CC BY
32М.В. Ильин
ОТ БЕЗГЛАСИЯ И БЕЗМЫСЛИЯ К РЕЧИ И МЫСЛИ, А ОТ НИХ - К ПОЛИГЛОТИИ И ПОЛИМАТИИ1
Эта статья, а скорее, заметка - краткое дополнение и пояснение того, откуда берутся полиглотия и полиматия. Суть состоит в том, чтобы нечто сложное очистить до самого простого, до примитива. Это созвучно нашему принципу очищения методологий. Но это также вполне отвечает принципу энтенциональности Терренса Дикона. Нехватка и ее восполнение связаны с направленным (энтенциональным) преодолением разрыва между ними: одномоментно через эмергенцию и многократно - через эволюцию, череду последовательных или параллельных эмергенций. Из какого примитива, из нехватки чего энтенционально выросли полиглотия и поли-матия? Впрочем, читатель уже видит в заголовке ответ - из безгласия и безмыслия. Обращу внимание на свое словотворчество: не безгласность, а безгласие, не бессмысленность, а безмыслие. Полное отсутствие, а не утрата и голоса, и мысли.
Точкой отсчета подобает сделать то состояние космической эволюции, когда исходная неполнота природы была восполнена до такой степени, что безжизненная материя сначала породила недостающую самотворящую живую плоть, но той все еще не хватало самовыражения. Точнее будет сказать - самовыражение как более полное самотворение уже зародилось. Соловьи уже рассыпали свои трели, павлины уже раскрывали пышные хвосты, обезьяны уже освоили манипуляционные игры с предметами. Однако безгласной и безмысленной биосфере все еще недоставало надстраивания поверх себя своей копии, двойника, способного к самоуправлению самотворением с помощью самосознания. Или для начала столь же безгласных и безмысленных существ, которым мало своих тел и
1 Исследование выполнено за счет гранта Российского научного фонда (проект № 17-18-01536). Тема проекта: «Трансфер знаний и конвергенция методологических традиций: Опыт междисциплинарной интеграции политических, биологических и лингвистических исследований».
23
которые создают формы жизни многих организмов. А дальше - существ уже с голосом и мыслью, которые начинают создавать маленькие не биологические, а социальные формы своего существования. Иными словами, людей, которым тесно внутри своих тел, которые стремятся в своих новооб-ретенных голосах и мыслях выйти вовне и создать альтернативные миры прошлого, будущего и целенаправленной разумной деятельности.
Давайте попробуем вообразить, как это могло происходить. Итак, есть жизнь и биосфера Земли. Налицо весьма совершенные виды и организмы. Цефализация зашла так далеко, что у многих существ уже появилась довольно развитая психика, возникли разные способы самовыражения и даже коммуникации друг с другом, вплоть до животных игр разного рода. Чего же недостает? Где и в чем та нехватка, которая через очередной акт эмергенции двинет дальше эволюционную вереницу раз-вития (из себя вития, извлечения), ряды очередных эмергенций и новых возможностей? Тут не улица, а Вселенная «корчится безъязыкая» - ей нечем кричать и разговаривать. Биосфере не хватает силы, в которой она обрела бы саму себя и свое самосознание. Одно за другим создаются существа небывалого совершенства и поразительной изощренности. Нужна малость, нехватка, как подсказал бы Дикон. Нужно, чтобы одно из этих совершенных существ оказалось настолько в чем-то несовершенным, чтобы восполнение этого недостатка могло повлечь эмергенцию, «вы-ныривание» (ex + mergo) из безгласия и безмыслия. Нужно возникновение совершенно небывалой доселе способности говорить и мыслить.
Мы в целом знаем, когда это произошло. Разумеется, с доступной сегодня для нас точностью. Примерно от 60 до 40 тысячелетий назад, т.е. приблизительно полторы тысячи людских поколений назад, если считать в поколениях длительностью примерно три на столетие. Конечно, мера эта приблизительная - средний возраст, не учитывая то, что длительность воспроизводства поколений некоторых популяций наших предков чуть превышала два десятилетия. Но были и времена, когда социальная смена поколений затягивалась. Да и вообще биологические и социальные поколения могут оказаться разной длительности, да еще и накладываться одно на другое. Так что условный счет в три поколения на столетие вполне допустим и просто удобен.
Мы также знаем, где это происходило, - в бассейне Средиземного моря, которое как геологическая и пространственная структура уже давно сформировалось. Скорее всего, в сегменте между Средиземным морем и великим ледником. Во всяком случае, Ориньякская культура кроманьонцев считается в некоторых отношениях типической или даже прототипи-ческой. Похожие археологические находки, впрочем, обнаруживаются, пусть менее густо, почти по всему периметру Средиземноморья, включая Атерийскую культуру в Африке и Эмерийскую на Ближнем Востоке. Да порой в отдалении тоже, в частности кое-где на прародине людей в Африке, например на ее южной периферии.
24
Замечательные пещерные рисунки сопровождались многочисленными признаками так называемой поведенческой современности (behavioral modernity) в отличие от почти втрое более древней анатомической современности людей: 5Q тыс. лет, или 1,5 тыс. людских поколений, в сравнении со 15Q-17Q тыс. лет, или 5 тыс. поколений. Это было время, которое именуют Верхнепалеолитической революцией [Вишняцкий, 2QQQ] или Великим скачком вперед (Great Leap Forward) [Diamond, 1989], хотя уместнее было бы называть его Человеческой революцией [The Human Revolution..., 1964; The Human Revolution, 1989]. Это эпохальное событие отличают археологические находки, которые включают такие приметы поведенческой современности, как захоронения усопших, ритуалы украшения их могил цветами и артефактами, предметы искусства и музыкальные инструменты, орудия из кости, включая иглы, гарпуны и рыболовные крючки, более совершенные жилища и очаги и т.п. [McBrearty, Brooks, 2QQQ; Kissel, Fuentes, 2Q1S; Kellogg, Evans, 2Q19; Vyshedskiy, 2Q191. Считается, что одновременно с этим возникают вполне современные язык и мышление [Clark, 197Q, p. 146-147; Clark, 1995; Noble, Davidson, 19911. Люди обрели голос и мысль. Есть все основания полагать, что именно в эти времена, 4Q тыс. лет назад, возникает язык как фундаментальная человеческая способность и условный протоязык, породивший предполагаемые мегасемьи языков, которые стали лоном для реконструируемых макросемей языков и для последовавшего образования нынешних языковых семей1.
Вот практически и все, что нам известно с некоторой долей точности. Чего мы точно не знаем - так это того, как произошло обретение голоса и мысли, а с ними современных в антропологическом смысле, т.е. человеческих социальных порядков. Можем лишь догадываться. Вот об этих догадках и пойдет дальше речь в этой заметке. Более подробное обсуждение глотто- и ноогенеза с обобщением соответствующей литературы предполагается в обширной статье, которая будет подготовлена для следующего выпуска МЕТОДа.
Вообразить
Наши предки кроманьонцы жили среди неандертальцев и денисов-цев. Это были отличающиеся популяции одного вида homo sapiens: homo sapiens neanderthalensis, homo sapiens denisovan и homo sapiens sapiens - с
1 «40-50 тыс. лет - это максимум, потому что те макросемьи, которые нам известны, имеют датировку порядка 15-17 тыс. лет. Для сведения воедино других языковых семей может потребоваться еще два-три этажа, но исходный пункт не может быть старше 4050 тыс. лет, иначе не сохранились бы глобальные этимологии, иначе мы бы не увидели вообще ничего» [Старостин, 2010, с. 7].
25
удвоением квалификации «разумный». При всех их различиях видовое единство сохранялось - например, они совокуплялись и производили потомство. Но при этом отличались, видимо, не только биологически, но и приспособленностью и привязанностью к среде. Неандертальцы и дени-совцы были лучше приспособлены. Их способности были почти полностью задействованы, но зато они должны были интенсивно мигрировать в поисках этой самой лучшей для них среды. Кроманьонцы были суперсорняками (все приматы, впрочем, сорняки), т.е. концентрировались на эко-тонах, опушках. У них было много плохо используемых или почти совсем не используемых «бесполезных» (нефункциональных) способностей. Их плохая приспособленность позволяла им, однако, пусть не столь эффективно, но все же выживать в куда более разнообразных условиях. Полагают, например, что более массивные, устойчивые и неповоротливые неандертальцы успешно конкурировали с пещерным медведем и за место проживания, и за пищу. Двойным сапиенсам это было куда труднее, но они могли и устроиться в пещерах, уже освобожденных неандертальцами, и поселиться в степи в подобии юрт из шкур животных или в лесных шалашах.
Все люди от кроманьонцев (двойных сапиенсов) до неандертальцев и денисовцев использовали подражательное вокально-жестовое подкрепление (дублирование) своих действий и взаимодействий. Какие-то речевые акты производили и контекстуально использовали. Какие-то мысли возникали. Эти проторечь и протомысли у неандертальцев и денисовцев были функционально нагруженными и рационализированными. Каждый раз, подстраиваясь под возникавшую ситуацию, они, подобно другим социальным животным, взаимодействовали с помощью жестов и криков. Возможно даже, что репертуар относительно устойчивых жестов и выкриков был больше, чем у других приматов и прочих животных. Однако их функциональность оставалась ситуативной, но зато более эффективной, как принято сейчас говорить, «заточенной под ситуацию». Проторечь и протомысли каждый раз создавались заново здесь и сейчас, только в настоящем моменте для решения конкретной проблемы.
У кроманьонцев те же самые проторечь и протомысли были куда более функционально рыхлыми, бесполезными. Они крайне неэффективно использовали их в избыточных играх. К тому же у них сформировалась «уродливая» гортань с голосовыми складками, которые, строго говоря, имели защитную функцию дыхания, а тут развилась ненужная функция огласовки. Гортань была опущена вниз, да еще и с погруженным в фа-рингс корнем языка. Это еще более разнообразило лишние, «ненужные» звуки, но зато сложные, составные. Да к тому же на выдохе. Прочие приматы издают звуки на вдохе1. А двойным сапиенсам было легче на выдохе
1 В некоторых человеческих языках сохранились звуки, которые произносятся на вдохе. Сохранились щелкающие и хрипящие звуки. Возможно, именно такое подобие со-
26
играть куда более звучным голосом. Получалось некое подобие пения1. Звуки стали напевными, плавными. Ими можно было бесполезно играть без оглядки на ситуацию и требования момента.
Свою психику двойные сапиенсы тоже использовали нефункционально и нерационально, не по делу. Вместо практической пользы - для пустого подобия забав. Это чем-то отдаленно напоминало фантазию, бесполезную, избыточную игру эмоциями страха, веселья и т.п. А входить в состояние эмпатии и совместного переживания воображаемых эмоций было куда легче с помощью плавных завываний и тягучих распевов, чем с помощью функциональных выкриков.
Верхнепалеолитический кризис и человеческая революция
Так и сосуществовали разные популяции сапиенсов - одни приспосабливались плотно, эффективно и конкретно, другие - безалаберно, но в куда более разнообразных условиях. Но тут примерно в межледниковый период, 60-50 тыс. лет назад, произошла мощная встряска, экологический кризис. Сначала великий ледник на севере Европы и малые в Альпах и отчасти даже в Пиренеях начали подтаивать, а потом таять все интенсивнее. Появились новые реки, озера, болота, холмы и впадины, повысился уровень моря. Изменились ландшафты, климат, условия жизни. Людям разных популяций пришлось искать новые места для питания и жизни. Приходилось менять привычки и вырабатывать новые навыки. Тем, кто был слишком функционален и продвинут, пришлось туго. Выживание лучше удавалось малофункциональным и деградантным. У них оказывались незадействованные функциональные возможности, которые можно было неожиданным образом использовать.
Неандертальцы, видимо, не смогли приспособиться и к сороковым тысячелетиям в основном вымерли. Новое похолодание их окончательно уничтожило. Вымерли и денисовцы, о которых кое-где сохранилась память как о «снежных людях». Напротив, кроманьонцы, т.е. двойные сапи-енсы, расплодились не столько в чисто дарвиновском приспособлении подходящих (fittest), а скорее вопреки ему. Как раз сапиенсы были менее приспособленными, «деградантными», но зато более лабильными. Худо-бедно приспособиться им удавалось. А вот прежняя приспособленность неандертальцев оказалась уже ненужной - исчезли соответствующие условия. Приходилось с нуля (незадействованного функционала не было) путем проб и ошибок, крайне медленно приспосабливаться к новым условиям
гласных было характерно для остальных сапиенсов - неандертальцев и денисовцев, а возможно, до известной степени и кроманьонцев.
1 Существует очень убедительная концепция тесной связи осмысленной речи с вокализмом и пением [Fitch, 2010; Fitch, 2013].
27
жизни. Изменения требовали многих поколений. Ситуация же менялась быстро, буквально на глазах. И популяции неандертальцев и денисовцев сокращались. Ошибки обходились очень дорого.
В этих условиях оказалось, что дегарадантные сапиенсы смогли экспериментировать и приспосабливаться. К тому же им помогали прежде бесполезные звуко-жестовые игры в связке со столь же бесполезным фантазированием. Они дублировали, повторяли, подкрепляли друг друга. В результате кроманьонцы совместно, с помощью криков и жестов согласовали свои страхи, ожидания и надежды, чтобы действовать сверх биологических возможностей, уже по-человечески. Стали зарождаться новые социальные способности.
Свое прежнее, общее с неандертальским и денисовским инстинктивное и ситуативное общение (проторечь) наши предки стали превращать в общую речь, закрепляя эти умения (вот новация) с помощью устойчивой на все времена (for all seasons) системы порождения и понимания речи, т.е. языка. Так начался глоттогенез. Зыбкие ситуативные фантазии они преобразовали в совместные, общие мысли и закрепили их в устойчивом уме (мышлении, когниции), в системе для производства мыслей, в общей способности мыслить. Так начался ноогенез.
Речь и мысль, язык и ум (когниция) стали главными достижениями и ресурсами двойных сапиенсов, их конкурентными преимуществами в сравнении с неандертальцами и денисовцами. Их дополняли и другие возможности, включая усовершенствованные виды памяти (рабочую - для концентрации внимания на действиях и эпизодическую - для мысленных путешествий), внутреннюю речь и установление каузальных связей, воображение [Kellogg, Evans, 2019; Vyshedskiy, 2019].
Речевая и мыслительная деятельность, голос и мысль взаимно син-хронизовывались, а язык и мышление взаимно поддерживались. У кроманьонцев появились человеческие социальные преимущества, которые резко увеличили их приспособляемость. Их солидарность и взаимопомощь возросли в разы и стали несравненно более эффективными, чем солидарность неандертальцев и денисовцев. Двойные сапиенсы быстрее и дружнее приходили друг другу на помощь. Они быстрее реагировали на угрозы, быстрее находили решения. А главное - четче, быстрее и надежнее взаимодействовали на каждом этапе.
Вот так повезло популяции двойных сапиенсов, к которой эволюци-онно принадлежим и мы с вами. Наши предки закрепили способность регулярно использовать совместные когнитивные (мысли) и речевые (голос) акты, которые системно и систематически дублировали друг друга. Вот эти сдвоенные системы - когнитивная и речевая - и превратились в мышление и язык, которых доселе не было ни у кого. Становясь поведенчески современными, люди смогли начать петь, смеяться, горевать и радоваться, а главное - фантазировать, думать и находить решения, передавать свои
28
выдумки и открытия друг другу, а через песни и сказки - и новым поколениям.
Двойным сапиенсам повезло. Они переродились, стали иными. Но и не только они. Теперь создавшая их биосфера с их помощью и в их лице обрела энтенцию, своего рода надежду на перерождение, на то, что нехватка ее собственного разумного упорядочивания будет восполнена вырастающей в ней ноосферой.
Полторы тысячи поколений назад произошла человеческая революция. Люди создали человечество, пока множество крошечных человечеств -поначалу первобытных стад и стай, потом родов, фратрий и племен. Перед ними открылась возможность конвергировать, складывать малые человечества во все более масштабные, чтобы в конечном счете была достигнута конвергенция глобализованного, ноосферного человечества.
Но это долгая перспектива. Она еще впереди. Чтобы понять, что это означает для нас, попробуем разобраться с двуединством глотии и матии, а также с четверицей речь и язык, мысль и мышление.
Двуединство речи и мысли, языка и ума
Слова полиглотия и полиматия, а тем более единичные глотия и ма-тия звучат непривычно и для многих неясны. Напрашивается этимологический экскурс. Итак, полиглотия и полиглот образованы корнями полюс (греч. noXvq - «много») и корнем глотт (уЛштта - «язык во рту» как нечто заостренное и переносно - «язык как общение» на аттическом диалекте или уХшааана нормативном койне). Соответственно, полиматия и полиглотия образованы тем же корнем полюс и корнем мат (греч. ¡аО - касающийся познания).
Любопытно греческое слово, касающееся мысли. Оно образовано соединением двух индоевропейских этимонов *men- («ум», от него произошли английское mind и русское мысль) и *d heh- («класть») с производным смыслом «рассуждать». В греческом уже от этого составного корня образовались сначала слово цаОща («знание, учение»), потом слово ¡аОщапкод в смысле «любитель знания», а затем и название отрасли знаний математика (¡аОщапка).
Несколькими абзацами выше шли рассуждения об одновременном происхождении языка и мышления, об их взаимном синергетическом подкреплении и совершенствовании. Ровно такая же синергетика сохранится на протяжении всего последующего развития человеческого рода. Именно поэтому пристало говорить о двуединстве глотии и матии, хотя на деле оно еще сложнее. Напомню, что глотия содержит другое двуединство -языка и речи, а матия - способности мышления (когниции, ума) и мысли. Таким образом, налицо четверица, или тетрада.
29
Требуется прояснить, как существуют члены четверицы. Напрашивается утверждение, что они не просто существуют совместно, но пересекаются и даже включены друг в друга. Как такое возможно? На примере чисто структурной и структуралистской трактовки языка это показал Луи Ельмслев. Он оттолкнулся от предложенной Фердинандом де Соссюром дихотомии означающего и означаемого. Поскольку для самого Соссюра язык - это форма, а не субстанция, то само содержание оказывается вне языка. Развивая подход Соссюра и споря с ним, Луи Ельмслев усложняет оппозицию, переводит ее в четверицу. Он дополняет противопоставление формы выражения субстанции содержания. Для него в языке как формальной знаковой системе противостоят форма содержания и форма выражения, а субстанция содержания (мысль, например, или эмоция) и субстанция выражения (фактура звука или письма) остаются по ту строну языка, за его пределами.
С точки зрения поставленных в статье вопросов это недопустимо. Не следует, однако, торопиться. Разумно усвоить уроки и решения датского лингвиста1. Итак, предложенная Ельмслевым оппозиция плана содержания и плана выражения куда шире и одновременно богаче, чем соссю-ровская. Два плана не только противостоят, но и дополняют друг друга. Они также связаны и в определенной мере изоморфны. Только так единицы выражения обретают содержание, а единицы содержания - выражение. Однако отношения планов выражения и содержания характеризует не только изоморфность, но и то, что Ельмслев называет неконформально-стью. Это не что иное, как несоотносимость отдельных единиц одного плана с единицами другого. Подобные автономные конструкции Ельмслев именует фигурами выражения и содержания. Он аналитически очищает их от всех проявлений противоположного плана, подталкивает либо к бессодержательности выражения, либо к бесформенности содержания2.
Фигуры плана выражения - это фонемы и даже стоящие за ними звуки. Впрочем, тут уже намечается уход за пределы языка в чисто физический мир акустических явлений. Что до фигур плана содержания, то это семы и даже стоящие за ними проявления мысли. И здесь налицо уход за пределы языка в мир ментальных или даже нейробиологических явлений. Радикализм Ельмслева состоял в его сверхстрогой лингвистической дис-
1 Более подробно интеллектуальные контроверзы и решения, связанные с различением планов содержания и выражения, представлены в замечательной статье Пера Оге Брандта о счастливой ошибке Ельмслева [Brandt, 2014].
2 «Все знаки строятся из незнаков, число которых ограничено, и предпочтительно строго ограничено. Такие незнаки, входящие в знаковую систему как часть знаков, мы назовем фигурами; это чисто операциональный термин, вводимый просто для удобства. <. > Это означает, что языки не могут описываться как чисто знаковые системы. По цели, обычно приписываемой им, они прежде всего знаковые системы; но по своей внутренней структуре они прежде всего нечто иное, а именно - системы фигур, которые могут быть использованы для построения знаков» [Ельмслев, 1960, с. 305].
30
циплинарности. Все в языке, ничего за пределами языка, ничего против языка - мог бы сказать датский лингвист, перефразируя своего столь же радикального современника Бенито Муссолини, автора формулы тоталитарного государства (Tutto nello Stato, niente al di fuori dello Stato, nulla contro lo Stato). Ельмслев стремился построить независимые друг от друга и предельно очищенные лингвистические1 учения о выражении и о содержании на чисто внутренней структурной основе. Путь к решению рассматриваемой в данной заметке проблемы сосуществования языка и ума, речи и мысли, а также, добавлю, ума (mind) и мозга (body), людей и их окружения (Umwelt) может заключаться в том, чтобы следовать за Ельм-слевым, но не останавливаться у запретной для него черты, а перешагнуть через нее. Это, однако, задача для отдельного исследования и, возможно, не одной статьи. Пока же важно остановиться на некоторых трудностях и парадоксах преодоления пределов.
Преодоление пределов
Мысль изреченная есть ложь. Этот тютчевский парадокс имеет не только поэтический, но и научный смысл. В самом деле, мысль изреченная есть речь. Коль так, то это уже не мысль, а иное, внешнее, сказал бы Ельмслев. А иное по определению не может соответствовать внутренней логике ума. Оно принадлежит внутренней логике языка. Как тут быть? Замолкнуть навеки и прекратить думать? Превратиться обратно в тварей бессловесных и бессмысленных? Или замкнуться в жестко заданных пределах неизреченности?
К этим пределам подходит в конце своего «Логико-философского трактата» Людвиг Витгенштейн. Он констатирует: «6.522. В самом деле, существует невысказываемое (Unaussprechliches2). Оно показывает себя, это мистическое». От этого факта Витгенштейн, прямо как Ельсмслев, переходит к проблеме правильного и научно точного выражения: «6.53. Правильный метод философии, собственно, состоял бы в следующем: ничего не говорить, кроме того, что может быть сказано, т.е. кроме высказываний науки (Naturwissenschaft), - следовательно, чего-то такого, что не имеет ничего общего (выделено мною. -М. И.) с философией. - А всякий раз, когда кто-то захотел бы высказать нечто метафизическое, доказывать ему, что он не наделил значением определенные знаки своих предложений (проблема оказывается внешней, чисто языковой или семиотической. -М. И.). Этот метод не приносил бы удовлетворения собеседнику - он не
1 Даже лингвистика была для Ельмслева недостаточно очищенной. Он предпочитал называть свое учение глоссематикой, от глоссема - предельно формализованная структура языка как такового.
2 Исправлена опечатка двуязычного русского издания 1994 г.
31
чувствовал бы что его обучают (познание как научение. - М. И.) философии, - но лишь такой метод был бы безупречно правильным» [Витгенштейн, 1994, с. 72].
Витгенштейн видит, однако, внутренний подвох и предлагает паллиативное решение, свою знаменитую лестницу: «6.54. Мои предложения служат прояснению: тот, кто поймет меня, поднявшись с их помощью - по ним - над ними, в конечном счете признает, что они бес-смысленны1 (unsinnig). (Он должен, так сказать, отбросить лестницу, после того как поднимется по ней.)» [Витгенштейн, 1994, p. 72-73].
А далее следует знаменитый завершающий раздел книги - «7. О чем невозможно говорить, о том следует молчать» [Витгенштейн, 1994, p. 73], -который соразмерен по своей афористичности формуле Тютчева.
При всей своей мягкости, нерадикальности и даже самоиронии Витгенштейн не находит силы пересечь пределы между мыслью и речью. Что же, дело безнадежно? Вовсе нет. Мы все знаем, что сердцу высказать себя -хоть в какой-то мере - удается порой. Пусть не одним словом или фразой. Пусть с нескольких попыток. Иногда удается дать понять даже то, о чем невозможно говорить. Как это получается? Бесконечными подъемами по лестнице Витгенштейна в попытках пересечь пределы между мыслью и речью. Бесконечными и неокончательными, потому что нет какого-то одного волшебного, точного и безошибочного метода. Есть, однако, множество вполне пригодных, хотя и несовершенных способов и путей превращения мысли в речь, а речи в мысль. Люди издавна называли их словами с общей внутренней формой. В греческом это uexayopá. В латыни это transferens (активное причастие «переносящий), translatus (пассивное причастие «перенесенный») и translatum (супин «подлежащее переноске»), от которого произошло слово translatiö («переноска, передача, перевод»). В русском это перенос, передача и перевод. Впрочем, мы успешно транслитерируем слова того же ряда: метафора, трансфер и трансферт, а также трансляция.
Внутренняя форма, как обычно, наглядна и образна. Если взять три языка - греческий, латынь и русский, - то она практически идентична. Всюду используется образ переноса. Соединяются близкие по смыслу предлоги (juera-, trans- и пере-) с корнями-этимонами, означающими процесс несения. В латыни и греческом это один и тот же корень, восходящий к индоевропейскому *bher-. В русском языке иной корень. Он восходит к праславянскому этимону *nesti («нести»), который в свою очередь восходит к индоевропейскому *(e)nek (достигать, прибывать, носить) ([ЭССЯ, вып. 25, с. 19-23] со ссылкой на словарь Покорного [Pokorny, 1959, Bd. 1, S. 316-318]). Как бы то ни было, когнитивная схема одна: перенос из одного места в другое, а в интересующем нас ракурсе - перемещение из одного концептуального пространства в другое.
1 Написание переводчика М.С. Козловой.
32
В чем же смысл переноса? Зачем что-то требуется переносить? Перечисленные выше метафоры о метафорах и переводах издавна служили для концептуализации и понимания того, каким же образом люди понимают друг друга. Нам кажется, что одной из величайших проблем является взаимное непонимание людьми друг друга. Я тоже так думал в юности, пока курсе на втором или третьем филологического факультета ни понял, что все обстоит как раз наоборот. Люди неизбежно обречены на непонимание. А вот понимание является труднообъяснимым чудом. Действительно, вообразим в духе наивного материализма, что наши мысли производит мозг. Как эти мысли передать другим? Первое, самое простое (и столь же наивное) решение будет заключаться в том, что нужно использовать наши тела как устройства, которые подобно созданным нами самими аппаратам посылают и принимают сигналы в логике шенноновской передачи (!) данных. Все было бы хорошо, если бы мысли были только данными или функциональной продукцией мозга, а обмен этими данными подчинялся только лишь извне установленным правилам, придуманным для этого всемогущим Творцом. Получается слишком много взаимоисключающих пресуппозиций1, от наивно-материалистических до мистических. На деле в этой юдоли скорби и в вертограде человеков слишком многое зависит от нас самих, от нашей воли и от решимости думать ^ареге а^е по Канту) и понимать себя и других. В решающей степени зависит от наших усилий. Трудность как раз в нас. Каждый из нас - отдельное существо, самостоятельная личность, особый мир. И в этой непростой ситуации мы на разные лады занимаемся переносами, переводами и передачами. По Максу Шеле-ру, мы «возвышаемся над собой»2 и обретаем способность передавать чувства, устремления и мысли от одного себя, например наличного, себе иному, воображаемому, спорящему или подтрунивающему над собой. А там и следующий шаг - передать это другим, таким же многоликим, возвыситься над собой, над своим биологическим существованием с помощью существования человеческого, социального.
Вся тайна передачи, перевода, переноса в том, что он осуществляется не между мирами, а внутри общего мира. Для мышления это общий мир ставшего человеком примата, двуединство тела (мозга) и ума. Для речевого общения это общий мир разных человеческих существ. Перенос и пере-
1 Подробнее о пресуппозициях см.: [Арутюнова, 1977; Демьянков, 1981; Демьянков, 1986].
2 «Только человек, поскольку он личность, - может возвыситься над собой как живым существом и, сходя из одного центра как бы по ту сторону пространственно-временного мира, сделать предметом своего познания все, в том числе и себя самого. <. > Таким образом, человек - это существо, превосходящее само себя и мир. В качестве такового оно способно на иронию и юмор, которые всегда включают в себя возвышение над собственным существованием. Уже И. Кант в существенных чертах прояснил в своем глубоком учении о трансцендентальной апперцепции это новое единство cogitare» [Шелер, 1994, с. 160].
33
вод между мирами сомнителен и зачастую невозможен. Перенос и перевод внутри общего мира возможен, но труден и неполон.
Вернемся к максимам Тютчева и Витгенштейна. Мысль изреченная становится ложью, коль скоро акт мысли и акт речи взяты изолированно в одном своем единичном моменте. Такая мысль и такая речь не подлежат трансляции, передаче. О замкнутой в себе самой мысли невозможно говорить. Замкнутая в себе самой речь бессмысленна. Вырваться за пределы безмыслия и безгласия можно как раз за счет безостановочных переводов одного в другое.
Итак, исправление лжи и преодоление немоты достигаются за счет перевода. Однако такое преодоление весьма половинчато, частично и неокончательно. Можно вообще говорить об относительности трансфера, метафоры и перевода1. Относительность позволяет систематически развивать и совершенствовать как речь, так и мысль.
Перевод при всей своей относительности является мощным средством. Всякое интеллектуальное и речевое развитие осуществляется за счет пересечения прежних пределов, а значит, перевода наличного в чаемое. Мы становимся способны стать иными. Вслушаемся в две фразы. Мне хочется знать. Я хочу знать. Казалось бы, одна мысль и два речения. Нет. Это два разных образа и мышления, и говорения, и действования. На деле в этом примере отразились фундаментальные эволюционные сдвиги в обретении людьми субъектности - и коллективной, и индивидуальной - в ходе антропогенеза и последующей эволюции. На материале типологических сдвигов в строе языка это очень убедительно показал А.Ф. Лосев в частично опубликованных лекциях 40-х годов [Лосев, 1982]. Он раскрыл проявление эволюционных переходов в системах языка и мышления, связанных с обретением субъектности, в частности за счет создания все новых грамматических падежей деятеля, от родительного и дательного через творительный к именительному, где субъект выступает как вполне самостоятельный деятель.
Относительность перевода позволяет нам постоянно пересекать пределы речи и мысли то в одну сторону, то в другую. Это осуществляется в том числе за счет оязыковления (languaging) и переязыковления (translanguaging)2. Фактически оязыковление и тем более переязыковление сопряжены с сериями попыток найти адекватное выражение за счет перебора альтернативных возможностей. Это очень похоже на то, как происходит научение языку у младенцев [Language development..., 2018].
Следовало бы, вероятно, сделать следующий логичный шаг: перейти от трактовки переходов только в лингвистических терминах оязыковления
1 Большая статья С.Т. Золяна об относительности перевода включена в данный выпуск. Там детально анализируются не только данные аспекты перевода, но и значительно более широкий круг проблем.
2 См. сводный реферат М.И. Киосе в данном выпуске.
34
к трактовке также и в когнитивных терминах. Правда, найти удачное терминологическое решение будет нелегко. Придется опять фантазировать. Испробуем альтернативные попытки перевода. Одной из возможностей -наиболее простой и зеркальной по отношению к оязыковлению - было бы использование слова осознание, если принять сознание в качестве перевода слова mind. Тогда английский термин был бы minding. Не слишком удачно. Использование русского слова ум вообще затруднительно с фонетической и словообразовательной точек зрения, но при этом появляются связанные с нашими умениями коннотации. Видимо, нужны дальнейшие попытки и перевода, и концептуализации.
Подобного рода попытки и интеллектуальные упражнения предполагают систематическое развитие полиглотии и полиматии. Об этом уже шла речь во вступительной статье. Задача - насытить общую установку на их развитие и внедрение в практику междисциплинарных и трансдисциплинарных исследований конкретными шагами и научными проектами.
Список литературы
Арутюнова Н.Д. Понятие пресуппозиции в лингвистике // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. - М.: Изд-во АН СССР, 1973. - Т. 32, вып. 1. - С. 84-89 Витгенштейн Л. Логико-философский трактат // Витгенштейн Л. Философские работы.
Часть I / пер. с нем. - М.: Гнозис, 1994. - С. 5-73. Вишняцкий Л.Б. «Верхнепалеолитическая революция»: География, хронология, причины //
Stratum plus. Археология и культурная антропология. - 2000. - № 1. - C. 245-272. Демьянков В.З. «Теория речевых актов» в контексте зарубежной лингвистической литературы (обзор направлений) // Новое в зарубежной лингвистике. - 1986. - № 17. - С. 223-235. Демьянков В.З. Логические аспекты семантического исследования предложения // Проблемы лингвистической семантики. - М.: ИНИОН АН СССР, 1981. - С. 115-132. Ельмслев Л. Пролегомены к теории языка // Новое в лингвистике. - М.: Изд-во иностр. лит.,
1960. - Вып. 1. - С. 264-389 Лосев А.Ф. О пропозициональных функциях древнейших лексических структур // Лосев А.Ф. Знак. Символ. Миф: Труды по языкознанию. - М.: Изд. МГУ, 1982. - С. 246-279. Лосев А.Ф. О типах грамматического предложения в связи с историей мышления // Лосев А.Ф. Знак. Символ. Миф: Труды по языкознанию. - М.: Изд. МГУ, 1982. - С. 280-407. Старостин С.А. Предисловие. У человечества был один праязык // Праязык (опыт реконструкции) / ред. Тюняев А.А., Чудинов В.А., Миронова Е.А. - М.: Белые альвы, 2010. -Т. 1 (2). - С. 5-9.
Шелер М. Положение человека в космосе // Шелер М. Избранные произведения. - М.: Гнозис, 1994. - С. 129-193. Этимологический словарь славянских языков. Праславянский лексический фонд (*neroditi -
*novotьnъ (jb)) / под ред. О.Н. Трубачева. - М.: Наука, 1999. - Вып. 25. - 238 с. Brandt P.A. From linguistics to semiotics. Or: Hjelmslev's fortunate error. - 2014. - Mode of access: https://www.researchgate.net/publication/261655055_From_Linguistics_to_Semiotics_ Or_Hjelmslev'_Lucky_Error Clark J.D. Recent developments in human biological and cultural evolution // The South African
Archaeological Bulletin. - 1995. - Vol. 50, N 162. - С. 168-174. Clark J.D. The Prehistory of Africa. - L.: Thames and Hudson, 1970. - 262 p.
35
Corballis M.P. Language evolution: a changing perspective // Trends in Cognitive Sciences. -2017. - Vol. 21, N 4. - P. 229-236.
Deacon T.W. Incomplete nature: How mind emerged from matter. - N.Y.; L.: WW Norton & Company, 2011. - 624 p.
Diamond J. The great leap forward // Discover. - 1989. - Vol. 10, N 5. - P. 50-60.
Fitch W.T. Musical protolanguage: Darwin's theory of language evolution revisited // Birdsong, speech, and language: Exploring the evolution of mind and brain. - 2013. - P. 489-504.
Fitch W.T. The evolution of language. - Cambridge (Mass.): Cambridge Univ. Press, 2010. -610 p.
Kellogg R.T., Evans L. The Ensemble Hypothesis of Human Cognitive Evolution // Evolutionary Psychological Science. - 2019. - Vol. 5, N 1. - P. 1-12.
KisselM., FuentesA. 'Behavioral Modernity' as a Process, not an Event, in the Human Niche // Time and Mind. - 2018. - Vol. 11, N 2. - P. 163-183.
Language development from an ecological perspective: Ecologically valid ways to abstract symbols / R^czaszek-Leonardi J., Nomikou I., Rohlfing K.J., Deacon T.W. // Ecological Psychology. - 2018. - Vol. 30, N 1. - P. 39-73.
McBrearty S., Brooks A.S. The revolution that wasn't: a new interpretation of the origin of modern human behavior // Journal of human evolution. - 2000. - Vol. 39, N 5. - P. 453-563.
Pokorny J. Indogermanisches etymologisches Wörterbuch. - Tübingen; Bern; Munich: A. Francke, 1959. - Bd. 1. - 348 S.
The Human Revolution [and Comments and Reply] / Hockett C.F., Ascher R., Agogino G. et al. // Current Anthropology. - 1964. - Vol. 5, N 3. - P. 135-168.
The human revolution / Mellars P., Stringer P. (ed.). - Edinburgh: Edinburgh Univ. Press, 1989. -800 p.
Vyshedskiy A. Development of behavioral modernity by hominins around 70,000 years ago was associated with simultaneous acquisition of a novel component of imagination, called prefrontal synthesis, and conversion of a preexisting rich-vocabulary non-recursive communication system to a fully recursive syntactic language // BioRxiv. - 2019. - P. 166520 (pages 1-41).
36
