CC BY
2
From «speaking» to «demonstration»: the experience of the genetic and etymological concept of «tale»
Babaeva Anastasia Valentinovna, PhD of Philosophical sciences, Associate Professor, Nizhny Novgorod State Pedagogical University named after K. Minin (Minin University), Nizhny Novgorod
The article raises the question of the need to revise the concept of «tale». The author attempts to prove that the existing philological perspective of interpretation assigns a well-defined place to the phenomenon within the framework of folk culture, but does not give an exhaustive description and does not reveal the features of the fairy tale in comparison with such folklore genres as bylina, bylichka, as well as tools for working with information. The author proposes to conduct a genetic and etymological analysis of the concept of «tale» and, based on the ideas of V.Y. Propp and M. Heidegger, puts forward the substantive action of «demonstration» as a relevant etymon. Based on the genetic and etymological analysis, an original classification of approaches to the interpretation of the concept is proposed. The idea is substantiated that the proposed perspective of consideration may be promising not only for literary theory, but also for humanitarianism in general.
Keywords: tale; demonstration; etymology; narrative; verbal-logical; action; Vladimir Propp; Martin Heidegger.
Цитировать: Бабаева А.В. От «говорения» к «показу»: опыт генетико-этимологического понятия «сказка» // KANT. – 2023. – №1(46). – С. 120-125. EDN: SVGKUQ. DOI: 10.24923/2222-243X.2023-46.20
Бабаева Анастасия Валентиновна, кандидат философских наук, доцент кафедры философии и общественных наук, Нижегородский государственный педагогический университет им. К. Минина (Мининский университет), Нижний Новгород
В статье поднимается вопрос о необходимости пересмотра понятия «сказка». Автор предпринимает попытку доказать, что существующий филологический ракурс трактовки отводит феномену вполне определенное место в рамках народной культуры, однако не дает исчерпывающей характеристики и не вскрывает особенностей сказки по сравнению с такими фольклорными жанрами, как былина, быличка, а также инструмента работы с информацией. Автор предлагает провести генетико-этимологический анализ понятия «сказка» и, на основе идей В.Я. Проппа и М. Хайдеггера, в качестве релевантного этимона выдвигает субстантивированное действие «по-каз». На основе генетико-этимологического анализа предлагается оригинальная классификация подходов к трактовке понятия. Обосновывается идея, что предложенный ракурс рассмотрения может оказаться перспективным не только для теории литературы, но и для гуманитаристики в целом.
Ключевые слова: сказка; показ; этимология; повествование; вербально-логический; акциональный; Владимир Пропп; Мартин Хайдеггер.
УДК 1(130.2.)
5.7.8
Бабаева А.В.
От «говорения» к «показу»: опыт генетико-этимологического понятия «сказка»
Сказка (устный рассказ, бытующий с целью развлечения, имеющие содержанием необычные в бытовом смысле фантастические, чудесные или житейские события) [5, 20] сопровождает человека на протяжении всего периода взросления: сначала ребенок слышит сказки из уст родителей перед сном, потом на «простейших» сказках отрабатывает навык чтения и пересказа, отыгрывает первые роли в театральных постановках, знакомится с литературной сказочной традицией (А.С. Пушкин, Т.С. Аксаков, А.М. Горький и др.). По мере взросления в сознании человека закрепляется мысль, согласно которой сказка – вещь несерьезная, связанная с развлечением и фантазией. Никто не отрицает ее воспитательный потенциал, поэтому она периодически становится объектом исследований фольклористики и теории литературы, реже психолого-педагогических дискурсов, но крайне редко – других сфер гуманитарного знания.
На протяжении двух последних столетий сказка нередко попадала в ракурс рассмотрения ученых преимущественно в связи с разработкой тематики мифа, вызывая многочисленные дискуссии на предмет, является ли она самостоятельной формой художественного освоения мира или ее следует расценивать как наследницу мифологии, но последние полвека интерес к сказке существенно снизился. Данная статья преследует цель актуализировать внимание к этому крупному и весьма сложному виду народной словесности в рамках междисциплинарных исследований. Выскажем предположение, что сказка еще ожидает своего изучения как когнитивный феномен, отражающий универсальные принципы работы сознания с объектами реальности. А поскольку в данном случае мы имеем дело с архаичной формой познавательной активности, вполне закономерным представляется обращение к археологическим стратегиям работы со знанием, где действенным инструментом становится генетико-этимологический анализ.
Обращаясь к истории становления понятия, следует отметить, что окончательное закрепление лексемы «сказка» в значении особый повествовательный жанр, по всей видимости, произошло на Руси в ХVII веке, до этого времени наряду с заявленным понятием в том же значении фигурировали слова «баснь» и «байка». Последнее слово является общеславянским и происходит от существительного «бай» – говорун, которое образовано от глагола «баять» в значении «говорить, разговаривать» [13,65]. «Баснь» (басня), также восходящее к глаголу «баять», имело хождение в значении «сказка, поэма, стихотворение» [13,76-77], понятие «сказка» часто семантически определялось через глагол «сказывать» в значении «говорить, болтать, беседовать» [13,368].
Таким образом, в качестве этимона всех трех слов фиксировалось «говорение», что позволяло конструировать единый семантический ряд, элементы которого соотносятся с повествованием. При таком подходе сказка трактуется как особая нарративная структура, построенная на выдумке и нацеленная на развлечение [7, 5]. Именно эта интерпретация получила широкое распространение в отечественной традиции и часто подтверждалась ссылкой на народную пословицу: «Сказка – складка, песня – быль». В частности, К.С. Аксаков, комментируя пословицу, отмечал, что сказка рождается именно путем сочинения, придумывания того, чего в жизни не было, поэтому и повествуется в ней о событиях вымышленных, нереальных [1, 399]. По причине «нереальности» в сказке познавательных функций практически не усматривалось, а ее ценность в качестве транслятора социокультурных идеалов смещалась либо в плоскость морали, либо в область эстетики.
Означенная трактовка, базирующаяся на семантике «говорения» и соотносящая сказку с повествованием, может быть названа нарративной. Исследования сказочного текста, выполненные в русле нарративного подхода, акцентируют внимание на механизмах слагания, составления, складывания слов и образов, вплетение их в ткань сказочного повествования. Бытование фольклорного сказочного текста – это, в первую очередь, логика выстраивания коммуникации с целью передачи традиции от сказителя к реципиенту. Нарративная трактовка делает акцент на слово как «артикулированное оглашение мысли», в этом случае сказочное повествование следует рассматривать в логике процедур формализации знания сквозь механику вербально-логического типа мышления.
Наравне с этим подходом в середине ХIХ века была обозначена линия, согласно которой к русскому сказочному эпосу следует относиться вполне серьезно и видеть в нем «незрелую форму» отражения архаического быта славян. Такой подход отстаивался Александром Николаевичем Афанасьевым, который собирал сказки не только как памятники народной словесности, но и как исторические источники, которые, по его мнению, способны свидетельствовать о вполне реальных исторических событиях в жизни народа, выступая поэтическим аналогом произведений собственно исторического эпоса (например, «Слово о полку Игореве») [2, 1022-1026]. Однако несмотря на авторитет А.Н. Афанасьева в области фольклористики и этнографии, предложенный им подход ведущим не стал.
В советское время отечественные фольклористы отыскали иной этимон к слову «сказка» [6, 7] – субстантивированное действие – по-каз, релевантность находки соотносили с наличием в украинском и белорусском языках слова «казка». При этом какого-то ни было семантического комментария к этому не давалось, несмотря на тот факт, что в монографии «Исторические корни волшебной сказки» самого, пожалуй, именитого русского сказковеда Владимира Яковлевича Проппа находим: «То, что сейчас рассказывают, некогда делали, изображали, а то, чего не делали, представляли себе» [8, 353]. Таким образом, тезис открывает возможности трактовать сказку не как повествование, а как у-казание (на что-то), по-казание (чего-то).
Замечание Проппа вряд ли можно расценивать как радикальное смещение фокуса, хотя, описывая происхождение сказки, он указывает, что генезис сказочного жанра невозможно рассматривать посредством современных категорий – необходимо искать корни феномена в ритуально-мифологическом освоении мира, иначе в наглядно-образном отражении действительности: «Первобытное мышление не знает абстракций. Оно манифестируется в действиях, в формах социальной организации, в фольклоре, в языке» [8, 31]. Исходя из замечания Владимира Проппа, сказку не представляется возможным анализировать и по аналогии с литературными произведениями, где базовыми единицами рассматриваются словесные художественные образы как структурно-семантическая единица текста, отражающая представления в определенной речевой форме, фиксирующей суждения об объектах восприятия [12,268-280].
При анализе структурно-семантических особенностей жанра сказки, исходя из периода формирования и контекста бытования, невозможно последовательное использование предиката «словесный». Маркером недостаточности выше означенного понятия «художественный образ» следует указывать формулировку «определенная речевая форма». Сказка существует, с одной стороны, потенциально как канва традиции, как совокупность образов, смыслов и импульсов, иными словами, как нечто исконное, устойчивое; а с другой – в индивидуальной вариации, что может быть объяснено склонностями исполнителя (конкретной личности, этнографической группы), особенностями его (исполнителя) социализации (экономическим развитием, специализацией региона), эстетическими экспериментами, иначе говоря, сказка сказывается всегда как нечто новое. Характерной чертой сказки является ее инвариантность: можно говорить о существовании некого шаблона конкретного сюжета, об определенной поэтике, стилистике – в каком-то смысле формульности сказочного текста, но говорить об определенной речевой фиксации образов не приходится. В этой связи стоит упомянуть еще об одном открытии, сделанном Проппом в области изучения сказки: смещении фокуса анализа с героев на сюжетные коллизии, с характерных черт образов на их функциональное значение в тексте [9]. Это еще раз подтверждает, что сказка изначально была связана с практическим и наглядно-образным освоением мира. Учитывая выше сказанное и тот факт, что развитие древних цивилизаций осуществлялось на основании исходных принципов: симбиоза слова и визуального образа – попробуем обозначить структурно-семантическую единицу сказочного текста как визуально-вербальный художественный образ. В этой связи слово в сказке не является единственной формой репрезентации – сама по себе сказка соотносима с акциональным типом мышления, а не логико-вербальным.
Для фундирования нашей догадки относительно художественной специфики сказки как жанра (словесности и исполнительского искусства), генетико-этимологическом родстве сказки и показа/демонстрации возникает необходимость обратиться к наследию М. Хайдеггера. Примечательно, что вскоре после публикации монографии «Исторические корни волшебной сказки» В.Я. Проппа (1946 г.), вышел в свет и доклад М. Хайдеггера «Путь к языку» (1959 г.), где дорога к языку прокладывается через судьбу лексемы «сказ», а само существо языка раскрывается как деятельность, живое явление смысла. Конечно, тексты В. Проппа и М. Хайдеггера, предмет анализа в текстах и механика работы с материалом совершенно различны, но ключевая интенция обоих авторов одна: очертить возможность генетического подхода к анализируемым феноменам. Более того, вопросы, которые задает М. Хайдеггер в «Пути к языку»: на чем покоится язык? к чему нас относит язык? и тому подобное – это аналог вопросов, которые ставит перед собой В.Я. Пропп, исследуя генезис волшебной сказки. Для нас Хайдеггер значим и непосредственным обращением к сущностному значению «сказа» через лингвистическим материал.
Впервые в пространстве изучения сказочной традиции имена отечественного фольклориста и немецкого философа параллельно возникают в работах В.А. Воронцова. Логику объединения М. Хайдегггера и В. Проппа в одном контексте казанский ученый объясняет пересечением именно в вопросе инициирования разработки демонстрационного подхода. При этом В.А. Воронцов солидарен с означенными авторами в тезисе, что производные от по-каза, в том числе и слово «сказка», семантически объединяются в группу со значением «показ, демонстрация, наглядное подтверждение» [3]. Однако это открытие в его текстах представляет собой скорее интеллектуальный вброс, который демонстрирует возможность иного, нежели нарративный, подхода к рассмотрению жанрового своеобразия сказки.
У В.Я. Проппа элементы акционального подхода к анализу сказки содержатся в свернутом виде, а у М. Хайдеггера указанный подход в отношении демонстрационного потенциала языка выражен достаточно явственно, и начинается он с демаркации между глаголами «говорить» и «сказывать»: только последний, по мнению М. Хайдеггера, подходит для обозначения существа языка – «сказа», производного от вышедшего из употребления древнего слова «каз» в значении «выставляемого для показа». Существо языка проявляет себя, обнаруживает, в первую очередь, через слово, т.е. язык «так или иначе выходит на свет в той мере, в какой нечто сказано» [11, 266]. В обнаружении свойств языка Хайдеггер призывает довериться языку: «Сказать – значит показать, об-явить, дать видеть, слышать» [11, 266]. В этом ключе смысл существования языка состоит в том, чтобы указать, воспринять являющееся сущее и дать возможность переработать воспринимаемое. Язык указывает, но не обозначает; более того, у Хайдеггера, язык – это не система знаков, а система указателей, с помощью которых смертные движутся в мире, давая «присутствующему явствовать, отсутствующему — уйти в неявленность» [11, 267]. Язык «разбивает» в смысле «размечает»: разбиение есть рисунок языка той области, где свершается событие показывания, где размечены места говорящих, сказанного и несказанного. То, что размечает язык, не коренится в знаках, сами знаки возникают из указывания, а не только из собственно человеческой деятельности, поскольку указыванию предшествует «открытость самопоказывающего». Язык есть одновременно деятельность как процесс, ее результат – произведение, и энергия, питающая и поддерживающая облик целого (воспринятого и проработанного).
Существом языка Хайдеггер признает сказывание, а не говорение – «артикулированное оглашение мысли посредством орудий речи» [11, 266], акт говорения есть озвучивание показанного как видимого, явленного зрению. Язык несводим к формальной системе, к слову, поэтому не исчисляем, точнее за словом язык усматривает образ и этот образ показывает, артикулирует. Для прояснения работы языка М. Хайдеггер вводит понятие информации как «загоняющей» в форму (звуковую, вербальную и т.д.), оскопляющую «самопоказывающее» в обособлении события. Дабы избежать разрушительности формализации и «постичь непостижимое», философ активно использует приемы, характерные для художественных текстов: риторические вопросы, различные виды тропов, элементы апофатики: «Что если событие — никто не знает, когда и как, — стало прозрением, чья озаряющая молния вторгается в то, что есть и что принимается за сущее? Что если событие своим касанием вырывает все присутствующее из простой поставимости и возвращает его в собственную суть?» [11, 271].
Знаковым текст «Путь к языку» для нас является и по той причине, что здесь в одном контексте оказываются понятия «язык» и «сказка». Перед тем, как держать речь о языке как сказе, Хайдеггер замечает, что в современность отошла от исконного значения слова «сказ», затемнив его смысл и производных от него, вследствие чего сегодня «сказ» используется в семантически сниженном значении: «Сказ представляется просто сказом, сказкой, чем-то таким, что не засвидетельствовано и потому неправдоподобно» [11, 265]. Фраза, которая, с одной стороны, фиксирует определенные отношения между языком и сказкой, пусть даже опосредованные сказом, а с другой – формально делает сказку недостойной сказа в высоком смысле, снижая ее до говорения. Однако в «Истоке художественного творения» М. Хайдеггер указывает нам, что тайна, коей ведает язык, раскрывается в мифе, сказке – в том, с чего начинается в принципе литературное творчество народа. В полном блеске язык раскрывается в поэзии гениев, истоком чего следует тем не менее признать поэтическое творчество народа: «Творение языка, воздвигаясь в сказании народа..., что всякое существенное слово борется теперь этой борьбой и ставит перед выбором, что свято, а что скверно, что велико, а что мало, что доблестно, а что малодушно, что благородно, а что нестойко, что господин, а что слуга (ср. фр. 53 Гераклита)» [10, 141].
Таким образом, возможно, против воли М. Хайдеггер вскрывает этимологическую и семантическую связи сказывания как дела изложения смысла в тексте и сказки как события рождения свершающегося смысла и подставление результата деятельности перед взором. Конечно, немецкий философ работает на снижение лексемы «сказка», когда ей выносится обвинение в недостаточной степени достоверности содержания, а также принципиальной невозможности подтверждения излагаемым сказкой событиям. Но так ли сказка не подтверждаема, как вскользь замечает М. Хайдеггер? Если вести, как предлагает немецкий философ, генетические корни слова «сказка» напрямую от глагола «казаться» в смысле «принимать тот или иной вид, облик», «представляться воображению», «производить то или иное впечатление» [13,368-369], тогда феномен «сказка» может интерпретироваться посредством слов вид, облик, образ – того, что можно представлять мысленно или воочию ярко, наглядно, т.е. переработать сознанием и отразить то, что имеет место быть в действительности. Кстати, говоря о «недостоверности» сказочного повествования, уместно вспомнить и тот факт, что на Руси еще весь ХVIII век понятие «сказка» широко использовалось не только как особый повествовательный жанр, но и как «документ, отражающий результат переписи населения» (ревизские сказки), а также в значении «официальное показание, донесение», которые принимались при рассмотрении судебных тяжб, и, следовательно, искомое понятие использовалось в смысле «подтверждение, доказательство, свидетельство».
В пользу показательного, демонстрационного варианта трактовки феномена «сказка», соотносимого с акциональным типом мышления, свидетельствует и тезис В.Я. Проппа, о котором упоминалось выше. Если сопоставлять генезис волшебной сказки с обрядовыми практиками, то допустимо видеть в сказочном тексте своеобразную «инструкцию» к ритуально-магическим действиям, содержащую пояснения, дополнения для тех, кто еще только входит в социальные связи. В таком ракурсе сказка предстает как синтетическое действо вербально-визуального характера, где свидетельством подлинности ее содержания является ритуал. Подобная интерпретация самого феномена «сказка» оказывается весьма перспективной, поскольку, с одной стороны, через сказочные образы исследователи могли бы реконструировать модели социокультурных практик, с другой - посредством анализа механики работы носителей и аккумуляторов сказочной традиции с живым материалом реальности – демонстрировать общие принципы работы сознания в процессе кодирования знания в текстовый формат.
Литература:
1. Аксаков К.С. Пол. собр. соч. – М., 1861. - Т. 1. – 652 с.
2. Афанасьев А. Н. Предисловие А.Н. Афанасьева к изданию 1873 года // Народные русские сказки. Полное издание в одном томе. — М.: АЛЬФА КНИГА, 2014. – 1087 с.
3. Воронцов В.А. Генезис языка, сказки и мифа в контексте антропо-социокультурогеза / В.А. Воронцов. — Казань: Яз, 2012. — 416 c.
4. Воронцов В., Креймер В. Волшебная сказка: от физиологии к философии // Философия и сказка: сборник научных трудов / Коллектив авторов. – М.-Берлин: Директ-Медиа, 2015. – С. 48-58.
5. Никифоров А.И. Сказка и сказочник / А.И. Никифоров; Сост., вступ. ст., Е. А. Костюхина. - М.: ОГИ, 2008. – 376 с.
6. Новиков Н.В. Восточнославянские волшебные сказки. – Л.,1974. – 255с.
7. Померанцева Э.В. Русская народная сказка. – М., 1963. – 128 с.
8. Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. – Л, 1986. – 367с.
9. Пропп В.Я. Морфология волшебной сказки. Научная редакция, текстологический комментарий И. В. Пешкова. - М.: Лабиринт, 2001. – 192 с.
10. Хайдеггер М. Исток художественного творения / пер. с нем. Михайлова А.В. - М.: Академический Проект, 2008. – 528с.
11. Хайдеггер М. Путь к языку // Время и бытие: Статьи и выступления: пер. с нем . - М.: Республика, 1993 . - 447 с.
12. Халикова Н.В. Словесный образ как единица языка художественной прозы // Русистика и компаративистика: Сборник научных трудов по филологии. Сер. Выпуск XIII. – М., 2019. – С. 268-280.
13. Черных П.Я. историко-этимологический словарь современного русского языка: в 2 т. – М.: Русский язык, 1999. - Т.1. – С. 368-369.
