CC BY
36
DOI 10.26105/SSPU.2020.21.46.010
YAK 392.6.
ББК 63.3.(253)51-6-7
B.A. ЯКОВЧУК
V.A. YAKOVCHUK
ОСОБЕННОСТИ ПОЛОВОЙ МОРАЛИ РУССКОГО НАСЕЛЕНИЯ ОБСКОГО СЕВЕРА
ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX ВЕКА (ПО ТРУДАМ ПОЛИТИЧЕСКИХ ССЫЛЬНЫХ)
FEATURES OF SEXUAL MORALITY OF THE RUSSIAN POPULATION OF THE OB NORTH
OF THE SECOND HALF OF THE XIX CENTURY (ACCORDING TO THE WORKS OF POLITICAL EXILES)
В данной статье рассматриваются особенности локальной культуры Обского Севера, установленные общественные правила нравственности. Ввиду того, что тема сексуальных отношений в культуре русского населения Сибири является малоизученной, особое внимание было уделено исследованию роли половой морали в повседневной жизни, ее влияния на свободу нравов и развитие девиаций. Основными источниками при написании данной статьи послужили труды и воспоминания окружного врача и политических ссыльных Обского Севера.
Применение источниковедческого анализа, историко-генетического и сравнительного-исторического методов позволило выделить характерные черты половой морали русского населения Обского Севера второй половины XIX века, различия в допустимых поведенческих паттернах женщин и мужчин. Половая мораль была рассмотрена как один из факторов формирования местной культуры, способствовавший созданию определенного пласта традиций и обычаев, связанных с добрачными отношениями.
In this article the features of the local culture of the Ob North and the established social rules of morality are discussed. In view of the fact that the topic of sexual relations in the culture of the Russian population of Siberia is poorly studied, special attention was paid to the study of the role of sexual morality in everyday life, its influence on the freedom of morals and the development of deviations. The main sources for writing this article were the works and memoirs of a district doctor and political exiles of the Ob North.
The use of source analysis, historical and comparative-historical methods allowed us to identify the characteristic features of sexual morality of the Russian population of the Ob North of the second half of the XIX century, differences in acceptable behavioral patterns of women and men. Sexual morality was considered as one of the factors in the formation of local culture, which contributed to the creation of a certain layer of traditions and customs associated with premarital relationships.
Ключевые слова: политическая ссылка, половая мораль, девиантное поведение, снохачество, проституция, инцест.
Key words: political exile, sexual morality, deviant behavior, snokhachestvo, prostitution, incest.
Введение. Воссоздание достоверной картины жизни русского населения Обского Севера - да и любого народа в целом - невозможно без понимания ее культурной сущности, формирующих ее основ. Локальная культура же во многом определяется имеющимися морально-нравственными установками и эталонами поведения. Понимание человеком того, что является дозволенным, допустимой нормой для того общества, в котором он живет, определяет его выбор определенных поведенческих паттернов (сознательный или бессознательный). В результате можно сказать, что установленные общественные правила нравственности во многом формируют облик народа, его повседневность и, в конечном итоге, его историю.
Одним же из краеугольных камней общественной нравственности является половая мораль людей. Она регулирует не только формы удовлетворе-
ния сексуальных потребностей - на ней основано понимание института семьи и брака в целом, традиционных ценностей, механизмов межличностных отношений. Но намного большее влияние половая мораль оказывает на жизнь людей в переходные моменты истории - например, во второй половине XIX века, когда модернизация коснулась уже не только производства, но и обыденного уклада жизни. Начали расшатываться традиционные устои, стало трансформироваться мировоззрение людей, происходили изменения во всех сферах жизни - в том числе и в интимной. И уже степень сдвига существовавших моральных рамок во многом определяла действия людей. Человек был вынужден самостоятельно решать, является ли для него допустимым блудодеяние, вызовет ли этот проступок суровое порицание или он является относительно приемлемым для общества. Особенно явно это проявлялось в Сибири и отдаленных ее уголках (таких как Обской Север), мало подверженных воздействию вольных нравов столицы и давлению религиозных догм.
Цель - охарактеризовать особенности половой морали русского населения Обского Севера второй половины XIX века, основываясь на исследованиях политических ссыльных.
Материалы и методы исследования. В основе проведенного исследования лежат базовые принципы историзма, научной объективности и системности. Наряду с ними использовались общенаучные и специально-исторические методы - историко-генетический и сравнительно-исторический, источниковедческий анализ и синтез.
Необходимо отметить, что тема морали и сексуальных отклонений в европейской части России была затронута как в работах дореволюционных, так и современных исследователей. В ряду первых выделяются труды С.С. Шашкова [8], описавшего как историю женской эмансипации, так и проблемы проституции и инфантицида. На современном этапе можно отметить исследования В.Б. Безгина [2] и Н.Л. Пушкаревой [6] Кроме того, отношения между полами и их культурный подтекст косвенно рассматривались в различных исследованиях по гендерной истории.
Однако нюансы интимной жизни в отдаленных уголках Сибири не получили должного освещения. К примеру, об особенностях взаимоотношений между полами на Обском Севере писали лишь окружной врач В.Е. Клячкин и местные политические ссыльные - в воспоминаниях или этнографических исследованиях.
Доклад В.Е. Клячкина [3], одного из самых образованных сибирских врачей, представляет собой обширное описание быта жителей г. Сургута, дополненное различными статистическими данными. Им были проанализированы не только санитарно-гигиенические условия проживания местных жителей, но вопросы прироста населения, половой зрелости женщин, детской смертности и даже занятия населения.
Из ряда воспоминаний ссыльных выделяются записки Д.Д. Лейвина [4] - их можно назвать чрезвычайно информативными в плане описания различных отличительных явлений местной жизни - от вполне обыденных до курьезных.
В этнографических очерках С.П. Швецова [9], несмотря на некоторую его предвзятость, довольно достоверно описаны нравы сургутян, общественные нормы поведения и отношения между полами.
Наиболее же значимый вклад в исследование интимной жизни русского населения Обского Севера внес Н.Я. Неклепаев [5]. Он описал традиции и обычаи Сургутского края - именно благодаря его работам сохранились сведения о специфике добрачных и брачных традиций и обычаев, бытовавших суеверий и культурного досуга молодежи.
Результаты и обсуждение результатов. Говоря о первом этапе любого ухаживания - увеселениях, предварительно следует отметить особенность их проведения в условиях Обского Севера. Из-за ненастной погоды и долгой зимы молодежь, не имевшая возможности проводить гуляния на улице, собиралась в домашних условиях круглый год. Соответственно, наиболее
подходящим для нахождения партнера местом стали «вечорки», включившие в себя черты как посиделок, так и хороводов, более распространенных в европейской части России и в южных частях Сибири. В итоге, вечерние развлечения и игры стали служить традиционной прелюдией к браку или любовным отношениям. Прочие же гуляния, проводимые на улице, также способствовали организации романтических встреч, но были намного менее значимы, нежели всегда доступные и частые вечорки.
Вечорки подразделялись на несколько видов в зависимости от цели -для «помочек» или именин. В первом случае вечорки являются благодарностью от хозяев, приглашавших девушек для коллективных работ - собирать мох для законопачивания дома, вскапывать огород, месить глину для кирпичей и пр. В зависимости от тяжести работ варьировалось и количество проводимых вечерок - одна для легких работ, две-три, соответственно, для более тяжелых. На такие работы приглашались только девушки, при этом никакой дополнительной оплаты им не полагалось.
Во втором случае вечорки устраивались в честь именин девушек, вступивших в брачный возраст (16-17 лет). Это обосновано имевшимся четким гендерным разделением способов празднования. Предполагалось, что парни должны собирать свою холостую компанию и устраивать попойку. Также им не полагалось и приглашений на вечорки - они могли приходить самостоятельно на любую из них. За это парни должны были приносить с собой музыку или приводить музыкантов - тогда отплясывать под свою музыку они могли сколько угодно. Девушки же без приглашения не могли ни танцевать, ни принимать участие в играх - лишь смотреть со стороны в толпе зевак. Иное поведение общественное мнение определяло как бесстыдное и возмутительное.
В обоих случаях сложных приготовлений от хозяев не требовалось. Приглашавшая девушка сначала подготавливала чай с сахаром и нехитрое угощение из белой муки, затем - ужин. Наиболее зажиточные сургутянки могли организовать по такому случаю еще и десерт, но это было редкостью. Более никаких обязанностей по развлечению гостей на хозяев не налагалось. Разве что требовалось еще предоставить освещение - сальными или стеариновыми свечами, керосиновыми лампами. Также если это была именинная вечорка, то хозяйка должна была пригласить девушек переночевать у нее. Ранее могли оставаться и парни, но ко второй половине XIX века этот обычай стал неуместным в глазах общества.
В начале вечера приглашенных девушек, одетых в свои лучшие наряды, рассаживали в передней части комнаты, отведенной для танцев. Прочим же оставляли «стоячее» место у порога, свободные стулья были редкостью. До прихода парней девушки принимались петь, однако обыкновенно их ожидание длилось недолго, особенно если не было прочих развлечений. В итоге вечерки в деревнях были довольно многолюдные - благодаря небольшому числу жителей приглашались практически все имевшиеся девушки, а прочие же жители приходили за развлечением или для присмотра за приличиями (в частности родственники девушек).
Несмотря на то, что главной целью этих вечорок было знакомство и ухаживание, парни и девушки до конца вечера должны были держаться отдаленно, переходить на сторону другого пола считалось безнравственным.
Тем не менее, контакт в танцах был допустим, чем молодежь активно пользовалась. Танцевали как «европейские» танцы (кадриль, лянсье и польку), так и местные («шестерку», «русскую» и пр.). «Шестерка» была сугубо местной выдумкой - она получила название от количества человек, участвовавших в танце - трех парней и трех девушек. Парни выстраивались гуськом друг за другом в центре комнаты и начинали быстро ходить по комнате «...образуя довольно красивую фигуру, напоминавшую цифру 8» [5, с. 97].
Движения для «шестерки» брали из «русской», традиционно исполняемой одной парой. Протанцевав, девушки возвращались на свои места, новых участниц приглашали уже на ходу. Мужчины могли вернуться только после
того, как «оттанцуют» всех, но в «европейских» танцах это правило не действовало - танцевали лишь с выбранными партнершами.
При отсутствии музыкантов аккомпанементом к танцам служили плясовые песни - также местного авторства. Песни эти хоть и не отличались глубиной содержания и определенным ритмом, четко определяли действия, допустимые в танце - поцелуй или объятие.
В перерывах между танцами пелись уже особые «игровые» песни. С появлением новомодных «европейских» танцев они отодвинулись на второй план по значению, но не утратили своей привлекательности для организации ухаживаний. Впрочем, кроме текста, содержащего больше романтических намеков, они ничем не отличались от плясовых. Содержание не ограничивалось добрачными ухаживаниями, иногда сюжет был основан на сватовстве или повседневной жизни женатой пары. По традиции они также пелись хором, на запеве в центр комнаты выходил один из парней и приглашал понравившуюся девушку.
Вся игра состояла в том, что пара ходила по комнате в такт песне, обнявшись или держась за руки. Парень увивался вокруг «с ухватками страстного влюбленного» [5, с. 105], а под конец усаживал партнершу на место и целовал три раза. Впрочем, иногда могли начать и девушки, вот только заканчивая, они должны были выбирать для поцелуя другого парня, а не своего партнера по игре.
В конечном итоге все игры сводились к именно этому алгоритму действий - с некоторыми вариациями в порядке и числе пар и поцелуев. Игры под бытовые или сватовские песни отличались лишь использованием дополнительных предметов (шапок, платков), набором предварительных сюжетных движений и поз (толканием «старого» нелюбимого мужа, плевками в его сторону и пр.). Иногда можно было сесть на колени к партнеру - причем садились не только девушки на колени к парням, но и парни таким же образом выбирали себе партнерш.
Более невинные игры подразумевали «угадайку», отгадывание чего-либо или чаще идентификацию кого-либо. В играх ведущий должен был узнавать с завязанными глазами того, кто дотрагивался до него; находить спрятанное кольцо, определять по описанию загаданного человека.
Непременным атрибутом вечорки является игра «в суседки». Именно она заканчивала вечер. Из парней выбирался «староста-раздатчик», по предварительному уговору раздающий девушек всем остальным. К этому времени (чаще всего вечорки заканчивались после полуночи) зеваки уже расходились, оставалось только небольшое количество участников. Пары рассаживались и начинали беседовать. Староста, оставшийся без партнерши, подходил к каждой паре и спрашивал у парня, доволен ли он «суседкой». Если тот был доволен, то староста приказывал паре целоваться. В противном случае совершался обмен «суседками» с другой парой, иногда самого старосту могли пригласить к поцелуям с девушкой. Староста в свою очередь мог приказать всем в комнате целовать партнершу или даже обменять ее. В процессе обмена староста пытался украсть место вставшего парня рядом с «суседкой». Если это удавалось, то парень получал штраф - приказ встать на колени, проскакать на одной ноге через комнату и пр. От штрафа можно было откупиться определенным количеством угощений для всех присутствующих - определяемым также старостой.
Кроме того, общественная мораль позволяла «присушивать» (привораживать) понравившегося на вечорке человека - как мужчинам, так и женщинам. Подобные манипуляции были обыденным явлением и никак не наказывались - разве что прознавшая соперница могла измазать окна дегтем или чем похуже.
Среди сезонных увеселений, проводимых вне дома, отличаются романтическим подтекстом лишь зимние «катушки». Так называли катание на длинных и узких ледяных горках, обставленных елками. Чаще всего пар-
ни на маленьких саночках катали девушек, получая в награду за благополучную «доставку» поцелуй. Тот же, кто умудрялся свалить спутницу в сугроб, лишался этого права. Катались с 3-4 часов дня до темноты до последнего дня Масленицы - после горку торжественно ломали.
Непосредственные сексуальные отношения до брака были довольно свободными - причем они позволялись не только мужчинам, но и женщинам. Время достижения сургутскими девушками половой зрелости - 15 лет (точнее в 15 лет 9 месяцев и 25 дней, раньше, чем у средней женщины России того времени) [3, с. 295] - совпадало с началом их активной половой жизни. С 15-17 лет они обзаводились партнерами, бывало, сменяя до брака не меньше 2-3 кавалеров. Эта цифра представляется разумной - с учетом того, что тогда средний возраст вступления в брак для сургутянок составлял 20 лет [3, с. 296], и до замужества у девушек было не менее 4 лет для безбрачных половых связей.
При такой статистике логично, что явного общественного порицания не вызывали ни свидания, ни непосредственно интимные отношения. Это же подтверждает и история любовных сношений одного из сургутских ссыльных Н.Я. Фалина, в частности - поведение его пассий.
Например, одна девушка Липа, отличавшаяся красотой и ветреностью, неоднократно оставляла его ради других мужчин - кутивших служащих пароходов. Причем Н.Я. Фалин был в курсе происходящего и отпускал ее. Однако это не были просто кокетство или измены, а банальная проституция. Подтверждает принадлежность Липы к представительницам «древнейшей профессии» замечание Д.Д. Лейвина. Он, говоря об этих отношениях, горько отмечал: «Конечно, Липа немедленно уходила, с кутившими ей было веселее, да и заработок был» [4, с. 25].
Стоит подчеркнуть, что подобный выбор был сделан ею не под влиянием ссыльного - тот придерживал эти отношения в совершенно платоническом плане и был чрезвычайно расстроен ее уходами.
При всей продемонстрированной свободе нравов распространение венерических болезней упоминается мало. Более того, В.В. Бартенев писал, что прибывший в Обдорск доктор Нейберт установил, что язвы, диагностируемые ранее как сифилитические, имеют другое происхождение [1, с. 156]. Возбудителем их оказались волчанка, различные накожные болезни и банальная нечистоплотность. Действительные же случаи заболевания сифилисом были относительно немногочисленными и упоминались в различных исследованиях, связанных с медициной, лишь мимоходом и без указания числа заболевших.
Не было и никаких знахарских рекомендаций, предотвращающих венерические заболевания, даже как-либо вообще связанных с половыми сношениями. Разве что молодым вдовам рекомендовалось ношение серег и колец. Это было разрешено для облегчения их одинокой женской доли, чтобы «...чтоб им не хотеть мужика» [5, с. 228]. (Обычно со смертью мужа женщинам полагалось снять с себя серьги и кольца).
Целесообразно предположить, что девушки, «нагулявшие» детей, были не редкостью в Сургутском крае. Даже более того, статистика демонстрирует, что процент незаконнорожденных детей в г. Сургуте (7,1%) за 28 лет был больше чем во всей России в целом (2,7) [3, с. 316]. Хотя он был меньше чем заграницей - в Австрии показатель составлял 12,4%, в Германии 8,75%, а во Франции - 7,3% [3, с. 316].
Ссыльный С.П. Швецов высказывался по этому поводу следующим образом: «Проституции в собственном смысле не существует; хотя в полиции каждая девушка, имеющая детей, и считается проституткой, но сургутяне не придают этому никакого значения, разве только кто-нибудь посмеется над такой девушкой, но и то добродушно» [9, с. 108].
В контексте этого очевидно, что отсутствие девственности совершенно не мешало девушкам в дальнейшем выйти замуж. Но это происходило скорее не из-за свободы нравов, а из-за того, что брак считался взаимовыгодной
сделкой, лишенной всяческого романтического ореола. А если потенциальный жених специально выискивал себе девственную невесту, то его осаживали родственники. «...Ты чего хорохоришься, ведь тебе не в попы вставать» [5, с. 172] - говорили они, указывая, что он не может требовать обязательной невинности жены. Такие высказывания были основаны на представлении местных жителей о том, что для положения в сан нужно, чтобы жена до свадьбы блюла себя.
В целом, брачные ритуалы Сургутского края были довольно типичны для русского села второй половины XIX века - от сватовства до заключения брака. Традиционный процесс ничем отличительным не выделялся (кроме обряда «разрушения девства», который будет рассмотрен подробнее далее). Он включал в себя сватовство, свидание или переводины (встречу будущих супругов), девичник и завершался свадьбой - с «окручиванием» (плетением кос невесте), публичным «разрушением девства» и «пировьем» [5, с. 145].
Все приготовления начинались только с согласия старших родственников - именно они выбирали невесту, организовывали сватовство и пр. Невест подбирали исключительно из расчета - девушка должна была быть работящей, здоровой и обладать определенным материальным достатком, быть «коровницей» (предоставить в приданное корову) [5, с. 144].
Жених тоже должен был быть состоятельным, соответствуя невесте в этом аспекте. При этом русские девушки могли выйти и за обрусевшего инородца, если тот выбивался «в люди». Разумеется, отношения русских мужчин с остячками тоже имели место быть, но лишь вне брака. Предпочтения и любовные увлечения при выборе супруги не учитывались - более того, среди мужчин существовала негласная традиция не брать в жены тех, с кем гулял в молодости.
Однако девушек, успевших утратить невинность, ждало на свадьбе суровое осуждение. Во время обряда «разрушения девства» у родителей спрашивали разрешение на первый половой акт. Тот должен был проводиться в «подклете» (чулане или бане), со свидетельствованием свах и дружки, дававшим молодым наставления в процессе [5, с. 172].
Затем они выносили к свекру и свекрови рубашку, в которую была одета девушка, демонстрировали гостям. При наличии крови девушка обносила всех водкой, приезжали ее родители и гуляния продолжались. Если же оказывалось, что девушка «никто» (так называли в Сургуте утративших девственность), то муж и его родня позорили ее, а родители отказывались приезжать на празднование. По истечению суток они прибывали и наказывали дочь еще больше.
Непосредственно беременность вне брака приводила не только к словесному осуждению, но и к понижению социального статуса. Так, для замужних женщинам в Сургуте при трудных родах (длящихся несколько суток) местные священники разрешали открывать царские ворота, а для так же мучающихся незамужних - нет [5, с. 81].
Также - пусть и чрезвычайно редко - можно было наблюдать некоторые еще более архаичные элементы брачных ритуалов. Причем они сохранились как у непросвещенной части сургутян, так и у относительно образованной части местных жителей. Например, писец полицейского управления Андрей Иванович проделал, по выражению политссыльного Д.Д. Лейвина, «дикую штуку». В возрасте за 60 лет он надумал жениться в третий раз -и весьма оригинально решил оповестить претенденток на вакантное место его жены. Начал сватовство Андрей Иванович вполне обыденно, собрав всех сестер обоих своих жен согласно древнему обычаю, поставил гостьям закуску, чай и водку. Затем он произнес торжественную речь, смысл которой сводился к просьбе о поиске ему невесты, и удалился в казенку повыть. После получасового воя его обрадовали новостью о том, что все семь сестер будут по очереди играть роль свахи. Результат был довольно очевидным - все принесли отказы. В ответ несостоявшийся жених взял увесистое полено и ра-
зочарованно поколотил могилы обеих жен. Д.Д. Лейвин саркастично подытоживает: «Вечером он вновь собрал тех же женщин и, сообщив, что теперь прежние жены его не будут мешать ему жениться после того, как он их наказал, послал сватать ему других. Но все-таки ни одна из двадцати девушек, которых ему сватали, не согласилась выйти за него замуж» [4, с. 26].
Дальнейший семейный быт местных жителей был прост - главой дома являлся муж, подкреплявший свою власть над домочадцами кулаком и затрещинами. Ни дети, ни старики не были избавлены от «карающей длани» патриарха. И если сыновья были относительно независимы, проводя большую часть времени вне дома, то для женской части семьи побои были обычным делом. Хотя мать в некоторой степени была исключением - согласно местным обычаям ее положение представлялось даже привилегированным. На нее нельзя было поднимать руку, дети были обязаны содержать ее после смерти мужа. Но были оговорки - в случае поимки на прелюбодеянии супруге обязательно доставались жестокие побои. В правовом плане она тоже считалась более защищенной - имущество после смерти супруга наследовала жена, а в тяжбе с детьми решение якобы по закону принималось всегда в ее пользу. Однако И.Я. Неклепаев никакого письменного подтверждение такому отношению местной полиции не нашел.
Любопытен тот факт, что в Сургуте не наблюдалось феномена «снохачества», взаимоотношения между отцом мужа и снохой были под запретом. Обыкновенно ситуация в русском селе была противоположной - снохачество было хоть и греховным, но приемлемым. Хотя такое сожительство редко бывало добровольным, часто сопровождалось не только сексуальным насилием, но и психологическим давлением - как со стороны свекра, так и свекрухи. Женщины были готовы закрыть глаза на происходящее в доме - радуясь как подаркам от «загулявшего» мужа (своеобразному подкупу), так и отсутствию побоев и необходимости отдавать «супружеский долг». Иногда сами невестки были готовы на сожительство добровольно - ровно по тем же причинам.
Стоит отметить, что отсутствие данного феномена скорее кроется в причинах его появления, нежели в высококультурности местных жителей. Просто на Севере отсутствовали условия для процветания снохачества. Ключевой причиной его появления было отсутствие супруга в доме - из-за сезонного отъезда на заработки, ухода на военную службу, даже из-за трудовых дней на фабрике [2, с. 55]. Соответственно, сургутяне, занимавшиеся промыслом на месте, присутствовали дома намного чаще.
Также в европейской части России значительную роль играл возраст женитьбы молодых людей (12-13 лет) на девушках постарше (16-17 лет) [2, с. 56]. Необходимо подчеркнуть, что не всегда решение о ранней свадьбе было продиктовано лишь желанием свекра получить рабочую пару рук в семью, но намеренным злым умыслом. На Севере же мужчинам было принято жениться в более зрелом возрасте - от 20-25 лет и старше [3, с. 319]. Острой нужды в рабочей силе не было из-за неразвитости сельского хозяйства, а для ведения домашних дел часто было достаточно сил женской части семьи. Это подтверждает и высокий процент безбрачных семей у обдорских остяков.
Согласно березовским заметкам Н.Л. Скалозубова, в семьях все домашнее хозяйство держалось не на женах, а на родственницах - бабушках, матерях и сестрах. После продолжительных расспросов ссыльный пришел к следующему выводу: «По-видимому многие чувствуют отвращение к сношению с женщиной. Девушки тоже холодны и целомудренны. <...> Раз случилось, молодого, цветущего самоедина русский толкнул к девице - тот отскочил с отвращением: «Лучше удавлюсь, чем женюсь»» [7, с. 377-378].
Впрочем, заявление об отвращении мужчин к половым сношениям с женщинами можно считать несколько преждевременным. Если различные вариации девиаций в гетеронормативных отношениях все же были допустимы (инцест и пр.), то случаев скотоложества и содомии в работах ссыльных не упоминается вовсе. Кроме того, отсутствуют и явные свидетельства не-
крофилии - надругательства над трупами были приемлемы только как способ посмертного унижения (катание верхом на гробу остяка и т.д. [9, с. 106]) и в качестве превентивной защиты от нечистой силы (сломать покойнику ноги и руки, зарыть в навозе у реки, чтобы он не восстал [9, с. 102]).
В.Б. Безгин, характеризуя развитие девиаций в русской деревне, тоже отмечал, что эти пороки мало распространены в сельской местности [2, с. 61]. Разумеется, не из-за отсутствия людей со специфическими предпочтениями, но боязни коллективного осуждения. Хотя он упоминает, что князь Костомаров сообщал о неоднократных случаях скотоложества в Томской губернии, совершенных в медицинских целях [2, с. 61].
Таким образом, можно сделать вывод, что подобное отвращение было вызвано не неприязнью к женщинам и сношениям в целом, но скорее к браку и вытекавшим из него обязанностям. Последнее способствовало распространению другого порока - инцеста. В большинстве случаев молодые люди, при всей неприязни к заключению брака, не собирались отказываться от половых связей. Соответственно, инцест становился довольно логичным выбором и считался привычным делом среди местных. Конечно, в конце XIX века это явление (согласно рассказам сургутян) стало осуждаться больше и скрываться от общественности. Но инцест в то же время и негласно поощрялся - как среди мужского пола, так и среди женского.
Подтверждает подобное попечительство записанный И.Я. Неклепае-вым рассказ, бытовавший у сургутян: «.дочь говорит матери: «мама, отдай меня замуж, я хочу замуж пойти.» «А, дура, - отвечает мать, - зачем за чужого мужика ходить, вон свой брат на полатях лежит»» [5, с. 177].
Более отдаленные связи уже не имели никакого осуждения среди местного населения. Отношения двоюродных братьев с двоюродными сестрами и между более дальними родственниками не считались инцестом. Об этом свидетельствует следующая поговорка: «Эка велика родня! У бабушки подол горел, а он пришел и руки погрел» [5, с. 177].
Об изнасилованиях, тем не менее, упоминаний тоже нет - что дает возможность предположить относительную добровольность всех совершаемых -инцестуальных и нет - половых актов. Однако стоит подчеркнуть, что это не является достоверным показателем. Сама природа насильственных действий в сочетании с культурными установками девушек того времени (стыд перед родителями, страх перед побоями и обнародованием) затрудняет учет таких преступлений.
Довольно интересно в контексте исследования сексуальных девиаций сургутское понятие «месячные». «Месячные» интерпретировались не как традиционные женские выделения, но как люди. И.Я. Неклепаев описал их как мужчин «.которые, будто-бы месяц бывают «мужиками» (со всеми атрибутами мужского пола), а месяц - бабами со всеми бабьими атрибутами, причем каждый месячный после того, как месяц пробудет мужчиной, вбирает в себя все свои мужские принадлежности, вместо коих затем образуются женские» [5, с. 219]. Впрочем, больше информации о таких физических проявлениях своеобразной гендерфлюидности и допустимости сексуальных контактов с ними он изыскать не смог.
Выводы. Можно заключить, что моральные устои русского населения Обского Севера являлись довольно либеральными и прогрессивными для второй половины XIX века - в сравнении с традиционными воззрениями, бытовавшими в европейской части России.
Отсутствие строгих ограничений половой морали породило целый культурный пласт, связанный с ухаживаниями и добрачными половыми связями. Создавались песни, игры и поговорки, складывалась система определенных традиций и обычаев, стереотипов и суеверий. Свобода нравов, обыкновенно допустимая лишь для мужчин, на Обском Севере распространялась и на женскую часть населения. Разумеется, ограничения половой морали в сравнении были все же более жесткими по отношению к женщинам. Но все
же в случае обнародования фактов распущенного поведения общественное порицание было в разы меньше. В свою очередь, эта отличительная черта оказала положительное влияние - при отсутствии жестких мер наказания не было нужды ни в инфантициде, ни в абортах. Соответственно, без смертельных попыток самостоятельного абортирования и самоубийств, вызванных горем и общественным осуждением, качество жизни женщин было выше. Кроме того - за исключением инцеста - практически отсутствовали сексуальные преступления и девиации.
Литература
1. Бартенев В.В. На крайнем Северо-Западе Сибири. Очерки Обдорского края // Тобольский Север глазами политических ссыльных XIX - начала XX века. Екатеринбург: Сред.-Урал. кн. изд-во, 1998. С. 114-217.
2. Безгин В.Б. Правовая культура русского села (вторая половина XIX века -начало ХХ веков): учебное пособие. Тамбов: Изд-во ФГБОУ ВПО «ТГТУ», 2012. 80 с.
3. Клячкин В.Е. Санитарный очерк города Сургута Тобольской губернии // Труды Томского общества естествоиспытателей и врачей. Год четвертый. Томск: Типо-Литография П.И. Макушина, 1894. С. 269-339.
4. Лейвин Д.Д. Из воспоминаний. Быт политических ссыльных в г. Сургуте в 1870-1880-х гг. // Тобольский Север глазами политических ссыльных XIX -начала XX века. Екатеринбург: Сред.-Урал. кн. изд-во, 1998. С. 13-33.
5. Неклепаев И.Я. Поверья и обычаи Сургутского края // Записки ЗСО РГО. Кн. 30. Омск, 1903. 398 с.
6. Пушкарева Н.Л. «Жену с почина берут»? (устыдительные наказания девушек в традиционной русской культуре XIX в.) // Женщина в российском обществе. 2009. № 2. С. 3-12.
7. Скалозубов Н.Л. Дневник // Тобольский Север глазами политических ссыльных XIX - начала XX века. Екатеринбург: Сред.-Урал. кн. изд-во, 1998. С. 359-390.
8. Шашков С.С. Исторические судьбы женщины, детоубийство и проституция // СПб.: Н.А Шигин, 1871. 623 с.
9. Швецов С.П. Очерки Сургутского края // Тобольский Север глазами политических ссыльных XIX - начала XX века. Екатеринбург: Сред.-Урал. кн. изд-во, 1998. С. 35-111.
References
1. Bartenev VV. Na krainem Severo-Zapade Sibiri. Ocherki Obdorskogo kraya [In the extreme North-West of Siberia] // Tobol'skiy Sever glazami politicheskih ssyl'nyh XIX - nachala XX veka [Tobolsk North through the eyes of political exiles of the XIX - the beginning of the XX century]. Ekaterinburg: Sred-Ural. publ., 1998, pp. 114-217.
2. Bezgin VB. Pravovaya kul'tura russkogo sela (vtoraya polovina XIX - nachala XX vekov) [Legal culture of the Russian village (the second half of the XIX - the beginning of the XX century)]: textbook // Tambov: publ. FSBEI HE «TSTU», 2012. 80 p.
3. Klyachkin V.E. Sanitarnyy ocherk goroda Surguta Tobol'skoy gubernii [Sanitary essay of the city of Surgut, Tobolsk province]. Trydy Tomskogo obshchestva es-testvoispytateley I vrachey. God chetvertyy [Proceeding of the Tomsk society of naturalists and doctors. Year four]. Tomsk: Tipo-Litographiya P.I. Makushina, 1894, pp. 269-339.
4. Leivin D.D. Iz vospominaniy. Byt politicheskih ssyl'nyh v g. Surute v 1870-1880-h gg. [From memories. Life of political exiles in Surgut in the 1870-1880s] // Tobol'skiy Sever glazami politicheskih ssyl'nyh XIX - nachala XX veka [Tobolsk North through the eyes of political exiles of the XIX - the beginning of the XX century]. Ekaterinburg: Sred-Ural. publ., 1998, pp. 13-33 (in Russian).
5. Neklepaev I.YA. Pover'ya I obychai Surgutskogo kraya [Legends and customs of the Surgut region] // Notes ZSO RGO. Book 30. Omsk, 1903, 398 p.
6. Pushkareva N.L. «Zhenu s pochinu berut»? (ustyditel'nye nakazania devushek v traditsionnoy russkoy kul'ture XIX veka). Zhentshina v rossiyskom obshchestve [Women in Russian society]. 2009. no 2, pp. 3-12 (in Russian).
7. Skalozubov N.L. Dnevnik [Diary] // Tobol'skiy Sever glazami politicheskih ssyl'nyh XIX - nachala XX veka [Tobolsk North through the eyes of political exiles of the XIX - the beginning of the XX century]. Ekaterinburg: Sred-Ural. publ., 1998, pp. 359-390.
8. Shashkov S.S. Istoricheskie sud'by zhenshchiny, detoubiystvo I prostitutsia [Historical destinies of women, infanticide and prostitution]. SPB.: N.A. Shigin, 1871, 623 p.
9. Shvetsov S.P. Ocherki Surgutskogo kraya [Essays of the Surgut region] // Tobol'skiy Sever glazami politicheskih ssyl'nyh XIX - nachala XX veka [Tobolsk North through the eyes of political exiles of the XIX - the beginning of the XX century]. Ekaterinburg: Sred-Ural. publ, 1998, pp. 35-111.
