенным доказательством этого являются нескончаемые дискуссии по проблеме освоения практиками норм профессиональной этики журналиста72. Эта проблема носит международный характер. Ее корни, как видится, не столько в несовершенстве общественно-политических условий (такое объяснение популярно среди отечественных журналистов), не столько в «несовершенстве» самих творческих работников (так обычно считает аудитория), сколько в неадекватности задачи, которая возложена на этику ответственности. Она не может противостоять нежелательным последствиям научно-технического прогресса, потому что, опираясь на сакрализован-ные категории, является в то же время порождением культивируемых им подходов. Этим предопределено ее естественное развитие — технологизация, стандартизация, специализация, институ-ционализация: позитивистски ориентированный разум осваивает все новые территории. Ряд теоретиков с оптимизмом смотрит в информационное будущее человечества, когда новейшие средства коммуникации, «вживляя в нас весь человеческий род», заставят «глубоко участвовать в последствиях своего действия»73. Такая позиция, последователей которой сегодня легко встретить в российской литературе об информационном обществе, вновь обнаруживает скрытый рационализм, уверенный в том, что вслед за усовершенствованием технологий «автоматически» произойдет усовершенствование человека. Перефразируя Ю. Хабермаса, на это можно заметить, что зачастую мышление, выступающее от имени постмодерна, фактически остается во власти видения реальности, характерного для дискурса модерна74.
ПРИМЕЧАНИЯ
1См.: Бакштановский В.И., Согомонов Ю.В., Чурилов В.А. Этика политического успеха. Тюмень; М., 1997. С. 10—11.
2Букреев В.И, Римская И.Н. Этика права. М., 1998. С. 176, 189.
3См.: Пелипенко А.А., Яковенко И.Г. Культура как система. М., 1998. С. 281.
4Giddern A. The Consequences of Modernity. Padstow; Cornwall, 1993.
5См.: Хабермас Ю. Философский дискурс о модерне / Пер. с нем. М., 2003. С. 8.
6Там же.
7Там же. С. 13, 20.
8См.: Вебер М. Избр. произв. М., 1990.
9Примером предельной рационализации, технологизации этического поведения может послужить «прикладная религиозная философия» Л. Рона Хаббарда (см.: Хаббард Р.Л. Этика и состояния. М., 1999).
10«Сознание жизни, сознание своего наличного бытия и действова-ния есть только скорбь об этом быггии и действовании, ибо в них оно имеет только сознание своей противоположности как сущности и сознание собственного ничтожества» (Гегель Г.В.Ф. Феноменология духа. М., 1959. С. 113).
11См.: Хабермас Ю. Указ. соч. С. 17, 30—57.
12Хайдеггер М. Время картины мира // Время и быгтие: Статьи и выступления. М., 1993. С. 42.
13См.: Казаков Ю.В. На пути к профессионально правильному: Российский медиаэтос как территория поиска. М., 2001.
14См.: Хабермас Ю. Указ. соч. С. 14.
15Казаков Ю.В. Указ. соч. С. 79.
16Цит. по: Лосев А.Ф. Философия. Мифология. Культура. М., 1991. С. 213. См. также об этом: Зеньковский В.В. История русской философии.: В 4 т. М., 1991.
11 Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. С. 19.
18Казаков Ю.В. Указ. соч. С. 70.
^Там же. С. 19, 64—70.
20У журналистов-практиков эта точка зрения проявляет себя, в частности, в убеждении, что этика — субстанция, возникающая естественным путем («или она есть — или ее нет») (там же. С. 63).
21Автор цитирует при этом произведение «Дерзание духа» А.Ф. Лосева (см.: Лосев А.Ф. Указ. соч. С. 17).
22Мет11 J.C. Existensial Journalism. N.Y., 1977. P. 42—43.
23Казаков Ю.В. Указ. соч. С. 95.
24Там же. С. 95—96.
25«Человек вполне может, а по сути, может тем лучше, чем забывает об этом, вести... временную жизнь, человеческую по виду, с похвалами других, почестями, уважением и стремлением ко всевозможным земным целям, — писал предшественник современного экзистенциализма С. Кьеркегор. — Никакого риска — вот вся жизненная мудрость. Однако на деле совсем не рисковать — значит иметь ужасную возможность потерять то, что не потеряешь, рискуя... что же это такое, что можно потерять? Себя самого. <...> Не рискуя ни в чем главном (а это и значит — осознавать собственное Я), я выштрышаю и трусливо получаю сверх всего все блага мира, — но теряю свое Я» (Кьеркегор С. Страх и трепет. М., 1993. С. 271—272).
26Интервью О. Б. Добродеева «Новой газете» (цит. по: Казаков Ю.В. Указ. соч. С. 129).
21 Казаков Ю.В. Указ. соч. С. 50.
28См.: Рац М. Политика развития: первые шаги в России. М., 1995. С. 25, 105-106.
29Там же.
тХайдеггер М. Преодоление метафизики // Время и бытие. С. 177.
61 Зиммель Г. Как возможно общество? // Теоретическая социология: Антология: В 2 ч. / Пер. с англ., фр., нем., ит. М., 2002. Ч. 1. С. 313.
32См.: Хабермас Ю. Указ. соч. С. 20.
33Там же.
34Там же. С. 21.
35См.: Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Вебер М. Избр. произв. М., 1990. С. 128.
36Там же.
37См.: Хабермас Ю. Указ. соч. С. 22.
38См.: Бакштановский В.И., Согомонов Ю.В., Чурилов В.А. Указ. соч. С. 28-29.
39См.: Сиберт Ф., Шрамм У., Питерсон Т. Четыре теории прессы. М., 1998. С. 112-155; Ву the Commission on Freedom of the Press. A Free and Responsible Press. Chicago, 1947.
40Становление духа корпорации: Правила честной игры в сообществе журналистов. М., 1995.
41См.: Лотман Ю.М. Культура и взрыв. М., 1992. С. 258, 264.
42См.: Пелипенко А.А., Яковенко И.Г. Указ. соч. С. 64-73.
43См.: Бердяев Н.А. Этика по сю сторону добра и зла // О назначении человека. М., 1993. С. 85-215; Франк С.Л. Духовные основы общества: Введение в социальную философию // Духовные основы общества. М., 1992. С. 14-145.
44В первые «перестроечные» годы отечественные теоретики, обозревая западную и американскую прессу, делали вывод о прагматичности их концепции личности. Так, в «Нью-Йорк Таймс» на первом плане -дело; личность как бы персонифицирует профессию; одна из координат, на которых строится рассказ о человеке, - идея развития как движение от неудач к успеху, от безвестности к славе; житейское окружение не проявлено. Газета, таким образом, не ставит перед собой цель -исследовать бытие личности в широком нравственно-философском контексте. Из поля зрения американских журналистов, делает вывод автор обзора, «выпадает целый пласт духовной культуры, который тщательно возделывается в российской прессе» ( Стюфяева М.И. «Нью-Йорк Таймс». Концепция личности // Современные СМИ: истоки, концепции, поэтика. Воронеж, 1994. С. 46-48).
45Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 42. С. 90.
46Там же. С. 94.
4Гегель Р.В.Ф. Указ. соч. С. 195.
48 Согомонов А. Рефлексивная журналистика // Роль прессы в формировании в России гражданского общества. М., 1993. С. 61.
49Становление духа корпорации: Правила честной игры в сообществе журналистов.
50См.: Муратов С. Телевидение в поисках телевидения: Хроника авторских наблюдений. М., 2001. С. 5.
51Там же. С. 146.
52Кузнецов Г.В. Так работают журналисты ТВ. М., 2000. С. 134.
53Муратов С. Указ. соч. С. 147.
54Средства массовой информации постсоветской России: Уч. пособие / Под ред. Я.Н. Засурского. М., 2002.
55См.: Рэндалл Д. Универсальный журналист. М., 1996. С. 18.
56Маркс К. Указ. соч. С. 97.
51 Муратов С. Указ. соч. С. 224.
58Кузнецов Г.В. Указ. соч. С. 80-81.
59См.: Фромм Э. Психоанализ и этика. М., 1993. С. 271-272.
60Подробнее об этом см.: Шайхитдинова С.К. «Быть» и «иметь» российской журналистики (по итогам одного социологического исследования) // Курьер. 2003. 10 дек. С. 10.
61 Фромм Э. Душа человека. М., 1992. С. 401.
62Основы творческой деятельности журналиста. СПб., 2000. С. 223.
63Там же.
64См.: Шайхитдинова С.К. «Четвертая власть», по порядку номеров рассчитайсь! Пресса Татарстана в середине 90-х годов. Казань, 1999.
65Хабермас Ю. Указ. соч. С. 63.
66Там же. С. 65.
67Там же. С. 14.
68Там же.
69Там же. С. 65.
70См.: Сиберт Ф., Шрамм У., Питерсон Т. Указ. соч. С. 112-155.
11Lovensten 5., Merrill J. Macromedia: Mission, Massage and Morality. N. Y., 1977. P. 186-187.
72См. публикации в журнале «Журналист» по этой теме, а также: Вечер седьмой: Кому нужен этический кодекс? // Власть, зеркало или служанка? Энциклопедия жизни современной российской журналистики: В 2 т. Т. 2. М., 1998. С. 195-223; Колесник С. Этика древнейшей профессии (особенности работы СМИ в период выборов) // СМИ и предстоящие выборы президента России в 2000 году. М., 2000. С. 45-51; Профессиональная этика журналистов: Документы и справочные материалы. М., 1999. Т. 1. С. 3-20; Корконосенко С.Т., Ворошилов В.В. Право и этика СМИ. СПб., 1999; Становление духа корпорации: правила честной игры в сообществе журналистов. М., 1995; Несудебное регулирование деятельностью СМИ // Законодательство о средствах массовой информации. М., 1999. С. 419-423; Прохоров Е.П. Журналистика и демократия. М., 2001. С. 214-242; и т.д.
73Маклюен М. Понимание медиа. М., 2003. С. 6.
74См.: Хабермас Ю. Указ. соч. С. 10.
