CC BY
64
Вестник Челябинского государственного университета. 2009. № 27 (165). Филология. Искусствоведение. Вып. 34. С. 52-56.
м. Ю. колокольникова
особенности развития лексики морально-этической сферы в древне- и среднеанглийском языке
Статья посвящена изучению роли общественно значимого типа дискурса в ходе формирования словарного состава национального литературного языка. Данная проблема рассматривается на примере развития лексики морально-этической сферы в древне- и среднеанглийском религиозном дискурсе.
Ключевые слова: лексическая семантика, морально-этическая сфера, древне- и среднеанглийский язык, религиозный дискурс.
В течение долгого времени одним из наиболее актуальных остается вопрос о соотношении и взаимодействии внутренних и внешних факторов в процессе исторического развития языка. Особое внимание уделяется изучению эволюции лексических единиц, так как лексика традиционно признается самым подвижным, динамичным уровнем языка, постоянно обновляющимся и быстро реагирующим на все происходящие в обществе изменения социального и культурного характера.
Многие исследователи указывают, в частности, на то, что интенсивное развитие на определенном хронологическом срезе отдельных участков лексики часто обусловлено их тесной связью с наиболее востребованными и/ или авторитетными на тот момент в обществе типами дискурса и их жанровыми разновидностями. Так, О. Ю. Крючкова отмечает, что в древнерусский период главенствующее положение книжных, славянизированных жанров в ценностной иерархии текстов письменной культуры рождало потребность в средствах стилистического оснащения именно этой группы текстов. Этим объясняется, например. интенсивное развитие в изучаемую эпоху дериватов категории потта abstracta, которые удовлетворяли возникшую в результате восприятия греческих философско-культурных концептов социальную потребность в именном способе представления качеств и состоя-ний1.
Т. Г. Логутенкова в своей монографии «Историко-типологическое исследование германских литературных языков донацио-нального периода» пишет о том, что «в лексической системе древних германских языков после принятия христианства наиболее динамичной является область отвлеченных поня-
тий, например, христианских нравственных категорий, практически абсолютно новых для языческого восприятия»2.
По наблюдению этих же авторов обилие заимствованных понятий не привело к утрате языковой аутентичности, поскольку на ранних этапах формирования христианского дискурса у германских народов новые представления реализовывались преимущественно с помощью наличного словарного инвентаря. Широкое распространение, в частности, получили кальки латинских абстрактных лексем: древнеанглийское mildheortnis (милосердие) с лат. misericordia или древневерхненемецкое worligirf (прелюбодеяние) с лат. adulterium.
Характерным для рассматриваемого хронологического среза является и процесс христианизации отдельных лексем, связанный с преобразованием их смысловой структуры в результате ее приспособления к обозначению моральных понятий новой религии. Это имело место и в отношении, например, древнеанглийского прилагательного halig (невредимый, крепкий, здоровый), которое в религиозных текстах приобретает значение святой, избранный и включается таким образом в группу слов нравственно-этической оценки.
Нужно отметить, что лексика моральнонравственной сферы продолжала динамично развиваться и в германских, и в других западноевропейских языках на протяжении всего Средневековья. В этом нет ничего удивительного, поскольку сам процесс замены языческих представлений и установок христианскими моральными ценностями носил сложный и длительный характер. Подтверждением этому служит и так называемый «период двоеверия», связанный с постепенным переходом к новому мировоззрению3.
На наш взгляд, нельзя также не учитывать и тот факт, что одной из универсалий языкового развития является его ретардационный характер в сравнении с эволюцией мышления. Причем «ни в одной другой области языковые мифы не сохраняются так долго, как при описании духовной жизни человека, и именно к словам и выражениям, связанным с этой областью, можно отнести известное изречение, что, «думая, как Коперник, мы говорим, как Птоломей»4.
Среди факторов, оказывавших влияние на процесс формирования рассматриваемого слоя лексики, большое значение имело и развитие абстрагирующей способности мышления в целом. Известно, в частности, что на предшествующих ступенях эволюции абстрактные лексические единицы отличались, как правило, крайне общим недифференцированным (диффузным) характером, в их смысловой структуре могли совмещаться понятия, которые редко или почти никогда не совмещаются в семантике современных слов.
Сказанное в полной мере можно отнести и к лексемам, предназначавшимся для передачи эмоционально-психических состояний человека и его качеств, т.е. тех единиц, которые легли преимущественно в основу моральноэтической группы лексики. Древнеанглийское существительное mod в зависимости от контекстного окружения могло передавать такие значения, как душа, ум, настроение, характер, расположение духа, мужество, желание.
Подобные факты дают исследователям основание делать вывод о том, что многозначность многих древних лексем сохраняет следы меньшего расчленения понятийной сферы средневековым мышлением. Здесь, в частности, можно привести и высказывание М. И. Стеблина-Каменского о том, что древние слова представляют собой «символы, приспособленные для выражения чего-то в сознании человека далекой от нас эпохи, сознании, совсем не похожем на наше»5.
Одной из характерных черт этого сознания является также и нечеткое противопоставление мира внешнего и мира внутреннего, человека действующего и человека чувствующего. На уровне лексики это находит свое отражение в способности многих абстрактных единиц служить наименованием как самих объективных событий и ситуаций, так и чувств, вызываемых ими.
В семантике древнеанглийского существительного hete (соврем. англ. hate, hatred), например, понятие ненависть сочеталось с понятиями вражда, борьба, война. У древнеанглийского sorg (соврем. англ. sorrow) понятие печаль, грусть - с понятием беда, горе (как событие). Причем довольно трудно определить, имеем ли мы здесь дело с неким «сплавом» концептов, или с компонентами, занимающими различное иерархическое положение в смысловой структуре лексемы. Однако в любом случае есть основание говорить
о том, что полисемантизм позднейших эпох отличается от диффузности раннего времени.
Не случайно поэтому, что одним из основных (хотя, разумеется, и не единственным) направлением в эволюции единиц моральноэтической сферы, как и всей отвлеченной лексики, была тенденция к дифференциации, уточнению их значений и одновременно к большему уровню абстракции, обобщению этих значений. В данной тенденции, по-видимому, находили свое отражение закономерности, связанные с развитием в изучаемую эпоху как языка в целом, так и с развитием самого религиозного дискурса.
Особенно заметным это становится в XIII-XV вв., когда в западно-христианском дискурсе значительно возрастает число сочинений морально-дидактической направленности, к которым относились собрания проповедей, нравоучительные трактаты, религиозно-дидактические поэмы, различного рода наставления и руководства по подготовке к таинству исповеди и т. д. Подобные произведения религиозной литературы предназначались для самых широких масс населения и создавались, как правило, не на латыни, а на родных для мирян языках, что, безусловно, способствовало более активному распространению последних в церковнорелигиозной области коммуникации. Вполне естественно, что это вызывало потребность в увеличении количества лексических единиц, способных передавать в точной и по возможности однозначной форме все более усложняющиеся и все более отвлеченные по своему характеру морально-этические смыслы.
В Англии все это хронологически совпало с периодом, когда после трех столетий господства норманнов английский язык вновь приобретает статус государственного, утверждаясь при королевском дворе, в королевской канцелярии, в Парламенте, в школе. Одновремен-
но с возрождением письменно-литературной традиции английского языка происходит значительный приток в его лексическую систему заимствований из французского и латыни, в том числе и единиц морально-этической сфе-ры6. Помимо прочих среди них можно выделить следующие лексемы:
envy (зависть), disdain (презрение), gluttony (чревоугодие), obedience (послушание), patience (терпение), temptation (искушение), hypocrisy (лицемерие), virtue (добродетель), chastity (целомудрие), blasphemy (святотатство).
Некоторые из подобных слов выражали новые понятия, для обозначения которых не имелось соответствующих английских эквивалентов. В других случаях заимствованные лексемы вытесняли близкие им по значению исконные элементы, что можно проиллюстрировать с помощью таких пар существительных, как:
buxomness - obedience; modiness - pride; polemodness - patience.
Вместе с тем следует подчеркнуть, что в среднеанглийский период, как и в древнеанглийский, в формировании изучаемого слоя лексики важная роль принадлежала и внутренним ресурсам языка. Об этом свидетельствует функционально-семантическое развитие многих исконных лексических единиц, которые использовались средневековым религиозным дискурсом для передачи морально-этических смыслов и понятий. К их числу относится и абстрактное существительное sloth.
Согласно лексикографическим источникам данное слово образовалось в XII в. от древнеанглийского прилагательного slow, slaw (медленный, медлительный в движениях, в мыслях, несообразительный, вялый, неповоротливый, сонный, бездеятельный, ленивый, запоздалый). Как и исходное прилагательное, существительное sloth в изучаемый отрезок времени тоже было способно передавать довольно широкий круг значений: медлительность, опоздание, бездействие, слабость, вялость, лень, неуклюжесть, неповоротливость, неподвижность, сонливость, несообразительность, промедление.
Приблизительно с середины XIII в. оно начинает регулярно употребляться для обозначения одного из семи смертных грехов - лености (лат. accidia). В Средние века данный грех понимался как состояние душевной
апатии, безразличия, которое мешало человеку предаваться делам благочестия, прежде всего, молитве. Его главными последствиями считались невнимательность во время мессы, забвение грехов на исповеди, неисполнение епитимьи.
Поэтому рассматриваемое существительное в религиозном дискурсе получает такое специфическое значение, как леность, медлительность в служении Богу и в делах милосердия. Это было связано с появлением в смысловой структуре лексемы ряда дополнительных, уточняющих сем, в результате чего она начинает соотноситься не с физическими аспектами существования человека, а с его духовным, морально-нравственным состоянием, которое может быть охарактеризовано как «сон души», ведущий ее к гибели и вечному наказанию. Семантическая специализация выражается также в приобретении словом четко выраженной отрицательной моральноэтической коннотации, которая приходит на сменунеспецифическойнегативно-оценочной окраске, свойственной sleuth данной лексеме на более ранних ступенях ее развития.
Важно подчеркнуть, что в рассматриваемый период лексема sloth могла реализовывать формирующееся у нее специализированное значение и в других типах дискурса. Это было, несомненно, обусловлено особой социальной значимостью типовых для лексемы в рамках религиозной области контекстов употребления, направленных на формирование в средневековом обществе определенных морально-этических норм и установок. Поэтому закономерно, что подобные контексты в виде инодискурсивных включений получили распространение и в других сферах коммуникации, перенося, «транслируя» в них различные свойственные «донорской» дискурсивной области смыслы и понятия. В свою очередь это способствовало закреплению в системе языка тех изменений в семантике лексических единиц, которые первоначально представляли собой результат их регулярного функционирования в религиозном дискурсе и выводились из суммы типичных для них в его рамках контекстных значений.
Изложенные выше факты относятся, разумеется, к процессу исторического развития семантики не только существительного sloth, но и многих других ключевых для религиозного дискурса изучаемой эпохи лексических единиц морально-этического плана - как ис-
конных, так заимствованных. Подобно лексеме sloth в контекстах, посвященных теме семи смертных грехов, которая была одной из ведущих во всем средневековом западнохристианском дискурсе, получили свое дальнейшее функционально-семантическое развитие такие, например, широко употребительные лексические единицы, как coveitise (алчность, жадность совр. англ. covetousness), envy (зависть), lust (вожделение, похоть) и т. д.
Процесс специализации, семантической дифференциации данных абстрактных слов сопровождался появлением у них четко выраженной постоянной негативной моральноэтической оценки, а также утратой ими большей части свойственных им ранее значений. Так, существительное lust, согласно лексикографическим источникам, в древнеанглийский период могло использоваться для обозначения довольно широкого круга понятий, а именно: удовольствие, радость, желание, счастье, жизненная сила, энергия, жизнь, любовь, интерес к чему-то, увлечение чем-то, привлекательная внешность7. Однако в дальнейшем под влиянием типовых в рамках религиозного дискурса для данной лексемы контекстов употребления она постепенно начинает ассоциироваться главным образом с мирскими, т. е. с низшими желаниями и устремлениями человека, которые в христианском дискурсе всегда в эксплицитной или имплицитной форме противопоставляются высшим, т.е. духовным.
Кроме того, под действием подобных контекстов в смысловой структуре существительного lust активизируются такие негативно окрашенные компоненты, как чрезмерность, неумеренность, беззаконность. Неслучайно поэтому, что, примерно, с конца XV века существительное lust, наряду с существительным lechery, начинает широко использоваться для наименования греха похоти. Примечательно, что в современном англоязычном религиозном дискурсе предпочтение, как правило, отдается именно лексеме lust.
В этой связи важно обратиться и к данным толковых словарей современного английского языка, в которых в качестве основного обычно приводится то значение существительного lust (вожделение, похоть, неумеренное сексуальное желание, не связанное с чувством любви или привязанности), которое выдвинулось у него на первый план именно в рамках
религиозного дискурса. Что касается многих других значений лексемы lust, присущих ей на более ранних этапах, то они были утрачены ею в ходе ее функционально-семантического развития.
Таким образом, со времени принятия христианства религиозный дискурс играл важную роль в формировании словарного состава английского языка. Причем это относится не только к собственно религиозному слою лексики, но и к общеупотребительным лексическим единицам и в первую очередь к единицам морально-этической сферы, поскольку в рассматриваемую эпоху, когда христианские темы и мотивы буквально пронизывали все коммуникативные области, моральные представления были нераздельно связаны с религиозными.
Особо отметим, что все сказанное ни в коей мере не отрицает того влияния, которое оказывают на процесс развития семантики слов внутриструктурные факторы. Однако применительно к отдельным классам и лексикотематическим группам слов, к которым, очевидно, принадлежат и лексические единицы морально-этической сферы, на первый план выходит специфика их функционирования в условиях реального общения в определенном виде дискурса, который приспосабливает их к возможно более точному обозначению ключевых для него смыслов, а также закрепляет результаты модификаций их смысловой структуры в языковом узусе.
Важно также отметить, что рассмотренные в данной статье факты, эксплицируют, на наш взгляд, общий механизм взаимодействия лексической семантики и концептуальных доминант общественно значимого дискурса. Это взаимодействие, несомненно, служит одним из проявлений креативных способностей дискурса, который как самоорганизующаяся система творит свой собственный мир с присущей только ему системой оценок действий, предметов и явлений.
Примечания
1 Крючкова, О. Ю. Динамика словообразовательной нормы в донациональный период развития русского литературного языка // Проблемы языковой нормы. М., 2006. С. 84-87.
2 Логутенкова, Т.Н.Историко-типологическое исследование германских литературных языков донационального периода (на материале
древнеанглийского, древневерхненемецкого и древнеисландского языков). Тверь, 1993. С.11-12.
3 Центнер, А. С. Сохранение элементов текстов устной культуры в ранних письменных памятниках. Семиотический анализ явления аутореферентности // Вестн. Новосиб. ун-та. Сер. Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2008. Т. 6. Вып. 1. С. 58.
4 Феоктистова, Н. В. Формирование семантической структуры отвлеченного имени (на ма-
териале древнеанглийского языка). Л., 1984. С. 57.
5 Стеблин-Каменский, М. И. Мир саги. Л., 1971.С. 7.
6 Bauch, A. A. History of the English Language. L., 1951. P. 215.
7 Колокольникова, М. Ю. Роль религиозного дискурса в историческом развитии семантической структуры лексемы lust // Изв. Вол-гогр. пед. ун-та. Сер. Филол. науки. 2009. № 2 (36). С. 122-126.
