CC BY
91
это нашло отражение в новых художественных методах, направлениях и формах. Анализируя фундаментальные исследования известных литературоведов - К. Султанова, РФ. Юсуфова, Э.Ю. Кассиева, С. Алиева, М. Гусейнова - Абдуллатипов и Ша-баева делают вывод о том, что «в кумыкской литературе накапливались основополагающие принципы социалистического реализма, осуществляя классовый подход к явлениям литературы, выявляя в ней черты революционной литературы в соответствии в реалиями той эпохи» [3, с. 26]. Они разделяют точку зрения М.А. Гусейнова о том, «что за короткий промежуток времени, с конца 1920-х годов и до середины 30-х годов, в связи с массовым созданием художественных книг на родных языках, регулярной публикацией произведений на страницах периодической печати, с ростом числа профессиональных мастеров слова, происходило ускоренное развитие литературы. И это внесло существенный вклад в становление и развитие отдельных жанров и родов литературы-поэзии, прозы, драматургии» [3, с. 28].
Значительное место в культурном пространстве того времени занимали печатные органы, сыгравшие существенную роль в пробуждении национального самосознания народных масс, что было подчеркнуто авторами. В работе А.-К. Абдуллатипова и Л. Шабаевой представлены творческие портреты известных поэтов, прозаиков, общественных деятелей: Абусупьяна Акаева, Нухая Батырмурзаева, Уллубия Буйнакского, Зайналабида Баты-рмурзаева, Гайдара Баммата и др., творивших в двух стилевых течениях - романтическом и реалистическом, с преобладанием реалистических тенденций. Анализируя литературу 20-30-х годов, исследователи приходят к выводу о том, что развивалась она в условиях жесточайшей идеологической борьбы, а ее проблематикой оставалось раскрепощение человека, женщины в
Библиографический список
особенности и сатиритическая направленность. В поэзии и прозе 20-30-х годов звучит тема революции и гражданской войны, непримиримой борьбы нового со старым. В драматургии и прозе происходит глубокое, реалистическое и основательное постижение действительности через создание новых форм литературных произведений, в которых ставились и решались проблемы развития человека социалистической формации. Литературоведы отмечают злободневность, декларативность, жанровое и стилистическое многообразие литературных произведений. Кумыкская литература 30-х годов поднимала и проблемы национально-освободительной борьбы в поэтических произведениях А. Баширова «Мансур», А. Казиева «Шамиль», и тему исторического прошлого кумыкского народа. В работе отмечается творчество известного арабиста, ученого, человека энциклопедических знаний, сохранившего приверженность прежним дореволюционным этическим и эстетическим ценностям - Абдурахмана Казиева, по-новому осмыслившего творчество Ирчи Казака в поэме «Зеркало кумыкской равнины», названного литературоведами «одним из лучших, удивительных произведений всей кумыкской литературы» [3, 252]. В разделе «Проза» рассматривается творчество Ю. Гереева, А. Аджаматова, А. Акавова.
Таким образом, по мнению А-К.Ю. Абдуллатипова, кумыкская литература в 1917-1930 гг. развивала высокие демократические, просветительские и гражданские принципы, которые были заложены в дореволюционной литературе [4; 5]. Метод социалистического реализма становится основополагающим в кумыкской публицистике, поэзии и прозе. За заслуги в развитии дагестанской филологической науки А.-К.Ю.Абдуллатипову присвоены звания «Заслуженный деятель науки Республики Дагестан» и «Заслуженный деятель науки Российской Федерации»
1. Литературы народов России. XX век. Словарь. Москва, 2005.
2. Абдуллатипов.А.-К.Ю., Шабаева Л.А. Средневековая литература кумыков. Махачкала, ДГПУ, 2011.
3. Абдуллатипов.А.-К.Ю., Шабаева Л.А. История кумыкской литературы. Махачкала. Дагестанское книжное издательство, 2016.
4. Ирчи Казак. Стихи, поэмы. Составитель, автор подстрочников и комментариев Абдуллатипов А.-К.Ю. Махачкала, 2010.
5. Кумыкские писатели. IX- XXI вв. Махачкала, 2014.
References
1. Literatury narodovRossii. XX vek. Slovar'. Moskva, 2005.
2. Abdullatipov.A.-K.Yu., Shabaeva L.A. Srednevekovaya literatura kumykov. Mahachkala, DGPU, 2011.
3. Abdullatipov.A.-K.Yu., Shabaeva L.A. Istoriya kumykskojliteratury. Mahachkala. Dagestanskoe knizhnoe izdatel'stvo, 2016.
4. Irchi Kazak. Stihi, po'emy. Sostavitel', avtor podstrochnikov i kommentariev Abdullatipov A.-K.Yu. Mahachkala, 2010.
5. Kumykskie pisateli. IX- XXI vv. Mahachkala, 2014.
Статья поступила в редакцию 20.05.17
УДК 821.0
Мотамедния Масуме, Cand. of Sciences (Philology), senior teacher, Department of Russian language, University
of Mazandaran (Babolsar, Iran), E-mail: m.motamednia@umz.ac.ir
ALIENATION AS A REFLECTIVE PRINCIPLE OF PSYCHOLOGICAL STATUS IN CHEKHOV'S PROSE (THE CASE OF THE LONG STORY "DISMAL STORY"). The evolution of Chekhov's prose until the end of the 80s of the 19th century will be examined in a long story such as "Dismal Story". Art technics of the writer that undergone some changes and alienation style that play art role are examined. The change of the story form leads to an intense contrast in the mind of the reader, and results in the lack of coordination between what seems and what actually is, and creates a dichotomy in the understanding of the story, which is solely particular to the narrator. Transfer of the involving feeling of alienation and separation from the world and the people, from which the protagonist suffers severely, skillfully helps to understand alienation. It is emphasized in the process of the analysis that the art technology of Chekhov has become more sophisticated, comedy acute of Chekhov has passed over the boundaries of comic and forms the tragic comedy and particularly drama.
Key words: alienation, Antwan Chekhov, psychology, acute comedy, "Dismal Story", evolution of Chekhov's art style.
Мотамедния Масуме, канд. филол. наук, ст. преп каф. русского языка Мазандеранского университета, г. Баболсар,
Иран, E-mail: m.motamednia@umz.ac.ir
ОСТРАНЕНИЕ КАК ПРИНЦИП ИЗОБРАЖЕНИЯ ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО СОСТОЯНИЯ
В ПРОЗЕ А. ЧЕХОВА (НА ПРИМЕРЕ ПОВЕСТИ «СКУЧНАЯ ИСТОРИЯ»)
Исследуется эволюция прозы А. Чехова к концу 80-х годов XIX века на примере повести «Скучная история». Рассматривается, какие изменения претерпевает поэтика писателя, какие художественные задачи выполняет приём остранения. Смена повествовательных форм создаёт в сознании читателя резкий контраст, вызывает чувство несоответствия между тем, что кажется, и тем, что существует на самом деле, формирует установку на двойственность восприятия, которое свойственно рассказчику. Передать то всепоглощающее чувство отчуждения от мира и людей, которое мучительно переживает герой, по-
могает искусно применяемый прием остранения. В процессе анализа подтверждается, что чеховская поэтика усложняется, гротесковое у Чехова преодолевает пределы комического и формирует основы трагикомического и подлинно драматического.
Ключевые слова: остранение, А. Чехов, психологизм, гротеск, «Скучная история», эволюция поэтики Чехова.
Повесть «Скучная история» вызывает интерес уже одним своим названием. Об этом верно заметил В.Я. Линков, который пишет: «Необычно уже название повести... Обычно рассказывают интересные истории, страшные, смешные, грустные, веселые, одним словом, какие угодно, но только не скучные. Как известно, все жанры хороши, кроме скучного.» [1, с. 158]. По мнению учёного, название повести связано «со скукой жизни героя, не имеющей смысл» [1, с. 158 - 159].
На наш взгляд, название становится выражением творческой декларации писателя, который во второй половине 80-ых годов обращается к «скучным» темам и «скучным» людям. После 1885 г. творческие интересы А.П. Чехова претерпевают серьезные изменения, меняется тематика и проблематика чеховских произведений: юмористика и сатира Антоши Чехонте окончательно уступает место размышлениям о смысле человеческого существования, так называемые «водевильные сюжеты» сменяются повествованием об обыденной жизни, жизни каждого дня. Писатель занимается художественным исследованием, как мыслит и как чувствует обычный, ничем не выдающийся, так называемый «средний человек»...[1, с.157 - 158].
Актуальность и новизна настоящей статьи определяется изучением чеховского специфического художественного инструментария, с помощью которого создается эффект отчуждения героя от самого себя и своей жизни (приём остранения). Нам видится, что в «Скучной истории» уже заложен фундамент специфического чеховского изображения: комический гротеск ранней прозы Чехова эволюционирует [2, с. 21 - 28]. Юмористика и сатира не требовала от писателя углубленного психологического анализа характеров, ограничивая его созданием «типов»: чиновников, мещан и других чеховских образов, традиционных для него в первой половине 80-х годов. К концу 80-х годов чеховская поэтика усложняется. «Скучная история» очень иллюстративна в этом смысле. Остранение [3, с. 284] в повести тоже имеет гротесковый характер, но теперь у Чехова гротесковое преодолевает пределы комического и формирует основы трагикомического и подлинно драматического. Острота душевных переживаний воспринимается тем резче, чем меньше соответствует внешнее поведение героя его внутреннему психологическому состоянию. Так заявляет о себе художественный принцип, который позднее станет основой чеховской драматургии: несовпадение внутренних переживаний человека с его поведением. Рассмотрим далее, как остранение становится способом создания и передачи психологического состояния главного героя, его отчуждения.
«Скучная история» - одно из самых талантливых произведений А.П. Чехова, в котором он с большим художественным мастерством воссоздает внутренний мир своих героев. В центре повествования - исследование обыденного сознания человека, на пороге смерти осознавшего ошибочность своих представлений о жизни.
Сюжет повести традиционен для А.П. Чехова, в художественном мире которого исследование сознания героя в его динамике - одно из наиболее благодарных возможностей воссоздания внутреннего мира персонажей. «Скучная история» - один из вариантов общего чеховского сюжета в его наиболее трагическом варианте: мучительная работа сознания, кризис мировоззрения настигает героя повести в тот момент, когда дни его сочтены.
Несмотря на внешнюю открытость, «прозрачность» сознания рассказчика (это характерно для избранной А.П. Чеховым повествовательной формы от первого лица) читатель часто вынужден догадываться и домысливать, какие чувства испытывает профессор. Для достижения этого впечатления А.П. Чехов использует сложный арсенал художественных приемов.
Показательно начало повести. Профессор рассказывает о себе как о постороннем: «Есть в России заслуженный профессор Николай Степанович такой-то, тайный советник и кавалер; у него много русских и иностранных орденов. Знакомство у него самое аристократическое. Он состоит членом всех русских и трех заграничных университетов. И прочее и прочее. Все это, и многое, что еще можно было бы сказать, составляет то, что называется моим именем» [4, с. 251]. Смена повествовательных форм в самом начале произведения создает в сознании читателя резкий
контраст, вызывает чувство несоответствия между тем, что кажется, и тем, что существует на самом деле. Такой «подвох» со стороны рассказчика уже в первом абзаце повести формирует установку на двойной стандарт восприятия всей повести.
Прежде всего, это проявляется в том, что в повести «Скучная история» внешнее поведение героя вступает в прямое противоречие с его внутренними переживаниями; кроме того, что еще важнее, сам герой часто оказывается не в состоянии дать верную оценку своим чувствам, понять самого себя. Художественным средством выражения такого психологического состояния героя становится искусно используемый А.П. Чеховым приём остранения [4, с. 284 - 285].
В сознании героя его имя живет своей жизнью: «Очевидно, громкие имена, - сообщает профессор, - создаются для того, чтобы жить особняком, помимо тех, кто их носит» [4, с. 306]. Рассказчик испытывает двойственное ощущение, осознавая контраст между тем, как воспринимается его имя в обществе и тем, что оно значит для него самого: с одной стороны, «... принадлежит оно к числу тех немногих счастливых имен, бранить которые или упоминать всуе в публике и в печати считается признаком дурного тона» [4, с. 251], «произносится с благоговением» [4, с. 305]; с другой - мировая известность имени «не помешает ... умереть на чужой кровати, в тоске, в совершенном одиночестве.» [4, с. 306]. «Мне кажется, как будто оно меня обмануло.», - резюмирует профессор.
Положение и известность, которые он обрёл, «сделав себе имя», не даровали ему счастья, на пороге смерти не избавили его от чувства мучительного одиночества в семейном, профессиональном и дружеском кругу. Это чувство обмана, овладевшее профессором, определяет двойственность его восприятия: герой предельно остро осознает несоответствие между видимым (поведением) и невидимым (восприятием), в поступке каждого человека, в любом явлении окружающего мира прочитывает недосказанное, отыскивает «второе дно» слов и поступков.
Череда посетителей и его общение с ними косвенно объясняют душевное состояние героя. Каждая встреча дополнительно подчеркивает, как глубоко и неизбывно испытываемое профессором мучительное чувство раздвоения и всестороннего обмана.
Так, утренний разговор с женой рождает в герое недоуменное удивление, как может быть эта «старая, очень полная, неуклюжая женщина с тупым выражением мелочной заботы и страха перед куском хлеба.» той самой Варей, которую герой, по его собственному признанию, «страстно полюбил за хороший, ясный ум, за чистую душу, красоту и, как Отелло Дездемону, за «состраданье» к моей науке?» [4, с. 255]. «Ясный ум» любимой женщины обманул «тупым выражением», «чистая душа» - «мелочной заботой», «состраданье к науке» вылилось в упреки именем и чином. Во всяком случае героем владеют именно такие чувства. Жалобы и сетования жены он воспринимает именно как «попреки»: «.попрекнув меня именем и чином, она, наконец, уходит. Так начинается мой день» [4, с. 256]..
При описании отцовских чувств способом передачи психологического состояния в косвенной форме становятся меткие и яркие сравнения. Соблюдая ритуал встречи с дочерью, герой сообщает: «Я холоден как мороженое, и мне стыдно. Когда входит ко мне дочь и касается губами моего виска, я вздрагиваю, точно в висок жалит меня пчела, напряженно улыбаюсь и отворачиваю свое лицо» [4, с. 256]. «Холоден как мороженое» - признак равнодушия; «вздрагиваю», «напряженно улыбаюсь» - свидетельство внутреннего душевного напряжения, чувства стыда и неловкости за себя и за дочь, разыгрывающих комедию родственной привязанности. Мысли о дочери, о сыне «отравляют» рассказчика, «сидят гвоздем» - колют, постоянно напоминают о себе, лишают чувства душевного комфорта.
Педагогическое поприще не доставляет рассказчику того «сладостного изнеможения» [4, с. 262], как прежде. Чтение лекций мучительно для профессора, сознание которого поглощено вовсе не темой его выступления. Он чувствует «страстное, истерическое желание протянуть вперед руки и громко пожаловаться . громко прокричать.», «новые мысли . отравили последние дни . и продолжают жалить, . как москиты» [4 с. 264]. Рассказчика мучит желание высказать то, что наболело, он страшится смерти, положение его представляется ему «ужасным», потому
что чувство раздвоения, ощущаемое им, постоянно и неизбывно, докучно, как укусы москитов, и так же болезненно. Однако внешне это никак не выражается, об этом никто, кроме него, не подозревает.
Показательно для воссоздания процесса внутренних переживаний героя описание его встречи с товарищем. И на себя, и на собеседника рассказчик смотрит со стороны, предельно от-страненно: «Первым делом мы стараемся показать друг другу, что мы оба необыкновенно вежливы и очень рады видеть друг друга. Я усаживаю его в кресло, а он усаживает меня; при этом мы осторожно поглаживаем друг друга по талиям, касаемся друг друга, и похоже на то, как будто мы ощупываем друг друга и боимся обжечься. Оба смеемся, хотя не говорим ничего смешного. Усевшись, наклоняемся друг к другу головами и начинаем говорить вполголоса» [4, с. 264]. Этот и другие, вышеприведенные примеры - яркий образчик остранения, то есть изображения внутреннего состояния человека, когда его поведение не совпадает с внутренним психологическим состоянием, а «изображению и переживанию поведения приданы необычные, неожиданные и странные черты» [4, с. 284]. Например, профессор и его друг ведут себя, как насекомые, которые ощупывают друг друга лапками и усиками.
Внешняя радость (ритуал встречи с товарищем) соответствует внутренней душевной усталости. «Китайщина» [4, с. 264]. внешнего поведения, его этикетный декорум скрывают то, что таится в душе героя: собеседники смеются шуткам друг друга, хотя острота может быть неудачна; провожая товарища, профессор «делает вид, что готов идти за ним даже на улицу», хотя не собирается выходить; лицо его «улыбается ... по инерции» [4, с. 265]. Остранение становится средством художественного изображения того всепоглощающее чувство отчуждения от мира и людей, которое мучительно переживает рассказчик.
Профессора мучает необходимость следовать внешним приличиям, говорить то, что все говорят в таких случаях, также вести себя. В глубине души ему хочется говорить совсем о другом. Например, описывая посещение студента, рассказчик сообщает о визитере: «.по-видимому, он мог бы рассказать мне много интересного про оперу, про свои любовные похождения, про товарищей, которых он любит, но, к сожалению, говорить об этом не принято..» и добавляет туту же: «А я бы охотно послушал» [4, с. 266].
В лице, в глазах молодого докторанта, несмотря на выражение «глубокого выражения к моему имени и учености», профессор видит презрение к своему голосу, «жалкой фигуре», «нервной жестикуляции»: «В своем гневе я представляюсь ему чудаком.» [4, с. 267].
Как видим, вся жизнь профессора подчинена ощущению мучительной раздвоенности сознания, чувству несоответствия внутреннего и внешнего, которое он находит и у себя самого, и у других людей. Череда посетителей и его общение с ними это убедительно демонстрируют. Окружающие родные и близкие глухи к нему: это показывает разговор с Катей. Профессор осмеливается, наконец, высказать одно из мучающих его чувств. Страх близкой смерти, скрыто владеющий его душой, прорывается в разговоре: «Я ведь болен и каждый день теряю в весе», - говори рассказчик как бы между прочим. Но Катя не слышит, не понимает, что именно эта фраза - главное в разговоре, и обрывает важный для рассказчика разговор: «Болезнь тут ни при чем», -перебивает меня Катя» [4, с. 282].
Катя - женский «вариант» обыденно мыслящего и чувствующего человека. Будучи носителем обыденного сознания, она интересуется только собой, своими чувствами (в данном случае - презрением к жене Николая Степановича и его дочери) и равнодушна к другим людям.
А.П. Чехов изображает процесс изменения сознания героя, ломку его мировоззрения, поиск той «общей идеи», благодаря которой жизнь обретает смысл. Воспоминания о прошлом и размышления о настоящем, постоянно пересекающиеся в потоке повествования, казалось бы, позволяют проследить этот процесс в генезисе, от его истоков. Прошлое демонстрирует, что рассказчик жил, ощущая душевный комфорт: лекции дарили ему «сладостное изнеможение», семейный обед для него «был временем отдыха и свидания, а для жены и детей праздником . светлым и радостным» [4, с. 277]. Сейчас все - не то, даже обед: «Описывать теперешний обед так же невкусно, как есть его» [4, с. 277], - замечает рассказчик.
Вместе с тем писатель избегает определенности в прояснении тех причин, которые обусловили процесс трансформации
сознания знаменитого ученого, оставляет это за рамками повествования. Видимо, потому, что сам герой оказался не в состоянии выявить, что и когда случилось. Он сомневается, размышляя о том, связаны ли его мысли с физическим недомоганием или это следствие прозрения: «Если новые мысли и новые чувства произошли от перемены убеждений, то откуда могла взяться эта перемена? Разве мир стал хуже, а я лучше, или раньше я был слеп и равнодушен?» [4, с. 282].
А.П. Чехов подчеркивает, как сложно и нелегко переживать рассказчику духовный кризис, сопровождающий глубокие внутренние изменения сознания. Вновь, что традиционно для творческого метода писателя, внутренние душевные процессы изображаются посредством внешних, поведенческих признаков: «Я ложусь в постель, потом встаю и хожу по комнате, потом опять ложусь. нервное напряжение достигает своего высшего градуса. Я начинаю без причины плакать и прячу голову под подушку .Я чувствую, что долее я не могу видеть ни своей лампы, ни книг, ни теней на полу, не могу слышать голосов, которые раздаются в гостиной.» [4, с. 280]. Чувство раздвоения (отчуждение), сопровождавшее рассказчика весь день, встречи и разговоры, каждый раз пробуждавшие это ощущение, приводят к тому, что душевное смятение «к вечеру, после обеда» достигает своего наивысшего напряжения, делает размышления столь мучительными, что герой бежит из дома... Однако и злословие не может даровать ему душевного спокойствия. Истина настигает рассказчика, но он желает скрыть ее от самого себя: «.все гадко, не для чего жить, а те шестьдесят два года, которые уже прожиты, следует считать пропащими. Я ловлю себя на этих мыслях и стараюсь убедить себя, что они случайны, временны и сидят во мне неглубоко.» [4, с. 291].
Трудность и сложность самопознания и самоизменения тем больше, чем беспомощнее оказывается умный, талантливый человек перед лицом испытываемых им переживаний, которые часто с трудом поддаются не только объяснению, но и определению. Так, рассказчик не в состоянии определить и назвать то смешанное чувство вдохновенного волнения, которое посещает перед началом лекции: «Похоже на то, как будто я трушу, но это не трусость, а что-то другое, чего я не в состоянии ни назвать, ни описать.» [4, с. 261].; он не осознает, чем вызвано его желание бежать к Кате: «Какая-то невидимая и непонятная сила толкает меня вон из моей квартиры.» [4, с. 280] и т.д. Удивительно проницательный по отношению к студенту или молодому докторанту, он «хитрит перед самим собой» [4, с. 291], парадоксальным образом не может постигнуть, какие переживания одолевают самых близких людей: «.внутренняя жизнь обеих [жены и дочери] давно уже ускользнула от моего наблюдения . Произошла в обеих резкая перемена, я прозевал тот долгий процесс, по которому эта перемена совершилась, и не мудрено, что я ничего не понимаю. Отчего произошла перемена? .» [4, с. 278].
Тем самым косвенно декларируется необычайно важное в контексте всего творчества А.П. Чехова положение: трудно, почти невозможно правильно понять и оценить, какие чувства владеют другим человеком, однако и собственная душа так же темна и непонятна, как и чужая. Душевный мир личности слишком сложно устроен для того, чтобы кто-либо, в том числе и автор, мог делать однозначные выводы о природе скрытых психологических переживаний. Для рассказчика, как и для любого человека, душа человеческая - это тайна за семью печатями. «Познай самого себя» - прекрасный и полезный совет; жаль только, что древние не догадались указать способ, как пользоваться этим советом» [4, с. 306], - констатирует он. Выверенных алгоритмов, проверенных рецептов и установленных правил в познании тонких душевных движений, протекающих скрыто от глаз, не существует. Оказавшись лицом к лицу с собственным или чужим «нравственным недугом», пытаясь излечить страдающую душу, рассказчик убеждается, что «средства, рекомендуемые в учебниках за самые лучшие и вполне пригодные для шаблона, оказываются совершенно непригодными.» [4, с. 298]. Внутренний мир не вмещается в жесткие рамки «шаблона».
Рассказчик не осознает многого из того, что следует из его собственного рассказа. Так, например, жизнь Кати в том виде, какова она есть, лень ее тела, лень души во многом его собственная «заслуга». Описывая ее детство и юность, рассказчик, не понимая того, сообщает о своем собственном нежелании заниматься девочкой, о неохоте или отсутствии времени разговаривать с нею, направлять ее ум и чувства, позднее - принимать твердые решения и совершать решительные поступки: «Заниматься ее воспитанием было мне некогда, наблюдал я
ее только урывками, и потому о детстве ее могу сказать только урывками...» [4, с. 268]. Не больше может сказать рассказчик и о ранней юности Кати, о причинах ее увлечения театром: «.у меня не было времени и охоты проследить начало и развитие страсти, которая вполне уже владела Катею, когда ей было четырнадцать - пятнадцать лет.» [4, с. 269] и о ее молодости: «... по некоторым намекам я мог догадаться, что было покушение на самоубийство. Кажется, Катя пробовала отравиться. Надо думать, она была серьезно больна.» [4, с. 273] и т.д. Предположительность высказываний рассказчика - здесь показатель его незнания и, что важнее, нежелания знать.
Жизнь Кати сопряжена с душевными травмами. А.П. Чехов прослеживает и ее духовную эволюцию: «необыкновенная доверчивость, которая ... всегда светилась на ее личике» трансформируется в «выражение холодное и безразличное». Изменения во внутреннем мире героини изображаются косвенно. Восторженное увлечение и упоение театральной деятельностью передается отсутствием знаков препинания в ее письмах: «. масса грамматических ошибок, а знаков препинания почти совсем не было» [4, с. 271]. Позже усталость и равнодушие, разочарованность в работе и любви, которые чувствует Катя, передаются ее поведением: «молчит и кутается в шаль, точно ей холодно»; «выражение теперь холодное, безразличное, рассеянное, как у пассажиров, которым приходится долго ждать поезда» [4, с. 274].
Жизнь Кати - результат духовной индифферентности ее приемного отца. Его роль в ее судьбе выражалось только «длинными, скучными письмами», которые мало помогали героине. Его участие и раньше, и теперь - «унылое чувство сострадания и боль совести, какие испытывает современный мужчина, когда видит несчастие.» [4, с. 275], и только.
Судьба дочери, тайно обвенчавшейся с проходимцем, -другой результат беспечности рассказчика во всем, что касается душевной жизни близких людей. Иллюстрацией этим утверждениям служит истерика Лизы. И жена, и дочь обращаются к нему с отчаянной просьбой о помощи, но Николай Степанович, умный и талантливый в науке, беспомощен помочь: «На душе у девочки какая-то тяжесть, но я ничего не понимаю, не знаю и могу только бормотать.» [4, с. 302]. От рассказчика требуется решительность, но единственный решительный поступок (поездка в Харьков) продиктован желанием исполнить формальность и является следствием равнодушия героя: «В Харьков ехать, так в Харьков. К тому же в последнее время я так оравнодушел ко всему, что мне положительно все равно, куда ни ехать, В Харьков, в Париж ли, или в Бердичев» [4, с. 304].
Неспособность к поступку, которую демонстрирует герой «Скучной истории», «равносильна убийству». Эгоизм профес-
Библиографический список
сора, которого «судьбы костного мозга интересуют больше, чем конечная цель мироздания» [4, с. 263], - это эгоизм высшего порядка, поскольку принадлежит учёному с мировым именем. Однако последствия «научного» эгоизма оказываются столь же гибельны для окружающих, как гибельны себялюбивые стремления простого, ничем не знаменитого человека. Равнодушие - вот причина всех бед человеческих. Остранение становится выражением творческой мысли автора, средством передачи состояния героя: переживая отчуждение, профессор, ученый с мировым именем способен осознать и понять, что он такая же «жаба» [4, с. 300], как Катя и Михаил Федорович.
В целом, повесть являет собой великолепный пример творческой удачи писателя, которому удалось мастерски создать эффект отчуждения и с помощью приема остранения глубоко и точно передать оттенки внутреннего психологического состояния старого профессора, человека, находящегося на пороге смерти.
Повесть «Скучная история» демонстрирует усовершенствование художественного мастерства А.П. Чехова. Повествуя о духовном кризисе, сопровождающем глубокие внутренние изменения сознания, писатель искусно передает переживание отчуждения, отстранения, равнодушия и в то же время одиночества, душевного надлома, боли. Внутренний мир героя изображается косвенно и в то же время очень глубоко. Работа сознания изображается как перманентный процесс, который, однажды начавшись, уже не прекращается.
Используя прием остранения, писатель косвенно декларирует необычайно важное в контексте всего творчества А.П. Чехова положение: трудно, почти невозможно правильно понять и оценить, какие чувства владеют другим человеком, однако и собственная душа так же темна и непонятна, как и чужая. Душевный мир личности слишком сложно устроен для того, чтобы кто-либо, в том числе и автор, мог делать однозначные выводы о природе скрытых психологических переживаний. Для рассказчика, как и для любого человека, душа человеческая - это тайна за семью печатями. Выверенных алгоритмов, проверенных рецептов и установленных правил в познании тонких душевных движений, протекающих скрыто от глаз, не существует. Внутренний мир не вмещается в жесткие рамки «шаблона».
Смена повествовательных форм в самом начале произведения создаёт в сознании читателя резкий контраст, вызывает чувство несоответствия между тем, что кажется, и тем, что существует на самом деле, формирует установку на двойственность восприятия, которое свойственно рассказчику. Передать то всепоглощающее чувство отчуждения от мира и людей, которое мучительно переживает герой, помогает искусно применяемый прием остранения.
1. Линков В.Я. Человек перед лицом жизни (О творчестве А.П. Чехова). Линков В.Я. История русской литературы XIX века в идеях. Москва: Издательство: Московского ун-та, 2002.
2. Гурвич И.А. Чехов: от поэтики к эстетике. Известия АН. Серия литературы и языка. 1997; Т. 56; № 4: 21 - 28.
3. Эстетика. Теория литературы: Энциклопедический словарь терминов. Москва: ООО «ИздательствоАстрель»: ООО «Издательство АСТ», 2003.
4. Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. Сочинения: В 18 т; Т. 7 «Сочинения 1880 - 1891». Москва: Наука, 1985. References
1. Linkov V.Ya. Chelovek pered licom zhizni (O tvorchestve A.P. Chehova). Linkov V.Ya. Istoriya russkoj literatury XIX veka v ideyah. Moskva: Izdatel'stvo: Moskovskogo un-ta, 2002.
2. Gurvich I.A. Chehov: ot po'etiki k 'estetike. Izvestiya AN. Seriya literatury iyazyka. 1997; T. 56; № 4: 21 - 28.
3. 'Estetika. Teoriya literatury: 'Enciklopedicheskijslovar' terminov. Moskva: OoO «Izdatel'stvoAstrel'»: OOO «Izdatel'stvo AST», 2003.
4. Chehov A.P. Polnoe sobranie sochinenijipisem: V 30 t. Sochineniya: V 18 t; T. 7 «Sochineniya 1880 - 1891». Moskva: Nauka, 1985.
Статья поступила в редакцию 22.05.17
yflK 811.16
Sabitova A. M., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Department of Russian Language and Literature, Yelabuga Institute of Kazan Federal University (Yelabuga, Russia), E-mail: Aigul.Ibragimova@mail.ru
ISSUES OF LANGUAGE, ETHNIC AND CULTURAL IDENTITY OF RUSSIANS AND CROATS. The problem of cultural, ethnic and linguistic identity of peoples remains controversial for many decades. This process became especially active due to the difficult geopolitical situation in the world. Every nation seeks means to preserve its cultural and national traditions, rituals, customs in the conditions of intercultural dialogue. The study applied the methods of collecting and analysing material, the method of the survey respondents. The materials of the scientific publication are based on data of correspondence and cooperation with specialists of Russian and Croatian languages, students and teachers from Croatia and Russia. The article has polls 65 representatives of Croatia and 70 Russians. The author analyses scientific articles of Russian and Croatian scientists for publication international conference
