CC BY
51
«ОСОБЕННЫЙ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ТИП» (РУССКИЙ НАЦИОНАЛЬНЫЙ ХАРАКТЕР В ОСМЫСЛЕНИИ В.Г. КОРОЛЕНКО)
С.С. Фолимонов
Ключевые слова: этнокультура, национальный характер,
фольклор, казак, В.Г. Короленко, Урал.
Keywords: ethnic culture, national character, folklore, Cossack,
V.G. Korolenko, Ural (s).
Проблема художественного осмысления и интерпретации народного характера - одна из ключевых в очерковой прозе В.Г. Короленко. Начиная с самых ранних произведений, писатель ведет скрупулезное исследование русской этнопсихологии, неутомимо собирает фактический материал для воссоздания непреходящего национального идеала, вырастающего из русской идеи с ее «жаждой красоты-справедливости» [Логинов, 1994, с. 17]. Особое место в этих исследованиях занимает уральская тема1, открывшая перед прозаиком новые горизонты в понимании русского человека.
Уральская тема входит в круг актуальных для В.Г. Короленко творческих проблем постепенно, на протяжении ряда лет и находит логическое завершение в очерках «У казаков» и «Пугачевская легенда на Урале»2, созданных по следам поездки 1900 года в Уральск. Стремление более объективно представить образ Емельяна Пугачева (главного героя исторического романа «Набеглый царь») побуждает прозаика к активным поискам истоков богатырства, духовного и творческого начала в народной среде.
Мастерство и характер изображения массовых и индивидуальных народных образов исследовались многими короленковедами.
1 Под уральской темой подразумевается все, что связано с жизнью народов, населяющих Приуралье и, в частности, с уральскими (яицкими) казаками, начавшими селиться в этих местах в эпоху средневековья.
2 Цикл «У казаков» был завершен в сентябре 1901 года и опубликован в журнале «Русское богатство» (№№ 10, 11, 12). Исторический очерк «Пугачевская легенда на Урале», который автор изначально предполагал сделать четвертой главой цикла «У казаков», увидел свет лишь после смерти писателя в 1922 году.
В.К. Архангельская, при анализе различных аспектов фольклоризма волжских рассказов писателя, выявила устно-поэтическую основу отдельных образов, «нравы» народного коллектива (артели) [Архангельская, 1962, с. 115-129]. Большое внимание массовой психологии у В.Г. Короленко уделил А.Н. Евстратов. Основываясь на материале путевых очерков, он сформулировал причины интереса писателя к данного рода проблематике, отметил художественные находки автора и их влияние на очерковый стиль в целом [Евстратов, 1977, с. 58-116]. Опираясь на авторитет А.М. Горького, В.А. Канашкин подчеркнул, что герои Н.С. Лескова и В.Г. Короленко - «творческие создания, наиболее значительные для правильного восприятия русской души». [Канашкин, 1992, с. 129]. Однако все перечисленные и многие другие работы, так или иначе затрагивающие эту тему, далеко ее не исчерпывают. Например, пока не существует исследования, охватывающего весь спектр вопросов, входящих в проблему «Русский национальный характер в изображении В.Г. Короленко», с учетом эволюции писательского мировоззрения и собственно художественного мастерства, а также с опорой на современные общетеоретические труды. Недостаточно исследованными в этом отношении остаются и уральские очерки.
Русский национальный характер - предмет пристального внимания всех крупных писателей XIX века. Его осмысление идет через изображение личностно-индивидуальных и коллективных проявлений, оно тесно связано с изучением закономерностей исторического процесса, а также духовной и бытовой жизни человека. В этом смысле русская литература XIX века (особенно реалистическая) представляет собой настоящую характерологическую энциклопедию, где особое место принадлежит «героям времени», скрепившим собой неразрывную цепь преемственности от А.С. Пушкина до И.А. Бунина. Литература изображала таких героев в тесном соотношении со временем, показывая меру его враждебного и благоприятного воздействия на человеческую личность. В итоге и сама изображаемая личность начинала восприниматься во многом как собирательный портрет времени, эпохи.
Однако «героями времени» национальный образ далеко не исчерпывался, тем более что типизированные характеры Онегиных, Бельто-вых, Печориных, Базаровых и других функционировали лишь в строгих рамках породившего их хронотопа, да и подлинно русского, национального в них зачастую было немного. Это особенно хорошо понимали народники, открывшие в литературе путь к внимательному и всестороннему изучению повседневной жизни и культуры простого люда, переведя его из «массовки» в разряд главных героев. При этом фольклор как
выражение духовной сущности новых персонажей «...активно включался в ткань повествования не только как фон, деталь быта, но и в качестве особого авторского приема, позволяющего раскрыть моральный облик героев, социальную принадлежность, их общественно-историческое сознание...» [Некрылова, 1982, с. 146]. Таким образом, фольклористический аспект при анализе коллективных и индивидуальных народных образов стал играть немаловажную роль. Это обстоятельство с особенной остротой ощутил В.Г. Короленко, когда приступил к разработке образа Е.И. Пугачева, увидев в нем воплощение великой народной мечты, идеала. Среди мотивов, намеченных писателем во время подготовительной работы над романом, есть в этом смысле весьма характерный: «Все нашли царя. Киргиз соединился с казаком, казак с башкиром, заводской рабочий, еще недавно защищавший заводы от того же башкира, теперь шел с ним рядом: найден царь, настоящий, общий, способный всех примирить, установить гармонию интересов» [Короленко, 1935, с. 367]. Отсюда стекающиеся к образу «набеглого царя» темы, мотивы, детали, недосказанные мысли, разбросанные по песням, преданиям, легендам и пословицам. Все это внимательно изучалось и применялось автором при воссоздании облика Е.И. Пугачева. Но собранный на Урале материал оказался настолько богатым и выразительным, что позволил писателю художественно осмыслить казачий тип как региональный вариант общерусского национального характера.
В науке существуют различные описания данного понятия. Мы в своей работе опирались на определение, данное В.А. Канашкиным, как на наиболее компактное и исчерпывающее. «Народный характер, - формулирует ученый, - совокупность свойств личности, претендующей на народное представительство, образ, воплощающий диалектическую поступь народного бытия, то самое существенное, что составляет содержание народной жизни» [Канашкин, 1992, с. 12].
О сложности, противоречивости и даже непостижимости казачьей натуры писали как литераторы, так и историки литературы, а также фольклористы, занимавшиеся собиранием и изучением уральского фольклора. И для этого, безусловно, имелось немало оснований. Первым исследователем психологии уральских казаков был В.И. Даль. Однако его очерк «Уральский казак», при всех своих достоинствах, далеко не исчерпывал данной проблемы. Из прозаиков, писавших о Приуралье, на наш взгляд, именно В.Г. Короленко ближе всех подошел к разгадке данного феномена. В отличие от В.И. Даля и Л.Н. Толстого, он сделал попытку увидеть и запечатлеть уральца целиком, со всеми плюсами и минусами, в лоне его в высшей степени самобытной культуры и насыщен-
ной событиями, драматичной истории. Ценность художественного труда В.Г. Короленко возрастает и оттого, что многое из описанного им с большой любовью, силой и яркостью, уже исчезло, и сам казачий тип сегодня по большому счету является категорией культурно-исторической.
Очерки «У казаков» - первое в русской литературе столь крупное произведение, посвященное казачеству как уникальному явлению, зародившемуся в рамках русского этноса. Емкое и образное определение ему дает один из героев, отставной казачий офицер В.А. Щапов: «Мы, казаки, - "головка"русского народа» [Короленко, 1914, с. 442]. Подчеркивая объективность такой позиции, автор приводит высказывание иногороднего пассажира, с которым разговорился по дороге в Уральск: «Казак -человек особенный. Нет других таких... У него, поглядите, - и речь, и поведение и даже выходка другая» [Короленко, 1914, с. 485-486]. Наконец, заканчивая повествование о путешествии по казачьему Уралу, В.Г. Короленко резюмирует: «Да, казачий строй выработал свой особенный человеческий тип» [Короленко, 1914, с. 486]. Но каковы истоки этого особенного типа? Не является ли он квинтэссенцией русского национального характера с его покорностью господней воле, соборностью и патриархальностью, с одной стороны, и с необузданной жестокостью, с вечными поисками идеала, истинной веры и земного рая в обетованной земле - с другой? Ответы на эти вопросы следует искать в событиях казачьей истории и современности, в мечтах и поступках королен-ковских героев. Выделим наиболее общие черты казачьей натуры, отразившиеся в уральском фольклоре и отмеченные В.Г. Короленко.
Одной из главных, становых черт в характере уральцев было свободолюбие, лежащее в основе самой идеи казачества. Оно являлось своего рода предпосылкой всего жизнеустройства казаков, главным нервом «общинного демократизма». Конечно, стремление к свободе нельзя назвать специфической чертой какого-либо народа или этнической группы. Оно присуще в большей или меньшей степени любому человеческому существу и в идеале является его естественным состоянием. Поэтому тема свободы, «воли вольной» в различных семантических аспектах этого слова пронизывает весь русский фольклор. Д.С. Лихачев, в сознании которого свобода неразрывно связывалась с простором, очень точно определил емкость этого концепта в русском сознании: «Что такое воля вольная, хорошо определено в русских лирических песнях, особенно разбойничьих, которые, впрочем, создавались и пелись вовсе не разбойниками, а тоскующими по вольной волюшке и лучшей доле крестьянами» [Лихачев, 1983, с. 52]. Однако для русского крестьянина свобода -
это категория поэтическая, принадлежащая миру мечты, поэтому она рисуется его воображению неясно, гипотетически. Для казака же воля -повседневная реальность, подкрепленная правами, завоеванными отцами и дедами. Но свобода, даже и закрепленная в установлениях и формах общежития, все равно не может быть категорией перманентной в силу целого ряда причин, от философских до социальных. Значит, чтобы сохранить казачество как идею, как образ жизни, необходимо непрерывно бороться с враждебными силами, каких бы обличий они не принимали. Так казак становится воином, так в столкновении идеи с действительностью формируется его характер.
О свободолюбии уральцев красноречиво свидетельствует устно-поэтическое творчество. Обращает на себя внимание тот факт, что названное качество почти всегда показывается не само по себе, а как стремление вырваться из злой неволи, полона. Порой они рисуются чередой унижений, лишающих пленника человеческого достоинства. К примеру, в центре песни «Как по морю-морю по Еврейскому» образы «двух невольничков», «донских полковничков», которые вынужденно преклоняются перед Пруцким королем:
- Ты дозволь-ка, соизволь Пруцкой король,
Соизволь принять, да выкушать,
Из неволюшки нас выпустить [Коротин, 1999, с. 133].
Следует заметить, что описанная здесь ситуация встречается довольно редко. Окружающая казака динамичная и жестокая действительность воспитывала в нем качества, необходимые для выживания в любых условиях. Поэтому в фольклоре чаще изображалось, как герой выходит победителем из тяжелых жизненных испытаний, то умело используя «счастливый случай» (предание «Выход из хивинского плена») [Коротин, 1999, с. 125-127], то - природную смекалку, изворотливость («Бородушка помогла») [Коротин, 1999, с. 127-128]. Данной группе сюжетов противопоставлено изображение открытого сражения с врагом в чистом поле, что являлось в сознании уральцев идеальным вариантом отстаивания свободы. Даже возможность трагического финала не умаляет его значимости: смерть в бою за родину священна для казака: Молодой казак не убит лежит, Не убит лежит, шибко раненый. В головах у него - бел-горюч камень, Во руках у него - сабля вострая, Во груди у него - пуля быстрая, А в ногах у него стоит добрый конь...
[Коротин, 1999, с. 143].
Свободолюбие порождало чувство независимости и гордости за свой край и своих земляков. Отсюда столь ярко выраженный у всех поколений уральцев патриотизм.
Размышляя над особенностями противоречивой казачьей натуры, В.Г. Короленко особое внимание уделяет фактору полиэтничности Приуралья, где причудливо соединились культурные традиции русского, казахского, татарского и других народов. Казаки (сами выходцы из разных регионов России) брали в жены татарок, казашек, калмычек, так что казачий тип со временем обрел не только социально -психологическое, но и ярко выраженное физическое своеобразие. Об этом В.Г. Короленко упоминает часто. А в двенадцатом очерке, описывая «классических героев» Урала, создает даже их типизированный портрет. Особенно характерная внешность у одного из них: «...середина лица как бы раздувалась, уходя в толстый нос и большие губы. Когда-то черная, теперь полуседая, длинная и густая, как войлок, борода курчавилась, суживаясь книзу» [Короленко, 1914, с. 236]. Во внешности всех трех героев подчеркивается одухотворенность их лиц, а также едва заметная ироничная складка у рта, свидетельствующая о склонности и к юмору, и к сарказму.
Вообще физиогномические наблюдения и замечания имеют для писателя большое значение, и всякий раз подталкивают к философским обобщениям. Черты далекой и давно забытой исторической Родины видит он в фамилиях многих уральцев, в почти неуловимых сохранившихся повадках, манерах. «Седые курчавые волосы, вьющаяся бородка, - пишет В.Г. Короленко о старом казаке Полякове, - умный взгляд и тонкая складка губ - говорили как будто о старой культуре, покрытой затем несколькими поколениями казачества» [Короленко, 1914, с. 215].
Такое сложное национальное смешение не приводило, однако, к этнической изоляции. Враг в обобщенном образе «орды» отделялся в казачьем сознании от мирных и дружелюбных соседей. Сама пограничная илецкая «Плевна» служила тому подтверждением. Характерный эпизод дружбы степняков с казаками писатель наблюдал и когда гостил у Ирджана Чулакова. Казаки хорошо знали язык и обычаи степного народа. В.Г. Короленко с юмором рисует поведение одного из своих попутчиков-илечан, стремившегося к демонстративному «уважению обычая»: «Он засунул всю пятерню в чашку и, захватив полной горстью куски баранины, закинул голову и поднес все это ко рту. Жир стекал ему на бороду, но он ловко хватал ртом куски и облизывал
пальцы. При этом он чавкал, чмокал и жевал так громко, что вся кибитка наполнилась этими звуками...» [Короленко, 1914, с. 252]. Взаимопроникновение культур ощущалось и на более тонком - духовном уровне. «В песнях, сказках, свадебном обряде, в преданиях, в пословицах, поговорках, - замечает Е.И. Коротин, - прослеживаются сюжетно-тематическая связь, присутствие тюркских образов, заимствование в лексическом составе русского языка тюркизмов» [Коротин, 1999, с. 29].
Следует отметить, что при всей заносчивости казаков, относившихся ко всем не принадлежавшим к их «касте» свысока, они безошибочно различали людей по душевным качествам. Все сильное, талантливое, неординарное вызывало у них восхищение и принималось как родное и близкое. Писателю явно симпатична эта черта казачьего характера, что он неоднократно подчеркивает любопытными дорожными эпизодами. В одиннадцатом очерке рассказывается о поразившем очеркиста явлении казачьей жизни. Речь идет о казаках-татарах, основавших на илецкой территории Мухрановский поселок. Несмотря на приверженность мусульманской вере, что для старообрядческого Урала должно было, казалось, явиться мощным препятствием к сближению, В.Г. Короленко отмечает в отзывах соседей «какое-то особенное дружелюбие»: «Такие же казаки, как и мы. Веру свою держат крепко, а в случае военного действия, хоть тут сам султан приходи, все на конь сядут, все в бой пойдут. Товарищи нам настоящие. Вместе кровь проливали... За ту же землю стоят...» [Короленко, 1914, с. 225].
Ценным источником постижения казачьей натуры прозаик считал знакомство с судьбами народных талантов. Этой теме посвящено немало страниц в очерках «У казаков». Самородки уральской земли показаны писателем как богатыри нового времени, во всю ширь их необузданной натуры. В.Г. Короленко отмечает уважительное и даже любовное отношение общинников к выдающимся личностям из их среды. Они - предмет особой гордости.
Разыскивая интересные свидетельства, относящиеся каким -либо образом к эпохе Е.И. Пугачева, В.Г. Короленко от архивариуса войскового архива И.С. Алексеева узнал о существовании рукописной поэмы «Герой разбойник», принадлежавшей перу казака Голованова. Даровитый поэт-самоучка обращается к событиям Крестьянской войны 1773-75 годов, ставя в центр своего произведения пугачевского «графа Чернышева». Само собой, что такая сложная творческая задача оказалась ему не по плечу, даже несмотря на использование ценных сведений, полученных автором от одного 130-
летнего казака, участника бунта. «...поэт-самоучка, - пишет В.Г. Короленко, - увлекся довольно шаблонным образом романтического героя во вкусе шиллеровского Моора, и рассказы очевидца потонули в этом неинтересном вымысле» [Короленко, 1914, с. 201]. Но хотя для творческого замысла писателя поэма интереса не представляла, фигура Голованова произвела на него сильное впечатление. На страницах седьмого очерка кратко, но емко и выразительно рисуется жизненный путь казачьего поэта, наполненный «превратностями и невзгодами», которые он (и это особенно ценно для В.Г. Короленко) передает своему поэтическому герою. Цитируя отрывки из этого «не всегда складного произведения», автор очерков постоянно подчеркивает его автобиографизм. Это закономерно. Поэма Голованова - все, что осталось после недолгой и трудной жизни талантливого казака. И тот факт, что искорки таланта по вине ограниченных возможностей провинциального захолустья не сумели разгореться в яркое пламя, удручает писателя.
Судьба и сама природа народного таланта рассматриваются в очерках широко. Автор показывает, что проблемы, связанные с данным феноменом, столь же актуальны на далеком Урале, как и в столичном Петербурге. Трагедию непризнанности и забвения писатель увидел в судьбе январцевской казачки-поэтессы М.И. Тушкановой, чей образ психологически соотносится с образом поэта Голованова. Горькие размышления очеркиста объединяют не только уральские, но и все многочисленные наблюдения во время странствий по Российской империи. Трагедия таланта видится ему трагедией несостоявшейся личности. «Чем, в самом деле, - размышляет писатель, - отличается эта биография от тех трагедий непризнанных талантов, которые гибнут в глуши для того, чтобы получить позднее признание после смерти... То же одиночество, те же порывания к свету, та же тоска по неведомому...» [Короленко, 1914, с. 174]. Но стремление к самовыражению не всегда выливается в индивидуальное творчество. Чаще эти попытки носят коллективный характер. Поиски Беловодского царства - яркое тому подтверждение. Таким образом, приведенные слова В.Г. Короленко приобретают ключевое значение для нескольких тем, прочно связывают на первый взгляд чуждые друг другу сюжетные линии.
Особой темой стало также изображение взаимоотношений образованных, интеллигентных казаков со старым поколением, с «традицией». В.Г. Короленко с отрадой отмечает, что университетское образование не мешает молодым уральцам оставаться патрио-
тами, с уважением относиться к «быту и складу» отцов. Многие из них учительствовали в Уральске и по станицам, работали агрономами, занимались врачебной практикой. Но чуждыми общинной жизни при этом не стали. Скорее, наоборот, превратились в собирателей и хранителей родной культуры. Значительную часть ценных сведений о крае В.Г. Короленко получил именно от таких людей.
В свою очередь простые станичники любили и уважали «студентов» (так их называли в народе). Образованная молодежь выгодно отличалась от войсковых чиновников, поэтому их активная реформаторская деятельность поддерживалась стариками. Писатель по этому поводу замечает: «Исконные казачьи обычаи протягивали руку молодой оппозиции...» [Короленко, 1914, с. 164].
Любовь Урала к молодым и способным сыновьям выразилась в многочисленных рассказах, байках и анекдотах, героями которых были «студенты». Причем они всегда изображались с положительной стороны, о них говорилось с восхищением и отеческим юмором. Героем одного из таких рассказов стал ученый рыбовод Н.А. Бородин, пользовавшийся большой популярностью в войске. Суть анекдотичной истории, приведенной В.Г. Короленко в четвертом очерке, сводится к пресловутой проверке «учености». В соревнование включаются университетский ум, вооруженный знаниями и природные ловкость и смекалка, подкрепленные богатым жизненным опытом. Однако самое любопытное в рассказе не в том, что лукавому казаку удается произвести над самкою шипа (мелкая порода осетра) хитроумные операции, а в подчеркнутой вере в «науку», в теплом отношении к испытуемому герою. Об этом красноречиво свидетельствует финал рассказа: «Взял он сейчас стекля-ночки, налил чего-то... Поболтал икру, посмотрел и говорит: «Подлец ты, Митрий Михайлович, а еще приятель считаешься. Икру вчера вынул...» [Короленко, 1914, с. 167]. Слушатели выражают рассказчику полное одобрение и восхищение. Причем создается впечатление, что противоположный финал не удовлетворил бы их и даже огорчил.
Общаясь с уральцами и одновременно знакомясь с их историей и культурой, В.Г. Короленко отмечает наряду с закрепившимися в устном народном творчестве качествами новые, сформировавшиеся с течением времени. Таким качеством становится конформизм -результат постепенной утраты казаками реальной свободы под давлением Петербурга. Черта эта порой проявлялась в довольно неблаговидных поступках. Об одном таком эпизоде «простодушно» рас-
сказывает в дневнике Г.Т. Хохлов: «Мы ... стали следить за каждым их движением и старались к их услугам. Господа пойдут с ружьями на охоту стрелять птицу, и мы идем за ними. На каждый выстрел бежим, моментально сбросим с себя верхнюю одежду и рубаху, бросаемся в холодную воду и достанем застреленную птицу...» [Хохлов,1903, с. 101]. Безусловно, это делалось отнюдь не из одной только услужливости, а преследовало чисто практические цели: выбраться вместе с господами из Сибири и скорее вернуться на родину. И все-таки метаморфоза (смелые искатели сказочного царства - русские люди нижнего чина) налицо. Это мимолетное впечатление, не заслоняющее, конечно, большого и яркого целого, не раз промелькнет затем в очерках: в образе молодого казака Кал-листрата из трактира «Плевна», в печальной судьбе Чингисханови-чей, в итоговых размышлениях автора. Истоки данного явления, искажающего народный характер, писатель видит в изменившихся условиях жизни, не оставляющих места для подвига, мечты, широкого жеста. Мирное, обыденное существование привело к тому, что «казачий строй оказался чем -то вроде кита, выплеснутого на песчаную отмель...» [Короленко, 1914, с. 258]. Укоренившийся в войске «ранжир» убил «основной нерв, придававший жизнь и смысл особенному казачьему "украинному быту"» [Короленко, 1914, с. 258].
Как видим, проведенное писателем художественное исследование, при очевидной его подчиненности первоначальному замыслу (выстраиванию концепции образа Е.И. Пугачева), самостоятельно, цельно и завершает собой череду произведений об уральском казачестве, написанных в течение XIX века. Казачья психология и менталитет уральцев проанализированы широко и представлены как феномен российской истории и культуры, как квинтэссенция того национального духовного своеобразия, что входит в понятие «русской души».
Литература
Архангельская В.К. Фольклор в волжских рассказах В.Г.Короленко // Русский фольклор. Материалы и исследования. М.; Л., 1962. Т. 7.
Евстратов А.Н. Путевые очерки В.Г. Короленко : дис. ... канд. филол. наук. М.,1977.
Канашкин В.А. И в помыслах, и в чувствах : Пути и перепутья народной мысли. М., 1992.
Короленко В.Г. Записные книжки (1880-1900). М., 1935.
Короленко В.Г. Полн. собр. соч. : В 9-ти тт. С.-Пг.,1914. Т. 6.
Коротин Е.И., Коротин О.Е. Устное поэтическое творчество уральских (яиц-ких) казаков. (Антология) : В 2-х ч. Самара; Уральск, 1999. Ч. 1,2
Лихачев Д.С. Земля родная. М., 1983.
Логинов В. О Короленко и литературе. М., 1994.
Некрылова А.Ф. Очеркисты-шестидесятники // Русская литература и фольклор (Вторая половина XIX века). Л., 1982.
Хохлов Г.Т. Путешествие уральских казаков в «Беловодское царство» / С предисловием В.Г. Короленко. Записки РГО по Отделению этнографии. СПб., 1903. Т. 28. Вып. 1.
