CC BY
48
О
Т МЕТОДОЛОГИЧЕСКОГО ПЛЮРАЛИЗМА К ДИСЦИПЛИНАРНОМУ ОРГАНИЗМУ: СЛУЧАЙ ПСИХОЛОГИИ1
Владимир Натанович Порус - доктор философских наук, профессор, завкафедрой онтологии и теории познания факультета философии НИУ ВШЭ. E-mail:
В статье обсуждаются подходы к проблеме методологического плюрализма в психологии. Вместо иерархии «уровней объяснения», принципиально редуцируемых к некоему фундаментальному уровню, предложена идея «топологической системы» объяснений, взаимосвязанных так, что экспериментальное опровержение какой-то объясняющей гипотезы затрагивает не только эту гипотезу (шире: не только систему теоретических взглядов, в рамках которой эта гипотеза выдвинута), но весь или почти весь комплекс научно-психологических объяснений, который не мог бы оставаться индифферентным к такому опровержению. Психология, сохраняя свой методологический плюрализм, стала бы дисциплинарным организмом с единой «нервной системой», реагирующей на результаты эмпирических исследований.
Ключевые слова: методологический плюрализм, психологическое объяснение, психологическая теория, философия науки.
ROM METHODOLOGICAL PLURALISM TO A DISCIPLINATY ORGANISM: THE CASE OF PSYCHOLOGY
Vladimir Porus -
doctor of philosophical sciences, professor, chair of department of ontology, logic and theory of knowledge of the philosophical faculty of National Research University -Higher School of Economics.
The article discusses approaches to the problem of "methodological pluralism" in psychology. Instead of hierarchy of "explanation levels", essentially reduced to a certain fundamental level, the idea of a "topological system" of explanations interconnected in such a way that an experimental refutation of a hypothesis affects not only this hypothesis alone but more generally: the whole system of scientific psychological explanations which could not remain indifferent to such a refutation. Psychology while retaining its methodological pluralism would become a disciplinary organism with uniform "nervous system" reacting on results of empirical research.
Key words: methodological pluralism, psychological explanation, psychological theory, philosophy of science.
После эскапад П. Фейерабенда в адрес «методологического монизма» или «методологического принуждения» его энтузиастические последователи стали повторять как заклинание «anything goes», отго-
1 Исследование выполнено при поддержке РНФ, проект № 14-18-02227.
Editorial 5
няя дремоту, навеянную ригоризмом «нормативном» методологии (позитивистской или попперианской). Н.И. Кузнецова связывает этот лозунг с вполне рациональным и давно известным в научной практике методом альтернативных гипотез («ученому следует, учитывая опыт научного развития, не просто выдвигать объяснительную гипотезу, а придумывать серию таких гипотез, построенных на различных основаниях»), который у Фейерабенда принимает форму принципа пролиферации («разрастания» объяснительных возможностей науки), и замечает: «От принципа пролиферации до признания, что в науке нет единой строгой методологии (анархизм), - один шаг» [Кузнецова, 2005: 214]. Этот шаг, конечно, требовал известной решимости ввиду предсказуемой и быстро последовавшей скандальной реакции коллег-методологов и ученых. В конце прошлого века это заметно оживляло споры философов науки. Но постепенно энтузиазм поубавился и стал сходить на нет. Методологи вновь заспорили, можно ли втискивать в «дисциплинарные матрицы» (Т. Кун) области научного исследования, которые никогда не были похожи на классические естественно-научные образцы вроде теоретической механики. Речь, конечно, прежде всего о социальных науках и гуманитарном знании. С течением споров вновь напомнила о себе проблема «демаркации», хотя и в ином смысле, нежели тот, какой она имела в программах «джастификационистов» или «фальсификационистов». Вопрос стоял так: могут ли внутри «хорошей» или «правильной» науки осуществляться такие исследования, какие используют различные, часто не просто несогласные, но даже конфликтующие между собой методы и по-разному определяют свои предметные области?
В свое время образ «хорошей науки» был дистиллирован в понятии «замкнутая теория» В. Гейзенберга. Речь идет о теории, образующей ядро научной дисциплины (например, классическая механика как ядро теоретической физики), которую отличают логическая строгость, «компактная» понятийно-математическая форма и когерентность, единство метода и правил интерпретации опытных данных, принимаемых большинством ученых. При этом последние уверены в том, что в определенных границах опыта основоположения данной теории не могут быть отменены, а законы не могут быть опровергнуты. В этом смысле основные понятия и метод теории выступают как априорные предпосылки «правильного» научного исследования. По Гейзенбергу, «замкнутая теория» может рассматриваться как образец методологического совершенства [Гейзенберг, 1987]. Выход за рамки
а
ш
объяснений фактов, обозначенных «замкнутой теорией», означает выход в новую сферу опыта (например, электромагнитная теория Максвелла выходит за рамки возможного опыта классической механики).
Методологическое совершенство, таким образом, понималось в духе монизма, но никак не связывалось с плюрализ-мом2. Если так, то большинство социально-научных и гуманитарных наук таким совершенством никогда не отличались, не отличаются и не стремятся к нему. Среди них есть и такие, которым присуще как раз многообразие методов, составляющих «прерывистый спектр» (когда переход от одного метода к другому не имеет ни логических, ни эмпирических обоснований). Исследователь, действующий в рамках такой науки, должен выбрать свой метод и держаться этого выбора, оправдывая его успешными объяснениями явлений или какими-то иными доводами, выходящими за рамки собственно дисциплинарной компетенции. В таких случаях говорят о методологических направлениях или течениях внутри области исследований, не имеющей четких дисциплинарных контуров.
Такова, например, современная психология. В ее границах умещаются исследовательские направления, основанные на различных представлениях о предметной области психологии, имеющие различные концептуальные «каркасы» и использующие различные методы3. Если так, то мерой успеха для таких направлений следовало бы назвать успешность («удовлетворительность») объяснений психических феноменов в рамках функционализма, бихевиоризма, когнитивизма, психоанализа или культурно-исторической психологии. Но как пользоваться этой мерой? Объяснение, успокаивающее бихевиориста, вызовет гримасу неудовольствия у функционалиста, а психоаналитик попадет под инвективы того и другого. И эти различия непреодолимы, пока методологические споры напоминают
2 Разумеется, речь идет о фундаментальных методах, объединяющих в системную целостность все многообразие частных методов, измерительных и экспериментальных процедур и т.п.
3 Ж.К. Загидуллин предложил способ различения психологических теорий, опираясь на «эстафетную» модель науки М.А. Розова: классификационные, псевдогенетические и факторные теории (основанием для различия служит уровень сложности «теоретического конструктора», т.е. набора правил преобразования определенных элементов, по которым можно строить специфические для данной теории объекты изучения с заранее определенными «степенями свободы» и получать воспроизводимые результаты). Характерно, что наряду с признанием экспликативных особенностей каждого из этих типов они все же не рассматриваются как равноценные; преимущество за теми, которые позволяют изучать психологические феномены, опираясь на эксперименты и другие исследовательские операции, имеющие смысл для объектов других (более развитых и успешных) научных теорий (физиологии, биологии, компьютерных наук и проч.) [Загидуллин, 2013].
(В
■н
г
ш
позиционную воину: ни наступлении, ни отступлении, одни бесконечные перестрелки-перебранки.
Может быть, ничего преодолевать и не нужно? Никто ведь не помышляет о том, чтобы ликвидировать различия между, скажем, герменевтикой и гипотетико-дедуктивным методом, приведя их к некоему общему знаменателю, или, вообще говоря, как-то приравнять науки о культуре наукам о природе. Кажется, уже все согласны, что подгонкой под шаблоны естественно-научного объяснения можно только искалечить науки о человеке и культурной истории, что единство науки следует понимать не как многоэтажный корпус, стоящий на едином эмпирическом фундаменте, а скорее как связь между различными эмпириями и теориями, напоминающую не механическую конструкцию, а живой организм. Почему бы не пойти дальше и не признать равноправное сосуществование различных фундаментальных методов в рамках одной и той же дисциплины?
Однако сделать это трудно. По сути так начался бы отход от понятия «научная дисциплина», как оно сложилось исторически и вошло в словарь современной философии науки [Огурцов, 1985]. Но главное не в этом. «Методологический плюрализм» и вытекающий из него плюрализм научных объяснений подозрительны прежде всего потому, что они связаны с ревизией фундаментальных ценностей науки - истины и объективности знания. Ученым (не только методологам) трудно согласиться с тем, что различные объяснения психических феноменов могут быть истинными «каждое по-своему», а на вопрос о их объективности также даются разные (и даже иногда противоречивые) ответы. Надо учесть и то, что в психологии понятие объективности вообще встречается с трудностями: можно ли называть объективным знание о психическом состоянии, полученное через самонаблюдение, или ауторефлексию? Если да, то в каком смысле? Каково объективное содержание «субъективной реальности» [Дубровский, 2002]? Эти вопросы вызывают полемику. Возможно, трудности последней часто склоняют к предпочтению методологического монизма, согласно которому объективными можно считать только те научные объяснения, которые могут быть представлены в виде логических следствий из установленных законов4, объективность и истинность которых не вызывает сомнений.
S
ш
4 «Решающим требованием для любого правильного объяснения остается то, что его экспланандум должен подводиться под общие законы» [Hempel, Oppenheim, 1948; русск. пер.: 105].
Конечно, это выглядит как банальность: если закон объективен, а логика гарантирует перенос истинности эксплананса на экспланандум, то все в порядке и проблема как будто решена. На деле же с этого только начинаются сложности. Во-первых, от вопроса об объективности и истинности самих законов нельзя уйти простыми постулатами; нужна эпистемологическая теория, рассматривающая истину и объективность как культурно-исторические, развивающиеся в познавательных и практических процессах ценности. Во-вторых, приравнивание научных объяснений к дедуктивным выводам ведет к догматическому инструментализму: дело науки -«спасать явления» (to save the phenomena), т.е. с помощью подбора экспланансов (постулатов, аксиом, гипотез) охватывать дедукцией как можно большее количество наблюдений, измерений и других результатов познавательной деятельности, а «спасенные» явления считать объясненными. Научные теории при этом понимаются как инструменты, выбор которых обусловлен только успешностью их применения (но не «метафизическими обязательствами», metaphysical commitments). Позиция инструментализма и принцип спасения явлений многократно критически обсуждались [Bogen, Woodward, 1988: 303-352; Hacking, 1983]5; здесь заметим только, что убегая от «метафизики», можно прибежать и к формальному трюкачеству - связыванию эмпирических данных в теоретическую систему любой ценой, даже ценой их смысла: все же наука стремится к пониманию реальности, а не к одной только логической согласованности теоретических и эмпирических предложений.
Вообще говоря, вопрос о том, какие научные объяснения должны считаться приемлемыми, не имеет однозначного решения. Здесь многое зависит от стиля научного мышления, преобладающего в той или иной области научного знания6. Он имеет несколько основных измерений: когнитивно-методологическое, социологическое, социально-психологическое, историко-научное. Поэтому не правы те философы науки, которые настаивают на особом праве нормативной методологии определять «правильный» выбор ученых, особенно если он ориентирован на образцы, хорошо зарекомендовав-
6 Сейчас тема «стиля научного мышления» как будто отошла с переднего края философии науки, а зря: ее обсуждение далеко не исчерпано [Порус, 1993: 225-262].
5 Согласно Я. Хакингу, научные теории не столько спасают явления, сколько соз- ,2
дают их. Применительно к нашей теме это значит, что объяснения предшествуют явле- ¡"
ниям, что придает обоим понятиям иной смысл, нежели тот, какой вкладывают в них Д
инструменталисты. ™
ш
5
ш
шие себя в математизированном естествознании, но вряд ли применимые в других научных областях, в том числе - в психологии. Задача философии науки - не в установке пограничных столбов между «правильными» и «неправильными» науками, а в исследовании процессов, в которых так или иначе формируются научные дисциплины. И здесь нет другого пути, как изучать реальную практику ученых, пытаясь понять причины ее успешности или неудач.
Внимательный взгляд на исследовательскую практику психологов прежде всего обнаружит, что в этой науке нет стандартного (единого, общепринятого) набора исследовательских методов. Следовательно, нет и общепринятых объяснений.
Что определяет выбор методов исследования и способа объяснения в психологии? Прежде всего, конечно, специфика самих объясняемых явлений. Но дело в том, что эта специфика определяется не сама по себе, а только в связи с базовыми предпочтениями исследователей. Возможно, здесь стоит напомнить слова Я. Хакинга о том, что «множество явлений создается после теории», сказанные им о физике, но, возможно, не менее уместные по отношению к психологии. По Хакингу, например, электродинамика Максвелла подсказывает, как именно должны быть созданы и организованы условия, при которых только и возможно обнаружение эффекта Холла, названного по имени его создателя7. Но то же самое можно сказать о теории, согласно которой определенные психические явления следует рассматривать по аналогии с действием компьютерных программ (в когнитивной психологии); именно эта аналогия ориентирует на создание таких условий, при которых наблюдение мыслительных процессов действительно обнаруживает «эффекты», не наблюдаемые вне этих условий. Но сама эта аналогия обусловлена базовым предпочтением - видеть в психике такую реальность, которая сродни компьютерной программе. Не будь этого предпочтения, окажись оно иным (например, в бихевиористских концепциях), психические феномены также были бы иными и уже в качестве таковых попадали в исследовательское поле.
Значит, неоднозначность (плюрализм) базовых предпочтений создает множественность типов объяснения, которые к тому же могут переплетаться друг с другом, менять свои конту-
7 Если проводник с током поместить в магнитное поле, то оно способно создавать разность потенциалов на прямой, которая перпендикулярна вектору напряженности магнитного поля и направлению тока.
ры, если того требует переменчивость объясняемых ситуаций, смещение внимания на те или иные свойства объектов исследования и т.д. Как следует относиться к этому: как к недостатку психологии или, напротив, как к ее особому достоинству, если угодно, методологическому преимуществу?
Укажем и на обратную зависимость между областью психологических явлений и выбором объясняющей теории. Психологи обращают внимание на то, что в ряде исследований практическая применимость тех или иных методов (в отсутствие их единого теоретического обоснования) является решающим обстоятельством: объясняющая теория должна обосновывать именно эти методы. Так дело обстоит, например, в области психотехники. И когда оказывается, что такой теории нет, «психолог вынужден балансировать между крайними позициями: либо контролировать заранее определяемые переменные и ответы на них (что соответствует нормам естественно-научного познания), либо доверять своему внутреннему опыту, интуиции, интерпретируя внутренний мир другого (что отвечает требованиям гуманитарного познания, родственного искусству и литературе). В первом случае возникает опасность потерять субъективность, естество человека, во втором - возможность установить строгие и точные (в математическом смысле) зависимости. Мастерство исследователя заключается в том, чтобы удержать обе крайности вместе, т.е. практически реализовать системный взгляд на человека и его психику» [Барабанщиков, 2005: 21-22].
Если все дело в мастерстве, то не выглядит ли психологическое исследование чем-то вроде искусства или особого ремесла, которое нельзя выразить в языке точных дефиниций и теоретических рассуждений? Пусть приведенная цитата описывает реальное положение дел. У нас нет оснований не доверять специалисту, который по сути заявляет, что и специфика психических явлений, и объяснения последних в области психотехники зависят от интуиции исследователя, в которой, естественно, отражается его собственный жизненный опыт, совокупность обыденных наблюдений, а не только его приверженность тем или иным теоретическим конструкциям, а также от его трудно определимого «мастерства» (вспомним, что в искусстве, например, нередки ситуации, когда авторы тех или иных произведений одними ценителями называются мастерами, а другими - шарлатанами). Как совместить с этим требование объективности и истинности по отношению к результатам таких исследований?
5
ш
Проще всего заявить, что исследования психотехников хороши или плохи в зависимости от того, помогают ли они успешному взаимодействию с пациентами. Но это, пожалуй, ставит психологию в положение, мало чем отличающееся от «народной медицины» или знахарства. В чем тогда преимущество научного метода в психологии?
Вызов очевиден: психология как наука должна ответить на вопрос «есть ли в ее корнях и истоках, в ее генотипе потенции порождения полноценных психологических (и, в частности, психотерапевтических) практик» [Василюк, Зинченко, Мещеряков, Петровский, Пружинин, Щедрина, 2012: 242]? Если нет, то и говорить не о чем. Тогда практикующим психологам не следовало бы питать надежды на гармоническое единство между «внутренним совершенством» и «внешним оправданием» их науки. Если же есть, то надо бы показать, как эти потенции реализуются. В самом деле, почему теоретическая психология обязана обосновывать успешное применение психотехнических методов? Что приобретут психологи-практики от такого обоснования? Если успешность - это все, что им нужно, то из чего следует, что эта успешность возрастет благодаря все объясняющей и всех объединяющей фундаментальной теории? Не получится ли как раз наоборот: заботы по согласованию фундаментальной теории с практическими методами не только отвлекут исследователей, но и приведут к различным абстрактным конструкциям, ценность которых всегда будет под сомнением? Ещехужебылобы, еслибы исследователи стали искусственно подгонять свою практику под такую теорию в ущерб пациентам, которых интересует не методология, а психологическая помощь.
Такие вопросы вообще выглядят странными. Если в них есть какой-то резон, то, видимо, оттого, что представление о фундаментальной и единой теории в психологии далеко от реальности, откуда и сквозящее в подобных вопросах недоверие к психологическому теоретизированию. Видимо, отсюда же стремление некоторых психологов отказаться от традиционной пары теория-практика и заменить ее неким органическим единством, в котором практика (применение методов) непосредственно входит в состав теории.
«"Психотехническая система" - это специфический "организм", включающий в себя психологическую теорию и практический метод, организм, где теория включает практику как основу всякой своей научной операции, где теория своим предметом делает не некий "объект", а "практику-работы-с-объектом", где адресатом теории является психолог-прак-
а
ш 12
тик и где, с другой стороны, практика является не просто изнутри просвещенной и извне оправданной данной теорией, а где сама она является центральным исследовательским методом» [Василюк, Зинченко, Мещеряков, Петровский, Пру-жинин, Щедрина, 2012: 243].
Примечательное заявление. Успешная практика и есть метод психологической теории - как понимать это утверждение? Не является ли оно эмфазой, подчеркивающей отставание теории от практики? Или же за ним - нечто большее, а именно уверенность в том, что психологическая теория призвана описывать и объяснять не психические феномены «са-ми-по-себе», а сложные системы, в которых эти феномены в принципе не отделимы от воздействий со стороны исследователей и образуют с последними смысловые сопряженности? Как тут не вспомнить гипотезу Н. Бора о том, что принцип дополнительности работает не только в микрофизике, но и в психологии?8 И вновь, как некогда при обсуждении «копенгагенской интерпретации» квантовой физики, актуализируются вопросы об объективности научных объяснений в психологии: можно ли считать объективными описания и объяснения психических явлений, если они не могут быть выделены из «психотехнической системы»?
Как бы то ни было, принятие тезиса «Практика есть метод» влечет за собой переключение внимания на общую структуру психотехнического исследования, в которой теория получает особое место. Не теория реализует свой объяснительный (описательный, предсказательный) потенциал в практике, а наоборот, исследовательская практика реализует свой теоретический потенциал.
Здесь - крутой поворот, требующий внимания. Следует ли увидеть в данной ситуации перспективу нового применения принципа дополнительности в психологии или довольствоваться заклинанием «Теория практична, практика теоретична»? В любом случае дилемма «методологический плюрализм или монизм» в методологии психологии остается, хотя может по-разному оцениваться.
Вспомним, однако, что сама эта дилемма возникла в контексте вопроса о научном статусе психологии. Трудности, связанные с дилеммой, объясняются некоторой растерянностью, вызванной попытками ревизии основных эпистемо- (В
8 «Неизбежность прибегать при описании всего богатства сознательной жизни к таким, казалось бы, противоречивым способам выражения поразительно напоминает способ применения элементарных физических представлений в атомной физике» [Бор, 1971: 514].
5
ш
логических понятий в этой науке. Если же согласиться, что такая ревизия неизбежна, нужно искать новые подходы к пониманию научной рациональности, главных ориентаций развития научного знания. И здесь полезно вспомнить старую мысль Ч.С. Пирса о том, что наука стремится не к «окончательным объяснениям» опыта, а к раскрытию новых перспектив исследования. Истинное объяснение, согласно Пирсу, есть идеальный ориентир познания, предел, к которомуустремле-но бесконечное исследование [Ре1гое, 1965: 394]. На пути к этому ориентиру ученым приходится постоянно избавляться от ошибок, советуясь друг с другом и критически оценивая пройденные этапы. Но главное - чтобы путь нигде не упирался в тупик, чтобы каждый новый шаг открывал возможности дальнейшего движения.
Здесь - начало иного понимания научного статуса психологии. На первый план выходит взаимосвязь ее исследовательских перспектив, открываемых различными методами. Какова эта взаимосвязь и как она может быть установлена? Иначе говоря, как могли бы преодолеваться трудности, связанные с различием «онтологий» или взаимной непереводимостью языков, в которых эти методы сформулированы?
На эти вопросы иногда пытаются отвечать, следуя стратегии редукционизма. Согласно этой теории психические явления в конечном счете сводятся к процессам, описание которых дает фундаментальная естественно-научная теория с ее эмпирическим базисом и правилами интерпретации теоретических высказываний. Например, такие психические явления, которые связаны со способностями различать, обобщать, реагировать на внешние раздражители, понимать собственные ментальные состояния и отзываться на них какими-то действиями, контролировать свое поведение, отличать бодрствование от сна, концентрировать внимание и т.п., можно пытаться объяснять в терминах нейрофизиологии или компьютерных наук. Иногда эти попытки успешны, иногда приводят к такому «удлинению» редукции, которое делает их практически бесполезными. Но сторонников редукционизма это не смущает, поскольку цель - получить «настоящие» объяснения психических явлений как выводы из законов естественно-научной теории с применением математики и логики - оправдывает в их глазах любые сложности и трудности.
Вообще говоря, редукция как метод широко используется в науке. «Процесс редукции как методологический прием преобразования данных, связанных с решением той или иной научной задачи с целью ее упрощения и представления сред-
ствами некоторого более точного языка, является неотъемлемой частью практики научного познания наряду с идеализацией, абстракцией, моделированием и т.д.» [Аршинов, 2001:430]. Сомнения приходят, когда этот методологический прием превращают в универсальный принцип, определяющий выбор научной онтологии. Применительно к психологии возражение может быть сформулировано так: возможно ли, допустимо ли объяснять психологические явления, сводя их к явлениям, входящим в компетенцию, скажем, нейрофизиологии? А те в свою очередь к явлениям еще более «фундаментального» (например, «субатомного») уровня?
Редукционизм остается заманчивой методологической стратегией и тогда, когда возникают возражения против самой возможности редукции определенных психических состояний к физическим процессам. Таковы, например, чувственные и душевные переживания (experiences) или qualia. Д. Челмерс отмечает: «Распространено мнение, что переживания возникают на физической основе, но у нас нет хорошего объяснения, как и почему это происходит. Почему физические процессы вообще приводят к многообразию внутренней жизни? Этого, кажется, нельзя понять с объективной точки зрения, однако это так» [Chalmers, 1995: 201]. Но если это так, то между функциями, выполняемыми физической «основой» сознания (а следовательно, и психики), с одной стороны, и переживаниями субъекта - с другой, нет такой связи, какая позволила бы вторые свести к первым. Или об этой связи ничего не известно в настоящий момент, а может быть, это вообще никогда не станет известным. Но даже в том случае, когда редуктивная связь обрывается, принцип редукции продолжает действовать. Только вместо одного фундаментального уровня принимается (для данного класса психических явлений) другой уровень, на котором и определяется специфическая онтология. По Челмерсу, таким «запасным» онтологическим уровнем для науки о сознании (и психике) является уровень «переживаний», а вопрос о его отношении к онтологии физико-химических или нейродинамических процессов просто снимается.
Так получается замена натуралистического монизма натуралистическим плюрализмом с соответствующими выводами о методологии психологических исследований. При этом сохраняется требование, чтобы «плюрализм объяснений» не выходил за рамки эмпиризма (следует обходиться без метафизических гипотез, выполняющих роль онтологических допущений), а также чтобы в конце концов объяснения
г
ш
были понятными, т.е. не слишком сложными (извивающимися по всей трассе редуктивистского «слалома»). Иначе такие объяснения подрывали бы доверие к представителям психологии и тормозили дальнейшее развитие этой науки.
Натуралистический плюрализм - это попытка шагнуть к пересмотру представлений о научном статусе психологии. Но попытка осторожная, сохраняющая признаки прагматической уловки: если бы нашлась возможность редуцировать риаИа к физической основе сознания и психики, никакой альтернативной редукции не потребовалось бы, как не было бы нужды и в онтологическом плюрализме.
Возможен ли более решительный шаг: отказаться от редукции как универсального способа построения связи между различными типами психологического объяснения и выстраивать некую «топологическую» систему из этих типов? Понимать отношения между этими типами как взаимные «транскрипции», способы прочтения одних теоретических объяснений в языках других теорий, не стремясь к точности и однозначности перевода, но сравнивая перспективы дальнейших исследований, открываемых этими объяснениями? Если это невозможно, есть ли надежда найти какие-то иные связи между этими объяснениями?
Хотелось бы, чтобы ответы на эти вопросы не были поспешными. Легко сказать «нет», опираясь на привычные представления о «дисциплинарной матрице», о том, как происходит формирование научных сообществ в рамках научных дисциплин, как выкристаллизовываются нормы и идеалы научного исследования, образцы научных объяснений и т.д. Добавим к этому естественные опасения перед последствиями радикальных эпистемологических новаций. Но если все-таки сказать «да»? Это открыло бы новую методологическую перспективу психологии. Она заключалась бы не в линейно-ре-дуктивных переходах от более сложных к более простым, фундаментальным онтологиям (такой путь в конечном счете ведет к редукции самой психологии к другим наукам), а в связывании различных методологий и онтологий в некую ризо-му. Между участками этой ризомы образовалась бы особого рода чувствительность: экспериментальное опровержение какой-то объясняющей гипотезы затрагивало бы не только эту гипотезу (шире: не только систему теоретических взглядов, в рамках которой эта гипотеза выдвинута), но весь или почти весь комплекс научно-психологических объяснений, который не мог бы оставаться индифферентным к такому опровержению.
а
ш 16
Заметим, что построение такой ризомы изменило бы характер отношений между психологическими направлениями. Вместо стандартной конкуренции, которая вряд ли имеет перспективу превращения какого-то одного направления в «парадигму» всей психологии, но выливается главным образом в борьбу за источники финансирования, за первенство в социальных институтах науки, мы имели бы повышенное внимание к альтернативным идеям, которое вело бы кформиро-ванию постоянной потребности в критическом переосмыслении собственных методологических оснований. Психология, сохраняя свой методологический плюрализм, стала бы дисциплинарным организмом с единой «нервной системой», реагирующей на раздражители (результаты эмпирических исследований) общим изменением своих состояний.
В свою очередь философия науки получила бы новую перспективу своих исследований.
Библиографический список
Аршинов, 2001 -Аршинов В.И. Редукционизм // Новая философская энциклопедия. Т. III. М., 2001.
Барабанщиков, 2005 - Барабанщиков В.А. Методы психологического познания: системный взгляд // Труды Ярославского методологического семинара. Т. 3. Методы психологии ; под ред. В.В. Новикова (гл. ред.), И.Н. Карицко-го, В.В. Козлова, В.А. Мазилова. Ярославль : МАПН, 2005.
Бикбов, 2009 -Бикбов А.Т. Дисциплина научная // Энциклопедия эпистемологии и философии науки. М. : Канон+, 2009.
Бор, 1971 - Бор Н. Атомы и человеческое познание // Н. Бор. Избранные научные труды. Т. 2. М. : Наука, 1971.
Василюк, Зинченко, Мещеряков, Петровский, Пружинин, Щедрина, 2012 - Василюк Ф.Е., Зинченко В.П., Мещеряков Б.Г., Петровский В.А., Пру-Б.И., Щедрина Т.Г. Методология психологии: проблемы и перспективы. М. ; СПб. : Центр гуманитарных инициатив, 2012.
Гейзенберг, 1987-ГейзенбергВ. Шаги за горизонт. М.: Прогресс, 1987.
Дубровский, 2002 - Дубровский Д.И. Проблема идеального. Субъективная реальность. 2-е изд. М. : Канон+, 2002.
Загидуллин, 2013 - Загидуллин Ж.К. Особенности строения знаний в психологии как науке : дисс. ... канд. филос. наук. М., 2013.
Кузнецова, 2005 - Кузнецова Н.И. Неопознанный Фейерабенд // Эпистемология & философия науки. 2005. Т. III, № 1.
Мирский, 2000 - Мирский Э.М.Дисциплина научная // Новая философская энциклопедия. Т. 1. М. : Мысль, 2000.
Огурцов, 1985 - Огурцов А.П. Дисциплинарная природа науки. М. : Наука, 1985.
Порус, 1993 - Порус В.Н. Стиль научного мышления // Теория познания. Т. 3. Познание как исторический процесс. М. : Мысль, 1993.
(В
■н
Ы
ш
Bogen, Woodward, 1988 - Bogen J., Woodward J. Saving the Phenomena // The Philosophical Review. 1988. Vol. 97, № 3.
Chalmers, 1995 - Chalmers D. Facing Up to the Problem of Consciousness // Journal of Consciousness Studies. 1995. № 2 (3).
Hacking, 1983 - Hacking I. Representing and Intervening. Introductory Topics in the Philosophy of Natural Science. Cambridge : Cambridge University Press, 1983 (русск. пер.: Хакинг ^.Представление и вмешательство. Введение в философию естественных наук. М.: Логос, 1998).
Hempel, Oppenheim, 1948 -Hempel K.G., OppenheimP. Studies in the Logic of Explanation // Philosophy of Science. 1948. № 15. P. 135-175 (русск. пер.: Гемпель К.Г., Оппенгейм П. Логика объяснения. М., 1998. С. 89-146).
Peirce, 1965 - Peirce Ch.S. The Collected Papers. Vol. 5. 1965. Cambr. (Mass.).
IB
■н
Ы
Z
■ M
V
ш
