CC BY
190
сообщения исторического факультета МГУ. М.: Издание МГУ, 1946. С. 3-17.
7. Арциховский А. В. Оружие // История культуры Древней Руси, Т.
1. Домонгольский период. / под ред. Б.Д. Грекова и М.И. Артамонова; Ч. 1. Материальная культура / под ред. Н.Н. Воронина, М.К. Каргера и М.А. Тихановой. М.;Л.: Изд-во АН СССР, 1951. С. 417-438.
8. Арциховский А. В. Археологические данные по варяжскому вопросу // Культура Древней Руси (сб. ст.). М.: Наука, 1966. С. 36-41.
9. Арциховский А. В. Оружие // Очерки русской культуры XIII-XV вв. М., 1969. Ч. 1. С. 389-416.
10. Золотухина А. Один шлем да пара кольчуг // Родина. 2003. № 12.
С. 94.
11. Boeheim W. Waffenkunde. Leipzig, 1890.
T. V. Petrakov
ARTSIHOVSKY ARTEMIJ V. AS A RESEARCHER OF RUSSIAN ANCIENT ARMAMENT
This article deals with scientific research work of A. V. Artsihovsky one of the greatest soviet archeologist and historian who studied ancient Russian armament. His work is considered to be an example of Russian armament in 30s-60 of XX century.
Key words: Artsihovsky Artemij V., historiography, history of armament, middle aged arms, Russian ancient armament, military archeology.
Получено 22.04.2011 г.
УДК 94(47)"1914/18" I I
В.В.Познахирев, военный историк-исследователь, 8-921-652-14-79,
vvkr@list.ru (Украина, Севастополь)
ОСОБЕННОСТИ ПОЛОЖЕНИЯ ТУРЕЦКИХ ВОЕННОПЛЕННЫХ В РОССИИ В ГОДЫ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ войны
Предпринята попытка выделить и обосновать наличие ряда особенностей в положении турецких военнопленных в России в 1914-1918 гг. в сравнении с положением пленными иных Центральных держав. По мнению автора, эти особенности нашли выражение в уровне международно-правовой защищенности пленных, порядке их размещения, продовольственном обеспечении, трудовом использовании и др.
Ключевые слова: военнопленные, турки, «внутренний район», Кавказский военный округ, российские мусульмане, побеги, работодатели.
Положение турецких военнопленных в России в годы Первой мировой войны в сравнении с положением пленными иных Центральных держав отличалось заметными особенностями, предопределенными рядом объективных и субъективных факторов.
Так позитивное значение для турок имело относительно позднее
вступление их страны в войну (20 октября 1914 г.), ибо к тому моменту в России:
- было принято новое Положение о военнопленных и разработаны первые подзаконные акты по применению норм этого базового документа, вт. ч. и Правила использования труда военнопленных в отдельных сферах экономики;
- начала складываться инфраструктура военного плена и определился порядок ее функционирования;
- оформились в общих чертах планы эвакуации, а также расквартирования пленных в военных округах т. н. «внутреннего района» ( т. е. не отнесенных к театрам военных действий), а именно: Московском, Казанском, Туркестанском, Омском, Иркутском и Приамурском.
Вместе с тем, в самой концепции интернирования военнопленных к октябрю 1914 г. возобладал неблагоприятный для турок политиконациональный принцип, суть которого состояла в дифференциации пленников на представителей «дружественных» и «недружественных» национальностей. Причем к первым относили всех славян, а также австрийских румын, итальянцев и др., а ко вторым - венгров, немцев и турок.
Небезынтересно отметить в этой связи, что если турецкие греки и болгары рассматривались как представители дружественных национальностей, то армян из числа турецких военнослужащих почти до самого конца войны ничем не отличали от этнических турок. И хотя данная ситуация вызывала многочисленные протесты со стороны армянских организаций, российская власть отказывалась здесь что-либо менять вплоть до начала 1917 г., вероятнее всего, из-за нежелания спровоцировать на ответные действия Турцию и тем самым лишний раз способствовать трансформации межгосударственного конфликта в межэтнический и межконфессиональный.
Практическое значение указанного принципа состояло в том, что туркам, вместе с венграми и немцами, были отведены наиболее отдаленные военные округа - Иркутский и Приамурский, тогда как представители дружественных национальностей расквартировывались в пределах Московского, Казанского, Туркестанского и части Омского военных округов.
Правда, на практике такой порядок со временем соблюдался все реже, а в отношении турок был вскоре вообще принципиально изменен. Однако он «успел» самым фатальным образом определить судьбу многих из них, особенно плененных в ходе Сарыкамышской операции 1914-
1915 гг. и этапируемых в разгар первой военной зимы по Транссибирской магистрали в условиях еще не до конца сформировавшейся системы воинских перевозок.
Как полагает американский историк турецкого происхождения
Йюджель Йаныкдаг, в течение зимы 1915 г. лишь 200 из 800 турецких пленных, направляемых в лагеря Приамурского военного округа, достигали места своего назначения. Остальные же погибали в пути от холода и лишений [1].
Хотя приведенный показатель уровня смертности (75 %) выглядит чудовищным, мы должны признать, что он вполне сопоставим с истинным, ибо по нашим оценкам, зимой 1914-1915 гг. в России погибло до 50 % турецких военнопленных. (Вообще же, что касается уровня смертности пленных турок в период Первой мировой войны, то эта проблема является предметом нашего отдельного исследования, которое, как мы надеемся, увидит свет в недалеком будущем).
Разумеется, российское военно-политическое руководство взирало на данное явление отнюдь не безучастно. Уже 11 января 1915 г. Верховный начальник санитарной и эвакуационной части потребовал от командующих военными округами «всем проходящим через пределы округа эшелонам военнопленных турок выдавать горячую пищу... Щи, горох, суп и борщ заменять супом из картофеля или круп; вместо черного хлеба выдавать, по возможности, ситный. Горячую пищу давать не реже как один раз в день, и, кроме того, выдавать чай с хлебом» [2].
Однако на практике эти требования не всегда соблюдались, тем более, что ввиду нехватки офицерского состава начальниками эшелонов с пленными, как правило, назначались унтер-офицеры. Достаточно характерным в этой связи выглядит приказ командующего войсками Казанского военного округа от 28 февраля 1915 г. № 187, в котором, в частности, констатируется, что «3 января из Самары вышел эшелон пленных турок в 172 человека, которые до Челябинска, куда прибыли 7 января, не получали горячей пищи... Эшелон в 429 человек военнопленных, вышедший из Самары 8 января. не получил горячей пищи 10 января. Подтверждая вновь к неуклонному исполнению о непременном довольствии пленных турок горячей пищей,.. приказываю всем начальника гарнизонов, от частей воинских коих производятся смены конвоев, принять все зависящие меры к тому, чтобы в конвой назначались соответствующие люди и чтобы старшие конвоев точно соблюдали свои обязанности» [3].
По данным Т. Я. Иконниковой, исследовавшей проблемы военнопленных Первой мировой войны на Дальнем Востоке, турки прибывали в Приморье «страшно истощенными», во многом потому, что «в дороге отказывались есть мясо, думая, что им дают свинину» [4].
Такое объяснение, заимствованное, очевидно, из чьей-то оправдательной записки, не кажется нам исчерпывающим. В 1914-1918 гг. Россия воевала с Турцией далеко не в первый раз, и в прошлом власти уже неоднократно сталкивались с подобной проблемой. В период той же русско-турецкой войны 1877-1878 гг. она успешно разрешалась путем
привлечения к работе с пленными турецких офицеров, относительно легко убеждавших своих соотечественников и подчиненных в ошибочности их мнения. Реализации такого подхода во многом могло бы способствовать то, что зимой 1914-1915 гг. по Транссибирской магистрали следовали (правда, в массе своей, лишь до Иркутска) сотни турецких офицеров. Причем, следовали в достаточно комфортных условиях. К примеру, лейтенант Ийбар Тахсин, плененный в ходе упомянутой Сарыкамышской операции, позднее вспоминал, что он и его товарищи ежедневно получали от начальника конвоя денежную сумму, вполне достаточную для того, чтобы питаться в ресторане вокзала. И только в том случае, если на станции не оказывалось ресторана, они приобретали продукты у местных торговцев [5].
Кроме того, существовал еще один не менее, а может быть даже более эффективный (и в исторической практике более распространенный) способ воздействия на турецких военнопленных - использование для этой цели российских солдат-татар. Об их возможностях как агитаторов свидетельствует уже тот факт, что зимой 1878 г., татарам, как правило, удавалось без особого труда убеждать пленных, этапируемых из района Шипки-Шейново, употреблять. водку, которая выдавалась туркам на привалах в качестве согревающего средства.
Печальный опыт первой военной зимы заставил российское командование практически полностью отказаться от размещения турок в Сибири и на Дальнем Востоке. С весны 1915 г. и вплоть до конца войны их количество в этих регионах оставалось, по сути своей, неизменным и незначительно колебалось в пределах 8-9 тыс. чел.
В том же 1915 г. новым центром размещения турок становится Московский военный округ. Если на 1 сентября 1915 г. здесь насчитывалось лишь 44 турецких пленных, то спустя ровно 2 года их числилось уже 6 838 человек [6].
Характерно, что отмеченный рост во многом обеспечивался за счет военнопленных, «взятых» в Галиции, Добрудже и в бассейне Черного моря. Что же касается плененных на Кавказском фронте, то их стали расквартировывать в пределах Кавказского округа, что первоначально вообще считалось немыслимым как по причине высокой доли мусульман в составе его населения, так и в силу того, что территория округа лежала за пределами «внутреннего района» и относилась к театру военных действий.
Данному обстоятельству в немалой степени способствовала позиция нового Наместника на Кавказе Великого князя Николая Николаевича, сразу же запретившего этапирование пленных турок за пределы округа (за исключением офицеров).
Таким образом, примерно с середины 1915 г. контингент турецких военнопленных в России начал распадаться на две во многом обособленные группы:
1) расквартированные в пределах внутреннего района, количество которых к моменту окончания боевых действий на Кавказском фронте превышало 16 тыс. чел.;
2) расквартированные в пределах Кавказского военного округа, количество которых на тот же момент составляло около 40 тыс. чел.
Причем группы эти оказались почти автономными не только по географическим и иным объективным условиям. Заметно, что уже начиная с 1915 г. Отдел эвакуационный и по заведованию военнопленными Главного управления Генерального Штаба стал постепенно дистанцироваться от контроля за положением турок на территории Кавказского округа, очевидно полностью полагаясь в этом вопросе на августейшего Наместника. Кроме того, будучи размещенными в округе, отнесенном к театру военных действий, а значит, подчиненном особому правовому режиму, турки на Кавказе фактически вышли из-под контроля со стороны как представителей своего государства-протектора (Испания), так и международных организаций, в первую очередь, Международного Комитета Красного Креста.
Впрочем, деятельность дипломатов государства-протектора и в округах внутреннего района, на наш взгляд, не всегда отличалась целенаправленностью и логической последовательностью. Так в сентябре
1916 г. испанский посол возбудил перед МИД России ходатайство о посещении «находящихся в Николаевском военном госпитале в Петрограде военнопленных турок для оказания им помощи».
Понятно, что столичный Николаевский госпиталь выглядел в глазах дипломатов куда более привлекательным для визита, нежели госпиталь где-нибудь в Красноярске или Перми. Однако не менее понятно и то, что конфигурация фронтов, определяющая направленность основных потоков пленных, практически исключала появление турок в Петрограде, что, собственно, и подтвердил о в своем ответе МИД России [7].
К сказанному выше близко примыкает еще одна особенность положения турецких пленных в рассматриваемый период, предопределенная крайне медленным и трудным развитием контактов между заинтересованными органами России и Турции - в первую очередь, Центральными справочными бюро о военнопленных обеих стран и учреждениями Красного Креста (Красного Полумесяца). Достаточно сказать, что если обмен врачами, санитарами и инвалидами между Россией, с одной стороны, и Германией и Австро-Венгрией, с другой, был начат уже в 1915 г., то соответствующие переговоры с Турцией растянулись чуть ли не до конца войны. К примеру, из 108-го сводного эвакогоспиталя, расположенного в Петрограде и специально предназначенного для приема и дальнейшей репатриации военнопленных, признанных инвалидами, первые турецкие солдаты в количестве 24 чел. убыли через Швецию на родину лишь 26 сентября 1917 г. Причем
небезынтересно отметить, что к тому моменту через этот госпиталь было репатриировано уже 19 296 военнослужащих германской и австровенгерской армий [8].
Облегчению положения турецких военнопленных во многом способствовали те поддержка и содействие (вплоть до организации побегов), которые оказывались им со стороны российских мусульман из числа как военнослужащих, так и местного населения. Правда, в различных регионах эти процессы развивались неравномерно. Так существовавший на протяжении всей войны в Москве Мусульманский народный комитет лишь 8 декабря 1917 г. решился создать Комиссию по оказанию помощи военнопленным туркам и провести ее первое
заседание [9]. В то же время в Баку, близ которого на о. Наргин (ныне
о. Бёюк Зиря) был развернут крупный лагерь военнопленных, эти процессы начали развиваться гораздо ранее. К примеру, в одном из документов, датированных августом 1915 г., отмечается, что представительница местного мусульманского благотворительного общества «мадам Гаджиева со своими родственниками, с разрешения коменданта. имела беспрепятственный доступ на остров и иногда целые дни до позднего вечера проводила время с военнопленными без особого надзора со стороны охраны. Были случаи, когда мадам Гаджиева на собственном баркасе приезжала на Наргин, который приставал вне
указанного места и оставался там после захода солнца» [10].
В то же время отношение к туркам православного населения, в целом, отличалось некоторой настороженностью и ощущением своего интеллектуального, культурного и военного превосходства. Старший
лейтенант Мехмет Ёльчен не без обиды вспоминал, как русские
гимназистки, которым он помог решить задачу по геометрии, не сразу поверили тому, что он турок, а не немец и даже не инженер по образованию, акадровый офицер-пехотинец [11].
Что касается упомянутых выше побегов из плена, то турки, в силу присущего им фатализма, совершали их значительно реже, нежели военнопленные германской и австро-венгерской армий. С другой стороны, только турецкие офицеры, по крайней мере дважды, позволили себе бежать, будучи уволенными за пределы лагеря под честное слово.
Однако во всем остальном турки мало чем уступали в этом вопросе своим союзникам. Бежали все, от рядового до генерала, не исключая врачей и турецких армян. Содержащиеся в Сибири использовали для этой цели маршрут через Китай и Афганистан. Именно таким путем 11 мая 1915 г. Читу успешно и навсегда «покинул» плененный при Сарыкамыше командир 9-го армейского корпуса Али Ихсан паша («турецкий Корнилов», как уважительно назвал его русский военный историк А. А. Керсновский). Содержавшиеся на Кавказе бежали главным образом через Иран. Те, кто находился в центральных регионах России, нередко
отваживались на рискованный, но самый простой маршрут - через Петроград в Швецию.
Редкую даже для кавалериста дерзость продемонстрировал капитан Мустафа Закерия. Совершив побег из госпиталя в Иркутске, он благополучно добрался поездом до Одессы, где «приобрел» паспорт на имя гражданина Испании, который и предъявил 1 января 1916 г. при пересечении русско-румынской границы. Однако к несчастью для бедового кавалериста, его поставила в тупик просьба жандарма сказать что-нибудь по-испански и перекреститься [12].
Низкий образовательный уровень основной массы турок и почти полное отсутствие среди них квалифицированных рабочих в сочетании с их высокими физическими данными предопределили трудовое использование турецких военнопленных преимущественно на малоквалифицированных тяжелых работах (строительство железных и шоссейных дорог, погрузочно-разгрузочные работы, заготовка дров и т. п.).
Причем, если сравнивать военнопленных различных национальностей по уровню популярности в глазах работодателей, то туркам, вне всяких сомнений, принадлежало второе место после славян. Во всяком случае, фраза «желательно турок» фигурирует в заявках работодателей на выделение пленных несравненно чаще, нежели «немцев» или «венгров».
Их жаждали видеть на подземных работах в рудниках и в открытых карьерах, на цементных и шпалопропиточных заводах, на торфоразработках и строительстве ирригационных сооружений.
Повышенное внимание уделяла им администрация морских и речных портов. Так 29 мая 1916 г. Начальник Морского штаба Верховного Главнокомандующего писал Дежурному генералу при Верховном Главнокомандующем: «В виду крайне интенсивных работ по погрузке угля в Мариупольском порту,.. прошу Вас о назначении в распоряжение коменданта этого порта 2 000 турецких пленных как наилучших работников» [13].
Однако особо ценили турок строители железных дорог. Одним из наиболее ярких подтверждений тому может служить следующая телеграмма Главноначальствующего г. Архангельском и Беломорским водным районом в Морской Генеральный Штаб от 6 апреля 1917 г.: «Для спасения Мурманской железной дороги необходимо самым экстренным порядком выслать. в Кемь и Кандалакшу 11 000 пленных, желательно турок знакомых с земляными и каменными работами» [14].
Вместе с тем, трудовые качества турок в различных источниках получили неоднозначную оценку. Это в равной степени относится к официальным документам, воспоминаниям современников, периодике тех лет, исследованиям отдельных авторов. и даже трудам одних и тех же
авторов. Так И. В. Крючков, освещая в двух своих работах трудовую деятельность пленных турок в одной и той же сфере экономики (в сельском хозяйстве), в одно и то же время (в 1916 г.) и даже в одном и том же месте (в Медвеженском уезде Ставропольской губ.), приходит к двум взаимоисключающим выводам: в одном случае он утверждает, что «турецкие пленные оказались очень плохими работниками» [15], в другом,
- что «турецкие солдаты показали себя в целом неплохими работниками» [16].
Впрочем неоднозначность оценок труда турецких военнопленных уже сама по себе является еще одной их специфической особенностью, многократно зафиксированной в документах, не только относящихся к Первой мировой войне, ной к периодам XVII, XVIII и XIX веков.
Что касается взаимоотношений пленных турок с россиянками, то уже упоминаемый выше Июджель Ианыкдаг признается, что не располагает сведениями о браках между русскими женщинами и турецкими пленными и дает понять, что видит в этом отличие последних от военнопленных германской и австро-венгерской армий [17].
Мы должны заметить, что в документах, связанных с репатриацией пленных турок, эта точка зрения не находит своего подтверждения. Так согласно одной из учетных записей 10 марта 1921 г. из Самары в Астрахань поездом № 21 убыл фельдфебель 51-го пехотного полка Ахмед Асман, возраст - 30 лет, гражданская профессия - парикмахер, пункт назначения - Константинополь. «С ним следует жена его Мария, 20 лет, русская, домохозяйка» [18].
В заключение считаем необходимым заметить, что здесь приведен лишь общий обзор наиболее значимых аспектов рассматриваемой проблемы, не учитывающий, конечно, множества нюансов. Последние же возникали едва ли не с самого момента пленения. Хотя бы уже потому, что наличие национальных формирований в составе обеих противоборствующих на Кавказе сторон порой придавало боевым действиям характер межэтнического и межконфессионального конфликта, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Так сестра милосердия X. Д. Семина приводит в своих воспоминаниях пример того, как из группы пленных турок в составе около 400 чел., конвоируемых в декабре 1914 г. армянскими дружинниками на переходе от Сарыкамыша до Карса, к месту назначения прибыло лишь 20. При этом русский офицер, назначавший дружинников для сопровождения турок, даже не пытался отрицать факт массового убийства пленных, а лишь мотивировал свое решение отсутствием в его распоряжении какого-либо другого подразделения, более подходящего для выполнения данной задачи [19].
Впрочем подобные эксцессы были все-таки редкостью. И в целом в российской армии господствовали принципиально иные настроения.
22 ноября 1915 г. прапорщик М. М. Исаев писал жене: «Шрапнелью угощали нас турки с полчаса, по крайней мере, но никого не задело. Вообще турецкие артиллеристы вызвали в нас искреннее восхищение. Какая тут ненависть к врагу. На Кавказе добрые старые времена. Сказать «аскер» (тур. asker - «солдат» - В. П.) все равно, что джентльмен. Никакой злобы. Да, с большим уважением у нас относятся к противнику» [20].
Список литературы
1. Yanikdag, Yücel. Ottoman Prisoners of War in Russia, 1914-22 // Journal of Contemporary History. 1999. Vol. 34. № 1. P. 72.
2. Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА). Ф. 2000. Оп. 9. Д. 22. Л. 635.
3. Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА). Ф. 2000. Оп. 9. Д. 22. Л. 637.
4. Иконникова Т. Я. Военнопленные Первой мировой войны на Дальнем Востоке России (1914-1918 гг.): монография. Хабаровск: Изд-во ГОУ ВПО ХГПУ, 2004. С. 21.
5. Tahsin, Iybar. Sibirya'dan Serendib'e. Ankara: Ulus Basimevi, 1950.
S. 31.
6. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. Р-3333. Оп. 3. Д. 575. Л. 1-4.
7. Архив внешней политики Российской Империи. Ф. 160. Оп. 708. Д. 1578. Л. 2-4.
8. Центральный государственный архив Санкт-Петербурга. Ф. 5876. Оп. 1. Д. 35. Л. 317.
9. Центральный архив городаМосквы. Ф. 2753. Оп. 1. Д. 2. Л. 118.
10. РГВИА. Ф. 2100. Оп. 2. Д. 684. Л. 23-24.
11. Ôlçen, Mehmet Arif. Vetluga Memoir: A Turkish Prisoner of War in Russia, 1916-1918. University Press of Florida, 1995. P. 128.
12. Центральный государственный исторический архив Украины в г. Киеве. Ф. 419. Оп. 1. Д. 7034. Л. 1.
13. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 11. Д. 13. Л. 147.
14. Российский государственный исторический архив. Ф. 274. Оп. 141. Д. 535. Л. 59.
15. Крючков И. В. Образ Австро-Венгрии на страницах
периодической печати Дона и Северного Кавказа в начале XX в. (1900-
1917 гг.). Пятигорск: Изд-во ПГЛУ, 2003. С. 73.
16. Крючков И. В. Военнопленные Австро-Венгрии, Германии и Османской империи на территории Ставропольской губернии в годы первой мировой войны: монография. Ставрополь: Б.и., 2006. С. 53.
17. Yanikdag, Yücel. Op. Cit. P. 72.
18. ГАРФ. Ф. P-3333. On. 3. Д. 330. Л. 66.
19. Семина ХристинаД. Трагедия русской армии Первой Великой войны 1914-1918 гг. Записки сестры милосердия Кавказского фронта. Кн. 1. Нью Мексико: Rausen Bros, 1963. С. 136-137.
20. Исаев М. М. Захолустный фронт // Московский архив. Историко-краеведческий альманах. Вып. 2. М.: Мосгосархив, 2000. С. 531.
V. V. Poznahirev
THE SINGULARITIES SITUATION OF TURKISH PRISONERS OF WAR IN RUSSIA DURING THE FIRST WORLD WAR.
The article is an attempt to highlight and substantiate the existence of a number of singularities in the situation of Turkish prisoners of war in Russia in 1914-1918 in comparison with the situation of other prisoners of the Central Powers. The author believes that these specific features of the situation of Turkish prisoners has been expressed in levels of international legal protection of prisoners, on the order of their internment, feeding, employment, etc.
Key words: prisoners of war, Turks, «inner region», the Caucasus Military District, Russian Muslims, escapes, employers.
Получено 20.04.2011 г.
УДК 930.1
Е.В. Сломинская, доц., 8-4872-35-51-75, slom0712007@rambler.ru (Россия, Тула, ТулГУ)
ТЕХНИЧЕСКАЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКЕ В ПЕРВОЕ ПОСЛЕОКТЯБРЬСКОЕ ДЕСЯТИЛЕТИЕ (1917-1927 гг.)
Проанализировано развитие отечественной историографии технической интеллигенции в первое послеоктябрьское десятилетие (1917-1927гг.). Широкая источниковедческая база позволяет увидеть сложность и противоречивость историографической ситуации заявленного периода.
Ключевые слова: техническая интеллигенция, историческая наука, идеология, революция, новая власть, «старые спецы».
Историческая наука в любые периоды развития общества очень точно отражала наиболее актуальные для своего времени проблемы, являясь частью социального сознания и социальной практики. Известный российский историк науки М. А. Барг отметил, что специфика исторического научного знания «заключается в том, что на всех стадиях своего развития оно в той или иной форме включало рефлексию, т. е. способность "посмотреть на себя со стороны", внутреннюю критику процессаполучениязнания» [1. С. 53].
Характеризуя общее состояние исторической науки, томский
