CC BY
29
II
КОММУНИКАЦИИ В НАУЧНОМ СООБЩЕСТВЕ: ТЕНДЕНЦИИ И ПЕРСПЕКТИВЫ
УДК 17.001.8 (93/94)
А.М. Ефремов, Т.Л. Михайлова ОТ ОБСУЖДЕНИЯ КНИГИ ВЕРНЕРА ГЕЙЗЕНБЕРГА-
К НЕМЕЦКОМУ ЯДЕРНОМУ ПРОЕКТУ, ИЛИ ЕЩЕ РАЗ ОБ ЭТИЧЕСКИХ ИМПЕРАТИВАХ НАУКИ
НИЖЕГОРОДСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ТЕХНИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ
ИМ. Р.Е. АЛЕКСЕЕВА
Цель статьи - артикуляция этических императивов современной науки - через обращение к истории ядерного проекта, что невозможно без пространства «голосов» ученых, стоявших у истоков атомной физики. На примере творческой судьбы Вернера Гейзенберга раскрываются различные аспекты социального дистанцирования ученого от политики. Настоящий ученый - это бесконечно преданный своему делу человек, его экзистенциальный выбор профессии нередко остается за гранью понимания.
Ключевые слова: этические императивы науки, философия науки, социально-политическая история науки ХХ века, научно-технический прогресс, социальный прогресс, Вернер Гейзенберг, ядерная программа, урановый проект.
Дискуссии по поводу ответственности ученого, посвятившего всю свою жизнь любимому занятию, не утрачивают своей актуальности. Должны ли были естествоиспытатели переживать чувство вины за свершившийся факт Хиросимы, когда «успехи атомной физики... оказались причиной гибели более чем ста тысяч людей» [1, с. 307]. Каково было Отто Гану осознавать, что его крупнейшее научное открытие - расщепление урана - «теперь запятнано клеймом невообразимой катастрофы» [1, с. 307]. Применимо ли к деятельности этих великих ученых понятие «вина»? Обращение к известной книге В. Гейзенберга «Физика и философия. Часть и целое» дает нам обширный материал для исследования.
В одной из бесед «по парку втроем» в Копенгагене «между осенью 1935 и осенью 1936 г.», участниками которой были Н.Бор, лорд Резерфорд, «отец современной атомной физики» [1, с. 274] и В.Гейзенберг - теоретизирование о строении атомного ядра привело неожиданно к вопросам технического применения ядерной физики. Говоря языком философии науки, речь шла о соотношении естественнонаучного и технического знания. В. Гейзенберг вспомнил в разгар дискуссии «английский футурологический роман, в котором ученый -физик в момент крайней политической напряженности изобретает атомную бомбу и с ее помощью как Deusmachina помогает своей стране справиться со всеми трудностями» [1, с. 275]. Лорд Резерфорд пресек все эти разговоры следующим: «Пока нет речи об извлечении внутриядерных процессов. Действительно, при введении протона или нейтрона в атомное ядро происходит изолированный процесс высвобождения энергии. Но, чтобы добиться осуществления такого процесса, надо сначала затратить гораздо большую энергию, например, для ускорения очень большого количества протонов, большинство которых не попадет в ядро. Преобладающая часть этой энергии практически теряется в форме теплового движения. Так
что с точки зрения энергии экспериментирование с атомными ядрами до сих пор остается проигрышным предприятием. Разговоры о техническом применении энергии атомного ядра
- полная чушь» [1, с. 276]. Заметим, что разговор был всего за десять лет до 6 августа 1945 года; отцу атомной физики это казалось невозможным.
Актуальность выбранной темы не подлежит сомнению: если в середине прошлого века от естественнонаучного открытия до его технического воплощения проходило в среднем два десятилетия, то сегодня, в период шествия технонауки, как формы бытия современной науки, - это расстояние сокращается до одного-двух лет. Такова логика научных открытий. Обсуждение книги, как видим, подвело к рассмотрению актуальных проблем науки, сопряженному с «погружением» в историю немецкого ядерного проекта. Итак, цель нашей статьи - артикуляция этических императивов современной науки - через обращение к истории ядерного проекта, что невозможно без пространства «голосов» ученых, стоявших у истоков атомной физики.
События почти семидесятипятилетней давности, до сих пор скрупулезно изучаются сотнями историков (одних лишь тайн «Аннербе» достаточно на долгие годы исследований); многие детали той эпохи бережно хранят в государственных архивах от посторонних глаз. Изучением этических аспектов тайн того времени сегодня может заниматься каждый, но, чтобы прийти к каким бы то ни было выводам, необходимо не только изучать исторические события минувших лет, но еще понимать, как устроена наука, ее динамика, а главное - осознавать, что настоящий ученый - это бесконечно преданный своему делу человек, преданный настолько, его экзистенциальный выбор профессии нередко остается за гранью понимания. Как часто остаются непонятными метаморфозы, происходящие с наукой в условиях тоталитарных режимов.
Во времена начала тоталитарной диктатуры Третьего рейха в январе 1933 года началось масштабное вторжение политики в устоявшуюся университетскую жизнь, намерениями которого была «чистка» научных кадров от евреев и прочих элементов, неугодных властям. Гейзенберг, как и многие его коллеги, был обескуражен столь явным негативом нового режима к науке, который неминуемо должен был привести к ослаблению немецкого государства. Однако первоначально он всё же стремился искать положительные черты наступившего порядка в стране» [2]. Вероятно, нацистская риторика возрождения Германии и немецкой культуры привлекала его своей близостью к тем идеалам, которые разделяли участники молодёжного движения после Первой мировой войны. Помимо этого, как отмечает биограф учёного Дэвид Кэссиди, «пассивность, с которой Гейзенберг со своими коллегами воспринимали наступившие перемены, была, видимо, связана с необходимостью рассматривать науку как институт, стоящий вне политики» [3]. Несмотря на все старания Гейзенберга хоть как-нибудь помочь изменить отношения к учёным-евреям, или же смягчить её последствия, используя личные связи, подачи прошений по бюрократическим каналам не дали результатов. Осенью 1933 г. в Германии вступил в силу закон, по которому люди, «неарийского» происхождения, а также женщины и просто неугодные власти лица лишались права преподавать, а с 1938 г. каждый преподаватель должен был доказывать свою лояльность политической направленности Рейха. В этой ситуации Гейзенберг и его коллеги, намереваясь «спасти» от полного краха немецкую физику, сделали всё, чтобы заместить освободившиеся позиции немецкими, а, в крайнем случае, и иностранными специалистами, что было негативно встречено в научном сообществе и также не достигло своей цели. Последним средством «достучаться» до власти, был ранний уход на пенсию, однако Планк отговорил Гейзенберга, указав на важность «выживания» физики, несмотря на катастрофу, которая ожидает Германию в будущем.
Желание Гейзенберга сохранить собственную позицию дистанцирования от политики
- «наука вне политики» - не позволила учёному оказать сопротивление всё более укреплявшимся антисемитским настроям в научных кругах, и даже ставило под серьёзный удар со стороны физиков лояльных к власти. В 1935 году физики-евреи всё чаше подвергались угро-
зам, а также ставились под сомнения квантовая механика и даже теория относительности. Гейзенберг неоднократно получал угрозы в свой адрес, содержащие не двузначные намёки на отправку в концентрационный лагерь. Также учёный неоднократно бывал в стенах гестапо, что здорово подпортило его настрой. Но, несмотря на все нападки со стороны властей, Гейзенберг отклонял все приглашения, присланные ему из-за рубежа, напротив, он был полон решимости договориться с правительством. Дэвид Кэсседи дал следующую картину столь неоднозначного выбора:
«Если бы режим восстановил его высший статус, он бы принял те компромиссы, которые требовались, к тому же убеждая себя в справедливости нового обоснования: при помощи личной жертвы, состоящей в том, что он останется на своей должности, он фактически защищал правильную немецкую физику от искажения со стороны национал-социализма» [3, с.656]. Хотя наука - явление интернациональное; она не имеет национальности. Но условия тоталитаризма, оказывается, допускают другую интерпретацию очевидного...
Гейзенберг составил два официальных письма в адрес Имперского министерства образования и на имя Рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера, в которых потребовал официальной реакции на угрозы, поступавшие ему от своих коллег, «арийских физиков». В своих обращениях он сообщил, что если нападки официально одобряются властями, он досрочно выйдет на пенсию; если же нет, то ему требуется защита со стороны правительства. Лишь за счёт знакомства матери учёного с матерью рейхсфюрера письмо достигло адресата через год, в течение которого за учёным всячески шпионили, прослушивали домашние разговоры, следили за его поступками, прежде чем был получен официальный ответ, содержавший положительную для учёного новость. Однако должность профессора в Мюнхене, всё же была отдана более лояльному к режиму лицу.
К началу работ над урановым проектом компромисс между Гейзенбергом и партийным правительством образно назван Дэвидом Кэсседи термином: «фаустовская сделка». Ведь успех учёного в борьбе за право на существования и публичная реабилитация, говорили о важности Гейзенберга, как для Германии, так и для мировой науки в целом. Обратной стороной этого признания, была необходимость Гейзенберга сотрудничать с нацистами, что, естественно, означало участие в военных разработках Германского Рейха. Необходимость участия в последнем была крайне актуальна с началом Второй мировой войны, причём, как для правительства, так и для самого учёного, т.к. взаимодействие с военным руководством, было надёжной защитой от призыва на фронт. У сотрудничества Гейзенберга и военного министерства была и обратная сторона, выраженная: Моттом и Пайерлсом в своих рассуждениях: «разумно предположить, что он желал Германии победы в войне. Он не принимал многие аспекты нацистского режима, но он был патриотом. Желание поражения своей страны подразумевало бы намного более бунтарские взгляды, чем те, которых он придерживался» [2, с. 232]. Первого сентября 1939 года Вермахт вторгся в Польшу, а армейское руководство дало разрешения на создание «Уранового клуба» для детального изучения перспектив деления ядер урана, открытого ещё в 1938 немецкими учёными Фрицем Штрассманом и Отто Ганом. Одно из первых обсуждений ядерной проблемы состоялось 26 сентября 1939 года, фактически в этот день, Гейзенберг стал заниматься ядерным проектом. На первом обсуждении, учёным были проведены теоретические исследования основ функционирования ядерного реактора, называемого в то время «урановой машиной». Первый секретный доклад о проделанной работе с анализом теоретических возможностей получения энергии за счёт ядерного деления был представлен учёным уже в декабре 1939, фактически первые плоды проекта начались проявляться уже спустя три месяца после начала. В этом докладе в качестве замедлителей предлагались углерод и тяжёлая вода; с лета 1940 года было решено остановиться на тяжелой воде как более экономичном и доступном варианте, ибо в Норвегии уже имелось отлаженное производство [5].
После своей реабилитации нацистским руководством Гейзенберг получил возможность выступать с лекциями не только в Германии, но и в других странах Европы, в том чис-
ле оккупированных. С точки зрения партийных бюрократов, он должен был служить воплощением процветания немецкой науки. Известный специалист по истории немецкой науки этого периода Марк Уокер писал по этому поводу: «Очевидно, что Гейзенберг работал на нацистскую пропаганду невольно, а может быть, даже неосознанно. Однако столь же очевидно, что соответствующие национал-социалистические чиновники использовали его в пропагандистских целях, что его деятельность была эффективной в этом отношении и что иностранные коллеги имели основание считать, что он пропагандирует нацизм. Такие зарубежные поездки , возможно, больше, чем что-нибудь еще, отравляли его отношение со многими иностранными коллегами и прежними друзьями за пределами Германии» [4]. Самая известная поездка, командировка в Копенгаген произошла в сентябре 1941 года. Там В. Гейзенберг встретился со своим наставником Н.Бором. Все детали встречи, к сожалению, неизвестны, но её трактовки совершенно разнятся. Если верить Гейзенбергу, он интересовался мнением о моральной стороне создания новейшего типа оружия тотального уничтожения. Если же верить Бору, Гейзенберг стремился узнать, что он знает о новом оружии и даже пытался склонить его к сотрудничеству с Германией [3, 5, 6].
Острая нехватка тяжёлой воды и урана в январе 1942 года, не смогла помешать учёным Третьего Рейха провести эксперименты с обнадёживающими результатами с точки зрения создания «урановой машины». Так, в Лейпциге учёным Робертом Дёпелем был создан положительный прирост числа нейтронов в сферической геометрии расположения слоёв урана, предложенной лично Гейзенбергом. В совокупности, над урановой проблемой были объединены усилия от 70 до 100 учёных, разделённых на несколько независимых друг от друга групп, без общего единого руководства. В феврале 1942 была созвана конференция организованная военным научным советом, на этой конференции, решалась судьба всего проекта; здесь с одной из лекций выступил и Гейзенберг [8]. Несмотря на признание потенциала ядерного оружия, было принято решение, что ликвидность проекта ближайшие два года не способна повлиять на дальнейший ход военных действий, в связи с текущим экономическим и военным положением страны. Но урановые исследования не спешили сворачивать, т.к. они были признаны крайне важными для будущего не только в военных целях, но и в мирных. Поэтому руководство Германии продолжало спонсировать ядерную программу, но её опекунство перешло от Вермахта к Имперскому совету. Уже в июне 1942 года, министр вооружений Альберт Шпеер передал опекунство над проектом Имперскому совету, поставив перед ним цель - создание ядерного реактора. Несмотря на это, решение не переводить работы на промышленный уровень оказалось ключевым в судьбе всего ядерного проекта, как указал Уокер: «Несмотря на то, что до этого момента американские и немецкие исследования шли параллельно друг другу, вскоре американцы опередили немцев. Сравнивать работы, проводившиеся с зимы 1941- 42 года американскими и немецкими учеными, просто нет смысла. Между январем и июнем 1942 года, когда американцы перешли от лабораторных исследований к промышленным испытаниям, а к работе над проектом были привлечены уже тысячи ученых и инженеров, они сделали то, на что у немцев ушёл весь остаток войны [9].
Уже к июлю 1942 года с целью организации работ по «урановой машине» Институт физики в Берлине был возвращён в состав Общества кайзера Вильгельма; его руководителем был назначен Гейзенберг. Одновременно он получил пост профессора Берлинского университета. Поскольку, по закону, директором института являлся Петер Дебай, мигрировавший в США, должность Гейзенберга звучала как «директор при институте». Острая нехватка сырья для уранового проекта не останавливала учёных, и в последующие годы в Берлине провели несколько опытных экспериментов для получения самоподдерживающейся цепной реакции в ядерных котлах разных форм. Эта цель была почти достигнута в одном из последних экспериментов, в феврале 1945 года, проводившемся в зоне эвакуации, в деревне Хайгерлох. Именно в этой деревне были захвачены учёные и их гениальная установка в апреле 1945 года секретной миссией «Алсос». Перед появлением американских войск Гейзенберг поехал на велосипеде в соседнюю деревню близ Урфельда, чтобы повидаться со своей семьёй, где его
вскоре отыскали союзники [10]. В июле 1945 года в числе десяти крупнейших немецких учёных, имевших отношение к нацистскому ядерному проекту, он был интернирован в поместье Фарм-Холл, недалеко от Кембриджа. За учёными-физиками, находящимися здесь в заключении в течение полугода, было установлено постоянное наблюдение, и все разговоры велись на запись. Эти записи были рассекречены британским правительством лишь в феврале 1992 года; поэтому они неслучайно являются ценным документом по истории ядерного проекта Третьего Рейха.
После второй мировой войны настало время бурных обсуждений причин неудач немецких физиков в создании ядерного оружия. В журнале «Естественные науки», изданном в ноябре 1946 года, была статья Гейзенберга о ядерной бомбе. Марк Уокер выделил несколько ошибок в трактовке событий в интерпретации В.Гейзенберга: а) занижение реальной роли физиков, сотрудничавших с военным руководством; б) экспериментальная ошибка при выборе тяжёлой воды вместо графита, хотя этот выбор был сделан исключительно из экономических реалий тогдашней Германии; в) неполная картина представлений учёными роли урановой бомбы; г) передача проекта из рук военного руководства в руки научного министерства [9]. Вот эти серьёзные оплошности или ошибки не позволили Германскому рейху стать ядерной державой. В этой же статье учёный намекает на то, что немецкие физики полностью держали под контролем работу над бомбой, но из этических и моральных соображений не дали создать полноценное ядерное оружие. Однако Уокер отмечает факторы, не очень согласующиеся с вышесказанным. Во-первых, окружение Гейзенберга не только не контролировали усилия по овладению ядерной энергией, но и не смогли бы этого сделать, если бы и попытались. Во-вторых, благодаря решению армейских властей, в 1942 году, в ситуации войны Гейзенберг и другие ученые, работавшие над ядерной проблемой, так и не столкнулись с моральной дилеммой, возникающей при мысли о создании ядерного оружия для нацистов. Зачем им было рисковать и пытаться изменить направление исследований, если они были уверены, что не смогут повлиять на исход войны [9]?
Любая точка зрения, будь то прямое нарушение приказа из моральных принципов или же банальная некомпетентность, в полной мере не подтверждаются секретными записями разговоров физиков во время их заточения в Фарм-Холле. Именно в Фарм-Холле учёные узнали о бомбардировке Хиросимы, а значит, США опередило их. Несмотря на полную уверенность немецких физиков в том, что они опережают США, они оказались в крайне сложном положении. Ведь если в США над проектом ядерной бомбы работало несколько тысяч учёных, согласно поставленной задаче, то в Германии эта цифра ограничивается 70-100 учёными, причём, помимо самой бомбы, они были вынуждены решать и прочие, задачи, стоявшие в то время перед физикой. В частности, Гейзенберг активно занимался развитие теории Б-матрицы и, возможно, не питал особого интереса к чисто военным исследованиям. Ханс Бете, возглавлявший во время войны теоретический отдел Лос-Аламосской лаборатории, на основе плёнок Фарм-Холла вовсе сделал вывод, о том, что Гейзенберг не имел отношения к атомной бомбе.
Несмотря на продолжающиеся по сей день дискуссии относительно возможной ситуации создания атомной бомбы немецкими физиками, отметим, что история не знает сослагательного наклонения. Отметим, что разговор о немецком ядерном проекте - это разговор о науке с большой буквы, ее возможностях и границах, ученых, одержимых своими открытиями и совершающими свой непростой экзистенциальный выбор в условиях тоталитарного режима, не всегда сопутствующего творчеству. Этот разговор обязательно предполагает выход на личности, их биографические подробности, нюансы которых обязательно выводят на перипетии мировоззренческого порядка. Как считает Кэсседи, Гейзенберга можно рассматривать «не как героя или жестокого злодея, а как глубоко талантливого, образованного человека, который, к сожалению, оказался беспомощным в ужасных обстоятельствах своего времени, к которым он, как большинство людей, был полностью не подготовлен [10, с. 32].
Дадим право голоса самому Вернеру Гейзенбергу: «Я не считаю, что имеет смысл употреблять слово «вина», пусть даже все мы в той или иной степени связаны причинной цепью, которая привела к той великой трагедии. Отто Ган и все мы принимали участие в развитии современного естествознания. Это развитие - жизненный прогресс, на который человечество, по крайней мере та его часть, которая проживает в Европе, решилось или, если хотите, воспользоваться более осторожной формулировкой, в который оно включилось уже сотни лет назад. Из опыта мы знаем, что этот процесс способен вести и к добру, и к
злу.......Участие в этом жизненном процессе развития науки не может рассматриваться как
вина» [1, а 307-308].
Добро или зло - это та этическая система координат, причудливые графики которой выводятся человеком, группой людей, в руках которых оказывается научное открытие. Наука вне политики - проект, который скорее возможен как некая мыслительная конструкция в стиле рассуждений П. Фейерабенда с его интенцией на отделение науки от государства, как это «уже сделано в отношении религии». Но это сфера долженствования, «область фантазии, мечты, пьяного утопического порыва» [1, с. 300]. Не есть ли это следствие «странной немецкой склонности к мечте и мистике», [1, с. 300] как оборотной стороне того, что «абсолют обладает для нас такой притягательной силой» [1, с.301].
Библиографический список
1. Гейзенберг, В. Физика и философия. Часть и целое [Текст] / В. Гейзенберг. - М.: Наука, 1989. -400 с.
2. Мотт, Н. Биографические Мемуары членов Королевского общества [Текст] / Н. Мотт, Р. Пайерлс. 1977. - С. 229-235.
3. Кэссиди, Д.С. Гейзенберг, В. Немецкая наука в Третьем Рейхе [Текст] // Социальные исследования. 1992. Т. 59. № 3. С. 643-661.
4. Уокер, М. Наука при национал-социализме [Текст] // Вопросы истории естествознания и техники. 2001. № 1. С. 3-30.
5. Кант, Х. Вернер Гейзенберг и немецкий урановый проект [Текст] / Х. Кант. - М.: Наука, 2003. С.151-173.
6. Юнг, Р. Ярче тысячи солнц [Текст] / Р. Юнг. - М.: Госатомиздат 1961. - С. 92-94; 148-151.
7. Мигдал, А.Б. Нильс Бор и квантовая физика [Текст] // Успехи физических наук. 1985. Т. 147. № 10.
8. Кэссиди, Д.С. Лекция по физике: Февраль 1942 [Текст] // Физика Сегодня. 1995. Т. 48. № 8. С. 27-30.
9. Уокер, М.Миф о германской атомной бомбе [Текст] // Природа. 1992. № 1.
10. Кэссиди, Д.С. Историческая перспектива на Копенгаген [Текст] // Физика сегодня. 2000. Т. 53. № 7.
