CC BY
688
ЭПИСТЕМОЛОГИЯ & ФИЛОСОФИЯ НАУКИ • 2013 • Т. XXXVI • № 2
а
обенности научного познания и критерии типов научной рациональности
В.С. СТЕПИН
Александр Леонидович Никифоров публикует по меньшей мере третью работу, которую заканчивает одной и той же фразой - «Никакой постнеклассической науки нет»1! Звучит почти как заклинание. Вроде «Карфаген должен быть разрушен!». Но для разрушения Карфагена нужны были соответствующие силы и средства. Для подтверждения тезиса о небытии постнеклассической науки - нужна убедительная аргументация.
Рассмотрим аргументацию Александра Леонидовича. Ее началом служит критика моей точки зрения на особенности научного познания. Понимание и изложение моей позиции А.Л. Никифоровым, мягко говоря, не совсем адекватно тому, что содержится в моих работах. Он не воспроизводит логику рассуждения, а вырывает из контекста отдельные фрагменты по принципу «кроме того, Стёпин пишет еще и об этом», а затем комментирует составленный им коллаж. Комментарий сводится к следующему. Стёпин связывает научное познание с * практической деятельностью и, сам того не замечая, описывает то, что называется прикладной наукой. Но, как известно, есть общепри-X знанное различие между фундаментальными и прикладными иссле-X дованиями. Далее приводится цитата из книги Е.А. Мамчур о том, что ^ фундаментальные исследования имеют целью познание законов при-{д роды, такой, какой она существует сама по себе, а прикладные -«изменение природных или искусственных объектов и процессов в нужном для человека направлении или создание новых, полезных для
| _
(д 1 См., например: Никифоров А.Л. Структура и смысл жизненного мира человека.
М., 2011. С. 100; Никифоров А.Л.Чувственно-вербальное построение мира // Язык -^^ знание - реальность. М., 2011. С. 57.
человека вещей»2. Таким способом А.Л. Никифоров создает впечатление, что в моих представлениях о научном познании не учтены особенности фундаментальной науки, а все сведено к прикладному знанию. Так вот, это впечатление в корне не соответствует тому, что содержится в моих публикациях по данной теме.
А.Л. Никифоров приводит фрагмент из моей работы. В нем утверждается: первый главный и отличительный признак науки состоит в том, что она изучает объекты, которые могут быть актуально или потенциально включены в деятельность, изучает их как подчиняющиеся объективным законам функционирования и развития. И здесь возникает очевидный вопрос: если есть первый главный признак, то должен быть и второй? В чем же он состоит?
Никифоров почему-то внятно об этом не пишет. А он состоит в следующем. Наука не ограничивается изучением только тех объектов, которые принципиально могут быть освоены в практиках определенного этапа развития цивилизации, в том числе в производстве и обыденном опыте соответствующей исторической эпохи. Наука выходит за эти рамки и изучает объекты «независимо от сегодняшних возможностей их производственного освоения»3.
В науке наряду с исследованиями, обслуживающими различные виды практики определенного исторического периода, складывается особый слой исследований, движение познания в котором «обусловлено уже не столько запросами сегодняшней практики, сколько познавательными интересами»4. В этом слое исследования знания уже не формулируются как имеющие практическое приложение, как предписания для практики, а «выступают как знания об объектах реальности "самой по себе"»5. Именно с формированием этого слоя научного познания в процессе его исторической эволюции возникает ее разделение на фундаментальные и прикладные науки. Постановка внутринаучных проблем и их решение в рамках фундаментальных исследований часто неожиданно открывает пути к новым технологиям, инициируя новые виды прикладных исследований6. Я не вижу здесь существенных отличий от принятых характеристик фундаментальной науки. Поэтому могу констатировать, что вопреки мнению Александра Леонидовича в выделенных мной двух главных особенностях научного познания учтены как прикладной, так и фундаментальный компоненты исследований. Более того, в явном виде выявлены общие, родовые признаки науки, которые их объединяют и неявно предполагаются при их сравнении.
2
Мамчур Е.А. Образы науки в современной культуре. М., 2008. С. 349.
3 См.: Степин B.C. Теоретическое знание. М., 2003. С. 43, 53, 59.
4 Там же. С. 43.
5 Там же. С. 59.
6 Там же. С. 47-48.
W
у
(В X
л
S ■
(В
Н
Понятно, чтобы отличить фундаментальные науки от прикладных, нужно опираться на некоторое предварительно принятое представление о том, что оба этих вида исследований суть наука. Это представление означает, что существуют родовые признаки науки как основание для видовых отличий. В некоторых задачах эти родовые признаки можно не эксплицировать. Но этого нельзя избежать, если ставится задача отличить науку от других форм человеческого познания (от искусства, обыденного познания и т.д.). Этого нельзя избежать, если мы анализируем особенности различных кластеров научных дисциплин: естествознания, технических, а также социально-гуманитарных наук; особенности фундаментальных и прикладных научных исследований внутри каждого из этих кластеров. И, наконец, этого нельзя избежать, если мы ставим задачу различить исторически возникающие в ходе развития научного познания типы рациональности. При решении всех этих задач важно выявить инвариантное ядро, то, что характеризует научное познание во всем многообразии научных дисциплин и их исторических состояний.
Это непростая проблема. Я предложил ее решение (допускаю, что в первом приближении), выделив систему признаков, характеризующих особенности научного познания, его инвариантное ядро. Две главные характеристики науки, о которых говорилось выше, определяют предмет научной познавательной деятельности. Наука может изучать любые объекты - природные, социальные, ментальные, но к чему бы ни прикоснулась наука - все для нее объект, который в своем существовании, изменении состояний, развитии обусловлен объективными сущностными связями, законами его функционирования и развития7. Наука может изучать любые состояния и процессы человеческого жизненного мира, самого человека и окружающей его природы, но в особом ракурсе, как процессы, подчиненные соответствующим объективным закономерностям. И там, где она не может реализовать этого подхода, там и кончается наука. Она не может заменить собой всей культуры. В этом и ее границы и ее безграничность.
Если применить этот подход к проблематике «фундаментальное и прикладное научное знание», то установка на исследование объек-V тов и процессов как подчиненных объективным законам - это родовой признак, который реализуется в любом виде исследований, а не только в фундаментальной науке. Я рассматриваю это понимание ^ науки как системообразующий фактор, с которым скоррелированы и согласованы другие необходимые характеристики научной познавательной деятельности: характеристики ее результатов (знаний), ее
<В
Л средств, методов и самого познающего субъекта, включая этические
^ регулятивы научной деятельности, которые он обязан усвоить и со-
X блюдать в научном поиске. Две основные установки научного этоса -Я
7 Степин В.С. Указ. соч. С. 41-42.
на поиск объективно-истинного знания и на рост этого знания (и соответственно запреты на умышленное искажение истины и на плагиат) соотнесены и скоординированы с двумя основными признаками, определяющими предметность науки и ее стремление постоянно расширять предметную область своих исследований, выходя за рамки существующих на сегодня запросов практики.
Весь этот системный комплекс характеристик научной деятельности я рассматриваю как необходимые и достаточные родовые признаки науки. Они позволяют определить особенности научного познания, установить его отличие от других (вненаучных) форм познания и знания. Они также служат тем основанием, которое позволяет анализировать изменение научной рациональности и выделить ее особые исторические типы. Еще в 1960-х - начале 1970-х гг. в литературе по философии науки были зафиксированы различия между классическим и неклассическим типами научной рациональности. Опираясь на эти положения и анализируя изменения в науке в эпоху научно-технической революции второй половины XX в., я сделал следующий шаг - выделил третий тип научной рациональности8. Позднее я обозначил его как постнеклассический и сформулировал критерии различения трех исторических типов научной рациональности.
Классика, неклассика, постнеклассика различаются по следующим признакам. Во-первых, по типу системной организации исследуемых объектов. Классическая рациональность обеспечивает освоение простых систем, неклассическая - сложных саморегулирующихся систем, постнеклассическая - сложных саморазвивающихся систем. Каждый из этих типов систем требует для понимания и познания особой категориальной сетки (особых смыслов категорий части и целого, вещи и процесса, причинности, пространства и времени).
Во-вторых, различие типов рациональности выражается в специфическом понимании идеалов и норм исследования. При сохранении инвариантного содержания этих норм, выражающих отличие науки от других форм человеческого познания, в каждом новом типе научной рациональности возникают особые, специфические смыслы в трактовке объяснения и описания, обоснования, строения и построения знания. Например, классика условием объективности знания полагает элиминацию из процедур объяснения и описания всего, что относится к познающему субъекту, к средствам и операциям его деятельности. Неклассика, напротив, включает в процедуры объяснения и описания характеристику средств и операций деятельности, благодаря которым выявляются свойства и закономерности изучаемого объекта. И это интерпретируется не как отказ от объективности знания, а как условие ее достижения. В постнеклассической рациональ-
См.: Научные революции в динамике культуры. Минск, 1987. С. 53-54; 379-382.
Ы
у
(В X
л
г ■
(В
Н
8
ности возникает новое расширение смыслов научного объяснения и описания. В них в качестве условия реализации идеала объективности включаются процедуры соотнесения внутринаучных и вненауч-ных ценностей.
В-третьих, в каждом новом типе рациональности изменяются философские основания науки, углубляется философская рефлексия над научной деятельностью. В классической рациональности эта деятельность предстает как познавательное отношение, в котором суверенный познающий разум (субъект) со стороны наблюдает и изучает объекты и в идеале не детерминирован ничем, кроме своих способностей постигать свойства и сущностные связи объектов.
В неклассической рациональности выясняется, что между разумом и объектом всегда есть посредник - средства и операции деятельности. Они исторически развиваются, и от уровня их исторического развития зависит то, что может выделить и изучить в мире познающий разум. Наконец, в постнеклассической рациональности принимается во внимание, что любая деятельность, в том числе и научное познание, социально детерминирована, определена базисными ценностями культуры, которые программируют деятельность, влияют на формирование ее ценностно-целевых установок. Научное познание во все эпохи было социально обусловлено. Но не во все эпохи это осознавалось и закреплялось в философских основаниях науки. Принципиально важным в концепции типов научной рациональности является идея взаимной корреляции, взаимообусловленности перечисленных основных критериев. В их взаимосвязи тип системной организации исследуемых объектов играет важнейшую роль.
Нетрудно убедиться, что в текстах А.Л. Никифорова, посвященных критике постнеклассической науки, нет даже упоминания об особенностях объектов, которые определяют характер того или иного типа научной рациональности. Но именно из этих особенностей вытекают все остальные характеристики постнеклассической науки. Я постоянно подчеркиваю, что постнеклассический тип рациональности возник в связи с освоением в науке второй половины XX - начала XXI в. сложных саморазвивающихся систем. Об их особенностях достаточно подробно напи-1$ сано в моих работах. Поэтому напомню лишь некоторые ключевые для
их понимания характеристики. У Прежде всего важно зафиксировать, что саморазвивающиеся сис-
^ темы являются принципиально процессуальными объектами. При ц этом нужно различать две их стадии: устойчивых состояний и перехо-Я да от одного типа устойчивости к другому. Устойчивые состояния системы - это состояния гомеостазиса, саморегуляции системы. Сложные системы являются открытыми по отношению к среде. Они воспроизводятся благодаря обмену веществом, энергией и информацией с внешней средой. Их устойчивые состояния являются инвариантом постоянно протекающих в них изменений, результатом дейст-
« ■
П
вия прямых и обратных связей, стабилизирующих систему. Но есть еще одна характеристика процессуальности саморазвивающихся систем: они периодически проходят стадию качественных преобразований, когда от одного типа гомеостазиса система может перейти к другому, более сложному типу. Это - стадия фазового перехода, которая характеризуется неустойчивостью системы и описывается в синергетике в терминах динамического хаоса. На этой стадии в точках бифуркации возникает конечное множество возможных сценариев развития системы, обусловленных как характером внешней среды, так и предшествующей эволюцией системы. Саморазвивающиеся системы иерархичны и способны порождать в ходе развития новые уровни, которые начинают воздействовать на ранее сложившиеся, изменяя композицию их элементов и организуя их в новую целостность. Таким путем осуществляется переход от предыдущего гомеостазиса к новому типу саморегуляции усложняющейся системы. Параметры порядка в процессе саморазвития изменяются с появлением каждого нового уровня организации системы. Усложнение системы сопровождается ее дифференциацией. В ней возникают новые виды подсистем с массовыми кооперативными взаимодействиями элементов.
Все эти особенности заставляют по-новому рассматривать деятельность саморазвивающихся систем. Она уже не является только внешним воздействием на систему, но интегрируется в нее в качестве особого компонента, определяя возможные пути ее развития. В условиях неустойчивости деятельность активизирует один из возможных сценариев развития системы, порождая странные аттракторы, которые втягивают систему в определенное русло дальнейших перемен. Можно считать, что итог развития системы в этом русле выступает как искусственная, сконструированная нами реальность. Но можно рассматривать эти же процессы как естественные, как выражающие сущностные особенности развивающегося объекта. Ведь система так устроена, что реализация одного из возможных сценариев развития выступает как условие и характеристика бытия системы, как выражение ее природы. И если мы своей деятельностью направили развитие системы по определенному возможному руслу, то это одновременно и искусственное, и естественное. Жесткие грани между ними стираются. Искусственное предстает как вариант естественного9.
В более широком контексте все конструктивно созданное в деятельности человека может быть оценено как особая линия космической эволюции. Природа в своей естественной линии развития не создает ни автомобилей, ни реактивных самолетов, ни персональных компьютеров. Но возникновение этих объектов не противоречит законам природы, хотя оно чрезвычайно маловероятно с точки зрения
9 См.: Степин B.C. Конструктивизм и проблема научных онтологий // Конструктивистский подход в эпистемологии и науках о человеке. М., 2009. С. 63.
W
у
(В X
л
S ■
(В
Н
эволюции природных систем без человека. Лишь появление особой стадии космической эволюции - человека и человеческого общества - резко увеличивает вероятности появления таких объектов.
Сегодня представления о саморазвивающихся системах выступают в качестве фундаментальной идеи научной картины мира, которая рассматривает все уровни организации материи как возникшие в процессе эволюции Вселенной (от Большого взрыва до наших дней). Каждый уровень (включая не только системы неживой природы, но и биологические, а также социальные системы) предстает в качестве результата фазовых переходов развития Метагалактики как ее дифференциация, связанная с формированием ее особых подсистем в процессе космической эволюции.
Изучение различных аспектов и состояний развивающихся систем может быть осуществлено в науке с разных позиций. В ней могут быть задачи, предполагающие абстрагирование от фазовых переходов саморазвивающихся систем и нацеленные на анализ только их устойчивости. В этих случаях предмет изучения предстает как процесс гомеостазиса как саморегулирующаяся система. Но можно абстрагироваться даже от процессуальности объектов, представляющих собой саморегулирующиеся системы. Тогда они предстают как себетожде-ственные объекты, управляемые небольшим набором параметров порядка. Такого рода интерпретация может совпадать с представлениями об объектах как о простых системах. Например, абстрагируясь от процессов саморегуляции, прямых и обратных связей, обеспечивающих существование Солнца и Земли (от ядерных реакций в недрах Солнца, от взаимодействий атмосферы, гидросферы и литосферы Земли, влияния на эти взаимодействия биосферы и человеческой деятельности и т.п.), можно представить Солнце и Землю только как тяготеющие массы, подчиненные законам классической механики.
Таким образом, сложные саморегулирующиеся системы и даже простые системы могут быть представлены не просто как рядополо-женные с саморазвивающимися системными объектами, а как их фрагменты и аспекты. В реальной истории науки все начиналось X именно с аспектов, когда уровень развития познания и практики еще 1$ не позволял выявить структурную сложность саморазвивающихся систем, а все объекты рассматривались как редуцируемые к характе-и ристикам простых систем. В естествознании ХУП-Х1Х вв. доминиро-^ вала механика. Физика в этот период не воспринимала идеи развития. ц Гипотеза Канта-Лапласа о происхождении Солнечной системы не Я выходила за рамки механицизма и в лучшем случае может быть обозначена только как самый предварительный шаг к эволюционной парадигме в физике и космогонии.
Социальные науки в начале своего возникновения также ориентировались на механистические представления, полагая, что категориальная сетка простых систем универсальна и обеспечивает понима-
« ■
П
ние любых объектов и процессов мира. Достаточно вспомнить, что родоначальник социологии О. Конт вначале определял ее как социальную механику. Ш. Фурье видел идеал социальной науки в открытии наподобие закона всемирного тяготения закона тяготения по страстям. Первые концепции биологической эволюции (Ж. Кювье и Ж.Б. Ламарка) также не выходили за рамки механистических представлений10. Но по мере развертывания революции, связанной с формированием дисциплинарно организованной науки, в рамках классической рациональности возникали предпосылки для перехода к иным парадигмальным представлениям о мироздании.
В этот период сложились основные кластеры научных дисциплин в математике, естественных, технических и социально-гуманитарных науках. Складывались различные дисциплинарные онтологии. И если физика еще не принимала эволюционных идей, то в биологии они утверждались, особенно благодаря теории Ч. Дарвина. В социальных и гуманитарных науках уже у Конта возникает представление об обществе как целостном социальном организме, а в конце XIX - начале XX в. происходит осмысление особой методологии «наук о духе» (В. Дильтей, Г. Риккерт, В. Виндельбанд). Все эти изменения, происходившие еще в эпоху господства классической парадигмы, подготовили переход к новому типу научной рациональности, который начал утверждаться в первой половине XX в. Первым шагом на этом пути было построение квантово-релятивистской физики. Она заставила пересмотреть основной принцип классического подхода, согласно которому субъект познания рассматривался как выделенный из мира носитель суверенного, беспредпосылочного разума, со стороны созерцающего и познающего мир. Известны высказывания В. Гейзен-берга об эпистемологических и методологических уроках построения квантовой механики. Он подчеркивал, что ее создание потребовало четкого уяснения того, что наблюдатель находится не вовне, а внутри мира и что наблюдаемое нами в природе - это «не сама природа, а природа, какой она выявляется благодаря нашему способу постановки вопросов»11, нашей деятельности и особенностям наших технических средств, позволяющих проникнуть в исследуемые области при-роды12.
Эти идеи были включены в саму структуру теоретического описания квантовых объектов. Их выражением стали принцип относительности к средствам наблюдения и принцип дополнительности. В квантово-релятивистской физике произошел пересмотр категори-
10 Подробнее см.: Степин B.C., Кузнецова Л.Ф. Идеалы объяснения и проблемы взаимодействия наук // Идеалы и нормы научного исследования. Минск, 1981. С. 276-278; Степин B.C. Теоретическое знание. М., 2000. С. 580-581.
11 Гейзенберг B. Физика и философия. Часть и целое. М., 1990. С. 27.
12 Там же.
W
у
(В X
л
S
X
(В
н
альной сетки, которая обеспечивала понимание и познание объектов на этапе классической науки. Потребовалось переосмысление категорий причинности, пространства и времени, части и целого13.
В новых категориальных смыслах постепенно выявлялись особенности сложных систем, которые наука первой половины XX в. втянула в орбиту своих исследований. Эти же особенности нашли дальнейшее осмысление в биологии в связи с развитием генетики, открытием и изучением надорганизменных систем живого (популяция, биогеоценоз, биосфера). Завершающей фазой научной революции первой половины XX в., утвердившей неклассический тип рациональности, стало возникновение кибернетики. Она в явном виде использовала и обогатила новыми смыслами развитую в квантово-реля-тивистской физике и биологии первой половины XX в. категориальную матрицу описания саморегулирующихся систем. Под влиянием кибернетики произошло формирование неклассических технических наук. Применение ее представлений в биологии привело к целому ряду перспективных идей и открытий14. Ее методы и новое системное видение стимулировали также появление новых перспективных концепций в социальных науках. В этом плане можно сослаться на концепцию Т. Парсонса, центральной идеей которой было рассматривать социальные объекты как сложные саморегулирующиеся процессуальные системы, воспроизводящиеся благодаря человеческой деятельности и управляющим ею кодам культуры15. Даже беглый обзор всех этих парадигмальных сдвигов в различных областях науки первой половины XX в. свидетельствует об изменениях в самой структуре научного познания, нацеленного на получение объективно-истинного знания о мире.
Разумеется, наука развивается в социальной среде, и ее институциональные изменения включаются в процессы генерации нового научного знания. Но утверждать, как это делает Александр Леонидович, что все описанные перемены в научном познании не являются изменениями в науке, а сводятся к изменению места науки в обществе, значит полностью исказить мою точку зрения и не считаться с реальными фактами истории науки, которые я анализирую в своих работах. Изменения в познавательной деятельности, связанные с возникновением неклассического подхода, были своего рода прологом к станов-
W
« ■
П
^ 13 См.: Степин B.C. Классика, неклассика, постнеклассика: критерии различения //
gg Постнеклассика: философия, наука, культура. СПб., 2009. С. 254-258.
(Ц 14 Одним из примеров тому может служить построенная И.И. Шмальгаузеном мо-
X дель взаимодействия организма, популяции и биогеоценоза как целостной саморегули-
Л рующейся системы. Она позволила сформулировать новый для биологии того времени
принцип группового отбора, объяснить многие не находившие объяснения факты помехоустойчивости в передаче наследственной информации, открыла новые возможности применения в биологии математических методов (подробнее см.: Теоретическое знание. С. 602-604).
15 Подробнее см.: Постнеклассика: философия, наука, культура. С. 260-261.
лению постнеклассического типа научной рациональности. И я вновь вынужден подчеркнуть, что главное здесь состоит в формировании новых методов, способов видения, категориальных матриц, обеспечивающих познавательное и практическое освоение сложных саморазвивающихся систем. Обо всех этих особенностях я неоднократно писал в своих работах последних лет. Что же касается сегодняшней дискуссии, то я хотел бы еще раз акцентировать следующие позиции.
Во-первых, освоение нового типа системных объектов происходит во второй половине XX - начале XXI в. в широком спектре наук. Идеи саморазвития и соответствующая им категориальная матрица начали утверждаться в современной физике, с одной стороны, в рамках моделей Большого взрыва, инфляционной Вселенной и дифференциации гравитационных, сильных, слабых и электромагнитных взаимодействий в процессе фазовых переходов, порождающих соответствующие виды элементарных частиц, а с другой - в рамках исследований неравновесных процессов и нелинейной динамики сложных систем (И. Пригожин, синергетика). В современной биологии эволюционные процессы также начинают анализироваться в новой системной парадигме. Возникновение жизни на Земле, изменение биосферы в ходе ее эволюции, связь «химической эволюции» с процессами формирования первых генетических кодов, генная инженерия в экспериментах и обоснование идеи горизонтального переноса генов в живой природе, открытие разнообразия генетических кодов, исследование системной целостности генома и кооперативных эффектов при изменении его отдельных генов - все это только часть новых проблем исследования живых систем, рассмотренных в качестве исторически развивающихся объектов. В технических науках активно формируется новая область исследований, связанная с конвергентными (нано-, био-, информационными и когнитивными технологиями), - область постнеклассической науки, где закладываются предпосылки нового технологического уклада. В социально-гуманитарных науках эволюционные идеи, видение социальной динамики как сложного взаимодействия экономической, социальной сферы и культуры в наши дни становятся приоритетными16. Традиционное различение наук о духе и наук о природе, правильное для XIX в., перестает действовать в современных ситуациях постнеклассической науки. Обнаруживаются общие методологические принципы и парадигмальные образцы изучения саморазвивающихся систем как в естествознании, так и в социально-гуманитарных науках. На этой основе активизируется обмен
16 Именно социальные науки впервые (еще во второй половине XIX - начале XX в.) столкнулись с рядом ключевых особенностей, которые сегодня обозначаются как характеристики постнеклассической рациональности: с необходимостью осознания многих социальных объектов как сложных, исторически развивающихся человекоразмер-ных систем и с необходимостью при их исследовании рефлексии над ценностями (К. Маркс, М. Вебер, Э. Дюркгейм, К. Мангейм и др.).
Ы
у
(В X
л
г
х
(В
Н
концептуальными средствами и методами между естествознанием и социально-гуманитарными дисциплинами.
Во-вторых, важнейшей особенностью саморазвивающихся систем является включенность в большинство таких систем человека в качестве составляющего компонента (человекоразмерность развивающихся систем). Это не означает, что невозможно объективно исследовать систему. Даже когда сам исследователь включен в нее, он может дать системе объективное описание, поскольку сознание всегда рефлексивно и мы способны самоосознавать себя и функционально занимать позицию как метанаб-людателя, так и наблюдателя изнутри системы. Но сам процесс познания не сводится только к абстрактным теоретическим построениям, а всегда предполагает реальное практическое взаимодействие с объектом в ходе эксперимента, измерения и наблюдения. В этом отношении саморазвивающиеся человекоразмерные системы требуют особого подхода. С ними нельзя свободно экспериментировать. Ограничения, которые здесь возникают, требуют своего осмысления. Они означают, что внутреннего этоса науки, ориентирующего на поиск объективно-истинного знания и на рост этого знания, уже недостаточно. Нужны дополнительные регулятивы гуманистического характера, накладывающие определенные ограничения на свободу научного поиска. В психологии, ряде социологических исследований, биомедицинских исследованиях об этом знают уже давно. Гиппократов принцип «Не навреди!» в настоящее время обрел в этих науках институциональный статус. Он реализуется как этическая экспертиза научных программ и проектов.
Эта экспертиза широко применяется и в современных технических науках, которые ближе, чем другие дисциплины, к прикладным исследованиям, хотя и здесь существуют фундаментальные технические теории (что, на мой взгляд, убедительно показано В.Г. Гороховым). Но и в областях знания, которые традиционно рассматриваются в качестве фундаментальных наук, возникают новые состояния исследований, требующие этической экспертизы. В современной генетике ученые приняли согласованные обязательства не применять методы клонирования к человеку, поскольку не учтены возможные риски и их социальные последствия. Сегодня уже дискутируется про-1$ блема влияния трансгенных популяций микроорганизмов и популяций трансгенных растений на состояние биосферы как целостности. Ы Пока это анализ возможных зон риска без изложения каких-либо ог-^ раничений на эксперименты и соответствующие биотехнологии. Но даже такого рода исследования инициированы не только установкой на поиск истины, но и дополнительными гуманистическими регуля-тивами, определяющими направления поиска.
Здесь я сделаю небольшое отступление. А.Л. Никифоров в своем тексте снисходительно заметил по поводу моего анализа научного познания: «В конце концов автор добирается до истины, но не как цели научной деятельности, а как некой ценности».
(В
« ■
(В
Так вот, «некая ценность» - это то, чего нельзя избежать ни в каком виде деятельности. Любая деятельность представляет собой отношение субъекта к объекту. Человек, чтобы стать субъектом деятельности, должен иметь в своем сознании программу деятельности. А эта программа включает ценности, цели, знания и навыки. Знания и навыки необходимы для осуществления операций со средствами. Воздействие последних на объект переводит его в новое состояние (результат), которое должно соответствовать цели. Цель отвечает на вопрос «что?». Что я должен получить в качестве результата деятельности? Цель - это идеальный образ будущего результата деятельности. Что же касается ценности, то она отвечает на вопрос «для чего?». Для чего нужна та или иная деятельность? Ценность обосновывает цели. И если ставятся какие-то цели, то всегда уместен вопрос «для чего?». Ценности не нечто чисто внешнее по отношению к деятельности, в том числе и к деятельности научного познания, а его внутренний регулятив. И само научное познание имеет достаточно престижный статус в современной культуре именно потому, что оно - ценность. Но не во всякой культуре и не во всякой цивилизации наука занимает столь высокое место в шкале ценностей, как в современной техногенной цивилизации. В традиционалистских обществах этого не было. Само обоснование ценности науки в новоевропейской философии, особенно в эпоху Просвещения, связывалось с ценностью прогресса, который должен привести к лучшему будущему человечества. В этом смысле обоснование научного познания как ценности и в фундаментальной, и в прикладной его части включало идею полезности и блага для развития человечества.
Рефлексия над ценностно-целевыми структурами научного исследования в классическом естествознании была избыточна, поскольку не ставилась под сомнение гуманистическая миссия научно-технологического прогресса. Но в исследовании и практическом освоении сложных развивающихся систем всегда возникают сценарии, которые могут завершиться катастрофическими разрушениями системы. А поскольку система человекоразмерна, такие сценарии важно обозначить как зоны риска, в которые не следует попадать. В результате рефлексия над ценностями становится необходимым компонентом познавательного и практического освоения такого рода систем.
В-третьих, особенности исследования сложных развивающихся систем по-новому ставят проблему соотношения фундаментального и прикладного научного знания. Разделение на фундаментальные и прикладные исследования никогда не исключало их связи. Причем эта связь не была односторонней, когда создание фундаментальной теории открывает пути к новым технологиям и их практической реализации. Многие фундаментальные направления современной науки вырастали из прикладных исследований. Так обстояло дело с возникновением кибернетики. Уместно также напомнить, что идеи синергетики возникали и разраба-
и
у
(В X
л
г
х
(В
Н
тывались в ходе многочисленных прикладных исследований, выявивших кооперативные эффекты в фазовых переходах и процессах образования диссипативных структур (структуры в жидкостях, химические волны, лазерные пучки, неустойчивости плазмы, явления выхлопа и флаттера).
При исследовании сложных развивающихся систем все чаще возникают ситуации, когда фундаментальные результаты одновременно выступают и как имеющие конкретный круг практических приложений. Например, расшифровка функций того или иного гена в геноме является задачей генетики, которая по традиции полагается фундаментальной наукой. Но этот результат может расцениваться и как основа медицинского диагноза наследственных заболеваний (если речь идет о геноме человека) или в иных случаях как путь к созданию нового вида трансгенных растений методом генной инженерии и т.п. Такого же рода сближение фундаментальных и прикладных задач возникает в современной информатике при разработке проблем искусственного интеллекта. Оно прослеживается также в областях современного языкознания, сопряженных с разработкой когнитивных технологий.
Если принять во внимание все три обозначенные выше особенности исследований саморазвивающихся систем и с этих позиций вновь обратиться к аргументации А.Л. Никифорова, то можно сделать следующие выводы.
Александр Леонидович не принимает во внимание, что в историческом развитии прикладных наук (на рост знания которых он справедливо указывает) также есть стадии классической, неклассической и постнеклассической рациональности. Они различаются прежде всего типом осваиваемых системных объектов соответствующими методами и особенностями социальной экспертизы программ и проектов. Александр Леонидович также не учитывает в явном виде, что разные типы научной рациональности обнаруживаются не только в естествознании, но и в технических и в социально-гуманитарных науках.
Стремление к объективной истине присуще любым научным исследованиям, это признак не только фундаментальной, но любой науки. И я не думаю, что, например, творцы теории машин и механизмов, X предсказавшие еще не созданные человечеством типы таких машин, 1$ не стремились к объективной истине, хотя и понимали практическую
полезность своей теории. Ы В заключительной части своей статьи А.Л. Никифоров пишет:
^ «Изменялась структура и содержание научного знания, менялись способы описания и объяснения, мировоззренческие представления ученых, однако... все они стремились в своем научном поиске к одному - к получению объективной истины». Я полностью солидарен с этим фрагментом, поскольку в нем по существу сказано, что стремление к объективной истине как родовой признак науки реализуется в соединении с различными видовыми признаками, характеризующими разные этапы исторической эволюции научного познания.
<В
« ■
П
Но тогда возникает вопрос: в чем состоят эти этапы, как исторически изменялись структура и содержание научного знания, способы описания и объяснения, его мировоззренческие основания? Ответу на этот вопрос и посвящены мои основные исследования. Выделив исторические типы научной рациональности, можно проследить, в чем конкретно состояли те изменения научного познания, о которых в общем виде говорит Александр Леонидович. Каждый новый тип научной рациональности сохраняет инвариантное ядро - идеал объективной истинности знания, но полагает, что условиями реализации этого идеала является осмысление особенностей средств и операций деятельности с изучаемым объектом (неклассика), а затем и рефлексия над ценностно-целевыми структурами деятельности (постнеклассика). Наличие в каждом типе научной рациональности инвариантного ядра обеспечивает их преемственность. Каждый новый тип рациональности не уничтожает предыдущий, а лишь ограничивает сферу его действия. И я постоянно акцентирую тезис о том, что при решении ряда научных задач постнеклассиче-ская парадигма может быть избыточной и вполне может оказаться достаточной для неклассического и даже классического подходов. Классическая наука была исторически первым стандартом фундаментальных исследований. Но затем эти стандарты перестали доминировать в науке.
Выводы А.Л. Никифорова о том, что «никакой постнеклассиче-ской науки нет», могут считаться логически обоснованными только в одном случае, если «стремление к получению объективной истины» он полагает тождественным стандартам фундаментальной науки классической эпохи. Но такое отождествление противоречит тому, что Александр Леонидович правильно написал в начале своего заключительного пассажа, где он отмечает, что содержание, структура научного знания, способы описания и объяснения, мировоззренческие основания науки изменяются в ходе ее исторического развития. Стандарты как фундаментальной, так и прикладной науки исторически изменчивы, но идеал объективности исследований как родовой признак науки сохраняется при этих изменениях. И неверно полагать, что новые социальные детерминанты прикладных исследований, приведшие к формированию технонауки, отменили этот идеал.
Поэтому заключительная фраза статьи А.Л. Никифорова, что «никакой постнеклассической науки нет, а есть рост прикладных исследований», для меня имеет не больший смысл, чем сомнительное утверждение, что никаких, возникающих в процессе эволюции видов растений нет, а есть только рост кустарников. Я не вижу непротиворечивого доказательства Никифоровым его тезиса о небытии пост-неклассической науки. Если несколько видоизменить известное шутливое высказывание Марка Твена, то я бы сказал, что слухи о несуществовании постнеклассической науки сильно преувеличены.
и
у
(В X
л
г
х
(В
Н
