CC BY
146
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 7. ФИЛОСОФИЯ. 2016. № 4
А.С. Салин*
ОТ ИСТОРИИ СМЫСЛА К ЕГО МЕТАФИЗИКЕ: КРИТИКА
РЕЦЕПТИВНОЙ ЭСТЕТИКИ ХАНСА РОБЕРТА ЯУССА
В данной статье рассматривается тема историчности смысла литературного текста в рецептивной эстетике Ханса Роберта Яусса. Пытаясь преодолеть метафизические предпосылки герменевтики Х.-Г. Гадамера, Х.Р. Яусс сам вводит в свою концепцию некоторые метафизические допущения. Они связаны прежде всего с тем, как Яусс определяет вводимое им понятие горизонта ожиданий и как он описывает влияние этого горизонта на процесс образования смысла литературного текста. Выявление и поиск возможностей устранения метафизических допущений рецептивной эстетики Х.Р. Яусса составляют основную задачу данной статьи.
Ключевые слова: рецептивная эстетика, Ханс Роберт Яусс, Ханс-Георг Гадамер, герменевтика, смысл, литература, текст, горизонт ожиданий.
A.S. S a l i n. From historicity of sense to its metaphysics: critique of Hans Robert Jauss' reception aesthetics
This article concerns the theme of historicity of literary text's sense in Hans Robert Jauss' reception aesthetics. Trying to overcome the metaphysical presuppositions of Hans-Georg Gadamer's hermeneutics, Hans Robert Jauss introduces some metaphysical assumptions into his conception as well. They are connected primarily with how Jauss defines his concept of horizon of expectations and how he describes the influence of this horizon over the process of shaping of literary text's sense. The main aim of this article is to explicate the metaphysical assumptions in Hans Robert Jauss' reception aesthetics and to find possibilities to eliminate them.
Key words: reception aesthetics, Hans Robert Jauss, Hans-Georg Gadamer, hermeneutics, sense, literature, text, horizon of expectations.
Введение: историчность смысла литературного текста
и герменевтика
Ханс-Георг Гадамер считал принципиальной заслугой своей герменевтики то, что она была способна учитывать историческое измерение смысла литературного текста. С точки зрения Х.-Г. Гадамера, смысл литературного текста всякий раз выстраивается по-разному в зависимости от того, из какой исторической ситуации
* Салин Алексей Сергеевич — аспирант кафедры онтологии и теории познания философского факультета МГУ имени М.В. Ломоносова, тел.: +7 (903) 623-08-65; e-mail: [email protected]
читатель понимает текст. Поэтому Гадамер и считает, что предрассудки читателя, обусловленные его историческим существованием, являются не препятствием, а условием возможности для понимания. В процессе чтения литературного произведения читатель соотносит свои предрассудки с текстом, в результате чего некоторые из них отбрасываются, некоторые модифицируются и в итоге происходит формирование нового смысла литературного текста, руководящего пониманием и толкованием этого текста. Поскольку читатель всякий раз исходит из новой исторической ситуации, Гадамер утверждает, что мы всякий раз «понимаем иначе — если мы вообще понимаем» [Х.-Г. Гадамер, 1988, с. 351].
Тем не менее Гадамер не утверждает, что читатель может произвольно интерпретировать литературные тексты так, как ему вздумается. Отвечая на вопрос о том, чем ограничиваются корректные интерпретации, Гадамер вводит представление о вовлеченности текста и интерпретатора в единую историческую традицию понимания и общности основополагающих предрассудков, которая предполагается как всегда уже данное пред-понимание самого дела, о котором идет речь в тексте. «Наипервейшим из всех герменевтических условий остается, таким образом, предпонимание, вырастающее из нашей обращенности к тому же делу [там же., с. 349], о котором говорится в тексте. Таким образом, какие бы модификации не претерпевал смысл текста в истории его интерпретаций, эти модификации не должны выходить за рамки изначального смыслового поля, к которому всегда уже отсылает традиция толкований этого текста.
Тем самым оказывается, что Гадамер, утверждая историчность смысла, одновременно укоренил эту историчность во внеистори-ческом и метафизическом смысловом истоке, который всегда уже должен быть понят сам по себе и вне всяких исторических предрассудков читателя, что, очевидно, приводит к противоречию в самом основании его концепции. Эта ситуация взывает к серьезному вопросу: как можно было бы постулировать историчность смысла литературного произведения вне метафизических допущений, одновременно не допуская радикальной произвольности интерпретаций текста разными читателями в зависимости от занимаемой ими перспективы? С одной стороны, введение метафизического основания интерпретаций литературных текстов вызывает множество вопросов о том, как возможен доступ к нему и каков его онтологический статус, если мы сами всегда являемся существами историческими. Эти вопросы, по сути, являются вопросами, двигавшими всякой критикой платонизма начиная уже с Аристотеля. С другой стороны, утверждение радикальной произвольности ин-
терпретаций литературного текста привело бы к несоизмеримости смыслов, образуемых в процессе прочтения текста разными читателями. Это, в свою очередь, противоречит тому, что мы в действительности наблюдаем: разные читатели, читая один и тот же текст, могут найти некоторые общие места для обсуждения прочитанного, их интерпретации не движутся в абсолютно разных смысловых направлениях. Сопоставимость различных интерпретаций литературного текста есть факт, знакомый всякому, кто имел опыт обсуждения новой книги со своими друзьями и коллегами. Осуществимость подобных практик перформативно предполагает возможность сопоставления разных толкований одного и того же текста.
Необходимость мыслить одновременно историчность смысла литературного текста и его интерсубъективность составляет актуальную проблему для современной герменевтики и философии в целом. Одну из попыток решения этой проблемы представляет собой рецептивная эстетика Ханса Роберта Яусса, который, объявляя рецепцию литературного текста ключевым моментом в образовании смысла этого текста, пытался преодолеть метафизические допущения герменевтики Гадамера и одновременно вводил понятие горизонта ожиданий для обозначения интерсубъективных рамок, ограничивающих возможные способы интерпретации литературного текста в определенный исторический момент. Задачей данной статьи является критический анализ концепции Х.Р. Яусса с целью ответа на вопрос о том, действительно ли вводимые Яус-сом понятия позволяют описывать историчность смысла литературного текста, не делая никаких метафизических допущений. При обнаружении подобных допущений нашей задачей окажется поиск путей такой модификации теории Яусса, которая позволила бы решить проблему совмещения историчности смысла с его интерсубъективностью.
Эмансипация читателя, горизонт ожиданий
и новое представление о литературной традиции
Исток всех затруднений герменевтики Гадамера Яусс видит в том, что в ней читателю отводилась роль, второстепенная по отношению к самому произведению. Читатель, с точки зрения Гадамера, в конечном счете должен превратиться в получателя послания, которое передает литературный текст, неся его сквозь историю толкования этого текста. В этом отношении Гадамер остается верен концепции Хайдеггера, согласно которой эстетический опыт заключается в возвращении к тому событию мира, которое всегда
уже свершается в произведении искусства [M. Хайдеггер, 2008]. Х.Р. Яусс же утверждает, что, чтобы освободить историю смысла литературного текста от ее метафизических оснований, необходимо изменить понятие читателя, утвердив решающую роль его активности для образования смысла литературного текста.
Это требование «эмансипации» читателя приводит Яусса к необходимости многостороннего рассмотрения истории литературы. Такое рассмотрение должно одновременно учитывать взаимодействия сразу трех инстанций: автора, публики и произведения. Такое рассмотрение предполагает, что в истории литературы в равной мере имеет значение как производство литературного произведения, так и его рецепция, а их совокупность, в свою очередь, порождает коммуникативное измерение истории литературы. Отсюда возникает и учение Яусса о трех составляющих эстетического опыта — поэзисе, аистэзисе и катарсисе. Первая составляющая есть соотношение автора и произведения, т.е. соотношение производства, вторая составляющая охватывает собой соотношение произведения и публики, приводящее к обновлению опыта публики, третья представляет собой соотношение автора и публики, т.е. акт сообщения публике определенной нормы или суждения [H.R. Jauß, 1982, S. 88—89]. Все эти три составляющих эстетического опыта должны в равной степени учитываться герменевтикой и рассматриваться в их взаимосвязи.
Х.-Г. Гадамер же, с точки зрения Яусса, сводил измерение аистэ-зиса к поэзису и упускал, тем самым, значение опыта читателя для истории литературы [ibid., S. 96]. В целом отношение Яусса к гада-меровской герменевтике амбивалентно: с одной стороны, Яусс признает, что без гадамеровской идеи истории воздействий текста как истории переклички вопросов и ответов его рецептивная эстетика не смогла бы существовать, с другой стороны, рецептивная эстетика отказывается от обоснования этой истории в изначальном смысловом лоне традиции толкований, при соприкосновении с которым все ложные предрассудки читателей должны рассеиваться, как туман [H.R. Jauß, 1987, S. 16—17]. Если для Гадамера горизонт произведения имел онтологический приоритет перед горизонтом читателя, то Яусс уравнивает их в правах.
Поэтому, согласно Яуссу, странствие определенных понятий через произведения разных исторических эпох может приводить к тому, что смыслы этих понятий не просто уточняются и углубляются в зависимости от конкретной исторической ситуации, как предполагала бы гадамеровская герменевтика, но подлежат радикальному смысловому пополнению или смысловой утрате. Это Яусс хорошо показывает на примере изменения понятия мизантропии
при переходе от древнегреческой комедии к комедии Просвещения, когда враг человечества оказывается его другом, в результате чего древнегреческие комедийные мотивы будто бы перекладываются на другой лад: «...новое понимание классических работ часто создается через прирост и одновременно через утрату значения.» [Н.Я. Jaufi, 1999, 8. 31]1.
Если Гадамер провозглашал постоянную изменчивость пониманий произведения при ее укоренении в «самом деле», о котором идет речь в этом произведении, то Яусс отказывается от этого укоренения, что приводит к возможности радикальной новизны и событийности всякого конституирования смысла произведения. Если классическая философская герменевтика Гадамера была нацелена на экспликацию события истины в тексте, что приводило к ее претензии на создание общезначимых интерпретаций текстов, соединенных единым смысловым ядром, то литературная герменевтика Яусса изначально дает себе отчет в контингентности всякого понимания, что не позволяет найти во всех актах понимания литературного текста единого смыслового ядра [Н.Я. Jaufi, 1994, 8. 25].
Однако это не означает, что Ханс Роберт Яусс выступает за радикальную свободу интерпретаций, что реципиент может понимать текст так, как ему заблагорассудится. Просто теперь ограничение свободы его интерпретаций надлежит искать не по ту сторону текста, в «самом деле», к событию которого отсылает всякий текст, а по эту сторону, в процессе рецепции текста. Х.Р. Яусс утверждает, что никакое понимание текста невозможно без наличия некоторой «референциальной системы ожиданий» [Х.Р. Яусс, 1995, с. 59], из которой исходит читатель при чтении этого текста. Эта система образует то пред-знание, от которого отталкивается читатель при встрече с новым текстом [там же, с. 60]. Оно включает в себя как чисто эстетические импликации, так и общеисторические и образует тот горизонт ожиданий читателя, на который определенным образом воздействует текст в момент его прочтения.
Этот горизонт ожиданий состоит из трех компонентов: «. во-первых, из известных норм или имманентной поэтики жанра; во-вторых, из имплицитных отношений к известным произведениям литературно-исторического окружения; в-третьих, из противоположности вымысла и действительности, поэтической и практической функций языка, которая всегда оставляет рефлексирующему читателю возможность сравнения. Третий фактор предполагает, что читатель способен воспринимать новое произведение в двойном
1 Здесь и далее в случае цитирования не переведенных на русский язык источников перевод наш. — А.С.
ракурсе: в более узком горизонте своих литературных ожиданий и в широком горизонте своего жизненного опыта» [там же, с. 61—62]. Третье измерение горизонта ожиданий Яусс вводит с целью представить историю литературы в ее взаимосвязи с общей историей. Эту цель он считает одной из главных целей рецептивной эстетики на пути к радикальной историзации смысла литературного текста: «...понимание художественного произведения в его истории, иначе говоря, внутри истории литературы. еще не равнозначно видению художественного произведения в самой истории, т.е. в историческом горизонте его возникновения, в его общественной функции и историческом воздействии. Историчность литературы не исчерпывается сменой эстетических и формальных систем; эволюцию литературы, так же как и эволюцию языка, следует понимать не только имманентно. но и как ее отношение к общему ходу истории» [там же, с. 55]. Понимание литературного произведения обеспечивается не только ожиданиями читателя, сформированными его представлениями о жанре данного произведения и впечатлениями от других прочитанных им произведений, но и базовыми очевидностями, укорененными в его исторически обусловленном жизненном мире.
Введение понятия горизонта ожиданий не ставит при этом под угрозу непрерывность традиции понимания, но обосновывает эту непрерывность иным, чем в случае герменевтики Гадамера, образом. Если, по Гадамеру, единство традиции обеспечивается тем, что все вопросы и ответы, возникающие в процессе понимания текста, в конечном счете укладываются в изначальный смысл самого текста, то, по Яуссу, единство традиции возникает всегда уже post factum, после того как конкретные синтезы понимания произошли, и мы можем проследить их частичные отсылки к предыдущим синтезам понимания. Но эти отсылки не предполагают сводимости к событию истины, всегда уже вершащемуся в тексте. Всякий вопрос, который читатель адресует тексту, не вытекает из самого текста и из предыдущей традиции понимания, он событиен, но как только он оказывается поставлен, он сам становится новой вехой в творящейся истории воздействий текста.
Поэтому, как утверждает Яусс, нет никакой традиции понимания произведения, которая исходила бы из него самого и передавалась бы во всех дальнейших синтезах его толкования. Эта традиция может возникнуть лишь благодаря первому восприятию текста, вслед которому будут выстраиваться все остальные интерпретации в ходе истории, и уже от этих интерпретаций будет зависеть, что будет отринуто, а что сохранено в этой разворачивающейся истории толкований [H.R. Jaufi, 1970, S. 234].
Таким образом, текст произведения не может нести в самом себе смысловой горизонт для всех последующих интерпретаций этого текста. Традиция интерпретаций начинается лишь с восприятия текста его современниками, но не ограничивается этим первым актом, так как он может быть переосмыслен, скорректирован и т.д. Отсюда следует и новое отношение Яусса к истории произведения как к истории вопросов и ответов. Хотя он в целом и принимает эту идею, он отказывается от мысли о том, что сам текст содержит в себе некоторый вопрос, на который понимающий должен дать ответ. В момент даже первой рецепции текста вопрос и ответ, данные в тексте, производятся за счет взаимодействия текста и читателя, без активной готовности читателя найти в тексте какой-то вопрос, этот вопрос не был бы сформулирован вовсе. Все последующие акты рецепции также видоизменяют этот вопрос, корректируют его, дают на него новые ответы, при этом все эти процессы переклички вопросов и ответов не предполагают наличие единства смысла в самом тексте, которое эти переклички бы ограничивало. Какой вопрос откроется в данный конкретный момент, зависит не от вопроса, найденного в тексте в момент первой рецепции, а от настоящего момента. «Литературная традиция, даже если она сама этого не признает, является диалектикой вопроса и ответа, которая всегда отправляется из настоящего. Текст прошлого живет в историческом предании не благодаря старым вопросам, оберегаемым в традиции и звучащим одинаково во все времена, а значит, и в наше время. Трогает ли нас старый и, предположительно, вечный вопрос, пока огромное количество других вопросов оставляют нас равнодушными, в конечном счете определяется интересом, возникающим из современной нам ситуации, которую мы можем как критиковать, так и пытаться сохранить» [ibid., S. 235].
При этом стоит еще раз оговориться, что, хотя всякий раз понимающий формулирует новые вопросы и ответы, он не может сформулировать их совершенно произвольным образом, так как он всякий раз уже должен как-то отнестись к уже имевшим место синтезам понимания, с одной стороны, и к своим ожиданиям, исходящим из его жизненного мира, — с другой. Первый аспект воспроизводит постоянство истории вопросов и ответов, второй — позволяет производить радикальные смены понимания, которые затем также встраиваются в эту историю2. «В исторической тради-
2 В своей статье «Ханс Роберт Яусс и классика» Ирмгард Вагнер пытается спасти Х.-Г. Гадамера от критики Яусса, указывая на то, что для Гадамера изначальное смысловое поле, к которому должно всякий раз возвращаться понимание, есть не нечто реально присущее в тексте и передаваемое вместе с ним, а идея (в кантов-
ции искусства творение прошлого продолжает жить не за счет вечных вопросов и сохраняющихся ответов, но за счет более или менее открытого напряжения между вопросом и ответом, проблемой и решением, которое взывает к новому пониманию и может предполагать возобновление диалога при переходе от прошлого к настоящему» [ibid., S. 242].
Таким образом, мы представили теорию рецептивной эстетики Ханса Роберта Яусса. Несмотря на то что эта теория преодолевает многие метафизические предпосылки классической герменевтики, представленной Хансом-Георгом Гадамером, она может быть подвергнута критике на других основаниях.
Метафизические допущения рецептивной эстетики Х.Р. Яусса:
событие смыслообразования как выход за пределы истории
Прежде всего, критике может быть подвергнуто то обстоятельство, что Ханс Роберт Яусс недостаточное внимание уделяет стороне самого текста в процессе производства его интерпретаций. Яусс говорит о том, что вопрос, задаваемый текстом, может быть открыт только в момент рецепции этого текста, но, тем не менее, очевидно, что сам текст должен как-то воздействовать на читателя, чтобы этот вопрос был вообще сформулирован. Сколь бы революционными ни были новые синтезы понимания, история прочтений текста все-таки кружится вокруг некоторых общих мест и вопросы, эксплицируемые в разных прочтениях, имеют нечто общее, что, по всей видимости, как-то должно быть связано с воздействием текста. И именно этого не учитывает теория Яусса. Вводя измерение революционности рецепций в пику классической герменевтике, вовсе отказывающейся в конечном счете от вопрос-ответной логики, утверждая, что в тексте уже есть все ответы, Яусс не отрицает, что единство традиции выстраивается все же каким-то образом за счет того, что мы продолжаем понимать один и тот же текст, в ко-
ском смысле) понимающего разума, которую этот разум выстраивает сам, чтобы вообще иметь возможность как-то понимать текст в связи со всей прошлой историей толкований [I. Wagner, 1984, p. 1775]. На это можно возразить, во-первых, что для Гадамера как ученика Хайдеггера было важно учитывать онтологическое измерение произведения искусства, а постановка во главу угла понимающего сознания, а не самого произведения, зажало бы Гадамера в рамках новоевропейской эстетики со всеми ее субъектоцентристскими предпосылками. Во-вторых, даже если Вагнер и прав, то теория Яусса все равно в большей мере подчеркивает историчность всякого понимания, так как, по Яуссу, идея всегда уже данной в истории тотальности смысла текста не нужна для понимающего сознания вовсе, хватает идеи и постоянной переклички вопросов и ответов. И эта последняя идея содержит куда меньше метафизических предпосылок.
тором сначала был определенный призыв к пониманию. Но каким образом происходит этот призыв, оказывается загадкой.
Особенно резко эта проблема проявляется в случае тех художественных текстов, которые были созданы уже с намерением разрушить и перестроить горизонт ожиданий. Яусс не отрицает существование таких текстов и приводит несколько наглядных тому примеров [Х.Р. Яусс, 1995, с. 61]. Если некоторые тексты делают это и если они написаны именно с этой целью, то это означает, что в понимании текста и в его рецепции играет роль не только сам горизонт, но и воздействие текста. Но с помощью анализа структур горизонтов ожидания воздействие текста анализировать невозможно. Необходимо рассмотреть другую сторону — сторону воздействия текста.
Это во многом и определяет развитие теории Яусса от «Истории литературы как провокации» [H.R. Jauß, 1970] до «Эстетического опыта и литературной герменевтики» [H.R. Jauß, 1982]. Если в первой работе он уделяет внимание исключительно понятию горизонта ожиданий и сосредоточивается целиком на нем, то во второй он вводит в дополнение к нему еще и горизонт опыта, который определяет не рецепцию текста читателем, а воздействие текста на читателя [ibid., S. 695—696]. Их опосредование и приводит к образованию смысла, управляющего пониманием текста. Разбор им стихотворения Бодлера в «Эстетическом опыте и литературной герменевтике» [ibid., S. 813—865] также указывает на то, что он стремится уделить большее внимание воздействию, которое текст оказывает на ожидания читателя. Тем не менее Яусс только постулирует существование горизонта опыта, а также показывает на конкретном примере стихотворения Бодлера, что произведение оказывает воздействие на горизонт ожиданий читателя, но не приводит достаточной теоретической базы для объяснения формирования горизонта опыта в процессе чтения текста. Поэтому и воздействие текста на читателя в разборе стихотворения Бодлера он описывает именно как его несоответствие горизонту ожиданий и переустройство последнего, т.е. даже в этом разборе большее внимание все равно сосредоточено на стороне читателя, воспринимающего текст. Яусс не может показать, каким образом текст сам по себе устроен так, что он вообще способен вызывать какой-то опыт. Мы можем говорить о тексте только как о тексте в рецепции кого-то. Во многом ответом на эту критику теории Яусса является вариант теории рецептивной эстетики, представленный в работах другого представителя констанцской школы литературоведения — Вольфганга Изера [W. Iser, 1984], первым шагом которого было
именно создание теории воздействия текста как дополнения к теории рецепции.
Эта критика, как бы то ни было, может быть разрешена за счет дополнения теории рецепции текста теорией воздействия текста. Другая серия проблем, порождаемых теорией рецептивной эстетики, кажется нам более серьезной и неразрешимой в силу основных ее предпосылок. Эта серия проблем связана с тем, как именно Яусс описывает влияние общеисторических компонентов горизонта ожиданий на рецепцию литературных текстов читателем. Если метафизичность герменевтики Гадамера скрывалась «по ту сторону текста», в предопределенности понимания изначальным смыслом текста, то в случае герменевтики Яусса ее метафизичность обнаруживается «по эту сторону текста», в том, как происходит рецепция текста, и в том, как формируются общеисторические элементы горизонта этой рецепции.
Прежде всего, как мы помним, связь горизонта ожиданий с общей исторической ситуацией обеспечивается, по Яуссу, представлением читателя о различии между поэтическим и обыденным использованием языка. Это само по себе уже предполагает то, что влияние повседневных практик, в которые погружены читатели, на то, как они интерпретируют прочитанные ими произведения, ограничивается теми очевидностями, которые уже доходят до уровня символических репрезентаций и отражаются в том языке, на котором говорят эти читатели. Это обстоятельство изымает с самого начала возможность проследить непосредственное влияние материального и социального окружения на процесс рецепции читателем художественного произведения. Субъективность читателя сводится к его языковой субъективности, которая может достигать относительного освобождения от своего материального и социального окружения в момент чтения текста и, более того, посредством чтения этого текста, как мы увидим далее.
В итоге историзм подхода Яусса превращается в историзм читателей и писателей, взаимно отвечающих на вопросы друг друга и друг другу эти вопросы задающих. Эти читатели и писатели будто являются не живыми людьми из плоти и крови, а только субъектами попперовского третьего мира, в котором они потребляют тексты и производят новые тексты. В своей повседневной жизни они как-то погружены в мир своих рутинных практик, но в момент чтения и письма они оказываются вырванными из него, подвешивают те исторические очевидности, которые управляют конкретными условиями их существования, и ставят их под вопрос. Они понимают тексты в зависимости от того, каковы их наиболее общие исторические интуиции, но эти исторические интуиции как раз ставятся
под вопрос текстом, и момент выстраивания на основании прочитанного текста нового наброска понимания того, как мог бы быть устроен мир, происходит уже вне определения жизненным миром и горизонтом ожидания. Этот момент понимания носит событийный характер и не может быть проанализирован эмпирически. Мы не можем проследить связь между тем, в какие материальные и социальные условия существования погружен читатель, и тем, как он воспримет то или иное произведение.
Это обстоятельство приводит к тому, что момент конкретизации смысла произведения вносит в понимание трансцендентальное измерение: момент образования смысла не детерминируется эмпирически социальным и материальным окружением, но служит условием возможности для того, чтобы читателю вообще каким-то осмысленным образом было дано это окружение, чтобы в его опыте смогли ясно прорисоваться те правила, которые имплицитно управляют его повседневной общественной жизнью. Именно поэтому Яусс называет эстетический опыт «анклавом смысла» [H.R. Jauß, 1982, S. 751] в мире рутинизированных повседневных практик, и, лишь внезапно оказавшись в этом анклаве, читатель может понять, что он, собственно, делает в рамках этих практик изо дня в день, и по-своему отнестись к этим практикам, решив, стоит ли далее им следовать или же их необходимо качественно перестроить.
Сам Яусс не отрицает того, что его понятие горизонта ожиданий может и должно быть социологически конкретизировано, но, во-первых, он особенно оговаривает, что социальное окружение читателя не может считаться детерминантой процесса смыслообра-зования, что для него особенно важно в связи с его размежеванием с марксизмом [ibid., S. 750], и, во-вторых, даже в таком случае решающим пунктом во взаимосвязи общей истории и истории литературы для рецептивной эстетики останется то, как литература творит историю, как моменты смыслообразования уничтожают или выстраивают общественные способы существования людей [ibid., S. 751—752]. Таким образом, для рецептивной эстетики оказывается несущественным вопрос о влиянии материальных и социальных факторов на рецепцию литературных произведений.
Поэтому всякий раз, когда рецептивная эстетика говорит о связи истории литературы и общей истории, история литературы не вписывается в жизненный мир читателей, но трансцендирует его, оказываясь идеалистической попыткой вырваться из условий конкретного несовершенного человеческого существования. Материальные факторы оказываются только фоном, на котором разыгрываются превращения смысла и который они должны преодолеть. Этот момент смыслообразования в процессе чтения литературного
произведения напоминает хайдеггеровский момент решения, когда понимание вдруг вырывается из своего мирового окружения и обращает к нему новый вопрос, пытаясь его изменить [М. Хайдеггер, 2006]. В конечном счете, мир литературы превращается в трансцендентный мир, с которого только и может быть вынесен приговор миру историческому.
Заключение: поиск возможностей устранения метафизических
допущений рецептивной эстетики Х.Р. Яусса
Итак, как мы видим, теория рецептивной эстетики Яусса имеет амбивалентное отношение к метафизике. С одной стороны, она преодолевает метафизичность герменевтики Гадамера, отказываясь от постулирования изначального смыслового единства текста, ретранслируемого через традицию толкований этого текста, с другой стороны, она сохраняет метафизичность самого процесса смысло-образования в ходе чтения, признавая за ним возможность транс-цендировать пределы социального и материального окружения, в котором оно осуществляется. Эта амбивалентность проявляется и в двойственном отношении Яусса к теории Беньямина: с одной стороны, Яусс принимает тезисы Беньямина о том, что смысл творится в момент встречи понимаемого и понимающего, а понимаемое содержание включает в себя лишь призыв к пониманию, но не предопределяет его ход [В. Беньямин, 2012а; Он же, 2012б], с другой стороны, Яусс отказывается принимать тезис Беньямина о влиянии материальных аспектов производства значения на ход смыслообразования [В. Беньямин, 2012в; H.R. Jaufi, 1970, 8. 235— 236]. Включение этого последнего тезиса Беньямина о социальной и материальной обусловленности смыслообразования в рецептивную эстетику Яусса могло бы завершить процесс детрансцендента-лизации герменевтики, устранив последние метафизические предпосылки, сохранившиеся в ней. Если Яусс называет философию Беньямина скрытым истоком рецептивной эстетики Щ^. Jaufi, 1987, 8. 28—29], то проблемы, обнаруженные нами в этой теории, можно было бы решить путем своеобразного возвращения ее к своим истокам.
Яусс отвергает материалистический пафос философии Бенья-мина по той причине, что он видит в нем опасность возвращения марксистского представления о литературе и искусстве в целом как о простом выражении производственных отношений, что вновь свело бы активность читателя на нет и в перспективе ввело бы в игру измерение изначального смысла произведения искусства,
укорененного в материально-исторических условиях его производства, что являлось бы своеобразным вариантом материалистической метафизики.
Эти опасения вполне резонны, но опасность подобного детерминизма действительно возникает лишь в том случае, если мы принимаем марксистский подход в социальных науках. Тем не менее не все современные подходы в социальных науках приравнивают материалистическую и социальную обусловленность к историко-материальному детерминизму. Так, в современных социальных науках в последнее время все в большей степени говорят о теории практик как об отдельном подходе к изучению социального [В.В. Волков, О.В. Хархордин, 2008; S. Beck, J. Niewöhner, E. Sorensen, 2012, S. 33—39; T.R. Schatzki, K. Knorr Cetina, von Savigny E. (ed.), 2005], в котором материальные и социальные факторы одновременно и управляют поведением индивидов, устанавливая способы их существования, и предоставляют индивидам определенное пространство возможностей сами эти способы изменять. Так, техника, к примеру, с точки зрения этих теорий, одновременно оказывается как ориентирующим комплексом, воплощающим в себе определенные поведенческие диспозиции, так и комплексом, до- и переопределяемым в самом акте его использования [S. Beck, 1997, S. 347—355]. Таким образом, примирить исторический материализм и революционность понимания в работах Беньямина можно, если мы обратимся к толкованию материальности и социальности, сложившемуся в рамках современной теории практик, особенно к материально-семиотическим подходам [J. Law, 2008]. В них материальность, хотя она и предстает как действующий наравне с человеком актор, не обретает детерминирующего значения производительных сил в марксистском понимании. Поэтому эти подходы выполняют требования как исторического материализма в смысле Беньямина, так и рецептивной эстетики о возможности революционных способов понимания произведения искусства, превосходящих ограничения материальных и социальных условий производства этого произведения. Это означает, что использование достижений современной теории практик в области исследований литературы могло бы продвинуть теорию рецептивной эстетики на шаг вперед.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Беньямин В. Задача переводчика || Беньямин В. Учение о подобии. М., 2012а (Benjamin W. Die Aufgabe des Übersetzers || Gesammelte Schriften. Unter Mitwirkung von Theodor W Adorno und Gerschom Scholem. Bände I—IV Frankfurt a. M., 1972-1999. Bd IV).
Беньямин В. О понятии истории // Беньямин В. Учение о подобии. М., 2012б (Benjamin W. Über den Begriff der Geschichte // Benjamin W Gesammelte Schriften. Frankfurt a. M., 1991. Bd I).
Беньямин В. Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости // Беньямин В. Учение о подобии. М., 2012в (Benjamin W. Das Kunstwerk im Zeitalter seiner technischen Reproduzierbarkeit // Gesammelte Schriften. Unter Mitwirkung von Theodor W Adorno und Gerschom Scholem. Bände I-IV Frankfurt a. M., 1972-1999. Bd I).
Волков В.В., Хархордин О.В. Теория практик. СПб., 2008.
Гадамер Х.-Г. Истина и метод: Основы философской герменевтики. М., 1988 (Gadamer H.-G. Wahrheit und Methode. Grundzüge einer philosophischen Hermeneutik. Tübingen, 1960).
Хайдеггер М. Бытие и время. СПб., 2006 (Heidegger M. Sein und Zeit. Tübingen, 2006).
Хайдеггер М. Исток художественного творения. М., 2008 (Heidegger M. Der Ursprung des Kunstwerkes // Heidegger M. Gesamtausgabe. Bd 5. Holzwege. Frankfurt a. M., 1977).
Яусс Х.Р. История литературы как провокация литературоведения // Новое литературное обозрение. 1995. № 12. С. 34-84 (перевод главы из: Jauß H.R. Literaturgeschichte als Provokation. Frankfurt a. M., 1970).
Beck S. Umgang mit Technik: kulturelle Praxen und kulturwissenschaftliche Forschungskonzepte. Berlin, 1997.
Beck S., Niewöhner J., Sßrensen E. Science and technology studies: Eine sozialanthropologische Einführung. Bielefeld, 2012.
Iser W. Der Akt des Lesens. München, 1984.
Jauß H.R. Ästhetische Erfahrung und literarische Hermeneutik. Frankfurt a. M., 1982.
Jauß H.R. Der Menschenfeind als Menschenfreund. Ein «Charakter» im Horizontwandel des Verstehens // Jauß H.R. Probleme des Verstehens. Ausgewählte Aufsätze. Stuttgart, 1999.
Jauß H.R. Die Theorie der Rezeption — Rückschau auf ihre unerkannte Vorgeschichte. Konstanz, 1987.
Jauß H.R. Literaturgeschichte als Provokation. Frankfurt a. M., 1970.
Jauß H.R. Wege des Verstehens. München, 1994.
Law J. Actor-network theory and material semiotics / Ed. by B.S. Turner // The new blackwell companion to social theory. 3 ed. Oxford, 2008.
Schatzki T.R., Knorr Cetina K., von Savigny E. (ed.) The practice turn in contemporary theory. L.; N.Y, 2005.
Wagner I. Hans Robert Jauss and classicity // MLN. Vol. 99. N 5. Comparative Literature. Dec. 1984. P. 1173-1184.
