ОСОБЕННОСТИ СОВРЕМЕННЫХ ОТНОШЕНИЙ КНР И ЯПОНИИ В КОНТЕКСТЕ КРАТКОЙ РЕТРОСПЕКТИВЫ КИТАЙСКО-ЯПОНСКОГО ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ Текст научной статьи по специальности «История и археология»

9. Ерохов А.А. Майский Пленум ЦК КПСС и его значение для развития мелиорации земель в Краснодарском крае // Мелиорация и водное хозяйство. 2006.

10. Сборник решений и постановлений Краснодарского крайкома КПСС и Краснодарского крайисполкома. 1972-1976 г. -Краснодар, 1977.

11. Салошенко В.Н. Первые. Наброски к портретам (о первых секретарях Краснодарского крайкома ВКП(б), КПСС на Кубани) - Краснодар: Северный Кавказ, 2000.

12. Алексеенко О.И. Партийно-государственное руководство мелиорацией земель в Краснодарском крае в 1966-1975 гг.// Историческая и социально-образовательная мысль. - 2015. - Т.7. - №6. - Ч.2.

13. Государственный архив Краснодарского края (ГАКК). Ф. Р-1480. Оп. 11. Д. 215. Л. 33.

14. Миллион тонн кубанского риса взят! // Советская Кубань. - 1980. - 27 ноября.

15. СерогодскийН.А. Развитие мелиорации на Юге России: достижения и проблемы (1960-е 1980-е гг.)// Современная научная мысль. - 2018. - №5.

References and Sources

1. Centr dokumentacii novejshej istorii Krasnodarskogo kraya (CDNIKK). F.1774-A. Op.16. D.10.

2. Medunov S., Ogurcov N., Polyanov YU. i dr. Bol'shoj ris Kubani. - Krasnodar, 1981.

3. Sbornik reshenij i postanovlenij Krasnodarskogo krajkoma KPSS i Krasnodarskogo krajispolkoma. 1965-1972 g. - Krasnodar, 1973.

4. Aleshin E.P. Ris. - Krasnodar, 1997.

5. Resheniya partii i pravitel'stva po hozyajstvennym voprosam. T.10. - M., 1976.

6. Kul'tura risa na Kubani. - Krasnodar, 1982.

7. Resheniya partii i pravitel'stva po sel'skomu hozyajstvu. 1965-1974 gg.: [Sbornik dokumentov]. - M.: Kolos, 1975.

8. Za million tonn kubanskogo risa. - Krasnodar, 1979.

9. Erohov A.A. Majskij Plenum CK KPSS i ego znachenie dlya razvitiya melioracii zemel' v Krasnodarskom krae // Melioraciya i vodnoe hozyajstvo. 2006.

10. Sbornik reshenij i postanovlenij Krasnodarskogo krajkoma KPSS i Krasnodarskogo krajispolkoma. 1972-1976 g. - Krasnodar, 1977.

11. Saloshenko V.N. Pervye. Nabroski k portretam (o pervyh sekretaryah Krasnodarskogo krajkoma VKP(b), KPSS na Kubani) - Krasnodar: Severnyj Kavkaz, 2000.

12. Alekseenko O.I. Partijno-gosudarstvennoe rukovodstvo melioraciej zemel' v Krasnodarskom krae v 1966-1975 gg.// Istoricheskaya i social'no-obrazovatel'naya mysl'. - 2015. - T.7. - №6. - CH.2.

13. Gosudarstvennyj arhiv Krasnodarskogo kraya (GAKK). F. R-1480. Op. 11. D. 215. L. 33.

14. Million tonn kubanskogo risa vzyat! // Sovetskaya Kuban'. - 1980. - 27 noyabrya.

15. Serogodskij N.A. Razvitie melioracii na YUge Rossii: dostizheniya i problemy (1960-e 1980-e gg.)// Sovremennaya nauchnaya mysl'. - 2018. -№5.

СЕРОГОДСКИИ НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ - доктор исторических наук, профессор Кубанского государственного университета, филиал в г. Славянске-на -Кубани ([email protected])

АЛЕКСЕЕНКО ОЛЬГА ИВАНОВНА, кандидат исторических наук, доцент Краснодарского филиала Российского экономического университета им. Г.В. Плеханова ([email protected]).

ДЕМЧЕНКО АНАСТАСИЯ СЕРГЕЕВНА - кандидат исторических наук, доцент Кубанского государственного университета, филиал в г. Славянске-на-Кубани ([email protected]).

SEROGODSKY, NIKOLAY A. - Doctor of History, Professor, Kuban State University, the branch in Slavyansk-on-Kuban. ALEKSEENKO, OLGA I. - Ph.D. in History, Associate Professor, Krasnodar branch of the Russian economic university it. G.V. Pleкhanov.

DEMCHENKO, ANASTASIA S. - Ph.D. in History, Associate Professor, Kuban State University, branch in Slavyansk-na-Kubani.

УДК 94(510): 94(520)«72»: 327

ТУРИЦЫН И.В., РАУ И. ОСОБЕННОСТИ СОВРЕМЕННЫХ ОТНОШЕНИЙ КНР И ЯПОНИИ В КОНТЕКСТЕ КРАТКОЙ РЕТРОСПЕКТИВЫ КИТАЙСКО-ЯПОНСКОГО

ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ

Ключевые слова: китайско-японские отношения, китайская цивилизация, колониализм, модернизация, паназиатская политика, японская экспансия, КНР, территориальные споры.

В контексте краткого обзора истории китайско-японского взаимодействия, в статье рассматривается проблема развития современных отношений КНР и Японии. Отмечается, что в течение тысячелетий Китай являлся для Японии безусловным цивилизационным ориентиром. При этом долгое время их отношения редко омрачались военными столкновениями. Лишь с 1870-х гг., под влиянием колониального закабаления Китая, с одной стороны, и развития колониальной экспансии Японии - с другой, японское восприятие Китая стало выглядеть как глубоко скептическое и даже презрительное. В итоге, японская экспансия обернулась трагическими событиями эпохи Второй мировой войны, в ходе которой милитаристы совершили тяжелые военные преступления, память о которых вплоть до сегодняшнего дня омрачает китайско-японские отношения. В послевоенный период руководство КНР уже с 1950-х гг. стремилось нормализовать отношения с Японией, однако реальный успех этой политики стал возможным только после начала нормализации китайско-американских отношений. Период в целом конструктивного взаимодействия двух стран в 1970-2000-е годы открыл для них новые горизонты развития. Вместе с тем, с 2010-х гг., особенно под влиянием значительного экономического роста КНР (выход на 1-2 место в мире по ВВП), китайско-японские отношения ожидаемо ухудшились. Решающее влияние на данный процесс оказала политика США.

TURITSYN, I.V., RAU, I.

FEATURES OF MODERN RELATIONS OF THE PRC AND JAPAN IN THE CONTEXT OF A BRIEF RETROSPECTIVE OF THE CHINESE-JAPANESE INTERACTION

Keywords: Chinese-Japanese relations, Chinese civilization, colonialism, modernization, Pan-Asian politics, Japanese expansion, PRC, territorial disputes.

In the context of a brief review of the history of Chinese-Japanese interaction, in the article considers the problem of the development of modern relations between China and Japan. It is noted that over the millennium, China has been an unconditional civilizational landmark for Japan. At the same time, its relationships was rarely clouded by military clashes for a long time. Only since the 1870s, under the influence of the colonial enslavement of China, on the one hand, and the development of colonial expansion of Japan, on the other hand, did the Japanese perception of China look like deeply skeptical and even contemptuous. As a result, the Japanese expansion turned into the tragic events of the World War II, during which the militarists committed serious war crimes, the memory of which up to this day is overshadowed by Sino-Japanese relations. In the postwar period, the leadership of the PRC since the 1950s. sought to normalize relations with Japan, but the real success of this policy became possible only after the beginning of normalization of Chinese-American relations. The period of generally constructive interaction between the two countries in the 1970-2000-ies opened new horizons for them. At the same time, since the 2010s, especially under the influence of the significant economic growth of the PRC (reaching 1-2 places in the world in terms of GDP), Chinese-Japanese relations have worsened as expected. The decisive influence on this process had the USA policy.

1. Историческая традиция китайско-японских отношений.

1.1. Китайско-японская архаика.

Характеризуя отношения Китая и Японии, обращаясь в этой связи к глубокой древности, в первую очередь, следует учитывать, что современный Японский архипелаг в течение длительного времени был физически связан с континентальной Азией, представляя собой ее полуостров. Во время ледниковых периодов он неизменно являлся частью материка и, напротив, при потеплении - с таянием ледников - превращался в островные территории. С окончанием последнего оледенения (Вюрмская стадия) - около 12 тысяч лет назад - и подъемом уровня моря, данные территории были окончательно отрезаны от материка (современный Корейский пролив) и вновь превратились в острова.

Именно к этому и даже несколько более раннему времени относится и наиболее древняя археологическая культура на территории Японии, которая характеризуется наличием специфических образцов глиняной посуды с особым «шнуровым» («верёвочным») орнаментом. Давшая общее называние периоду Дзёмон (Jomon) (XIV - IV в. до н.э.), эта посуда считается археологами исторически одной из наиболее древних, и, что примечательно, имеет прямые аналоги в Южном Китае и на современном российском Дальнем Востоке [1]. В принципе, это подтверждает гипотезу о том, что поселившиеся на территории нынешней Японии в эпоху позднего палеолита предки носителей данной культуры имели родство с обитателями континента. Хотя вопрос их генезиса все еще остается дискуссионным, в основном сегодня споры идут вокруг гипотез об их северно-азиатском и южно-азиатском происхождении [2].

Абстрагируясь от тех расхождений, которые существуют в современной литературе, в том числе от различных вариантов периодизаций Дзёмон (Дж. Киддер период «прото Дзёмон» относит к VII-V тыс. до н.э. [3, с.12-26]; по Х. Тиссен-Борнемису - это «начальный Jomon» 7,54 тыс. до н.э., которому предшествовал более ранний - «начинающийся» (зарождающийся -авт.) 14-7,5 до н.э. [4] и т.д.), обратим внимание лишь на один факт. Несмотря на теперь уже островное положение, данные территории в период «позднего» или «заключительного» Jomon (IX-III вв. до н.э.), особенно на завершающем его этапе, неуклонно расширяли контакты с материком, что, на наш взгляд, подтверждает наличие аналогичных связей и на более ранних этапах. В дальнейшем же, как точно подметил Х. Тиссен-Борнемиса, акцентировавший внимание на близости Кюсю к Корейскому полуострову (от 190 км.), это расстояние для островитян было достаточно близким, «чтобы быть периодически под влиянием

континентальных событий, но достаточно далеко для народов японских островов, чтобы развивать их собственные пути» [4].

В новых условиях старые связи проявились, прежде всего, в усилившихся контактах материка с северным и западным Кюсю (затем и Хонсю), в том числе в процессах колонизации, достигшей своего расцвета уже в период культуры Яёй (III в. до н.э. - III н.э.), когда вместе с переселенцами сюда пришли передовые технологии и орудия труда, в частности, техника бронзы и железа, заливного рисосеяния, гончарный круг, ткацкий станок и т.д. В результате, на островных территориях тогда произошла настоящая «хозяйственная революция» [5]. По всей видимости, процессы миграций с материка оказались напрямую связанными с войнами империи Хань с корейским государством Кочосон, в результате разгрома которого императором У-ди в 108 году до н.э. поток переселенцев на Японские острова стал особенно массовым. При этом, очевидно, что данные процессы носили не вполне мирный характер. Согласно исследованиям археологов, в частности отразившим практику строительства укрепленных городищ, общая обстановка в эпоху Яёй была весьма неспокойной. В этой связи, довольно логичными представляются также гипотезы о возникновении в это время первых протогосударственных образований [6].

Активизация контактов материка с японскими островами нашла свое отражение в китайских письменных свидетельствах. Вполне определенно о них писал, в частности, выдающийся китайский историк Сыма Цянь, сообщивший, к примеру, что первый китайский император Цинь Шихуанди в 210-е гг. отправлял экспедиции в Японию для поиска эликсира бессмертия. Отметим также свидетельства китайских путешественников о том, что жители Японии видели в себе потомков У Тайбо - вана государства У эпохи Сражающихся царств (территории современных Цзянсу и Чжэцзян) [7]. Одним из наиболее ранних материализованных свидетельств контактов Китая и Японии является хранящаяся в музее г. Фукуоки знаменитая золотая печать, которую вместе с титулом «вана» император Гуан У-ди в 57 г. пожаловал правителю страны На (о. Кюсю) через прибывших оттуда с данью послов [8, с.12-13].

Фактически это означало, что, в рамках традиционной китаецентричной картины мира, ханьский Китай рассматривал племена японских островов как далеких варваров и своих естественных данников. Иллюстрацией тому может служить традиционное для древнего мира использование уничижительных названий, применявшихся в отношении народов -«данников». Соответственно, страна На дословно звучала по-китайски как «страна рабов», а жители японских островов в целом именовались «людьми ва» («карликами») [9].

Впрочем, ситуация со временем менялась. С одной стороны, в I-II веках ханьский Китай постепенно приходил в упадок, чтобы затем погрузиться в эпоху «Троецарствия» (220-280 гг.), с другой - разрозненные общины японских островов входили в эпоху консолидации, формирования союза Ямато (II-III вв.), заложившего «основу японского государства». В результате, между материком и островами сложились весьма своеобразные отношения. С одной стороны, послы «народа Ва» по-прежнему направлялись к дворам китайских правителей, с другой - раннефеодальное государство в Японии, на фоне утраты Китаем прежних позиций, с III века начало вторжения на Корейский полуостров, принимая довольно активное участие в местных усобицах [10, с.19-20].

Однако значение Китая для Японии при этом не только не снизилось, но и существенно возросло. Прежде всего, в период Ямато (эпохи Кофун 250-538 гг.; Кодай VI-XII вв.) получили свое продолжение активные миграционные процессы с материка на острова. По мнению Н.И. Конрада, интенсивное переселение китайских родов было характерным для IV-V вв. [8, с.40]. В целом же, по некоторым оценкам сторонников «миграционной теории», общее число мигрантов, начиная с периода Яёй и до VIII в. оценивается в 1,2 млн. человек (местное население островов к началу Яёй - около 1 млн.) при общем населении Японии VIII в. в 5,6 млн. человек [11; 12].

Безусловно, миграции способствовали значительному усилению китайского цивилизационного влияния. Особая роль в этой связи, прежде всего, принадлежала китайской

113

письменности, чье присутствие на островах отмечается с первых веков новой эры. Формирующаяся японская цивилизация прямо заимствовала «ханьские письмена» (кандзи), что дало мощный толчок ее развитию. А к VII веку, под влиянием достижений империй Суй и Тан, особенно в связи с проникновением конфуцианства и буддизма (VI-VII вв.) [13], Китай стал для Японии безусловным цивилизационным ориентиром. Для формировавшейся в это время «японской империи» имперский Китай явился главным объектом подражания. «Японская историография единодушно признает приоритет китайской культуры, как более древней, оказавшей определенное влияние на материальную и духовную жизнь японского народа при переходе японского общества от варварства к цивилизации». Порой японская культура этого времени вообще воспринимается как «провинциальная культура Китая» [10, с.20].

1.2. Китайское культурное влияние в период династий Суй и Тан.

С периода династий Суй (581-618) и Тан (618-907) Япония осуществляла едва ли не тотальный перенос на свою почву достижений китайской цивилизации, естественно, адаптируя их к местным реалиям. В Китай систематически направлялись посольства, в том числе включавшие в себя лиц, чьей задачей являлось, в первую очередь, получение образования, освоение передового опыта. Наиболее активные заимствования пришлись на эпоху доминирования в Японии рода Сога, особенно на время регентства принца Сётоку (593622 гг.). Именно тогда государственной религией Японии был объявлен буддизм, адаптированный к местным условиям, в том числе, сопряженный с синтоизмом и пришедшим из того же Китая конфуцианством. При Сётоку утвердилась калькированная китайская политико-административная система, был принят регулировавший данную сферу «Закон 17 статей» (604 г.) [14]. По аналогии с Китаем, Япония была объявлена страной «Восходящего Солнца», а японские императоры стали именовать себя «Сыном Неба». Свидетельством явного культурного влияния империи Суй стало введение в Японии в 604 г. китайского календаря, воспринимавшееся в Китае именно как признание островитянами своего вассального статуса.

Политика заимствования японцами китайского опыта сохранила свое значение и после падения династии Суй вследствие ее военного поражения в Корее (613 г.). Следует в полной мере согласиться с выводом: «Танский Китай стал своеобразной социально-политической и культурной моделью для японского правящего класса». Более того, не изменил данной практики и политический переворот в Японии (645 г.), положивший конец власти рода Сога. Новая правящая элита по-прежнему «в значительной степени копировала политический и экономический строй танской империи». По китайскому образцу в стране была выстроена стройная бюрократическая иерархия, имперской собственностью объявлялась земля и т.д. [15, с.17].

Полагаем, что усилению влияния Китая на Японию в Танский период, в известной степени, способствовало установление его контроля над Корейским полуостровом (670). Причем ко времени данных военных кампаний относится первое из известных крупных военных столкновений китайских и японских войск. В результате сражения при реке Пэккан (663), союзное войско Ямато и корейского Пэкче было разгромлено войском Тан и корейской Силлы, причем японцы потеряли здесь мощную флотилию (300-400 кораблей) [16].

Беспрецедентная военная катастрофа, почти на тысячелетие остановившая военную активность Японии в Корее и на несколько десятилетий закрывшая практику прямых контактов Японии и Китая, тем не менее, не сказалась на продолжении политики импорта китайского опыта, который теперь в основном обеспечивался посредством японо-корейских контактов. Как и на заре «реформ Тайка» (после разгрома Сого), правители Ямато в процессе централизация власти и строительства государственности по-прежнему следовали примеру китайской империи Тан. В частности, обобщение и закрепление этих реформ во время правления императора Момму (697-707) нашло отражение в кодексе «законов Тайхорё» (701), во многом ориентировавшемся на китайское право. Согласно этому кодексу, было детально расписано по центральному и локальному уровням устройство властных структур,

114

обеспечивалась регламентация социальных отношений, налоговых практик и т.д. Все это способствовало серьезному усилению позиций императора, влияния буддистских священников и т.д. [17].

Совершенно уникальное значение для Японии в это время приобрел общекультурный обмен с Китаем. Не было, пожалуй, ни одной важной сферы, в которой бы не ощущалось китайское влияние (язык, письменность, архитектура, искусство, одежда и т.д.). В частности, китайская письменность и классический китайский язык с VIII в. можно считать основой японской литературы и науки («Нихон сёки» и пр.). Лишь с периода Камакура (ХП-ХГУ вв.) «начали появляться книги религиозного и философского содержания» на японском языке (хотя на китайском ученые здесь писали и в XVIII веке) [10, с.22]. На фоне колоссального культурного влияния китаизированными являлись даже имена японских императоров, к примеру имя легендарного первого японского императора Дзимми (660 г. до н.э.) - потомка богини Солнца Аматерэзу и морского бога Сузэну [18], чей культ окончательно утвердился и стал важным элементом японской властной традиции именно в VIII веке.

Конечно, было бы ошибкой не видеть оригинальных черт собственно японской культуры, которые имели место даже на самом пике заимствований. К примеру, по мнению специалистов, уже в Законе 17 статей (604) в полной мере обнаружились принципиальные отличия японского буддизма, состоявшие в отсутствии абсолютного возвышения авторитета мудрости древних и ничтожности личности перед коллективом. В ст.10. законодатель хотя и признавал, что нужно руководствоваться волей большинства, также допускал, что у каждого человека может быть свое мнение о правильном [19].

1.3. Стереотипы великодержавия и культурного превосходства эпох распада Китайской империи и ее возрождения: от Тан - к Мин.

Объективные условия для некоторого ослабления китайского влияния и усиления японской самобытности сложились лишь в X столетии. С падением династии Тан произошел распад Китайской империи, а возникшие на ее месте отдельные государственные образования в Х-ХШ вв. стали объектом набегов различных кочевых народов (кидане, тангуты, чжурчжэни, монголы). Впрочем, на некоторое время это отчасти даже способствовало сохранению китайского культурного влияния в Японии в связи с тем, что, видимо, часть терпевших поражения во внутренних усобицах китайских элит, перемещалась на Японские острова. Впрочем, эти процессы вряд ли оказывали на японское общество существенное влияние. Напротив, глубокий кризис государственности и деградация политического и социально-экономического строя Китая лишали его привлекательности в окружающем мире, объективно усиливая для Японии значение собственного опыта.

В целом, если I тысячелетие новой эры прошло для Японии под знаком масштабного влияния цивилизации Китая, то с рубежа !-П тыс. наблюдалось неуклонное усиление японской самобытности. В основе данных процессов лежали глубокие политические изменения. В частности, уже в X веке подверглась значительным изменениям «китайская» структура системы японского государственного управления. Ее последующая самобытная эволюция была предопределена масштабными социально-политическими переменами, в результате которых в Х-ХП вв. в Японии на базе слоя самураев сформировалась военно-политическая элита в лице крупных феодалов даймё. А с конца XII в. специфика японского политического строя в полной мере определялась параллельным существованием институтов императорской власти (микадо) и доминирующих военных правителей - сёгунов. Утвердив собственные наследственные «дома» - «бакуфу», последние почти на 7 веков превратились в реальных властителей страны.

Впрочем, было бы ошибкой говорить о разрыве японского общества с китайской культурной традицией. На наш взгляд, происходило ее дальнейшее творческое развитие на собственной основе. К примеру, даже понятие «сёгун» было японизированным заимствованием китайского слова «цзяньцзюнь» (полководец, генерал), а активно оформлявшийся примерно с XII в. кодекс самураев «бусидо» являл собой синтез пришедших из Китая буддизма и конфуцианства, с одной стороны, и местного синтоизма - с другой.

115

Причем японцы абсолютно уверены, что это привело к выводу китайских философских доктрин на качественно более высокий уровень [20].

Дальнейшему ослаблению китайского цивилизационного влияния и укреплению японской самобытности способствовали континентальные события XIII века, связанные с монгольским завоеванием Китая (1279). Сумевшие восстановить имперское единство в период династии Юань (1280-1367), монголы, уже в лице первого императора - Хубилая (Ши-цзу), не только подчинили себе Корею, но и предприняли масштабные военные экспедиции на Японские острова. Монголо-китайские силы дважды - в 1274 г. и 1281 г. - пытались осуществить вторжения и, казалось, были близки к успеху, однако потерпели в итоге сокрушительное поражение от сил природы - «божественного ветра» тайфунов («камикадзе») [10, с.44; 21]. Монгольские вторжения, представлявшие собой единственную серьезную внешнюю угрозу для Японии на протяжении тысячелетий (пожалуй, до Второй мировой войны), нанесли серьезный удар по двусторонним отношениям (прежде всего, торговле) и привели к свертыванию контактов Японии с Китаем. Не способствовали им и бесконечные усобицы Х1У-ХУ вв., в которые Япония погрузилась в связи с падением сёгуната Камакура (1333).

Тем не менее, уже в XIV в. ситуация стала постепенно меняться. Падение империи Юань в связи с восстанием Красных повязок привело к восстановлению собственно китайской династии Мин (1368-1644), в результате чего к XV в. Китай стал безусловным лидером в Азии. Среди прочего, это обусловило попытки империи Мин восстановить контроль над Кореей, а также подчеркнуть вассальный статус Японии. Исследователи совершенно справедливо подчеркивают: «Стереотип превосходства по отношению к Японии, связанный с традицией возвеличивания Китая и его императоров, оказался достаточно устойчивым» [15, с.23]. Буквально с первых шагов в общении с японскими послами императоры Мин жестко реагировали на любые нарушения древних стандартов общения с «вассалами». К примеру, в 1375 г. император Чжу Юаньчжан отказался принять японского посла из-за его отклонения от «правил» предоставления «дани», а в следующем 1376 г. он уже прямо угрожал японскому посольству, «что его кораблям потребуется всего лишь пять дней, чтобы с попутным ветром доплыть до Японии» [15, с.24].

Поскольку торговля с Китаем имела для Японии чрезвычайно важное значение (а без специальных разрешений императора никакие торговцы не могли попасть в китайские и корейские порты), в основном она старалась не обострять отношений с великим соседом. Тем более, что в начале XV в. Китай построил поистине огромный флот. В итоге, чтобы получать от китайских властей документы на право торговли, японцы шли на различного рода дипломатические ухищрения, позволявшие сохранять выгодное для них статус-кво. К примеру, сёгун Йосимицу (Ёсимицу) в 1402 г., внешне «признав» свою зависимость, даже получил от императора титул «Ниппон-кокуо» (короля Японии), благодаря чему придал мощный импульс взаимовыгодной торговле.

Однако японцы, особенно учитывая их растущую активность на морях (в т.ч. пиратство) все же явно повысили свою самооценку и вовсе не горели желанием выступать в роли вассалов Мин. В этой связи, при новом сёгуне в 411 г. они даже указали на дверь китайскому посольству, излишне подчеркивавшему «вассальный» статус Японии [15, с.25], что фактически означало разрыв всех отношений. Однако это не отвечало объективной потребности в развитии двусторонних отношений. Поэтому в конечном счете, контакты сторон в основном стали строиться на чисто декларативном признании отдельными японскими правителями своей зависимости от китайского императора (в интересах получения торговых преференций). Причем в Китае подарки японских посольств по-прежнему воспринимались как дань, а подарки собственных посольств в Японию - как пожалования [15, с.25]. Подобная модель отношений с великой империей, в принципе, являлась вполне комфортной для отдельных японских правителей в эпоху отсутствия внутреннего единства страны.

Ситуация вновь стала меняться под влиянием усиления процессов централизации в Японии, с одной стороны, и заката могущества империи Мин - с другой. В принципе, последнее стало очевидным для японцев, осуществлявших систематическую торговлю с Китаем, и страдавших из-за ее запрета, введенного династией Мин в середине XVI в. Более того, на завершающем этапе объединения страны один из трех Великих Даймё (объединителей) - кампаку (регент с 1585) Тоётоми Хидэёси выдвинул и начал реализацию планов завоевания Кореи и Китая. Предложенный им императору меморандум (1591) предполагал подчинение минского Китая, для управления которым даже был «выделен» особый чиновник-диктатор Хидэтцугу [22].

Грандиозные планы мирового господства Хидэёси попытался реализовать в ходе так называемой Имдинской (Имчжинской) войны 1592-1598 гг., в ходе которой ему удалось в основном завоевать Корею. Лишь после успехов японской экспедиции 1592 г. в минском Китае наконец осознали масштабы этой новой, столь неожиданной угрозы со стороны амбициозного японского завоевателя (в числе его требований - выдача дочери китайского императора за императора Японии). В результате, минский Китай двинул на помощь «вассальной» Корее свои армию и флот. После затяжной позиционной войны, император Ваньли даже признал Хидэёси «государем Японии» (1596), однако последний был намерен идти до победного конца. Новая экспедиция 1597 г. некоторое время, казалось, говорила о возможном успехе. Однако сил для реализации столь масштабного проекта у Хидэёси все же явно не хватало. Практически синхронные по времени поражения японских сил в Корее и смерть завоевателя привели к изгнанию японцев с полуострова.

Поражение в столь нежданной и неясно мотивированной войне с Китаем и Кореей показало нецелесообразность продолжения внешней экспансии Японии, в лице клана нового сёгуна Иэясу Токугавы сосредоточившейся на решении главной внутренней задачи -завершения объединения страны. В итоге, сёгунат Токугава утвердился в Японии более чем на 250 лет. Что касается сферы внешней политики, то военная неудача японцев в Корее обернулась тем, что Китай существенно укрепил свою роль в регионе, на века закрепив в сознании корейцев образ «китайцев-освободителей» [23, с.122]. При этом корейская и японская стороны выработали специфическое отношение к данным событиям. С одной стороны, победители - корейцы, вплоть до середины XIX в. направляли в Японию гуманитарные миссии «просвещения», с другой - собственному населению японцы предлагали трактовку данных миссий, как свидетельство зависимости Кореи и ее стремления выразить Японии свое почтение [24]. Немым «подтверждением» тому являлись насыпанные японцами курганы над захоронениями носов и ушей погибших в войне корейцев и китайцев (Мимидзука - курган у буддийского монастыря Хоко-дзи («холм ушей») - от 100 до 200 тыс. ушей (носов); «Могила носов» в Окаяме - 20 тыс. и пр.).

Что касается Китая, то для испытывавшей серьезные финансовые затруднения (прямое следствие Имдинской войны) и переживавшей свой закат династии Мин отношения с Японией, в принципе, утратили актуальность и отошли на второй план. С одной стороны, империи Мин было все труднее отражать натиск маньчжуров, объявивших о создании собственной империи Цин (1636), в итоге, поставившей под контроль весь Китай (1644), а с другой - все большую актуальность для Китая - и в период поздней Мин, и в период Цин -приобретало противодействие нарастающей экспансии европейских держав.

1.4. Китай и Япония перед лицом европейской экспансии.

Фактором, объективно сближавшим судьбы Китая и Японии, оказывавшим на их развитие все более заметное влияние, прежде всего, заставлявшим все большее внимание уделять вопросам безопасности, явилась европейская колониальная экспансия.

Особый интерес западные купцы и флибустьеры всегда проявляли к манившему их своими сказочными богатствами Китаю. В XVI в. в их авангарде оказались португальцы, после своего утверждения в 1511 г. Малакке не просто серьезно потеснившие Китай в торговле со странами Юго-Восточной Азии, но фактически подорвавшие его влияние в регионе. В этой ситуации, учитывая высокую военную активность португальцев, уже в минскую эпоху

117

китайские власти фактически начали переходить к политике изоляционизма, с одной стороны, отказавшись от активной морской политики (1552), а с другой - пойдя на строго ограниченный допуск португальцев в районе Макао (Аомынь), где с 1557 г. последние официально разместили свою укрепленную факторию на условиях признания китайской принадлежности территории и уплаты дани. При этом португальцы, по существу, стали регуляторами запрещенной Минами японо-китайской торговли (как и торговли в Юго-Восточной Азии в целом).

Как известно, в непродолжительном времени доминирование португальцев в регионе было поставлено под сомнение голландцами, начавшими решительно теснить их по всем направлениям, в том числе благодаря установлению в начале XVII века довольно хороших отношений с сёгунатом Токугава. В отличие от последнего, отношение к ним властей империи Мин было более чем прохладным. Не сумев получить разрешения на торговлю в Китае, голландцы попытались добиться этого силой. Однако даже слабеющая Минская империя имела достаточно сил, чтобы пресечь и их военные экспедиции в Макао (1604; 1622 г.), и попытки закрепиться на островах Пэнху (Пескадорские). Причем разгром базы на Пэнху в 1624 г. был обеспечен силами лишь одной провинции Фуцзянь, после чего группу пленных «варваров с красными волосами» продемонстрировали на параде самому императору.

Получив отрезвляющий отпор, Голландская Ост-Индия все же не отказалась от планов экспансии. Начав в 1624 г. захват Тайваня (Формозы), она продолжила военное противостояние с Китаем в Тайваньском проливе и на некоторое время закрепила за собой определенную роль в опосредованной японо-китайской торговле. При этом и цинскому Китаю, и сёгунату Токугава, так или иначе, пришлось иметь дело именно с нею. Данные успехи Ост-Индской компании Голландии объяснялись, в первую очередь, кризисом китайской государственности в переходный период смены империй и оказались весьма неустойчивыми. В 1661 г. это убедительно доказал один из полководцев бывшей империи Мин Чжэн Чэнгун (Коксинга), изгнавший голландцев с Тайваня и основавший здесь государство Дуннин - осколок империи Мин, в 1683 г. с неизбежностью поглощенное империей Цин [25].

В целом, оценивая ситуацию XVII в., следует признать, что в это время европейские колонизаторы не имели реальных возможностей для подчинения себе таких крупных государств как империя Цин или Японская империя. Тем не менее, высокая военная активность европейцев в регионе уже тогда вызвала резко негативную реакцию последних, обусловив их постепенный переход к политике изоляционизма. Как отмечалось, ограничительные меры были приняты Китаем еще в минский период. Что касается Японии, то первоначально довольно хорошо приняв и голландскую, и английскую Ост-Индские компании, сёгунат Токугава уже в 1614 г. изгнал из страны католических миссионеров, а в 1616 г. запретил европейцам проживание и торговлю, исключая порты Нагасаки и Хирадо. К 1640-м гг., в единственный доступный для иностранных судов порт - Нагасаки могли заходить, лишь суда Китая и кальвинистской Голландии, а самим японцам был запрещен выезд за рубеж [10, с.48-49].

В конечном счете, к началу XVIII в.: «Защита государственной суверенности становится важнейшей национальной задачей как для Китая, так и для Японии» [10, с.55]. Все отношения с европейцами жестко регламентируются, а для торговли с ними выделяются строго фиксированные места (Нагасаки в Японии, Гуанчжоу (Кантон) и португальское Макао - в Китае). В известной степени, политика изоляционизма негативно сказалась и на китайско-японском взаимодействии. При этом в Китае, где этот курс проводился воспринявшей концепцию китаецентризма иноэтнической правящей элитой, он оказался более бескомпромиссным и более разрушительным, в значительной степени отрицавшим необходимость заимствования любых достижений европейской цивилизации. В отличие от этого, в Японии все более внимательно относились к западным достижениям, которые могли стать полезными для страны. Поэтому в течение XVIII-XIX вв. традиционно восторженное отношение к китайской культуре, ее восприятие как эталонной, здесь начало постепенно меняться на отношение скептическое.

Представляя собой наиболее привлекательный объект колониального грабежа, в XIX в. Китай в первую очередь подвергся атаке рвавшихся к его богатствам колонизаторов. Как известно, в ходе «опиумных войн» 1839-1842 гг., 1856-1858 гг., 1859-1860 гг. страна была насильственно «открыта» и опутана системой кабальных договоров. Разумеется, эти события лишь закрепили тенденцию подрыва имиджа Китая, как великой державы, в глазах японцев. Однако и Япония, в свою очередь, также не смогла сохранить свою «закрытость», в 1853-1854 гг. став жертвой агрессии Запада в лице американской «миссии» Мэтью Перри. Под жерлами пушек американской военной эскадры, переживавший период смены правителей сёгунат был вынужден открыть для торговли США порты (Симода, Хакодате), заключив договор «о мире и дружбе».

Таким образом, к 1860-м гг. и Китай, и Япония вплотную столкнулись с угрозой утраты суверенитета. Однако при всей видимой схожести положения, в котором оказались эти страны, для каждой из них оно создало разные условия и перспективы развития. Если Японии явно повезло как в том, что она не являлась столь «лакомым» объектом и существенно позже стала жертвой агрессии (причем, более молодых и менее опытных колонизаторов), так и в том, что, сохранив большее этнополитическое единство, она объективно имела лучшие шансы для адаптации к новым условиям на основе глубокого реформирования, то Китай оказался в существенно более сложной ситуации. Являясь объектом несоизмеримо более циничной и паразитической политики «опиумного» и коррупционного растления наиболее старых и опытных колониальных хищников, ввиду наличия серьезных внутренних проблем (прежде всего, все более очевидного конфликта ханьского населения с маньчжурской династией), он имел гораздо меньший потенциал сопротивления.

В итоге, подвергшаяся существенно более слабому колониальному «штурму» и отличавшаяся большей этнической сплоченностью Япония перед лицом внешней угрозы сумела мобилизоваться. Восстановив полноту власти императора, открыв «эпоху реформ» 1868-1889 гг., революция Мэйдзи позволила этой стране постепенно дезавуировать кабальные договоры эпохи сёгуната Токугава и использовать взаимодействие с потенциальными колонизаторами в своих интересах. В отличие от Японии, значительно более ограниченный в своем суверенитете, неуклонно деградирующий режим Цин не смог противопоставить вызовам эпохи ничего, кроме сугубо охранительного курса неприятия иностранного влияния. Следствием этого стал иной вектор развития - в основе своей нисходящего, порождавшего все новые кризисы.

Это разновекторное развитие предопределило и специфику китайско-японских отношений. Первоначально, под влиянием схожих угроз, эти страны попытались укрепить свое положение за счет развития двусторонних связей. Если еще «в начале 60-х гг. Китай высокомерно отклонил предложение токугавского режима об установлении официальных дипломатических отношений», то в 1871 г. он охотно заключил договор о дружбе и торговле, по существу, ставший первым по-настоящему равноправным внешнеполитическим договором Японии и Китая. Впрочем, исследователи справедливо отмечают, что перспективы начавшегося сближения стороны воспринимали по-разному. Если Китай видел тогда в Японии потенциального союзника в борьбе с колонизаторами, то последняя, стремясь избегать прямой конфронтации, в ходе переговоров вокруг договора 1871 г. «отклонила предложение Китая о союзе против вторжения западных держав» [15, с.48].

2. Смена полюсов или основные этапы японской экспансии в Китае (1870-е - 1945

гг.)

2.1. Начальный этап: военная агрессия против Цинского Китая.

Масштабная европейская экспансия на Востоке в XIX в. привела к тотальному поражению политики изоляционизма японской и цинской империй. При этом если Япония, благодаря революции Мэйдзи, стала единственной крупной державой Востока, избежавшей колониального закабаления, то Китайская империя все более деградировала, теряя способность обеспечивать защиту своих интересов и внутри страны, и в ближайшем зарубежье.

К примеру, Цинский Китай фактически стал плацдармом для колониальной экспансии Запада в «вассальную» ей Корею. Именно из Китая активно действовали французские миссионеры, конфликт которых с властями Кореи завершился французской военной экспедицией 1866 года. И хотя наступление колонизаторов закончилось тогда провалом, для современников эти события означали, что, заняв выжидательную позицию в 1866 г., «китайцы не постеснялись отречься от всяких прав своих на Корею» [26, с.33].

В свою очередь, хотя в это время японское правительство также оставило просьбу Кореи о военной помощи без ответа, оно было крайне встревожено усилением натиска Запада. Французская, а затем и американская (1871) военные экспедиции в Корею, на наш взгляд, ускорили эволюцию внешнеполитического курса империи в направлении возобновления (после почти трехсотлетнего перерыва) экспансии на Корейском полуострове. При этом, в отличие от стран Запада, прекрасно понимая значение фактора китайско-корейских связей, Япония, невзирая на недавно заключенный договор 1871 г. о дружбе с Китаем, видела «в их подрыве непременное условие установления своего господства на Корейском п-ове» [27, с.4]. В принципе, наступательная позиция Японии, ее стремление утвердиться в традиционной зоне влияния Китая в полной мере определились уже в 1872 г., когда в ходе переговоров в Токио (Соэдзима - Бюцов) она настойчиво добивалась от России обещаний благожелательного отношения в случае японских военных акций в Корее или на Тайване и даже пропуска японских войск в Северную Корею через российские территории [28] (кстати, в том же году в Японии была введена всеобщая воинская повинность).

На фоне китайской политики «невмешательства», Япония действовала весьма энергично. Уже в 1874 г. она осуществила военное вторжение на Тайвань (хотя и не смогла закрепиться здесь), а в 1875 г. перешла от дипломатического зондажа к непосредственной борьбе за установление контроля над Корейским полуостровом. В результате военных экспедиций 1875 г. и 1876 г., прямо угрожая Корее войной, Япония навязала ей Канхваский договор, сломавший корейскую политику изоляционизма.

В целом, с 1870-х гг. можно говорить о начале качественно нового этапа японо-китайских отношений, отличительной чертой которого стала японская политика прямого участия в колониальном освоении азиатских территорий, в том числе, Кореи и Китая.

На фоне быстро прогрессирующей Японии, цинский режим хронически отставал в осмыслении стремительно менявшейся ситуации. Пытаясь разрешить спорные вопросы и укрепить дружеские связи (1877 г. - первая китайская дипломатическая миссия в Токио), переживая период ломки традиционного восприятия Японии, как островных «варваров», тем не менее, он так и не смог выработать ясной оценки ее нового статуса в Азии. В свою очередь, в ходе активизации двусторонних контактов, вскоре выяснилось, что японцы откровенно презирают Китай, «как фанатичный и невежественный колосс консерватизма», при этом объявляя именно свою страну истинным наследником, «носителем великой традиции» древней китайской цивилизации [15, с.44].

Уверенности японской политике придавало все более очевидное ослабление Китая, в частности, вновь обнаружившее себя во франко-китайской войне 1884-1885 гг., в ходе которой он утратил контроль над Вьетнамом. Как следствие, Япония немедленно усилила давление на Корею, навязав ей ряд новых неравноправных соглашений. Назревавший военный конфликт с Японией из-за Кореи удалось лишь на время снять за счет подписания в 1885 г. Тяньцзинского договора, установившего, что ввод в Корею войск Китая, как и Японии, невозможен без согласия противной стороны. И это при том, что Китай по-прежнему считался сюзереном Кореи!

Закономерным продолжением дрейфа к военному решению корейского вопроса стали события 1893-1894 гг., когда в ответ на ввод в Корею по приглашению ее властей китайских частей, призванных для подавления крестьянского восстания, японцы, увидевшие в этом нарушение Тяньцзинского договора, направили сюда собственный контингент, поддержавший прояпонский военный переворот. В итоге, столь долго откладывавшаяся японо-китайская война стала реальностью. Причем победителем из военных действий 1894120

1895 гг. неожиданно легко вышла Япония, в результате Симоносекского договора (Shimonoseki, 17.4.1895), отобравшая у Китая Тайвань и Пескадорские острова, добившаяся «независимости» Кореи и получавшая с поверженного противника приличные репарации [29].

Аппетиты захватчиков были значительно большими, но столь неожиданный финал китайско-японского противостояния, фактически ставший исходным пунктом формирования японской колониальной империи, встревожил тогда практически все крупные колониальные державы. Под давлением России, Франции и Германии Япония была принуждена к отказу от целого ряда приобретений (Ю. Маньчжурия, Ляодунский полуостров и т.д.). Поразительно, но даже это японцы сумели обратить в свою пользу, представив отказ от данных территорий, как акт поддержки «азиатских» народов и свидетельство искреннего стремления содействовать движению Китая и Кореи к независимости.

Важно также особо отметить, что если в Китае данное поражение вызвало общенациональный шок (поражение от «варваров»!), то в Японии оно породило не менее мощный взрыв национализма, усиленный ощущением грубо украденной у нее европейскими колонизаторами победы. Соответственно, основным направлением японской политики с этого времени стала форсированная подготовка к новой войне на континенте. Последовательное строительство армии флота получило в Японии новый импульс под влиянием ее активного участия в подавлении в 1900-1901 гг. восстания ихэтуаней, на наш взгляд, со всей ясностью показавшего, что если основной задачей Китая с рубежа XX столетия являлась освободительная борьба (в т.ч. против режима Цин), то для Японии главное значение приобрела политика колониальных захватов и строительства большой азиатской империи.

События 1890-х гг. убедительно доказали, что главным препятствием для планов Японии являлось уже не столько сопротивление народов Китая и Кореи, сколько противодействие со стороны крупных колониальных держав, прежде всего России. Поэтому важнейшим переломным моментом, обеспечившим успех японской экспансии в Азии, стала русско-японская война 1904-1905 гг., в результате которой Япония отобрала у России Южный Сахалин и Курилы. В сферу ее влияния попала Корея (аннексирована в 1910 г.); в связи с утратой Россией Ляодунского полуострова Япония фактически превратила в зону своего влияния еще и Южную Манчжурию [30]. Как следствие, она превратилась в единственную восточную колониальную державу.

Поразительно, но несмотря на откровенно агрессивную политику, в начале XX столетия Япония сумела обеспечить себе немалые симпатии в Китае, особенно в либеральных и демократических кругах, по существу стала признанным центром пребывания китайских революционеров-эмигрантов, прогрессивной китайской молодежи [31, с.65], колыбелью многих китайских революционных организаций. Япония умело позиционировала себя как защитницу угнетенных народов Азии, вдохновителя движения за их «объединение». Поэтому даже перейдя к прямым захватам территории Китая, она по-прежнему умело манипулировала лозунгами сохранения единства Китая, защиты его от европейских колонизаторов, модернизации и пр.

Нужно признать, что эта политика оказалась весьма действенной. Даже весьма просвещенные современники были склонны принять искусно созданные шаблоны. К примеру, характеризуя русско-японскую войну 1904-1905 гг., выдающийся деятель китайского революционного движения Сунь Ят-сен писал: «Япония начала войну с Россией, и тем самым удалось спасти Китай от гибели» [32, с.335]. Между тем, цели России в Китае были совершенно иными. По признанию самого Николая II, пугавшая его более всего «идея крушения этой страны и возможности раздела ее между разными державами», воспринималась русским царем «величайшим из возможных бедствий» [33, с.30].

Устойчивые заблуждения китайских демократов в отношении роли Японии в судьбах их страны начали отчасти преодолеваться лишь в ходе Синьхайской революции, когда на начальном ее этапе Япония выступила в поддержку имперского режима, направив в Китай экспедиционные войска. В частности, «под руководством японского контр-адмирала Кавасима была осуществлена высадка крупного морского десанта в Ханькоу - главном

121

опорном пункте революционных сил» [10, с.100]. Однако в связи с отсутствием единства в оценке китайских событий в японских правящих и общественных кругах, этот политический курс оказался непоследовательным. Соответственно, агрессивный характер политики Японии на тот момент еще не проявился с должной степенью полноты и не получил в Китае адекватной оценки.

2.2. Трудности становления Китайской Республики и японская экспансия в 19121920-е гг.

Победа Синьхайской революции создала в Китае крайне запутанную политическую ситуацию, по существу, дезорганизовав и обстановку в стране, и политику Японии в регионе. Причудливые зигзаги революции, постоянная смена векторов политического развития, общая неясность ситуации, рождали массу вопросов, не имевших однозначных ответов. С первого момента было не ясно даже то, кого следовало поддерживать - дом Цин или революционеров.

Как отмечалось, вначале было решено поддержать императора. Однако переброска в Китай японских экспедиционных войск для защиты имперского строя не встретила понимания широкой общественности, симпатии которой были в основном на стороне революционеров. В самом Китае, на волне популярных паназиатских лозунгов Япония также воспринималась в основном как союзник. К примеру, показательно, что советником по внешней политике Китайской Республики Сунь Ятсен назначил руководителя японского «Амурского союза», ультранационалиста и в последующем идеолога расчленения Китая Утида Рёхэя.

В целом, события Синьхайской революции привели в 1912-1913 гг. к расколу в японском руководстве, где имели место различные ориентации, в том числе - на создателя Гоминьдана Сунь Ятсена, в феврале 1913 г. даже принятого в Японии на государственном уровне. В данном контексте, кредиты японских монополий («Мицуи», «Мицубиси») шли разным адресатам - и Цинам, и Сунь Ятсену, и ряду других политиков [34]. Подобная запутанность ситуации объективно усиливала внимание Японии, прежде всего, к вопросам удержания позиций на континенте. Стремясь укрепить присутствие на Северо-Востоке Китая, Генштаб усилил воинские контингенты на Ляодунском полуострове, разместил крупные силы флота в Чемульпо и т.д. Вместе с тем, в это время была окончательно сформулирована идея расчленения Китая. В частности, предпочтительным представлялось утверждение Китайской Республики при передаче контроля над Маньчжурией цинской династии. Таким образом, уже тогда Япония фактически задалась целью закрепления в выводимых из-под китайского контроля Маньчжурии и Внутренней Монголии [35].

Новые перспективы перед Японией вскоре открыла Первая мировая война. Несмотря на китайскую декларацию о нейтралитете, уже с августа 1914 г. японцы начали операции по овладению германской военно-морской базой в Циндао, а затем и всей территорией провинции Шаньдун. Вслед за этим, в январе 1915 г. Япония официально предъявила Китаю так называемое «21 требование» (исключительные права в провинции Шаньдун, Южной Маньчжурии и Внутренней Монголии; концессии, в т.ч. во внутреннем Китае, прием японских политических, военных и финансовых советников, закупки японского оружия и т.д.), фактически лишавшие его суверенитета. Вновь повторенные в ультимативной форме, в мае 1915 г. эти требования были приняты правительством Юань Шикая. Особые интересы и права Японии в Китае в последующем были приняты державами Антанты и США, что позволило ей закрепить их и на Парижской мирной конференции 1919-1920 гг. [10, с.107-111].

Японская экспансия, в итоге, вызвала в Китае массовое возмущение, под влиянием решений Парижской конференции (а затем и российской революции) с 1919 г. породившее широкое антиимпериалистическое Движение 4 мая. При этом «паназиатская» политика Японии была дискредитирована. Все большую силу в Китае набирали радикальные националистические и социалистические силы, выступавшие за обновление страны. Как следствие, опираясь на эти настроения, вскоре союзники пошли на существенное ограничение притязаний Японии, на Вашингтонской конференции 1921-1922 гг. вновь взяв на вооружение требование «открытых дверей» в Китае и добившись отказа Японии от «21 требования», в том числе от притязаний на Шаньдун.

Тем не менее, Япония не собиралась легко сдавать своих позиций. Умело используя разгоревшиеся в Китае усобицы «милитаристов» (1916-1928), контролируя ряд видных генералов (Чжан Цзолин, Чжан Цзунчан) и даже прибегая к прямому военному вмешательству, она фактически поставила под контроль основные провинции Северо-Востока и Центра страны [10, с.130-134]. Впрочем, с 1927 г. Япония столкнулась здесь с США, одним из следствий чего стал политический кризис, в результате которого к власти пришел одиозный кабинет генерала Танака (1927-1929), наиболее известный оспариваемым сегодня многими «Меморандуном Танаки» 1927 г., провозгласившим курс на завоевание Маньчжурии, Монголии, Китая, а затем и мирового господства [36].

Не сумев склонить к сотрудничеству Чан Кайши (визит в Японию летом 1927), Япония была вынуждена с 1928 г. вступить в борьбу с проамериканским Нанкинским правительством. Однако трижды направляя военные контингенты в Китай, Танака, в итоге, все же проиграл, не сумев ограниченными силами противостоять широкому национальному движению в Китае. Сменивший его кабинет Хамагути Осати (1929-1931) на время остановил японскую экспансию.

2.3. Агрессия в Маньчжурии, Северном Китае и Внутренней Монголии (1931-1936).

Однако остановить агрессивные устремления японской военщины в начале 1930-х гг., похоже, было уже невозможно. Партия войны действовала все напористее, безжалостно устраняя со своего пути оппонентов. В частности, в апреле 1931 г. был тяжело ранен и отошел от дел премьер Хамагути Осати. Как показали дальнейшие события, новый премьер Вакацуки Рэйдзиро не смог стабилизировать ситуацию. В ходе маньчжурского инцидента 18 сентября (провокационный взрыв железнодорожного полотна под Мукденом), выяснилось, что он по существу не контролировал армию, вторгшуюся в Маньчжурию фактически без императорского указа. В итоге, политику страны на этом этапе определял уже не стремившийся не допустить эскалации премьер, в итоге ушедший в отставку, а армейские начальники (Гарнизонная армия в Корее Сэндзюро Хаяси; Квантунская армия Сигэру Хондзё и пр.).

Не встретив серьезного сопротивления, японские войска в считанные месяцы оккупировали Манчжурию, провозгласив здесь создание государства Маньчжоу-Го во главе с последним представителем династии Цин - Пу И (с 1934 г. - император). Практически одновременно в январе 1932 г. они попытались закрепиться в Шанхае, однако к маю были вынуждены уйти из города, добившись, однако его демилитаризации. Понимая заинтересованность ведущих стран Запада в каналировании японской агрессии в направлении границ СССР, Чан Кайши, громко жаловался в Лигу Наций на агрессию, однако на деле предложил Японии уступить Северо-Восток страны, при условии ее отказа от продвижения на другие китайские территории [37, с.80]. Как вариант он рассматривал также создание на границе Маньчжурии демилитаризованной зоны, с вводом туда войск Англии, Франции и Италии.

Однако попытки остановить нарастание японской агрессии оказались безуспешными. В данной связи, показательной была судьба нового японского премьера Цуёси Инукаи. Поддержавший интервенцию в Маньчжурии, но все же пытавшийся найти дипломатическое решение японо-китайского конфликта, политик был застрелен 15 мая 1932 г. при попытке военного переворота. Важно отметить, что в это время убийства противников войны - крупных политических деятелей, бизнесменов и т.д. стали в Японии едва ли не нормой.

Агрессия Японии в 1933 г. получила свое продолжение в «битве за Хэбэй». Вторжение в северо-восточную китайскую провинцию Жэхэ (включенную затем в состав Маньчжоу-Го), выход на Великую Китайскую стену и начавшееся наступление южнее ее, были остановлены лишь в результате перемирия Танку (22.05.1933), которым японцы добились не только фактического признания Маньчжоу-Го, но и создания 100-километровой демилитаризованной зоны за Великой Китайской стеной. В течение 1933-1934 гг. Япония также установила контроль над Внутренней Монголией, где было создано местное «автономное» правительство. Вслед за этим, в 1935 г. она начала продвижение в Северный Китай, где планировалось

123

создание марионеточного государства Хуабей-Го (провинции Хэбэй, Чахар, Суйюань, Шаньдун, Шаньси) [10, с.154-155]. Параллельно «национально-освободительные» движения инициировались в Синьцзяне, Шэнси и ряде других провинций.

Заметим, что практически все эти события проходили в период Сайто Макото (19321934) - премьера, по оценкам историков, все же пытавшегося как-то ограничить амбициозные замыслы военных. Впрочем, премьеры в Японии в то время менялись часто, тогда как должность военного министра в 1931-1936 гг. неизменно занимал Садао Араки, ушедший в отставку лишь в связи с неудачным военным путчем 1936 года, однако продолжавший оставаться одним из лидеров милитаристов (с 1937 г. в должности министра образования).

Таким образом, в результате японской агрессии в Китае, в 1931-1936 гг. сформировался первый - азиатский очаг Второй мировой войны, безусловно, ставшей реальностью. Сторонником ее европоцентристской периодизации в этой связи следует напомнить, что и Китай, и Япония являлись к 1931 г. мировыми державами. Что касается масштабов военных действий и потерь, то период японо-китайского противостояния 1931-1935 гг. ничуть не уступает «начальному» этапу Второй мировой войны в европейской периодизации («странная война»).

2.4. Война сопротивления Японии (1937-1945).

Высшей точкой военного противостояния Китая и Японии за всю их историю стала японо-китайская война 1937-1945 гг. К моменту начала этой грандиозной восьмилетней кампании Китай находился в предельно сложном положении. Значительная часть страны была оккупирована, тогда как свободная от японцев - раздиралась внутренними конфликтами, прежде всего, между чанкайшистским режимом и подконтрольными КПК «советскими районами».

Отсутствие внутреннего единства Китая существенно облегчало задачи милитаристской Японии, где в июне 1937 г., наконец, окончательно одержала верх партия войны, выдвинувшая на пост премьер-министра убежденного сторонника экспансионистского курса - Фумимаро Коноэ. И уже в июле Япония перешла к широкомасштабному наступлению, моментально захватив Пекин и Тяньцзин. До конца года японцы взяли также столицы всех северных провинций (Хэбэй, Чахар, Суйюань, Шаньси, Чжэцзян, Шаньдун). Не ограничившись наступлением на Севере, они также овладели в дельте Янцзы важнейшими городами Центрального Китая - Шанхаем и Нанкином (провинция Цзянсу).

В этой критической ситуации представляется показательной реакция на японо-китайскую войну «мирового сообщества», фактически оставившего Китайскую республику (КР) один на один с агрессором (Брюссельская конференция, ноябрь 1937). Единственной страной, начавшей реализацию программ содействия КР явился СССР, вплоть до 1941 г. обеспечивавший не только поставки оружия, снаряжения, посылку военных специалистов, но и снижение внутрикитайской конфликтности (Гоминьдан - КПК).

Последнее было особенно важно, поскольку лучшие силы Чан Кайши в результате кампаний 1937-1938 гг. были по существу разгромлены, а сама война приняла предельно ожесточенный характер. Проводя политику «саньгуан» (выжженной земли, тотального уничтожения), японские войска совершали невиданные военные преступления. В данном плане показательна, к примеру, «нанкинская резня» (декабрь 1937 - февраль 1938 гг.), жертвами которой стали более 300 тыс. человек. Среди преступлений японской военщины особо выделим также использование химического и бактериологического оружия и т.д.

Ответом на преступления стало нарастание массового сопротивления, позволившее одержать крупные победы, в том числе силами коммунистических 8-й и 4-й армий (Пинсингуаньское сражение 25.09.1937, «Битва ста полков» 1940 и др.). Все большее значение в войне сопротивления приобретало также партизанское движение. Важно особо подчеркнуть, что если поначалу последнее рассматривалось как вспомогательное средство борьбы, то с момента появления статьи Мао Цзэдуна «Вопросы стратегии партизанской войны против японских захватчиков» (1938), оно стало приобретать первостепенное значение. Успеху партизанского движения, сковавшего в итоге до 70% сил японцев, способствовало, в

124

частности, изменение тактики японских сил, - вначале (с конца 1937 г.) связанное с укреплением ими завоеванных позиций и прекращением активных операций, а затем - со стремлением вести войну силами марионеток из Нанкинского правительства, при переносе к концу 1940 г. активности японской армии, в значительной степени, за пределы Китая. Как не парадоксально, закрепило данную тенденцию и усиление к концу 1939 г. разногласий Гоминьдана и КПК, в 1941 г. переросших в откровенно враждебные отношения.

С 1941 г. ситуация для антияпонских сил на некоторое время осложнилась из-за прекращения военной помощи СССР. Однако даже в этих условиях китайские войска сражались героически и, нередко, успешно. В частности, исключительное значение имела победа в сражении под Чанша (осень-зима 1941), сорвавшая наступление на Чунцин. По существу, действия китайского сопротивления - и частей КПК, и войск Гоминьдана - уже в 1941 г. стали для СССР подлинным «вторым фронтом». При этом решающая заслуга в том, что СССР смог избежать войны на два фронта, принадлежала китайским воинам.

С 1942 г. для Чан Кайши потери от прекращения советских военных поставок были в полной мере компенсированы помощью вступивших в войну США. Как следствие, в 19421945 гг. война в Китае приобрела «вязкий» позиционный характер, с преобладанием активности японских войск. При этом в более трудных условиях воевали коммунисты, с 1944 г. в основном сосредоточившиеся на укреплении освобожденных районов Северо-Западного Китая. Лишь в 1945 г., вновь получив поддержку со стороны СССР, они резко повысили активность своих действий. На заключительном этапе войны - летом - в начале осени 1945 г. это соперничество Чан Кайши и Мао Цзэдуна приобрело вид форсированного расширения подконтрольных их армиям территорий с целью создания фундамента для борьбы уже в условиях послевоенного мира.

Отмечая проблемы «объединенного антияпонского фронта», полагаем, что все же было бы ошибкой преувеличивать их значение. Нужно ясно понимать, что Китай играл решающую роль в борьбе с японским милитаризмом вплоть до вступления в войну СССР. В течение долгих лет, неся огромные потери, он упорно противостоял агрессору, как известно, стремительно вытеснившему в 1942 г. из Азии такие державы как США, Англия, Франция, Голландия. Несмотря на неимоверные лишения, Китай не капитулировал, проявляя готовность воевать с Японией буквально десятилетиями. Нужно также особо отметить и то, что в течение Второй мировой войны именно в Китае находились основные воинские контингенты Япония. Согласно официальным китайским данным, здесь находились 94% сухопутных войск, 60% ВВС и значительная часть флота милитаристов. При этом Китай потерял около 35 млн. человек, преимущественно мирного населения. Общие потери в экономике составили 600 млрд. долл. [38].

Сковывая войска Японии, Китай воспрепятствовал ее возможной военной авантюре против СССР в 1941 году. Огромную роль он сыграл и в действиях на тихоокеанском театре военных действий. Уже по результатам кампании 1942 г., осознав значение китайской войны сопротивления для победы над Японией, 11 января 1943 г. США и Англия подписали соглашение об отмене навязанных еще имперскому Китаю неравноправных договоров. А после Второй мировой войны объективной оценкой союзниками вклада Китая в победу стал его статус постоянного члена Совета Безопасности ООН.

Оценивая влияние войны на отношения Китая и Японии, следует видеть, что, прежде всего, она принципиально изменила восприятие Японии. Под влиянием долгих лет тяжелейших испытаний и лишений, страна, еще в начале века считавшаяся многими в Китае символом прогресса и даже «защитником» народов Азии, стала восприниматься предельно негативно, причем едва ли не на физиологическом уровне. В то же время война создала условия для роста национального самосознания, преодоления тяжелого колониального наследия, восстановления единства и территориальной целостности Китая и, в конечном счете, вывела его на тот уровень осмысления своей цивилизационной миссии, который обусловил возникновение в 1949 г. Китайской Народной Республики.

Впрочем, по объективным причинам, прежде всего из-за масштабного внутрикитайского противостояния 1945-1949 гг., плодами достигнутой Победы страна смогла воспользоваться не сразу и далеко не в полном объеме.

3. Основные этапы эволюции взаимоотношений КНР и Японии в 1949-2012 гг.

3.1. Китай и Япония в 1949-1960-е гг.: проблемы послевоенного урегулирования и нормализации двусторонних отношений.

Специфика отношений Народного Китая и Японии в послевоенный период в решающей степени определялась тем глобальным противостоянием, которое было вызвано расколом мира на две противостоявшие друг другу системы. Если в ходе войны и сразу по ее окончании гоминдановская Китайская Республика была признана основным союзником США в Азии, государством, находящимся в сфере американского влияния и, среди прочего, даже вопреки возражениям других союзников, призванным «присматривать» за Японией [39, р.252], то сам факт победы здесь коммунистов сразу изменил геополитическую ситуацию. С 1950 г. бывший союзник был объявлен США изгоем, подвергнут санкциям и превращен в объект военных провокаций. Что касается Японии, то эта страна-агрессор, потерпев поражение и переживая период глубокого реформирования, в том числе демилитаризации на основе Конституции 1947 г., декларировавшей, что «японский народ отказывается на все времена от войны ... и ... насилия как средств решения международных споров. Чтобы это ... достигнуть, не будут финансироваться наземные, морские и воздушные силы или другие средства ведения войны. Право государства на ведение войны не признается» [40, Б.7], напротив, неожиданно для самой себя стала главной опорой США в Азии.

Отмеченная рокировка отразилась не только на общей ситуации в регионе, но и на решении принципиальных вопросов послевоенного урегулирования. В результате нараставшей конфронтации, подводивший итоги мировой войны в Азии Сан-Францисский договор 1951 г. оказался неприемлемым для целого ряда стран и, прежде всего, для лишенной возможности участия в его выработке КНР. Соответственно, Китай не признал легальности этого договора с точки зрения международного права. В специальном Заявлении главы МИД Чжоу Эньлая по поводу американо-английского проекта мирного договора с Японией, КНР определила этот документ как «сепаратный мирный договор, который выгоден лишь правительству Соединенных Штатов», назвала его «договором подготовки новой войны», закрепляющим колониальный статус Японии и целый ряд серьезных территориальных проблем [41, с.3].

Хотя японская стратегия в это время в решающей степени определялась США и их «политикой вражды к Китаю», руководство КНР последовательно добивалось нормализации отношений в интересах достижения взаимопонимания. Несмотря на отсутствие дипломатических отношений, уже в июне 1952 г. было подписано первое китайско-японское торговое соглашение. В октябре 1953 г. с японской парламентской делегацией Икеда Масаносуке было заключено новое соглашение о содействии двусторонней торговле. В итоге, соглашения 1952-1953 гг. позволили существенно нарастить объемы торгового оборота. В числе достижений в гуманитарной сфере особое значение имели переговоры Обществ Красного Креста Китая и Японии (1953), завершившиеся подписанием соглашения об оказании помощи японским гражданам, желающим возвратиться на родину. Свидетельством общего потепления климата в регионе стала опубликованная в октябре 1954 года правительствами КНР и СССР совместная декларация, в которой было выражено общее стремление к восстановлению нормальных отношений с Японией [42, с.4-5]. Большое значение для политики разрядки имели Женевское совещание 1954 г. (первое подобное мероприятие после 1945 г.), а также Бандунгская конференция (1955).

Правительство КНР, прогрессивные круги в Японии в середине 1950-х гг. предпринимали активные усилия для нормализации отношений, уделяя особое внимание развитию торговых и гуманитарных контактов. В частности, в 1956 г. еще на год было продлено Третье китайско-японское торговое соглашение от 4 мая 1955 г. [43, №12. 16 июня], было заключено Соглашение о рыболовстве и т.д. Большим прорывом стало основание в

126

Токио 23 марта 1956 г. «Общества культурного обмена между Японией и Китаем», сразу принявшего программу широкого сотрудничества (выступления Китайской Пекинской оперы, фестиваль японских фильмов в Китае и т.д.) [43, №8. 16 апреля. с.41]. О развитии контактов в сфере спорта свидетельствовало участие команды КНР в международном чемпионате по настольному теннису в Токио (1956), за чем последовало приглашение японских команд в Китай [43, 1956. №9. 1 мая. с.37]. Отношение к Японии в КНР характеризовало и то, что если американские фильмы в середине 1950-х бойкотировались (за единичными исключениями), то японские находились в прокате, причем имели немалый успех [44, с.35].

Достигнутый уровень взаимопонимания позволил приступить к решению наиболее болезненного вопроса - о судьбах военнопленных. Еще по соглашению 1953 г., к концу марта 1955 г. года из Китая в Японию выехало около 29 тыс. человек [42, с.5]. «Учитывая развитие дружественных отношений между китайским и японским народами», 25 апреля 1956 г. Постоянный комитет Всекитайского собрания народных представителей принял постановление, рекомендовавшее даже военным преступникам, выразившим раскаяние, выносить приговоры, «исходя из политики великодушия». В основном их освободили и отправили на родину, и лишь незначительная часть получила тюремные сроки. С учетом этого, к примеру, в канун очередного процесса, начинавшегося 9 июня 1956 г. в Шэньяне, где судили группу бывших командиров дивизий генерал-лейтенантов Хираку Судзуки, Сигэру Фудзита, Синносукэ Сасса, генерал-майоров Масару Уэсака, Цутому Нагасима и др., подсудимые активно каялись, просили прощения за содеянное [45, с.19-20].

Очевидное потепление в отношениях КНР и Японии встревожило правящие круги США, особенно после того, как «Чайнаком» решил не вводить против КНР с 1 января 1958 г. дополнительных торговых санкций, сверх уже принятых Западом против соцстран, а также после подписания в марте 1958 г. 4-го китайско-японского торгового соглашения, предусматривавшего открытие торговых представительств в Токио и Пекине [10, с.296, 312]. Как следствие, правительство Киси произвело серьезную корректировку внешнеполитического курса, прежде всего, выразившуюся в пересмотре «договора безопасности» с США. И это при том, что Япония и без того воспринималась Китаем как база для возможной агрессии США. В том же 1958 г. это еще раз подтвердил так называемый «тайваньский кризис», резко обостривший угрозу военного столкновения США и КНР и, после соответствующего заявления СССР о поддержке союзника, фактически поставивший мир на грань ядерной войны.

В итоге, на фоне резкого охлаждения двусторонних отношений, осложненных активизацией проамериканских элементов в Японии, а также крайне непростой ситуации, сложившейся в Китае в связи с политикой большого скачка, 1958 г. был ознаменован срывом всех японо-китайских договоренностей и разрывом столь старательно строившихся отношений.

Ситуацию принципиально не улучшило и то, что под влиянием массовых протестов в Японии против ратификации подписанного 19 января 1960 г. Договора о взаимном сотрудничестве и безопасности между США и Японией [46] и визита Д. Эйзенхауэра (15.07.60) был вынужден уйти в отставку кабинет Киси [10, с.296]. Не стало устойчивым и отмеченное с 1962 г. (после разрыва с СССР) новое потепление двусторонних отношений, на почве идей национализма и расовой общности в основном проявившееся в контактах китайской стороны с японскими неправительственными организациями [10, с.316]. Развитию отношений сторон в 1960-е гг. не способствовало многое - и усиление опасений в Японии в связи с появлением у КНР ядерного оружия (1964), и крайние формы китайской «культурной революции» (с 1966) и т.д. Сама Япония в 1967 г., напротив, объявила о трех безъядерных принципах (не владеть, не производить, не ввозить). Особо следует выделить стремительный экономический рывок Японии, в 1968 г. превративший ее в третью промышленную державу мира.

На фоне роста экономической мощи, все более очевидными становились и претензии Японии на роль лидера Азии, в том числе - при поддержке США - и в сфере безопасности.

127

Совместное заявление Сато - Никсона в ноябре 1969 г. прямо акцентировало внимание на вопросах региональной безопасности, прежде всего, на проблемах Тайваня и Южной Кореи [47].

3.2. Переход к конструктивному сотрудничеству в 1970-е гг.

Развитие китайско-японских отношений в послевоенный период в полной мере выявило зависимость их, в первую очередь, от политики США. Вновь это подтвердили события начала 1970-х гг., когда под влиянием нарастания советско-китайской конфликтности Соединенные Штаты взяли курс на сближение с КНР. Известная цепь событий - «пинг-понговая дипломатия» - секретный визит Г. Киссинджера (1971) - визит Никсона (1972) -принципиально изменила общую конфигурацию системы международных отношений. Причем в контексте непростых японо-китайских отношений, эти действия США, предпринятые без необходимых консультаций с Токио, были восприняты «с обидой и негодованием»: «Вашингтон опередил Японию; в это время правительство Э. Сато лишь вело подготовку к нормализации отношений с Китаем ... Приход к власти премьер-министра К. Танака в июле 1972 г. ускорил процесс нормализации. В результате визита К. Танака в Пекин 29 сентября 1972 г. были установлены японо-китайские дипломатические отношения [48, с.45]. То есть теперь уже Япония «опередила» Соединенные Штаты.

Безусловно, это был прорыв в двусторонних отношениях, вывод их на качественно новый уровень. Так, еще недавно КНР протестовала (30.12.1971) против тех положений договора 1971 г. между Японией и США о возвращении Окинавы (Okinawa Reversion Agreement), которые считали единой с Окинавой территорией, возвращаемой Японии, острова Рюкю и Сенкаку [49], а теперь она получала признание своего статуса, как как единственно легитимного правительства Китая. При этом Чжоу Эньлай для получения такого блестящего результата счел необходимым концентрировать внимание своего правительства на создании «дружественных отношений и взаимопонимания в важнейших вопросах», касающихся обеих сторон, а решение более мелких вопросов - переносить на более позднее время, с использованием мирных дискуссий и взаимовыгодной кооперации [50, S.214]. Данная политика сдержанности в спорах и стремления к обоюдному развитию в основном была продолжена Дэн Сяопином. И эти основы отношений КНР и Японии довольно последовательно сохранялась с 1970-х годов: «Обе страны придерживались тогда прагматической стратегии переноса решения конфликтов на далекое будущее при поддержании базового положения «избегать эскалации, стремиться к компромиссам» [50, S.213].

Фиксируя большое значение начавшейся эпохи разрядки, явного отказа от жесткого блокового противостояния на Дальнем Востоке, отметим, что на некоторое время это привело к существенному потеплению международного климата. В контексте китайско-японских отношений, особенно позитивными моментами в это время следует считать существенное расширение масштабов экономического сотрудничества, а также проведение взвешенной политики в политической и оборонной сферах.

3.3. Китайско-японские отношения в эпоху реформ и открытости.

В целом, позитивную динамику двусторонних отношений в полной мере удалось закрепить при переходе Китая в 1978 г. к проведению политики реформ и открытости, связанной с созданием рыночного социализма с китайской спецификой. Символичным в этой связи представляется подписание КНР и Японией Договора о мире и дружбе (12.08.1978г.; вступил в силу 23.10.1978, т.е. раньше установления дипломатических отношений КНР и США 1.12.79г.), в частности, декларировавшего отказ от стремления к любой гегемонии в Азиатско-Тихоокеанском регионе (ст.2).

Переход к реализации масштабной программы сотрудничества открыл перед Китаем и Японией впечатляющие перспективы. Несмотря на отдельные частные, порой довольно серьезные проблемы, к примеру неожиданный зигзаг в политике КНР в феврале - марте 1979 г., заморозившей ряд уже подписанных и прекратившей переговоры по целому ряду новых крупных контрактов, стороны быстро находили новые резервы роста. В данном случае

128

прорывное значение имело новое соглашение КНР и Японии (29.03.1979) о продлении и расширении торгового договора до 1990 г., предусматривавшее 2-3-х кратный рост объемов торговли. В сентябре 1979 г. новую динамику отношениям придало соглашение о выделении Китаю японского правительственного займа для финансирования инфраструктурных проектов [10, с.443-445].

В целом, с конца 1970-х гг. Япония становится подлинным локомотивом модернизации Китая, причем сотрудничество с КНР позволяет ей обеспечивать быстрое развитие собственной экономики.

Конечно, отношения сторон являлись далеко не безоблачными. В частности, со временем Китай все более тревожил дефицит торгового баланса из-за чрезмерного притока японских товаров. В середине 1980-х гг. это даже вызвало демонстрации китайских студентов. Определенные сложности отмечались и в гуманитарной сфере. К примеру, в 1982 г. отношения сторон омрачил скандал из-за японских учебников истории, воспринятых китайцами как свидетельство возрождение японского милитаризма. В конце 1985 г. еще больший резонанс имел скандал, связанный с посещением премьером Накасонэ храма Ясукуни, где среди прочего находятся останки ряда военных преступников эпохи Второй мировой войны. Тем не менее, стороны стремились сглаживать данные противоречия. В частности, позитивное значение для расширения двусторонних связей имели визиты Ху Яобана в Японию в ноябре 1983 г. и премьера Накасонэ в Пекин марте 1984 года.

В принципе, исследователи склонны связывать успех политики реформ и значительный прогресс в китайско-японских отношениях, в немалой степени, с деятельностью Генсека ЦК КПК Ху Яобана (1980-1987). В том числе они акцентируют внимание на его неплохих личных связях с японскими политиками. Соответственно, отставка этого политика в январе 1987 г. оценивается негативно [51]. Однако мы полагаем, что прогресс 1980-х гг. был результатом закономерного стремления сторон к развитию всестороннего сотрудничества в условиях общего сближения Китая с США в противовес СССР. В этой связи, и после отставки Ху Яобана китайско-японские отношения развивались по восходящей линии. Так, после сложных и продолжительных переговоров в 1988 г. удалось заключить новое важное инвестиционное соглашение, обеспечившее финансирование целого ряда китайских проектов. Не прервали нараставшего сотрудничества сторон, хотя и несколько ослабили его, события 1989 г. на площади Тяньанмэнь. Японские инвестиции и в 1990-е гг. продолжали оставаться важнейшим фактором китайского экономического роста (при некотором спаде в конце десятилетия и восстановлении к рубежу 2000-х гг.).

Однако на фоне несомненных успехов в развитии китайско-японских отношений в 1980-1990-е годы, уже в рамках данного периода обращает на себя внимание проблема существенной трансформации оборонной политики Японии, при явной, на наш взгляд, недооценке ее со стороны руководства КНР. В частности, уже в 1978 г. были приняты «Руководящие принципы японо-американского сотрудничества в области обороны», предполагавшие существенную активизацию японской политики, при усилении ее координации с США (в т.ч. проведение на регулярной основе совместных учений). Значительная работа сторонами предполагалась и в сфере военно-технического сотрудничества [52]. Тревожным моментом в рассматриваемый период стало устойчивое наращивание японских военных расходов (особенно при премьере Накасонэ), позволившее осуществить глубокую модернизацию Сил самообороны. Показательно, что при этом в 1987 г. оборонный бюджет Японии впервые превысил установленный для него в 1976 г. лимит - 1% ВВП.

В отмеченном контексте следует согласиться с выводом, что, по существу, именно в 1978-1991 гг. «были установлены подлинно союзнические отношения между США и Японией, которая перестала являться исключительно тыловой структурой для обеспечения военных кампаний США» [53, с.31], и именно на данной основе с 1990-х годов в оборонной политике Японии произошел «отказ от принятой после Второй мировой войны «доктрины Ёсида», которая отдавала приоритет экономическому развитию государства» [53, с.3]. Ее место

129

постепенно заняла политика «нормализации» оборонной политики, по существу, означавшая курс на восстановление традиционного статуса военной державы. На практике в дальнейшем это проявилось в переходе Японии к активному участию в миротворческих миссиях ООН, а затем и в военных кампаниях США.

Первым принципиальным водоразделом в военной политике Японии стал рубеж 19801990-х годов. Тогда на волне эйфории от крушения СССР и безусловного триумфа США, начавших не просто масштабные военные операции по всему миру (Персидский залив 19901991 гг.), но и мобилизацию сил союзников (в т.ч. давление на Японию) [54, с.235-236], японцы едва ли не как «национальное унижение» восприняли конституционный запрет на участие в подобных военных действиях, лишивший их возможности помочь победоносному союзнику и, естественно, разделить с ним сладкие плоды побед. Следствием этого стал «Закон о сотрудничестве в операциях по поддержанию мира и других операциях ООН» (15.06.1992) [55], открывший эпоху систематического участия японских Сил самообороны в миссиях ООН. Вслед за этим, корейский ядерный кризис 1993-1994 гг. и неожиданно актуализированная «китайская угроза» подвели Японию к принятию в 1997 г. новых «Руководящих принципов японо-американского оборонного сотрудничества». Но и этого было уже мало. Известные события 2001 г., давшие начало кампании борьбы с «международным терроризмом», позволили провести в 2001 г. через парламент закон, разрешивший Силам самообороны выполнять чисто военные функции. Эпоха «гуманитарных миссий» 1990-х гг. сменилась тем самым в 2000-е эпохой прямого военного участия Японии в операциях по всему миру (Афганистан, Ирак и т.д.). Поразительно, но эти изменения получили полную поддержку населения. Если в 1991 г. участие в миссиях ООН одобряли 33% опрошенных, то в 2010 -85,2% [53, с.61].

Очевидно, что менялась не только политика Японии. Глубокие изменения происходили в самом общественном сознании, все более утрачивавшем память о Второй мировой войне, чувство вины и желание приложить все силы для того, чтобы подобное никогда не повторилось. Вместо этого формировалось новое миропонимание, основанное на признании приоритетов всемерного укрепления и развития Сил самообороны (с 2007г. - министерство), организации их тесной координации с США в рамках глобального сотрудничества, в том числе далеко за пределами Японии («Совместное заявление» США и Японии 19.02.2005). В частности, эта позиция Японии нашла отражение в демонстративно регулярных посещениях премьером Коидзуми (2001-2006) храма Ясукуни, неизменно вызывавших протесты китайской стороны.

Отмеченные процессы не могли не отразиться на всем комплексе японо-китайских отношений, в политическом плане уже к началу 2000-х гг. переживавших не лучшие времена. В связи с усилением сотрудничества Японии и США в военных областях, а также с количественными и качественными изменениями вооруженных сил самой Японии, Китай с конца 1990-х гг. подвергал систематической критике внешнюю и внутреннюю политику Японии [14]. В 2005 г. противоречия еще более усилились в связи с провокационным, по мнению китайской стороны, заявлением США и Японии о необходимости содействия «мирному разрешению» проблем Тайваня. Ответом на это стали не только массовые антияпонские демонстрации, но и принятый в 2005 г. в КНР Закон о единстве страны.

Учитывая отмеченные негативные тенденции, стороны предприняли усилия, направленные на их исправление. Объективную потребность гармонизации двусторонних отношений, в частности, показал имевший исключительно важное значение пятидневный визит в Японию в мае 2008 г. Председателя КНР Ху Цзиньтао (первый за более чем 10 лет). Напряженная программа визита (только с императором Акихито Ху Цзиньтао встречался трижды), принесла очевидные плоды. Так, за 2008 г. объемы торговли сторон составили 266,4 млрд. долл. (12,5% роста за год). Эта позитивная динамика сохранялась и в дальнейшем. Так, в 2011 г. этот показатель составлял уже 345 млрд. долл., причем КНР являлась главным торговым партнером Японии (КНР - основной импортер японских товаров) [56]. Значительные масштабы имели и контакты в гуманитарной сфере. Это доказывало, что Китай и Япония

130

оставались важнейшими партнерами, сотрудничество которых является существенным условием их динамичного развития.

Впрочем, провозглашенное в этой связи «таяние льда» в отношениях сторон оказалось очень непродолжительным. И причины тому были далеко не только политическими. Дело в том, что даже в начале 2000-х гг. Япония исходила из расчета на свою доминирующую роль в экономических отношениях с Китаем, который только еще вступил в ВТО (впрочем, уже тогда начались разговоры о необходимости свертывания помощи Китаю). Однако в 2010 г. Китай по своему потенциалу сравнялся с Японией, превратившись во вторую экономику мира. Полагаем, что, так или иначе, это внесло новые оттенки в двусторонние отношения, в том числе порождало элементы напряженности.

В первую очередь, почву для нарастания конфликтности в этих условиях создавали, с одной стороны, нерешенные территориальные споры, а с другой - традиционные опасения военных «угроз» со стороны соседа. В частности, первый крупный кризис, поставивший Китай и Японию на грань разрыва дипломатических отношений, возник в сентябре 2010 г. в связи с задержанием у островов Дяоюйдао (Сенкаку) рыболовецкого траулера КНР. Его следствием стали антияпонские манифестации по всему Китаю, разрыв двусторонних отношений в ряде областей (контакты на уровне провинций, отдельных министерств и ведомств и пр.), ограничение экспортных квот на редкоземельные металлы для Японии и т.д.

В 2011 г. отношения КНР и Японии, казалось, вновь стали выправляться. Большое значение в этом процессе имела гуманитарная помощь КНР соседу в условиях «тройного бедствия» 11 марта 2011 г., последующий майский визит в Японию премьера Госсовета Вэнь Цзябао. Весьма результативным стал ответный декабрьский визит 2011 г. премьера Ёсихико Ноды, в ходе которого стороны достигли важных договоренностей в экономической и гуманитарной сферах (в частности, о переходе к торговым расчетам в юанях и иене). Однако поводом для дальнейшего ухудшения отношений стала ежегодная японская белая книга о «китайской угрозе», подвергшаяся острой критике МИД КНР.

Чрезвычайно серьезные последствия для китайско-японских отношений имел очередной кризис в Восточно-Китайском море, связанный с покупкой в сентябре 2012 г. японским государством островов Дяоюйдао (Сенкаку). Помимо традиционных протестных акций, Китай даже пропустил в этой связи встречу МВФ в Японии. Более того, было сделано заявление о готовности защищать интересы КНР в данном регионе военными средствами. Отмеченные события крайне негативно сказались и на сфере экономического и гуманитарного сотрудничества. В КНР начался бойкот японских товаров (снижение товарооборота до 333 млрд. в 2012 г.) [57], в большом количестве приостанавливали или прекращали работу японские фирмы, резко сократились туристические потоки, были ужесточены цензурные ограничения и т.д.

В целом, ситуацию в двусторонних отношениях, особенно в политической сфере, в начале второго десятилетия XXI в. вряд ли можно было считать удовлетворительной. Отношения Китая и Японии к концу 2012 г. характеризовала устойчивая отрицательная динамика (падение торговли и пр.).

4. Эпоха Си Цзиньпина (2012-2019).

Кризисные явления в китайско-японских отношениях потребовали выработки новых подходов к регулированию данной сферы. Приход к руководству партии и государства пятого поколения руководителей в лице команды Си Цзиньпина, на фоне резкого усложнения международной ситуации, на наш взгляд, с неизбежностью предопределил переход КНР к проведению более активного и в то же время более жесткого внешнеполитического курса.

В частности, реагируя на ухудшение ситуации в Восточно-Китайском море, прежде всего, на японскую «национализацию» островов Дяоюйдао (Сенкаку), кстати, вызвавшую негодование и у Тайваня, Китай резко усилил в данном регионе активность своего флота и авиации. Соответственно, конец 2012 - начало 2013 гг. были ознаменованы целым рядом связанных с этим инцидентов, фактически поставивших страны на грань войны. Следствием этого кризиса стало, с одной стороны, развертывание японскими Силами самообороны в ходе

131

учений осени 2013 г. комплекса противокорабельных ракет на островах Мияко (архипелаг Рюкю) и Окинава, а с другой - создание Китаем осенью 2013 г. над акваторией Восточно-Китайского моря специальной идентификационной зоны ПВО для распознавания авиации противника. Независимые наблюдатели обоснованно полагали, что расширение Идентификационной зоны воздушной защиты (Air Defense Identificatuoin Zone - ADIZ) Китая на Восточно-Китайское море спустя четырнадцать месяцев после японской «покупки» Сенкаку стало прямой реакцией на это событие. В свою очередь, КНР 23 ноября 2013 г. объяснила расширение ADIZ потребностью защиты страны на расстоянии от 370 до 500 километров восточнее ее территориальных вод. Северное и южное расширение, в целом, составило примерно 900 километров. Кстати, в ответ на это США сразу послали, не информируя об этом Пекин, два бомбардировщика В-52, пролетевших сквозь так называемую «слепую» часть обозначенной КНР зоны [58, S. 7; 59, S. 17].

Появление китайской ADIZ, прямо пересекавшейся с зоной, контролируемой японской системой ПВО, привело к росту напряженности в регионе, прежде всего, к участившимся боевым тревогам авиации ПВО государств региона. В начале декабря 2013 г. о расширении своей ADIZ, как ответе на китайскую инициативу, заявила Южная Корея. Тогдашний вице-президент США Джо Байден вообще исходил из того, что его страна не признает объявленную КНР ADIZ. Правительство Японии решительно протестовало против данного расширения, по его мнению, нарушавшего территориальное единство Японии. В свою очередь, КНР аргументировала свои действия тем, что расширение ADIZ не противоречит ни международному праву, ни существующей международной практике. Пекин подчеркивал неприемлемость неконтролируемого военного присутствия иностранных держав в его территориальных водах, отмечал, что для сохранения региональной стабильности необходимы мероприятия по упрочению доверия [60, S. 8].

Таким образом, территориальные споры в Восточно-Китайском море резко обострились. Каждая из сторон приводила аргументы (в т.ч. исторические) для обоснования своих притязаний. При этом если японская сторона настаивала на том, что еще в 1895 г. присоединила не заселенные и не представлявшие собой «terra nullius» острова, что фактически признал и Китай [50, S.213], то Китай (и Тайвань) полагал, что к 1895 г. острова уже были китайской территорией. Более того, как чисто военное приобретение, согласно Каирской декларации 1943 г., они должны были вернуться под контроль Китая [50, S. 214215]. Для США, по договору о возвращении Окинавы (1972), японская ADIZ охватывает все указанные выше спорные острова, проходя близко (от 100 до 50 километров) от территориальных вод КНР, Тайваня, Южной Кореи и России [50, S.217].

В целом, отношения КНР и Японии, по существу, являлись одними из худших в истории. Не способствовало, на наш взгляд, улучшению отношений в регионе также то, что кресло премьера в Японии в декабре 2012 г. вновь занял Синдзо Абэ - политик, последовательно выступающий за усиление военной мощи страны, укрепление ее союза с США, а также за пересмотр параграфа 9 конституции страны, фиксирующего отказ от войн и применения насилия в условиях международных угроз. Наращивая военные расходы, увеличивая воинские контингенты, начав разработку баллистических ракет и т.д., в условиях кризиса 2013-2014 гг., новый премьер одновременно неустанно подчеркивал самые добрые намерения своей страны: «Япония стремится в сотрудничестве с нашими партнерами внести свой вклад в сохранение мира, стабильности и процветания на региональном и международном уровне» [61; 62].

Между тем, как показывает анализ событий второго десятилетия XXI в., новой чертой политики Япония стало не просто наращивание военной мощи, но углубление военного взаимодействия не только с США, но и с Австралией, Индией, Индонезией, странами ASEAN и пр. Венцом существенно активизированной «блоковой политики» С.Абэ с 2013 г. стал тезис о «бриллианте безопасности» АТР, который должен олицетворять собой военный союз Японии и США при участии Австралии и Индии [63].

Разумеется, это порождало все новые инциденты и все новые взаимные протесты. Соответственно, и в Китае, и в Японии в общественном мнении стали усиливаться конфронтационные настроения. К примеру, согласно опросу 2014 г., проведенному Службой зарубежного вещания Би-би-си, только 3% японцев считали влияние Китая положительным, 73% имели устойчиво отрицательное восприятие Китая (в КНР, соответственно, 5% и 90%). В свою очередь, японское правительство указывало на то, что Китай - это гигант с ядерным оружием, который постоянно усиливает и совершенствует свои вооружения. Причем, как отмечал специалист из Осакского университета Казуя Сакамото (Kazuya Sakamoto): «Сегодня дело обстоит так, как будто Китай разучился действовать мудро» [64].

Очевидно, что все более усиливающийся Китай пугает Японию уже самим фактом своего существования, как второй экономики мира, своей громадностью и потенциалом. Соответственно, здесь устойчиво развивается тезис о том, что КНР угрожает не только суверенитету Японии, но и всех юго-восточных стран. В то же время мировому сообществу настойчиво внушают, что безопасность Японии - этого «мирового острова» (Mackinder) - в интересах всех государств. Как следствие, это создает условия для резкого усиления пропагандистской активности, причем как в Японии, так и в Китае [64].

В данной связи, особо отметим, что в 2014 г. КНР впервые официально провела празднование дня Победы в Войне сопротивления (3 сентября). При этом Си Цзиньпин на заседании Политбюро ЦК КПК ясно указал, «что историки недостаточно сделали, чтобы показать масштаб и международное значение боев на китайском фронте» [65]. Большое значение имели также грандиозные празднования 70-й годовщины Победы советского народа в Великой Отечественной войне и 70-летия победы китайского народа в Антияпонской и Второй мировой войне, в ходе которых состоялись взаимные визиты В.В. Путина в Пекин и Си Цзиньпина - в Москву (2015).

На данном фоне Японией предпринимались системные шаги в сфере оборонной политики. Так, в «Основных направлениях программы национальной защиты на 2014 финансовый год и далее (National Defense Program Guidelines for the Financial Year 2014 and beyond) цели вооруженных сил Японии определялись как создание армии, способной «вести войну в коалиции с другими странами и добиться превосходства в воздухе и на море», развитие передовых технологий, обеспечивающих «способности стремительного реагирования», усиление совместного «американо-японского планирования действий при возникновении чрезвычайных ситуаций» и обеспечение присутствия «союзнических сил в западной части Тихого океана». Особым пунктом было выделено «обеспечение безопасности с моря и воздуха удаленных японских островов [50, S.221]. Соответственно, японские Силы самообороны увеличивали количество эскадренных миноносцев с 47 до 54, вооружая их современным ракетным и противоракетным вооружением; количество подводных лодок увеличивалось с 16 до 22 и т.д. [50, S.222].

В силу растущих, как полагают японцы, угроз - стремительного усиления военной мощи КНР, становления Северной Кореи как ядерной державы, крепнущего экономического и военного союза Китая и России - ощущение угрозы безопасности Японии (эти страны перегружены историческими «обидами» с Японией) в стране неуклонно нарастает. В то же время Япония чувствует поддержку со сторону США, японские солдаты принимают участие в международных, главным образом миротворческих, операциях. Однако очевидно и то, что глубокие изменения в оборонной политике Японии опираются на новую интерпретацию прежде глубоко пацифистской конституции. В результате последовательного курса 2000-х гг., в стране происходило неуклонное усиление милитаристских начал. Как уже отмечалось, Силы самообороны получили возможность действовать за рубежом, с тем, чтобы с оружием в руках защищать союзников (США, в первую очередь). Эти силы могут теперь нападать на страны, которые угрожают безопасности Японии. Особенно опасной инновацией с 2015 г. стало разрешение Силам самообороны участвовать в коллективной обороне (закон о коллективной самообороне), то есть, к примеру, немедленно реагировать на угрозы американским военным объектам. Все эти новации привели к тому, что статья 9 японской конституции практически

133

утратила свою силу [66]. Парламент Японии утвердил перечисленные изменения в Конституции 19 сентября 2015 г.

В рамках рассматриваемого периода первой действенной попыткой снять напряженность, еще более усилившуюся с конца 2012 г., стало проведение встречи лидеров двух стран на саммите АТЭС в Пекине (10.11.2015). Ее, в целом, позитивные результаты стали следствием серьезной подготовительной работы (предварительные переговоры, согласования и пр.). При этом уже в канун саммита 7 ноября МИД Японии опубликовал заявление, в котором в качестве согласованных позиций сторон, в частности, выделялись намерение «развивать взаимовыгодные японско-китайские отношения на базе общих стратегических интересов», необходимость «точного понимания истории», а также стремление в спорных районах Восточно-Китайского моря «не допустить ухудшения ситуации путем ведения диалога и обсуждений, сформировать механизм кризисного управления» [67].

На наш взгляд, на данном этапе это был все же компромисс, показывающий неготовность сторон к реальному продвижению по пути преодоления существующих противоречий.

Поэтому китайско-японские инциденты разной степени остроты стали практически обыденными. К примеру, 10 июня 2016 г. на горизонте цепи островов Дяоюйдао (Сенкаку) впервые появился китайский военный фрегат. Японцы объявили тревогу и послали для «устрашения» фрегата малый патрульный катер. Это не оказало, естественно, на китайский фрегат желаемого воздействия. Тогда японцами был послан эскадренный миноносец. В это же время в этом регионе появились, по японским сообщениям, еще и три российских военных корабля, что дало основание Токио полагать, что в данном случае речь шла о совместной китайско-российской операции [68, Б.7].

Рост напряженности в сфере безопасности с определенного момента стал создавать прямую угрозу для экономического сотрудничества двух стран. Несмотря на наличие определенных опасений быстрого экономического роста КНР, Япония не собиралась проводить политику экономического сдерживания по отношению к Китаю, считая такой курс не только невозможным, но и безрезультативным. Тем не менее, если в 2017 году товарооборот между двумя странами достигал 300 млрд., то в 2018 г. он снизился до 229,8 млрд. долларов.

Столь очевидная тенденция (с 2012 г.) снижения объемов товарооборота вызвало несомненную обеспокоенность в обеих странах и, на наш взгляд, стало одним из факторов, способствовавших их усилиям по снижению напряженности в регионе, прежде всего, в связи с реализацией КНДР программ испытаний ядерного и баллистического оружия. Нужно отметить, что в отношении последней проблемы со стороны КНР наблюдалось самое предупредительное отношение к своему обеспокоенному партнеру. В частности, как показал визит в Китай Ким Чен Ына 25-28.03.2018, японское руководство восприняло его крайне болезненно и потребовало от КНР объяснений в связи с содержанием проведенных переговоров. В отличие от столь нервной реакции, МИД КНР, напротив, выразил готовность немедленно рассказать коллегам об итогах проведенных китайско-корейских переговоров, в т.ч. о встрече Си Цзиньпина и Ким Чен Ына. Как заявил журналистам в ходе апрельского визита в Токио министр иностранных дел КНР Ван И, он «намерен рассказать об этом японской стороне», и считает свой визит «важным шагом на пути к восстановлению китайско-японских отношений» [69].

Заметим, что при этом политика Японии в отношении Китая выглядела далеко не безупречно. В частности, в 2018 г. именно с ее подачи военное противостояние сторон распространилось и на Южно-Китайское море, когда в военных учениях здесь впервые приняла участие подводная лодка японских ВМС «Куросио». Наряду с этим, в рамках программы «сдерживания» КНР, 18 октября 2018 г. - буквально накануне визита японского премьера С. Абэ в Пекин (25-27.10.2018) - японский вертолетоносец вошел в акваторию Сингапура. Примечательно, что присутствие японских ВМС в Южно-Китайском море при этом объяснялось необходимостью «обеспечения безопасности» мировых торговых путей [70].

Негативные тенденции в двусторонних отношениях был призван преодолеть визит в Китай С. Абэ в октябре 2018 года. Осуществленный по приглашению премьера Госсовета Ли Кэцяна, он проходил в атмосфере серьезного противодействия деструктивных сил в японском руководстве, буквально в канун визита совершивших очередное провокационное «паломничество» в храм Ясукуни. Особое внимание в программе визита уделялось вопросам экономики, в связи с чем в делегацию входили около 500 крупных японских бизнесменов, уже имевших порядка 60 экономических проектов, «половина из которых готова к подписанию». В свою очередь, принявший японского премьера Си Цзиньпин, отметивший, что развитие экономик «отвечает коренным интересам двух народов, ожиданиям АТР и международного сообщества», особо подчеркнул, что в год 40-летия договора о мире и дружбе важнейшей платформой взаимодействия двух стран становится совместная реализация программы «Один пояс, один путь» [71].

Нужно признать, что на фоне все более разгоравшейся торговой войны между КНР и США, данная встреча имела несомненное позитивное значение, поскольку подтвердила приверженность и Японии, и Китая принципам свободной торговли и «многосторонних отношений» в сфере экономического взаимодействия. Выступая против протекционизма, торговых войн и санкций, стороны нашли ту общность позиций, которой им так не хватало в последнее время, а также обозначили тот принципиальный пункт, который пока не позволяет Японии слепо следовать в фарватере новейшей политики США в отношении КНР.

То, что визит 2018 г., в целом, сыграл определенную роль в укреплении китайско-японских отношений, позднее - во время визита в Японию Председателя КНР Си Цзиньпина 27-29 июня 2019 г. - признал руководитель департамента Азии МИД КНР У Цзянхао, отметивший, что они «характеризуются благоприятной тенденцией развития, однако между сторонами также существуют разногласия». Встреча Си Цзиньпина и С. Абэ 27 июня 2019 г. позволила достичь новых договоренностей, получивших название «10 консенсусов». Декларируя свое стремление в новых политических условиях «выступать друг для друга партнерами по сотрудничеству и не создавать угроз друг для друга», основываться на идее «превращения соперничества в координацию», лидеры двух стран вновь подтвердили значение инициативы «Пояса и пути», акцентировав внимание на намерении «развивать достижения азиатской цивилизации». В плане двусторонних отношений, стороны договорились в сфере экономики «сообща отстаивать мультилатерализм и систему свободной торговли», развивать экономику «открытого типа», стимулировать региональную интеграцию (в течение года завершить переговоры о «Региональном всеобъемлющем экономическом партнерстве»). В гуманитарной сфере было решено в течение года выработать механизмы консультаций в сфере гуманитарных обменов на высшем уровне. В сфере безопасности было декларировано намерение «контролировать» разногласия и превратить Восточно-Китайское море в «море мира, сотрудничества и дружбы» [72] (фактическая реанимация тезиса Ё. Ноды 2011).

Таким образом, единство позиций КНР и Японии, выступающих за экономическую глобализацию и либерализацию мировой торговли, позволило начать очередной раунд важных переговоров, направленных на улучшение двусторонних отношений, прежде всего, в сфере экономического сотрудничества. В этой связи, в частности, 21 августа 2019 г. глава МИД КНР Ван И в очередной раз выступил с заявлением о том, что на нынешнем этапе развития Китай, Япония и Корея должны «объединить усилия ради выгоды и всеобщих интересов» [73]. Тем самым, фактически в настоящее время делаются попытки закрепить актуальный для последних десятилетий курс, характерной чертой которого являлось сочетание «горячей экономики» и «холодной политики».

Подводя итоги статьи, нужно, в первую очередь, отметить, что отношения Китая и Японии имеют многотысячелетнюю историю. Великая китайская цивилизация еще с I тысячелетия до нашей эры в самой значительной степени определяла эволюцию цивилизации древней Японии. В конечном счете, она способствовала «хозяйственной революции» эпохи

135

Яёй, ускорила формирование японской государственности в период Ямато, оказала огромное влияние на культурный облик Японии, принявшей китайскую письменность, календарь, конфуцианство и т.д. В целом, начиная с империи Хань и вплоть до ХУП-ХУШ вв. Китай являлся для Японии безусловным цивилизационным ориентиром. Обращает на себя особое внимание то, что в течение длительного времени отношения Китая и Японии редко омрачались военными столкновениями, разделявшимися порой многовековыми отрезками (сражение при реке Пэккан 663 г., походы Хубилая 1274 г. и 1281 г., Имдинская война 15921598 гг.).

На этом фоне с XVII в. главной проблемой для обеих стран стало противодействие нараставшей экспансии европейских держав. Однако в отличие от Японии, которая была менее привлекательным объектом колониальной экспансии и много позже стала жертвой агрессии, причем более молодых и менее опытных колонизаторов, Китаю явно не повезло. Он стал объектом грабежа всех сколько-нибудь крупных колониальных держав. К тому же, имея иноэтническую элиту Цин, Китай не обладал необходимым потенциалом адаптации к новым условиям на основе национальной модернизации. В итоге, если для японцев относительно слабая европейская экспансия фактически стала прививкой, позволившей восстановить «здоровье» страны благодаря революции Мэйдзи, то Китай внешняя экспансия низвела на уровень колониально зависимой страны. На этом фоне уже в течение XVIII в. традиционно восторженное отношение к китайской культуре, ее восприятие как эталонной, в Японии постепенно менялось на отношение скептическое. Трагические события XIX в. закрепили тенденцию подрыва имиджа Китая, а с 1870-х гг. начался качественно новый этап японо-китайских отношений, связанный с прямым участием Японии в колониальном подавлении Китая. И если основной задачей Китая с рубежа XX в. являлась освободительная борьба (в т.ч. против режима Цин), то для Японии главное значение приобрела политика колониальных захватов и строительства большой азиатской империи.

Несмотря на то, что Китай стал объектом японской экспансии, на волне популярных паназиатских лозунгов Япония долгое время воспринималась в основном как союзник. Лишь начиная с 1919 г., на основе антиимпериалистического Движения 4 мая, эта «паназиатская» политика была дискредитирована. Агрессия японцев, в основном действовавших руками милитаристских клик, к концу 20-х гг. отчасти была приостановлена, с тем, чтобы с 1930-х гг. возобновиться с новой силой. Высшей точкой военного противостояния Китая и Японии за всю их историю стала японо-китайская война 1937-1945 гг. Оценивая ее влияние на отношения Китая и Японии, следует видеть, что она принципиально изменила восприятие Японии. Под влиянием долгих лет тяжелейших испытаний и лишений, страна, еще в начале века считавшаяся многими в Китае символом прогресса и даже «защитником» народов Азии, стала восприниматься предельно негативно.

Специфика непростых китайско-японских отношений в послевоенный период в течение долгого времени определялась «политикой вражды к Китаю», продиктованной США. Хотя руководство КНР с 1950-х гг. последовательно добивалось нормализации отношений с Японией, их качественное улучшение стало возможным лишь после китайско-американских контактов начала 1970-х гг. На их фоне Япония пошла на немедленное установление дипломатических отношений с КНР, а также на реализацию масштабной программы экономического и гуманитарного сотрудничества. Несмотря на отдельные частные, порой довольно серьезные проблемы, стороны находили все новые резервы роста, что, в конечном счете, сделало их наиболее важными внешнеэкономическими партнерами.

В немалой степени благодаря взаимодействию с Японией, с 2010 г. Китай по своему потенциалу сравнялся с нею, превратившись во вторую (а затем, и в первую) экономику мира. Среди прочего, это породило элементы напряженности в двусторонних отношениях. В первую очередь, почву для нарастания конфликтности создали, с одной стороны, нерешенные территориальные споры, а с другой - традиционные опасения военных «угроз» со стороны соседа. Приход к руководству пятого поколения руководителей КНР в лице команды Си Цзиньпина совпал во времени с резким всплеском конфликтности, берущим начало в 2010 г.

136

в связи с территориальными спорами в Восточно-Китайском море и усиленным кризисом 2012г. вокруг островов Дяоюйдао (Сенкаку). В 2013 г. отношения КНР и Японии, по существу, стали едва ли не худшими в послевоенной истории. Не способствовал улучшению отношений также приход к власти в Японии в декабре 2012 г. премьера Синдзо Абэ. Новыми чертами политики Японии стали резкое наращивание военной мощи, углубление военного взаимодействия с США, активизация блоковой политики («бриллиант безопасности» АТР), демонтаж пацифистской конструкции Конституции Японии и т.д.

Показательно, что и в Китае, и в Японии стали формироваться конфронтационные настроения в общественном мнении. При этом рост напряженности в сфере безопасности, с 2018 г. затронувший и регион Южно-Китайского моря, создал серьезную угрозу экономическому сотрудничеству двух стран (снижение товарооборота с 2012 г. и пр.). Все это вызвало несомненную обеспокоенность в обеих странах и, на наш взгляд, стало одним из факторов, способствовавших усилиям по снижению напряженности. Первой действенной попыткой в этом плане стало проведение встречи лидеров двух стран на саммите АТЭС в Пекине (10.11.2015). Наиболее важное значение имел визит Си Цзиньпина в июне 2019 г. в Токио, где удалось согласовать так называемые «10 консенсусов».

В настоящее времени Китай и Япония находятся на распутье. Несмотря на взаимную заинтересованность в развитии сотрудничества, действия определенных сил, как непосредственно в этих странах, так и, особенно, за их пределами, обуславливают наличие противоречивых тенденций, потенциально таящих в себе как хорошие перспективы развития, так и серьезные угрозы.

Литература и источники

1. История Японии / Отв. ред. А.Е. Жуков. - Т.1: С древнейших времен до 1868 г. - М.: Институт востоковедения РАН, 1998. -С. 3Q-32.

2. Рубель В.А., Коваленко О.О. Проблема этногенеза японского народа в современной японский историографии // Восточный мир. (Киев) - 2QQQ. - №1. - С.156-162.

3. Киддер Дж. Э. Япония до буддизма: Острова, заселённые богами. - М.: ЗАО «Центрполиграф», 2003. - 286 с.

4. Тиссен-Борнемиса, Ханс. Период Jömon // http://ru.knowledgr.com/QQl2l432/%DQ%9F%DQ%B5%Dl%8Q%DQ% B8%DQ%BE%DQ%B4Jomon

5. The Japanese were exposed to written matter as early as the late Yayoi period (c. ?1QQQ BC- 3QQ AD) // A History of the Japanese Language, Cambrige University Press, 2Q11. p.ll.

6. Суровень Д.А. Возникновение раннерабовладельческого государства в Японии (I век до н. э. - III век н. э.) // Проблемы истории, филологии, культуры. - М. - Магнитогорск: Ин-т археологии РАН - МГПИ, 1995. - Вып.2. - С.150-175.

7. См.: ПереломовЛ.С. Империя Цинь - первое централизованное государство в Китае (221-202 гг.). - М., 1962.

8. Конрад Н.И. Избранные труды. История. - М., 1974.

9. См.: РубельВ.А. Японская цивилизация: традиционное общество и государственность. - Киев, 1997. 1Q. СладковскийМ.И. Китай и Япония. - М.: Наука, 1971.

11. Hanihara Kazuo. Estimation of the Number of Early Migrants to Japan: A Simulative Study // Journal of Anthropological Society of Nippon. V. 95. 1987. № 3. P. 391-4Q3.

12. Koyama Shuzo. Prehistoric Japanese Populations: A Substinence-Demographic Approach // Japanese as a Member of the Asian and Pacific Populations. Kyoto: International Center for Japanese Studies, 1992. P. 187-197.

13. См.: Радуль-ЗатуловскийЯ.Б. Конфуцианство и его распространение в Японии. - М.-Л., 1947.

14. См.: Pohl M. Geschichte Japans. - München, 2QQ2.

15. Каткова 3.Д., ЧудодеевЮ.В. Китай - Япония: любовь или ненависть? К проблеме эволюции социально-психологических и политических стереотипов взаимовосприятия (VII в. н. э. - 30-40-е годы XX в.). Изд. 2-е, испр. и доп. - М.: Институт востоковедения РАН, Крафт+, 2001.

16. См.: ВоробьевМ.В. Япония в III-VII веках: этнос, общество, культура и окружающий мир. - М.: Наука, 1980.

17. Seagrave P., Seagrave S. Herrscher im Reich der aufgehenden Sonne. Die geheime Geschichte des japanischen Kaiserhauses. Reinbek bei Hamburg, 2QQ2.

18. См.: Кодзики: Записи о деяниях древности / Пер., коммент. Е.М. Пинус. Т.1. - СПб.: ШАР, 1994.

19. См.: КарамазовВ.Д. Всеобщая история религий мира. - М.: Астрель, 2011.

20. См.: НитобэИ. Бусидо - душа Японии. - М.: София, 2QQ4.

21. См.: РоссабиМ. Золотой век империи монголов. - СПб., 2008.

22. Ruysaku, Tsunoda. Sources оf the Japanese Tradition. NY, 1958. р. 327-328.

23. Ванин Ю.В. История Кореи. Избранные статьи / Институт востоковедения РАН. - М.: ИВ РАН. 2016.

24. См.: Тернбулл С. Самураи. Военная история. - СПб.: Евразия, 1999.

25. См.: Берзин Э.О. Юго-Восточная Азия и экспансия запада в 17 - начале 18 века. - М.: Наука, 1986.

26. См.: ПокотиловД.Д. Корея и японо-китайское столкновение. - СПб., 1895.

27. См.: Забровская Л.В. Политика Цинской империи в Корее 1876-1910 гг. - М.: Наука, 1987.

28. См.: КутаковЛ.Н. Россия и Япония. - М.: Наука, 1988.

29. См.: Сборник договоров и других документов по истории международных отношений на Дальнем Востоке (1842-1925)/ сост. Гримм Э.Д. - М., 1927.

30. Романов Б.А. Очерки дипломатической истории русско-японской войны (1895-1907). - М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1947.

31. Тихвинский С.Л. Сунь Ят-сен. - М., 1964.

32. Сунь Ят-сен. Избранные произведения. - М.: Наука, 1964.

33. Разов П.В., Лунева Ю.В. Особенности российско-китайских отношений на рубеже XIX-XX вв. // Отношения между Россией и Китаем: прошлое, настоящее, будущее. - М.: НИИ ИЭП, 2019.

34. Сакураи Рёдзю. Синьхайская революция и ее влияние на японскую политику // https://www.nippon.com/ru/in-depth/a00201/

35. Beasley, W.G. Japanese Imperialism 1894-1945. Oxford University Press, 1991.

36. Morton, W.F. Tanaka Giichi and Japan's China Policy. NY.: St. Martin's Press, 1980.

37. Чэнь Бо-да. Чан Кай-ши - враг китайского народа. - М., 1950.

38. Чэн Гопин. Вклад Китая в достижение Победы во Второй мировой войне // Российская газета. Спецвыпуск. - 2015. - 3 сентября. - №196(6767).

39. White Т.Н. The Stillweil Papers. NY, 1948.

40. Köhler A. Macht wechsel jagt Asien Angst ein. // Die Presse, 20.9.2006.

41. Народный Китай. Пекин. - 1951. - Т IV. - №5-6 (сентябрь).

42. Чжуан Тао. За восстановление нормальных отношений между Китаем и Японией // Народный Китай. - 1955. - №18. - 16 сентября.

43. Народный Китай (Пекин). - 1956.

44. Хун Цю. Заграничные фильмы на экранах народного Китая// Народный Китай. - 1955. - №4. - 16 февраля.

45. Дуань Лянь-чэн. Справедливость и великодушие // Народный Китай. - 1956. - №14. - 16 июля.

46. Treaty of Mutual Cooperation and Security between Japan and the United States of America, January 19, 1960. // URL: http://www.mofa.go.jp/region/n-america/us/q&a/ref/1.html

47. БурлингасИ.Я. Китай и Япония // Китай и соседи в новое и новейшее время / Отв. ред. С.Л. Тихвинский. - М.: Наука, 1982. С.439.

48. Ковалев А.В. Политика США и Японии на Корейском полуострове. - М.: Наука. Главная редакция восточной литературы, 1990. - 216 с.

49. Liu Jiangyong. Why Japan's Claim tot eh Diaoyu Islands Just Doesn't Stand Up. // Qiushi, CPC Journal jn China's Govermance&Perspectives, April-June. Vol. 9, No. 2, Issue 31, S. 130-136.

50. Richter J. Der Inselstreit und die ADIZ (Luftverteidigungs- Identifikationszone) der VR Chuna im Ostchinesischen Meer. // Kaminski G. Wen versus Wu. Streit und Streitschlichtung, Krieg und Frieden in der chinesischen Tradition und Gegenwart. Harmonie im Zeichen der Neuen Seidenstraße? Wien 2016. Berichte des Österreichischen Instituts für China und Südostasienforschung, N.71.

51. См.: Галенович Ю.М. Дао Ху-Гуна. Кн.2. Подвиг Ху Яобана. - М.: Русская панорама, 2008.

52. The Guidelines for Japan-U.S. Defense Cooperation, November 27, 1978. URL: http://www.mod.go.jp/e/d_act/anpo/19781127.html

53. УхановаЭ.В. Японо-американский союз и эволюция оборонной политики Японии в 1991-2009 гг. Дисс. ... канд. ист. наук.

- СПб., 2016.

54. См.: БогатуровА.Д. Великие державы на Тихом океане. История и теория международных отношений в Восточной Азии после второй мировой войны. - М., 1997.

55. Asahi Shimbun, 16 June 1992.

56. URL: http://www.mofa.go.jp/mofaj/area/china/pdfs/kankei.pdf

57. URL: http://www.jetro.go.jp/news/releases/20130219915-news

58. Inselstreit: USA ignorieren Flugverbot. In: Die Presse 27.11.2013.

59. NishiMasanori. Japan's Former Vice Minister of Defense, Japan, Allies Must Remain Vigilant in South China Sea// Defens News, 14.12.2015.

60. Sung-Ki Jung. S. Korea to Expand Air Defense Zone // Defense News, 9.12.2013.

61. KazuyoSakamoto. Vortrag über „Japan's Security Policy" in der Diplomatischen Akademie Wien, 17. März 2015;

62. TaketoshiMakoto: Meeting of Asian Contact Group, held on 28 February 2014. OSCE Hofburg.

63. Hemmings J., KurokiM. Shinzo Abe: Foreign Policy 2.0. // Harvard Asia Quarterly. 2013. Vol. 15. No. 1. p.13.

64. Imazu Hiroshi. In: Kallender-Umezu, Paul: Interview, Chairman, Policy Research Council'c Research Comission jn Security, LDP of Japan Defense News,13.4.2015, S. 30.

65. СкосыревВ. Забытый союзник напоминает о вкладе в победу над фашизмом // Независимая газета. - 2015. - 20 августа.

66. Brandner J. Vom Recht, Kriege zu führen // Die Presse, 23.9.2017.

67. Spektrum, S. Японско-китайские отношения в свете проблемы архипелага Сенкаку: история и современность // https://www.nippon.com/ru/features/h00081/

68. Köhler A. Gefährliche Machtspiele im Pazifik // Die Presse, 11.6.2016.

69. https://tass.ru/mezhdunarodnaya-panorama/5128088

70. https://regnum.ru/news/polit/2503091.html

71. https://regnum.ru/news/polit/2508683.html

72. http://russian.people.com.cn/n3/2019/0628/c31520-9592251.html

73. МИД КНР заявил о необходимости объединения усилий с Кореей и Японией // http://fair.ru/mid-knr-zayavil-neobhodimosti-obedineniya-usilii-koreei-19082102515444.htm

References and Sources

1. Istoriya Yaponii / Otv. red. A.E. ZHukov. - T.1: S drevnejshih vremen do 1868 g. - M.: Institut vostokovedeniya RAN, 1998. - S. 30-32.

2. Rubel' V.A., Kovalenko O.O. Problema etnogeneza yaponskogo naroda v sovremennoj yaponskij istoriografii // Vostochnyj mir. (Kiev) - 2000. -№1. - S.156-162.

3. Kidder Dzh. E. Yaponiya do buddizma: Ostrova, zaselyonnye bogami. - M.: ZAO «Centrpoligraf», 2003. - 286 s.

4. Tissen-Bornemisa, Hans. Period Jömon // http://ru.knowledgr.com/00121432/%D0%9F%D0%B5%D1%80%D0% B8%D0%BE%D0%B4Jomon

5. The Japanese were exposed to written matter as early as the late Yayoi period (c. ?1000 BC- 300 AD) // A History of the Japanese Language, Cambrige University Press, 2011. p. 11.

6. Suroven' D.A. Vozniknovenie rannerabovladel'cheskogo gosudarstva v YAponii (I vek do n. e. - III vek n. e.) // Problemy istorii, filologii, kul'tury.

- M. - Magnitogorsk: In-t arheologii RAN - MGPI, 1995. - Vyp.2. - S.150-175.

7. Sm.: Perelomov L.S. Imperiya Cin' - pervoe centralizovannoe gosudarstvo v Kitae (221-202 gg.). - M., 1962.

8. Konrad N.I. Izbrannye trudy. Istoriya. - M., 1974.

9. Sm.: Rubel' V.A. Yaponskaya civilizaciya: tradicionnoe obshchestvo i gosudarstvennost'. - Kiev, 1997.

10. Sladkovskij M.I. Kitaj i Yaponiya. - M.: Nauka, 1971.

11. Hanihara Kazuo. Estimation of the Number of Early Migrants to Japan: A Simulative Study // Journal of Anthropological Society of Nippon. V. 95. 1987. № 3. P. 391-403.

12. Koyama Shuzo. Prehistoric Japanese Populations: A Substinence-Demographic Approach // Japanese as a Member of the Asian and Pacific Populations. Kyoto: International Center for Japanese Studies, 1992. P. 187-197.

13. Sm.: Radul'-Zatulovskij YA.B. Konfucianstvo i ego rasprostranenie v Yaponii. - M.-L., 1947.

14. Sm.: Pohl M. Geschichte Japans. - München, 2002.

15. Katkova 3.D., CHudodeev YU.V. Kitaj - YAponiya: lyubov' ili nenavist'? K probleme evolyucii social'no-psihologicheskih i politicheskih stereotipov vzaimovospriyatiya (VII v. n. e. - 30-40-e gody XX v.). Izd. 2-e, ispr. i dop. - M.: Institut vostokovedeniya RAN, Kraft+, 2001.

16. Sm.: Vorob'ev M.V. Yaponiya v III-VII vekah: etnos, obshchestvo, kul'tura i okruzhayushchij mir. - M.: Nauka, 1980.

17. Seagrave P., Seagrave S. Herrscher im Reich der aufgehenden Sonne. Die geheime Geschichte des japanischen Kaiserhauses. Reinbek bei Hamburg, 2002.

18. Sm.: Kodziki: Zapisi o deyaniyah drevnosti / Per., komment. E.M. Pinus. T.1. - SPb.: SHAR, 1994.

19. Sm.: Karamazov V.D. Vseobshchaya istoriya religij mira. - M.: Astrel', 2011.

20. Sm.: Nitobe I. Busido - dusha YAponii. - M.: Sofiya, 2004.

21. Sm.: Rossabi M. Zolotoj vek imperii mongolov. - SPb., 2008.

22. Ruysaku, Tsunoda. Sources of the Japanese Tradition. NY, 1958. r. 327-328.

23. Vanin Yu.V. Istoriya Korei. Izbrannye stat'i / Institut vostokovedeniya RAN. - M.: IV RAN. 2016.

24. Sm.: Ternbull S. Samurai. Voennaya istoriya. - SPb.: Evraziya, 1999.

25. Sm.: Berzin E.O. Yugo-Vostochnaya Aziya i ekspansiya zapada v 17 - nachale 18 veka. - M.: Nauka, 1986.

26. Sm.: Pokotilov D.D. Koreya i yapono-kitajskoe stolknovenie. - SPb., 1895.

27. Sm.: Zabrovskaya L.V. Politika Cinskoj imperii v Koree 1876-1910 gg. - M.: Nauka, 1987.

28. Sm.: Kutakov L.N. Rossiya i YAponiya. - M.: Nauka, 1988.

29. Sm.: Sbornik dogovorov i drugih dokumentov po istorii mezhdunarodnyh otnoshenij na Dal'nem Vostoke (1842-1925)/ sost. Grimm E.D. - M., 1927.

30. Romanov B.A. Ocherki diplomaticheskoj istorii russko-yaponskoj vojny (1895-1907). - M.-L.: Izd-vo AN SSSR, 1947.

31. Tihvinskij S.L. Sun' YAt-sen. - M., 1964.

32. Sun' Yat-sen. Izbrannye proizvedeniya. - M.: Nauka, 1964.

33. Razov P.V., Luneva Yu.V. Osobennosti rossijsko-kitajskih otnoshenij na rubezhe XIX-XX vv. // Otnosheniya mezhdu Rossiej i Kitaem: proshloe, nastoyashchee, budushchee. - M.: NII IEP, 2019.

34. Sakurai Ryodzyu. Sin'hajskaya revolyuciya i ee vliyanie na yaponskuyu politiku // https://www.nippon.com/ru/in-depth/a00201/

35. Beasley, W.G. Japanese Imperialism 1894-1945. Oxford University Press, 1991.

36. Morton, W.F. Tanaka Giichi and Japan's China Policy. NY.: St. Martin's Press, 1980.

37. Chen' Bo-da. Chan Kaj-shi - vrag kitajskogo naroda. - M., 1950.

38. Chen Gopin. Vklad Kitaya v dostizhenie Pobedy vo Vtoroj mirovoj vojne // Rossijskaya gazeta. Specvypusk. - 2015. - 3 sentyabrya. - .№196(6767).

39. White T.N. The Stillweil Papers. NY, 1948.

40. Köhler A. Macht wechsel jagt Asien Angst ein. // Die Presse, 20.9.2006.

41. Narodnyj Kitaj. Pekin. - 1951. - T IV. - №5-6 (sentyabr').

42. Chzhuan Tao. Za vosstanovlenie normal'nyh otnoshenij mezhdu Kitaem i YAponiej // Narodnyj Kitaj. - 1955. - №18. - 16 sentyabrya.

43. Narodnyj Kitaj (Pekin). - 1956.

44. Hun Cyu. Zagranichnye fil'my na ekranah narodnogo Kitaya// Narodnyj Kitaj. - 1955. - №4. - 16 fevralya.

45. Duan' Lyan'-chen. Spravedlivost' i velikodushie // Narodnyj Kitaj. - 1956. - №14. - 16 iyulya.

46. Treaty of Mutual Cooperation and Security between Japan and the United States of America, January 19, 1960. // URL: http://www.mofa.go.jp/region/n-america/us/q&a/ref/1.html

47. Burlingas I.YA. Kitaj i YAponiya // Kitaj i sosedi v novoe i novejshee vremya / Otv. red. S.L. Tihvinskij. - M.: Nauka, 1982. S.439.

48. Kovalev A.V. Politika SSHA i YAponii na Korejskom poluostrove. - M.: Nauka. Glavnaya redakciya vostochnoj literatury, 1990. - 216 s.

49. Liu Jiangyong. Why Japan's Claim tot eh Diaoyu Islands Just Doesn't Stand Up. // Qiushi, CPC Journal jn China's Govermance&Perspectives, April-June. Vol. 9, No. 2, Issue 31, S. 130-136.

50. Richter J. Der Inselstreit und die ADIZ (Luftverteidigungs- Identifikationszone) der VR Chuna im Ostchinesischen Meer. // Kaminski G. Wen versus Wu. Streit und Streitschlichtung, Krieg und Frieden in der chinesischen Tradition und Gegenwart. Harmonie im Zeichen der Neuen Seidenstraße? Wien 2016. Berichte des Österreichischen Instituts für China und Südostasienforschung, N.71.

51. Sm.: Galenovich YU.M. Dao Hu-Guna. Kn.2. Podvig Hu YAobana. - M.: Russkaya panorama, 2008.

52. The Guidelines for Japan-U.S. Defense Cooperation, November 27, 1978. URL: http://www.mod.go.jp/e/d_act/anpo/19781127.html

53. Uhanova E.V. YApono-amerikanskij soyuz i evolyuciya oboronnoj politiki YAponii v 1991-2009 gg. Diss. ... kand. ist. nauk. - SPb., 2016.

54. Sm.: Bogaturov A.D. Velikie derzhavy na Tihom okeane. Istoriya i teoriya mezhdunarodnyh otnoshenij v Vostochnoj Azii posle vtoroj mirovoj vojny. - M., 1997.

55. Asahi Shimbun, 16 June 1992.

56. URL: http://www.mofa.go.jp/mofaj/area/china/pdfs/kankei.pdf

57. URL: http://www.jetro.go.jp/news/releases/20130219915-news

58. Inselstreit: USA ignorieren Flugverbot. In: Die Presse 27.11.2013.

59. Nishi Masanori. Japan's Former Vice Minister of Defense, Japan, Allies Must Remain Vigilant in South China Sea// Defens News, 14.12.2015.

60. Sung-Ki Jung. S. Korea to Expand Air Defense Zone // Defense News, 9.12.2013.

61. Kazuyo Sakamoto. Vortrag über „Japan's Security Policy" in der Diplomatischen Akademie Wien, 17. März 2015;

62. Taketoshi Makoto: Meeting of Asian Contact Group, held on 28 February 2014. OSCE Hofburg.

63. Hemmings J., Kuroki M. Shinzo Abe: Foreign Policy 2.0. // Harvard Asia Quarterly. 2013. Vol. 15. No. 1. p.13.

64. Imazu Hiroshi. In: Kallender-Umezu, Paul: Interview, Chairman, Policy Research Council'c Research Comission jn Security, LDP of Japan Defense News,13.4.2015, S. 30.

65. Skosyrev V. Zabytyj soyuznik napominaet o vklade v pobedu nad fashizmom // Nezavisimaya gazeta. - 2015. - 20 avgusta.

66. Brandner J. Vom Recht, Kriege zu führen // Die Presse, 23.9.2017.

67. Spektrum, S. YAponsko-kitajskie otnosheniya v svete problemy arhipelaga Senkaku: istoriya i sovremennost' // https://www.nippon.com/ru/features/h00081/

68. Köhler A. Gefährliche Machtspiele im Pazifik // Die Presse, 11.6.2016.

69. https://tass.ru/mezhdunarodnaya-panorama/5128088

70. https://regnum.ru/news/polit/2503091.html

71. https://regnum.ru/news/polit/2508683.html

72. http://russian.people.com.cn/n3/2019/0628/c31520-9592251 .html

73. MID KNR zayavil o neobhodimosti ob"edineniya usilij s Koreej i YAponiej // http://fair.ru/mid-knr-zayavil-neobhodimosti-obedineniya-usilii-koreei-19082102515444.htm

ТУРИЦЫН ИГОРЬ ВИКТОРОВИЧ - доктор исторических наук, профессор, президент НИИ истории, экономики и права. Россия, Москва; почетный профессор Хэбэйского педагогического университета.

РАУ ИОГАНН - доктор философии, профессор; Научный форум по международной безопасности при Академии штабных офицеров Бундесвера (Гамбург) и Академии защиты Отечества (Вена).

TURITSYN, IGOR V. - Doctor of History, Professor, President, History, Economics and Law Research Institute (HELRI). Russia, Moscow, Hebei Normal University, Honorary Professor ([email protected]).

RAU, JOHANNES - Doctor of Philosophy, Professor, Scientific Forum on International Security at the Academy staff officers of the Bundeswehr (Hamburg) and the Academy of defending the Homeland (Vienna) ([email protected]).

УДК 94«72» (510+470):327

У ДИНПИН

К ВОПРОСУ ОБ ИСТОРИЧЕСКИХ УСЛОВИЯХ ЭВОЛЮЦИИ И СОВРЕМЕННОМ СОСТОЯНИИ КИТАЙСКО-РОССИЙСКИХ ОТНОШЕНИЙ

Ключевые слова: китайско-российские отношения, международная стабильность, стратегическое партнерство, национальная безопасность.

В статье рассматривается специфика эволюции китайско-российских отношений на современном этапе развития. Показано, что отношения двух стран имеют давние традиции, а также основываются на устойчивых взаимных интересах, объективно сближающих их позиции. Автор отмечает, что отношения Китая и новой России пережили полосу существенного прогресса, что в 2001 г. доказало подписание «Российско-китайского договора о добрососедстве, дружбе и сотрудничестве», определившего долгосрочное стратегическое партнерство двух стран. После XVIII съезда КПК китайско-российские отношения получили новый импульс. Президенты Китая и России с этого времени наладили самое тесное личное общение. К июню 2019 года Си Цзиньпин посетил Россию 8 раз, а В.В. Путин 10 раз побывал в Китае. Более 20 раз они встречались на международных форумах. Обоснован вывод о том, что глубокие изменения в международной ситуации предоставляют сегодня Китаю и России богатые возможности для дальнейшего развития и укрепления отношений. Политическое и стратегическое взаимное доверие между двумя странами, несомненно, будет укрепляться.

WU JINGPING

TO THE QUESTION OF THE HISTORICAL CONDITIONS OF THE EVOLUTION AND THE CURRENT

STATE OF THE CHINESE-RUSSIAN RELATIONS

Keywords: Sino-Russian relations, international stability, strategic partnership, national security

The article discusses the specifics of the evolution of Sino-Russian relations at the present stage of development. It is shown that the relations between the two countries have a long tradition, and are also based on sustainable mutual interests that objectively bring their positions together. The author notes that relations between China and the new Russia have gone through a period of significant progress, which in 2001 proved the signing of the "Russian-Chinese agreement on good neighborliness, friendship and cooperation," which determined the long-term strategic partnership of the two countries. After the 18th CCP Congress, Sino-Russian relations received a new impetus. The presidents of China and Russia have since established the closest personal communication. By June 2019, Xi Jinping had visited Russia 8 times, and V.V. Putin visited China 10 times. They met more than 20 times in international forums. The conclusion is substantiated that the profound changes in the international situation today provide China and Russia with rich opportunities for further development and strengthening of relations. The political and strategic mutual trust between the two countries will undoubtedly be strengthened.

1. Краткая история развития китайско-российских отношений.

Между Китаем и Россией существуют давние исторические связи. Особый характер они приобрели после победы Великой Октябрьской социалистической революции. С первых дней существования Советская Россия, а затем - Советский Союз стремились тесно взаимодействовать с республиканским Китаем на основе подлинного равноправия. СССР оказывал значительную помощь Китаю, поддерживая его во время Национальной революции, в китайско-японской войне и, естественно, обеспечивал самую активную и разностороннюю поддержку Коммунистической партии Китая в ее борьбе за объединение страны и обновление китайского общества. Советский Союз стал первой страной, установившей дипломатические

140