CC BY
26
УДК 811.161.1'282
Кондратенко Михаил Михайлович
кандидат филологических наук Ярославский государственный педагогический университет им. К.Д. Ушинского
mmkondratenko@gmail.com
ОСОБЕННОСТИ НАРОДНОЙ ХРОНОНИМИИ В ГОВОРАХ ЗАПАДНОЙ БРЯНЩИНЫ (лексико-семантический и ареальный аспекты)*
В статье рассматривается структура обозначений времени (линейного и циклического) в говорах такой диалектной зоны, как Западная Брянщина, а также лексические взаимосвязи западно-брянских говоров с белорусскими, а также южно- и севернорусскими говорами. Собранный материал позволил выделить лексемы, встречающиеся на территории западной части Брянской области и в белорусских говорах, в западно-брянских и смоленских, псковских (то есть находящихся в контакте с белорусскими) говорах, кроме того, отмечены лексемы, обладающие более широким ареалом распространения. Лексико-семантические явления, характеризующие исключительно западно-брянские говоры, относятся в основном к образной сфере диалекта. В области фонетики и словообразования, особенно префиксального, говоры Западной Брянщины демонстрируют белорусские черты.
Ключевые слова: славянская диалектология, историческая лексикология, говоры Западной Брянщины, диалектные ареалы.
Говоры Западной Брянщины занимают особое место на лингвистической карте Славии. Положение в зоне контактов белорусских, русских и украинских диалектов определяет интерес лингвистов к этому идиому для выяснения многих аспектов межъязыковой интерференции. Кроме того, традиционным для диалектологии является вопрос об этнической характеристике говоров в этой части Брянской области. Лексический материал данного диалектного микроузла позволяет выделить разные, с точки зрения широты ареала распространения и принадлежности к тому или иному уровню языка, параллели. Можно отметить изоглоссы, связывающие говоры этого региона с южно-, восточно- и западнославянскими. Очень важным представляется изучение характера взаимосвязей западно-брянских говоров с южно- и севернорусскими говорами и говорами белорусского языка. Для анализа была выбрана группа диалектных слов, обозначающих различные периоды и интервалы времени, а также некоторые маркированные точки в системе его исчисления (даты народного календаря).
Одним из самых значимых в этой семантической сфере обозначений является наименование родового понятия времени. Здесь говоры Западной Брянщины демонстрируют ряд особенностей. Среди лексем, манифестирующих значение 'время', зафиксированы такие, как гадина, даба, урэмя.
Существительное гадина может обозначать как родовое понятие (ой, што то за гадина [3, с. 74]), так и небольшой промежуток времени, астрономический час - сажджы, парынь, гадзиначку, сажд-жы, другую [3, с. 74]. В русских говорах значение 'время, час' у данной лексемы засвидетельствовано в материале курских, донских, смоленских говоров [4, т. 6, с. 268]. В белорусских говорах годзи-
на обладает такой же семантикой: 'время, час' [2, т. 1, с. 115], в польских говорах godzinа - прежде всего астрономический час [7, т. 2, с. 99].
Лексема урэмя используется для наименования родового понятия (усё урэмя двери у нас на заш-чапке [3, с. 116], но чаще в значении 'пора, подходящий момент времени' (ужо урэмя даить каро-ву [3, с. 272]; нияк я не патраплю у ета уремя [3, с. 202]; такое вясенняя уремъя, што усякая ска-цина у заняцци [3, с. 110]; в уменьшительной форме - ня прыспелаурэмъячко [3, с. 272]). Эта лексема используется в различных восточнославянских (в том числе белорусских [2, т. 1, с. 70]) и южнославянских говорах [1, с. 185].
В говорах Западной Брянщины в значении 'время' фиксируется также лексема даба [3, с. 86], известная западнославянским и другим восточнославянским диалектам; например, в нижнелужицком doba - 'удобное время, пора' и 'мера, степень' [8, т. 1, с. 174-175], в польском - ^Ьа 'время' [7, с. 330], в русских (смоленск., твер., ржев., костром.) говорах доба 'пора, время' [4, т. 8, с. 73], в северо-западных белорусских - доба 'сутки' [5, т. 2, с. 76].
Иногда понятие времени наполняется определенным содержанием, характеризующим целую эпоху в социально-экономическом отношении. Таково, в частности, значение лексемы дурники в значении 'время, когда народ был бесправный, придавленный условиями жизни': прайшлиужо тые дурники, кали вы ездили на нас [3, с. 96]. Отметим здесь лексика-лизацию формы множественного числа, характерную для обозначения различных интервалов времени в исследуемых говорах. Аналогичные явление обнаруживается в лексемах, обозначающих различные части суток: дёнки 'весь, целый день' пастух ужо пагнау на дёнки [3, с. 91]; паудёнки 'полдень'
* Статья публикуется по материалам международной научно-практической конференции «Дни славянской письменности. Славянские языки и диалекты как основа духовно-нравственного и гражданского воспитания».
© Кондратенко М.М., 2018
Вестник КГУ ^ № 3. 2018
181
у паудёнки прыду [3, с. 202]; ранки 'рано утром': на ранки пастух выганяе тольки да Петра [3, с. 230]. Подобная форма множ. числа полденки отмечена в курских и смоленских говорах [4, т. 29, с. 40], ранки - в смоленских [4, т. 34, с. 101].
Семантически близким родовому понятию времени является обозначение некоторых временных феноменов, не поддающихся измерению. К ним в говорах Западной Брянщины можно отнести лексему век 'конец чего-нибудь (помимо значения, свойственного литературному языку)': и веку ему не буде [3, с. 63]. Хрононимы, образованные от корня -век-, используются для передачи целого ряда значений: 'до конца жизни, до гроба' - до веку (до веку тебе не забуду) [3, с. 92]; 'никогда' - вовеки (ни вовеки етага не скажу) [3, с. 66]; 'никогда, вечно, на всю жизнь, до конца жизни' - павек (николи етага не забуду - павек буду помнить) [3, с. 181]; 'сначала, издавна, испокон веков' - спрэдвеку (спрэдвеку усё ета мы делали) [3, с. 250], звеку (звеку так не булоу нас) [3, с. 118]. Лексема век в значении 'срок жизни' представлена в южно- и севернорусских говорах [4, т. 4, с. 99], в значении 'никогда' - в некоторых севернорусских [4, т. 4, с. 99-100], 'издавна' - в псковских говорах [4, т. 4, с. 99-100]. Лексема спрадвеку известна белорусскому языку, где также отмечено и звеку 'издревле' [2, т. 1, с. 200].
Что касается направленности времени, то в западно-брянских говорах открывается тот же семантический феномен, что и в говорах Белоруссии - «размещение» будущего в прошлом: абратна 'опять' - абратна снег буде [3, с.30], в северо-западных белорусских говорах абратна манифестирует семему 'снова' [5, т. 1, с. 39]. Обозначения прошлого, удаленного от момента речи без четкой стратификации на временной оси и без указания на меру удаленности, сближают говоры западной Брянщины с белорусскими и западнославянскими, в частности с кашубскими. К ним можно отнести, например, дауней 'в прошлом, раньше': дауней ён быу саусим другим [3, с. 89]. «Словарь русских народных говоров» дает употребление лексемы давней 'раньше, прежде' только для русских говоров в Латвии, Литве и Эстонии [4, т. 7, с. 261].
Среди различных хрононимов огромную роль играют наименования календарного года как одного из важнейших средств исчисления времени. В этом значении в говорах Западной Брянщи-ны чаще всего используется лексема год: да ена ужо други год, як пахавала свайго мужыка [3, с. 162]; во ужо у серэду буде адинанцать гадоу, як я заудавела [3, с. 35]; у минулам гаду як раз ета самая було [3, с. 160]. Годовщина со дня смерти кого -нибудь также обозначается производным от корня -год-: угодки (у вауторак его угодки - год буде, як ён памёр) [3, с. 267]. Угодки 'годичное поминовение по умершему' отмечено и в говорах белорусского языка [2, т. 2, с. 650].
В западно-брянских говорах фиксируются обозначения календарного года с помощью производных от корня -рок-: ракавины 'годовщина со дня смерти кого-нибудь' (ета у середу будуть ракавины па батьку) [3, с. 229] и наряду с этим ракаушчыны (дореволюц.) 'хлебное зерно, собираемое с каждого крестьянского двора для служителей культа' [3, с. 229]. На русской диалектной территории лексема рок 'год, единица летоисчисления' встречается в некоторых западных и южных говорах [4, т. 35, с. 168]. В белорусских говорах представлены обе лексемы: рок 'год' и роковщина 'годовое поминовение по умершему; годичная плата' [2, т. 2, с. 566].
Широко распространена в говорах западной части Брянской области система счета времени с использованием производных от лето. Это обозначения текущего года, предшествующего ему и следующего за ним. Первую группу представляют лексемы сёлета: мая агародина саусим сёлета пасохла [3, с. 33]; екая высокая сёлета иржа [3, с. 43], сёлета усим даволи буде яблак [3, с. 86]; сеголета: сеголета сын не прыде [3, с. 238]; обозначения прошлого года - летась: летась ета ён казау [3, с. 150]; названия позапрошлого года -пазалетась: ета ж было пазалетась, а не тады, кали вы кажыте [3, с. 188], залетась: ета ж не тады, а залетась було [3, с. 108]; будущего года -налета, налеття: нехай налета купим (корову) [3, с. 167]. Продуктивность этой семантической модели подтверждают производные от этих хронони-мов: сеголетак, сёлетак 'годовалый теленок, жеребенок' (тольки во еты сеголетак и астауся у меня) [3, с. 238], залеташняя мука - 'позапрошлогодняя мука' [3, с. 108]. Наименование в форме сёлето достаточно широко представлено и в южно-, и в севернорусских говорах, а также в белорусских [2, т. 2, с. 577]. В говорах белорусского языка отмечена также лексема налета 'будущим летом', налецце 'будущий год' [2, т. 1, с. 311].
Из семантических универсалий, характеризующих семантическую сферу хрононимии, можно назвать тесную связь обозначений пространства и времени. В говорах западной Брянщины широко представлено наименование изменения светового дня как его становления большим, более длинным или меньшим: балшы ужо стау день [3, с. 48], дни стали болить [3, с. 54]; теперь уже день паболиу [3, с. 181]; што день, то усеночы теперь даужэють [3, с. 89] или дни ужо багата стали ме-нить [3, с. 159]. Глагол болеть в значении 'расти, увеличиваться' отмечен в некоторых южнорусских говорах - тульских, курских, орловских [4, т. 3, с. 74], должеть 'удлиняться' - в псковских и смоленских [4, т. 8, с. 110]. Аналогичная пара глаголов представлена в полесских белорусских говорах: ужэ дзень меншае, а ноч большае [6, т. 3, с. 74].
Широко распространены также запечатленные в диалекте ассоциативные сближения точек, слу-
жащих пределом в пространстве и во времени, то есть наличие у лексем одновременно значений 'до того места' и 'до сих пор': дасюль, досюль (дасюль ён николи на абманывау) [3, с. 88]; датуль, дотуль (датуль седеу, пакуль заснуу) [3, с. 89]. Здесь можно отметить параллели с некоторыми русскими говорами: досюль 'до сего времени, до сего места' в смоленских, архангельских [4, т. 8, с. 153] и в белорусских говорах [2, т. 1, с. 143], дотуль в том же значении - в южно- и севернорусских говорах [4, т. 8, с. 156-157].
Особый интерес для характеристики культурной семантики говоров представляют наименования маркированных элементов системы исчисления времени, дат народного календаря. Лексема свята 'праздник' (слухай, кали у вас буде тое свято, што вутрам пашуть, ув абеда плачуть и у вечару скачуть?) [3, с. 238] связывает западно-брянские говоры с западнославянскими и белорусскими [2, т. 2, с. 576], а также с псковскими и смоленскими говорами [4, т. 37, с. 5].
В этой группе обозначений значительную долю составляют названия праздников, в которых проявляется особая диалектная мотивация: багатая куття 'канун Нового года, когда девушки щедровали, то есть ходили вечером по домам и пели щедровные песни', отличительную черту обеда на багатую куттю составляла так называемая крупянка - колбаса из толстой кишки, начиненная гречневой кашей со свиным салом (ета ж було неделю назад - на багатую куттю) [3, с. 46]; вадахрышчы 'христианский праздник Крещение' (употреблялось преимущественно в присловье трэшчы не трэшчы, прашли Вадахрышчы, не к Ражству, а к Петру (говорилось про морозы)) [3, с. 59]; великадне, великдень 'Пасха' на Великадне буде тры гады, як ён памёр [3, с. 63]; шчэдры вечар 'вечер накануне Нового года, кода щедровали крестьянские и городские девушки' [3, с. 292] (шча-драваць - исчезнувший в XX веке обычай ходить вечером под Новый год по домам и петь под окнами щедровные песни; щедровали только девушки [3, с. 291]); купала 'народный праздник Ивана Ку-пала, приуроченный к Иванову дню (7 июля)' (существовало в народе поверье, что накануне праздника ведьмы лазят через ворота и «портят» коров; чтобы предохраниться от них, на ворота по обеим сторонам клали крапиву и придавливали ее кирпичом; в деревнях дети-подростки в этот день прыгали через небольшой холмик, сделанный из песка, с воткнутой в него крапивой, в деревнях на ворота клали небольшую, вырытую с корнем осину, а на окно - крапиву-джигучку) [3, с. 144]. Эти наименования находят параллели в других русских говорах. Например, богатая кутья в значении 'канун рождества' отмечено в донских говорах [4, т. 16, с. 179], водокреща - в псковских, тамбовских, смоленских говорах [4, т. 4, с. 342], водохреще - в вос-
точных белорусских [2, т. 1, с. 63]. В полесских белорусских говорах встречается шчодры вечор 'вечер перед Новым годом' [6, т. 5, с. 343].
Ряд наименований традиционных праздников не столь распространен в славянских диалектах. Отметим среди них следующие: бабины 'гулянье на второй день рождественских праздников в доме повивальной бабки; было распространено в деревнях в XIX веке; участвовали в нем родители всех родившихся в истекшем году' [3, с. 45]; басины 'название одного из еврейских осенних праздников' (тады ета було, як были у вас басины) [3, с. 49]; грэная неделя 'восьмая неделя после пасхи' (в 90-х годах XIX в. было весьма распространено; по народному суеверию, на грэной неделе нельзя ничего вить, крутить, гнуть, городить, ставить кросны и проч., это могло отразиться на приплоде домашнего скота - приплод будет увечный: усё на скацини акашыцца, ни зроду ня минецца, а ця-пер жа... кароука ужо цельна, авечечка тож) [3, с. 83]; чуды 'народный праздник 19 (6) сентября, постепенно исчезнувший к концу XIX века' (ета було за неделю да чуды) [3, с. 284]; родичы 'день поминовения умерших' (кали йта у нас будуть родичи?) [3, с. 230]; специфику соблюдения постов характеризует глагол панеделкавать 'поститься не только в среду и пятницу, как положено у христиан, но и в понедельник': не ем я сегодни мяса - я пане-делкую [3, с. 194]; здвши 'христианский праздник': по существующему в народе поверью, в этот день "уси гады, змеи и вужы здвигаюцца уместа и хава-юцца у землю'' [3, с. 119].
Эти наименования также находят свои параллели: праздник бабины фиксируется в смоленских говорах [4, т. 2, с. 20]; гренуха, грены 'народный праздник семик' - в орловских [4, т. 7, с. 134]; здвиженье - в различных южно- и севернорусских говорах [4, т. 11, с. 229], здвиги 'праздник Воздвижения' - в восточных белорусских [2, т. 1, с. 204]; понедел(к)овать в значении 'поститься в понедельник' известно также псковским, тверским говорам и русским говорам в Литве [4, т. 29, с. 256], в форме понедзелковать - восточным белорусским говорам [2, т. 2, с. 467]. Обозначение праздника чудо 'религиозный праздник осенью' отмечено в полесских белорусских говорах [6, т. 5, с. 300], чуды 'праздник воспоминания чуда св. Архистратига Михаила' (в этот день грех молотить, если молотить - обязательно сгорит гумно) в восточных белорусских говорах [2, т. 2, с. 701].
В некоторых случаях название праздника служит мотивационной основой для номинаций в других семантических сферах: каляды, коледы 'рождество, народное название христианских рождественских праздников' [3, с. 130] и калядски гость 'человек, который подолгу засиживается в гостях' (ти доуга йшчэ буде седеть еты калядски гость?) [3, с. 130].
Вестник КГУ ^ № 3. 2018
183
Среди наименований различных периодов времени выделяются обозначения дня: абыдень 'в один день': уся гульня абыдзень канчаецца [3, с. 32]; день у день 'каждый день, ежедневно': иде ж там будуть грошы, кали день у день пьян (при значении этого выражения в литературном языке 'точно в назначенный срок (день в день)' [3, с. 91]. Выражение день в день 'ежедневно, изо дня в день' известно также смоленским, псковским, курским, орловским говорам [4, т. 7, с. 353].
В говорах Западной Брянщины прослеживается различное обозначение седьмого, выходного дня недели. Им может быть как слово неделя: доб-рэ, у неделю прыйду [3, с. 174], так и скрысенне: заутры скрысенне, буду да тябе хадить кожнага скрысення [3, с. 244]. Неделя в значении 'воскресенье, седьмой день недели' известно также смоленским, псковским, курским [4, т. 21, с. 13] и в форме недзеля - белорусским говорам [6, т. 3, с. 182].
Сама последовательность из семи дней может именоваться как неделя, нядзеля (ня раби на етай нядзели [3, с. 224], ужо с неделю, як трохи ачунеу [с. 45]) и как тыдень, тъгждень (ужо други тыдень пашоу [3, с. 264]).
Среди разных обозначений частей суток выделяются наименования начала дня, утра. Лексемы с этим значением мотивируются либо ранним временем суток: уранки, уранку, уранни, уранцы 'рано утром' - завтры устану уранки и пабегу [3, с. 271]; ранне - пагади да рання, тады пойдем [3, с. 230], либо наступлением светлого времени: досвета, досветак, досвету 'до рассвета, очень рано' - се-годне ён досвета устау, досветком толкут (коноплю) в деревянной ступе [3, с. 92]. Лексема ранки встречается также в смоленских говорах [4, т. 34, с. 101], а досветки 'время перед появлением утренней зари', ранне 'утро', ранки 'выгон скота зарею на утреннее пастбище' зафиксированы в белорусских говорах [2, т. 2, с. 555].
Обозначения вечера чаще интерпретируют это время суток как наступление темноты, причем в лексике западно-брянских говоров различаются ранний вечер: завидна 'засветло, до захода солнца' (ены прышли йшчэ завидна [3, с. 103]), датемна, дотемна 'до позднего вечера, до темноты' (дасе-дели датемна, куды большы [3, с. 89]), надвечер 'под вечер' (прыходьте надвечар - я у дварэ буду [3, с. 165]), и поздний вечер, наступление ночи: увечары 'вечером' (нехай увечары скажу [3, с. 266]). В этой группе слов можно также выделить некоторые параллели с белорусскими говорами, например завидно 'засветло' [2, т. 1, с. 162].
Общеславянским лексико-семантическим феноменом является использование одного слова, мотивированного темнотой или отсутствием света, для наступления утра и вечера: прытемки 'рано вечером или утром до восхода солнца' тады йшчэ пры-темки були [3, с. 220]. Притемки в данном значении
отмечено в псковских говорах [4, т. 32, с. 13], а пры-цёмно - в полесских белорусских [6, т. 5, с. 260].
Лексика говоров Западной Брянщины включает в свой состав и наименования повторяющихся частей суток и других периодов времени: штовечар 'каждый вечер' (штовечар ён у их седить); штогод 'каждый год' (штогод ён к нам прыежджае); штодень, штодня 'каждый день' (штодень, то у их лайка); штоноч 'каждую ночь' (штоноч, то й дождж) [3, с. 290]. Эта номинационная модель представлена в белорусских говорах: шчовек, шчо-году, шчодзень [6, т. 5, с. 342-343].
Таким образом, лексика народной хрононимии в говорах Западной Брянщины представляет собой один из вариантов реализации в диалекте представлений и понятий, связанных с восприятием времени. Слова, обозначающие различные периоды и интервалы времени, а также календарные даты (характер членения временной последовательности и временных циклов в целом повторяются в говорах Славии), относятся к древнейшим пластам славянской лексики, поэтому, как правило, они имеют достаточно широкий ареал распространения. Собранный материал позволил выделить лексемы, встречающиеся на территории Западной Брянщины и в белорусских говорах (угодки 'годичное поминовение по умершему'); в западно-брянских и смоленских, псковских говорах (то есть находящихся в контакте с белорусскими, например ранки 'утро'); а также обладающие более широким ареалом распространения (даб'а 'время' на Западной Брянщине; ёвЬа 'удобное время, пора' и 'мера, степень' в нижнелужицких; ^Ьа 'время' в польских; доба 'пора, время'в русских (смоленск., твер., ржев., костром.) говорах; доба 'сутки' в северо-западных белорусских). Лексико-семантиче-ские явления, характеризующие исключительно говоры Западной Брянщины, относятся к образной сфере диалекта, к его потенциалу языковой интерпретации реалем: дурники 'время, когда народ был бесправный, придавленный условиями жизни', ка-лядски гость 'человек, который подолгу засиживается в гостях'.
В области фонетики и словообразования, особенно префиксального, говоры Западной Брянщи-ны демонстрируют белорусские черты.
Библиографический список
1. Български етимологичен речник. Т 1. - София: Издателство на Българската академия на нау-ките, 1971.
2. Носович И.И. Словарь белорусского наречия: в 2 т. - СПб.: Изд. Отд. рус. яз. и словесности Имп. акад. наук, 1870.
3. Расторгуев П.А. Словарь народных говоров Западной Брянщины: (Материалы для истории словарного состава говоров) / ред. Е.М. Романович. - Мн.: Наука и техника, 1973. - 296 с.
4. Словарь русских народных говоров: в 47 вып. - СПб.: Наука, 1965-2014.
5. Слоушк беларусшх гаворак пауночна-заходняй БеларуС i яе паграшчча: у 5 т. / уклад. Ю.Ф. Мацкевiч [i шш.], рэд. Ю.Ф. Мадкевiч. -Мшск: Навука i тэхнiка, 1979-1986.
6. Тураусш стоунт: у 5 тамах. - Мшск: Навука i тэхшка, 1982-1987.
7. Karlowicz J. Slownik gwar polskich. T. 1. -Krakow Nakladem Akademii umiej^tnoscic, 1900.
8. Muka A. Slownik dolnoserbskeje recy a jeje narecow. T. 1-2. - Budysin, 1966.
References
1. B"lgarski etimologichen rechnik. T 1. - Sofiya: Izdatelstvo na B"lgarskata akademiya na naukite, 1971.
2. Nosovich I.I. Slovar' belorusskogo narechiya: v 2 t. - SPb.: Izd. Otd. rus. yaz. i slovesnosti Imp. akad. nauk, 1870.
3. Rastorguev P.A. Slovar' narodnyh govorov Zapadnoj Bryanshchiny: (Materialy dlya istorii slovarnogo sostava govorov) / red. E.M. Romanovich. -Mn.: Nauka i tekhnika, 1973. - 296 s.
4. Slovar' russkih narodnyh govorov: v 47 vyp. -SPb.: Nauka, 1965-2014.
5. Sloynik belaruskih gavorak paynochna-zahodnyaj Belarusi i yae pagranichcha: u 5 t. / uklad. YU.F. Mackevich [i insh.], rehd. YU.F. Mackevich. -Minsk: Navuka i tehkhnika, 1979-1986.
6. Turayski cloynik: u 5 tamah. - Minsk: Navuka i tehkhnika, 1982-1987.
7. Karlowicz J. Slownik gwar polskich. T. 1. -Krakow Nakladem Akademii umiej^tnoscic, 1900.
8. Muka A. Slownik dolnoserbskeje recy a jeje narecow. T. 1-2. - Budysin, 1966.
Вестник КГУ _J № 3. 2018
185
