CC BY
156
Вестник Челябинского государственного университета. 2010. № 29 (210).
Филология. Искусствоведение. Вып. 47. С. 127-131.
М. С. Родионов
ОСОБЕННОСТИ ИЗОБРАЖЕНИЯ ВОЕННОГО ДЕЛА В БОГАТЫРСКИХ БЫЛИНАХ И РУССКИХ ИСТОРИЧЕСКИХ ПЕСНЯХ
Статья посвящена особенностям изображения военной составляющей события в русском героическом эпосе и исторических песнях. На основе выявленных различий делается вывод о наиболее вероятной среде формирования данных жанров.
Ключевые слова: фольклор, былина, историческая песня, информационная доминанта, военное искусство, среда формирования.
Проблема среды формирования русского героического эпоса является одной из наибо-лее сложных проблем отечественной фольклористики. В последние десять лет исследователи вновь активно заговорили о некрестьянском происхождении богатырских былин. Конечно, с одной стороны, эта идея не нова. Мысль об аристократическом происхождении былин впервые была озвучена еще в последней трети XIX века одним из основателей исторической школы Всеволодом Миллером, заметившим, что их идеологическая доминанта никак не связана с аграрнопатриархальным миром крестьянства и представляет собой отражение мировоззрения профессиональной воинской среды. Дальнейшее развитие эта мысль получила в ранних работах выдающего исследователя фольклора Ю. Соколова, всецело вставшего на позиции Миллера. Но, с другой стороны, в условиях советской идеологической системы, трактовавшей народ исключительно как рабоче-крестьянскую среду, подобная точка зрения была признана идеологически вредной, подвергнута беспощадной обструкции и была забыта на несколько десятилетий. Тот же Ю. Соколов в 1937 году вынужден был публично покаяться и признать свою научную позицию идеологически вредным заблуждением. И лишь после того, как над гуманитарными науками перестал висеть дамоклов меч официальной идеологии, исследователи получили возможность непредвзято рассмотреть «аристократическую теорию» Вс. Миллера.
Как уже было сказано выше, одним из ключевых аргументов ученого является то, что представленная в богатырских былинах картина мира не могла быть увидена глазами крестьянина-землепашца. Но при этом вся аргументация Вс. Миллера строилась на двух ключевых положениях. Во-первых, на том,
что представление о народе, сформированное современной ему фольклористикой, является умозрительным, оторванным от реальности порождением романтической теории: «Вызывает большие сомнения тот факт, что эпос был сотворен неким безликим народом, все составляющие которого принимали равное участие в подвигах. Окажется, что такого народа этнография, а тем более история не может указать, что такой народ - создание теории».
А во-вторых, на тезисе, что современное ему крестьянство принципиально иначе, чем авторы былин, откликается в своем творчестве на исторические события и не демонстрирует даже намека на тот механизм отражения действительности, что задействован в богатырском эпосе: «Казалось вероятным и правдоподобным, что русский крестьянин в прежние века мог создать богатырскую песнь, воспевающую подвиги национальных героев. А между тем, как были бы удивлены те же исследователи, если бы современный крестьянин, не научившийся грамоте, откликнулся бы эпической песнью на подвиг какого-нибудь современного русского полководца. Такое же преувеличенное понятие существует о памятливости народа. Житейский опыт показывает, что в неграмотной крестьянской среде события, случившиеся сто лет или полтораста тому назад, спутываются и основательно забываются».
Последний аргумент Вс. Миллера особенно интересен, хотя он и не полу чил развернутого комментария в его трудах. Действительно, если рассмотреть, как, например, отражаются события военной истории в ру сском героическом эпосе и в произведениях, крестьянское происхождение которых давно доказано и сомнений у фольклористов не вызывает (например, в русских исторических песнях), то мы увидим «две большие разницы».
Казалось бы, и жанр героической былины. и жанр исторической песни нацелены на фиксацию ключевых событий отечественной истории. А поскольку история Русского государства - это почти непрерывная цепь войн, то само собой разумеется, что именно такого рода сюжеты становятся доминирующими в рассматриваемых произведениях. И вот тут-то начинаются принципиальные различия.
Былины при всем обилии фантастики и исторических смещений чрезвычайно точно передают все, что касается тактики и особенностей конного боя, вооружения (в целом богатырские былины называют около двадцати типов оружия), защитного комплекса воина Х1-ХШ веков. Так, например, в них четко различаются два типа противника, с которыми приходилось иметь дело русскому витязю
- тяжеловооруженный европейский рыцарь и легкий, подвижный степняк. Для боя с каждым из них требовался свой набор оружия и доспехов, соответствующий сценарий поединка. Создатели былин хорошо знали эти различия и отражали их в текстах песен.
Проиллюстрировать это можно на примере двух отрывков:
А й берет-то ведь Добрыня да свой тугой лук,
А й берет-то ведь Добрыня калены стрелы,
А й берет-то ведь Добрыня саблю вострую,
А й берет копье да долгомерное,
А й берет-то он ведь палицу военную...
(Гильфердинг, I, № 59)'
И садился тут Илья на добра коня,
Брал с собой доспехи крепки богатырские,
Во-первых, брал палицу булатную,
Во-вторых, брал копье бурзамецкое,
А еще брал свою саблю вострую,
А еще брал шалыгу подорожную...
(Гильфердинг, II, № 75)
Казалось бы, перед нами почти идентичное описание вооружения русских богатырей, в котором присутствует одно незначительное на первый взгляд различие: в первом отрывке Добрыня берет с собой «долгомерное» копье, а во втором Илья Муромец вооружается копьем «бурзамецким». На самом деле это различие является принципиальным и
отражает профессиональный подход авторов рассматриваемых текстов. Дело в том, что на вооружении древнерусского конного воина стояло два типа копья: тяжелое копье с пером ланцсвидной формы (так называемое «рыцарское» копье), достигавшее в длин} 440 см, и облегченное короткое копье, предназначенное для сражения с легким подвижным воином-кочевником. Первый тип копья в былинах чаще всего именуется «копьем долгомерным», второй - копьем «басурманским», «бурзамецким», «бросумецким». копьецом. Именно это различие и демонстрируют приведенные выше цитаты. В первом отрывке богатырь вооружается тяжелым копьем, поскольку его предполагаемый противник -конный воин-европеец; в другом он берет с собой облегченное копье, поскольку направляется в степь.
Такая же точность присутствует и в описании поединков, являющихся ключевыми эпизодами большинства героических песен. Опять же, на первый взгляд, кажется, что все эти боестолкновсния выстраиваются по одному шаблон\' и являются результатом реализации фольклорной традиции. Но в действительности это не так. Сценарий поединка в богатырской былине каждый раз (немногочисленные примеры информационного сбоя в расчет можно не брать) соответствует характеру встречающихся противников. Дело в том, что механизм развертывания поединка напрямую зависел от характера вооружения и защитного комплекса воина. Так, бой против тяжеловооруженного, закованного в броню рыцаря, восседающего на таком же «бронированном» коне, начинался с копейного удара, целью которого было выбить противника из седла. Если это не удавалось (например, переломились копья), то в ход шли палицы или мечи:
Они съехались первый раз с копья долгомерного -
Ни с которого коня не слетели, не уязвили,
Оставались только в белых руках рукоятки от копье в...
Они съехалися другой раз в палицы тяжелы...
(Колпакова. № 179)2
Но для боя с кочевником рыцарское копье не годилось. Легкие, чрезвычайно подвижные степняки легко уходили от тяжелого
европейского копья, да и рыцарю приходилось прикладывать немало усилий, чтобы постоянно разворачивать в сторону противника это четырехметровое оружие, делавшее его неповоротливым и, следовательно, более уязвимым. Здесь в ход шло облегченное укороченное копье. Но для традиционного в рыцарском поединке таранного удара оно, естественно, не годилось, поскольку легко ломалось даже о кожаный доспех, не говоря уже о металлической защите. Поэтому^ в бою с кочевником первый удар наносился не копьем, а булавой (палицей). Смысл этого в следующем: ударно-оглушающим оружием надо было или «ошеломить» противника (то есть нанести удар по голове, по шлему), или пробить (если металлический), или прорвать (если кожаный) его доспех, а затем в образовавшееся отверстие воткнуть копьецо, узкое длинное лезвие которого и было предназначено для таких целей. В былинах, где противником русского богатыря выступает степняк, реализован именно такой сценарий поединка:
Поразъехались они да на добрых конях Да и по славну по раздольицу цисту полю, Они съехались с чиста поля да со раздо-лыща
На своих-то конях богат ырскиих,
То приударили во палицы булатные...
Они били друг друга да не жалухою Да со всею своей силой с богатырскою... Поразъехались они да на добрых конях... Приударили во копья мурзамецкие...
Таку них вруках-то копья погибалися А й по маковкам да й отломится...
Тут сходили молодцы с добрых коней, Опустилися на матушку сыру землю, Пошли-то они биться боем-рукопашкою...
(Гильфердинг, II, № 77)
Наиболее ярким примером профессиональной точности является былина «Бой До-брыни с Дунаем». На первый взгляд кажется, что она изображает совершенно неправдоподобный поединок, поскольку два русских богатыря (то есть, по определению, тяжеловооруженных европейских воина) почему-то начинают сражение палицами:
Скакал тут Добрыня на добра коня,
Да поехали богатыри на три поприща...
Они съехались богатыри, поздоровались,
А здоровалися они палицами боёвыми...
(Григорьев, И, № 21)3
Но в действительности никакого противоречия или нарушения логики боя здесь нет. Наоборот, в этом отношении былина чрезвычайно продумана и абсолютно исторически достоверна. Дело в том, что этот бой происходил в степи, куда Добрыня отправился на поиски поединщика, и в качестве такового, конечно, должен был выступить кочевник. Поэтому^ и вооружение у? русского богатыря соответству ющее, то есть отвечающее требованиям боя по схеме «богатырь - степняк». Но и Дунай держал свой путь через степь и, следовательно, также был экипирован для схватки с кочевниками. Поэтому-то двум русским богатырям ничего и не оставалось, как разворачивать бой по «степной» схеме, поскольку их легкие копья для таранного удара просто не годились, а другого оружия с собой не было.
Как видим, приведенные примеры (а этот ряд можно продолжать очень долго1) наглядно демонстрируют великолепное знание военного дела создателями русских богатырских былин. Тут, несомненно, мы сталкиваемся со взглядом профессионала, для которого оружие, походы и конные поединки - неотъемлемая часть жизни и смысл существования. Вообще, можно отметить, что в том, что касается войны, военного дела, создатели былин могут быть поставлены в один ряд с авторами таких произведений древнерусской литературы, как «Летописец Даниила Галицкого» или «Слово о полку' Игореве», принадлежность которых к воинскому сословию давно доказана исследователями. Все они, говоря словами академика Орлова, любят звон и бряцание оружия, это рыцари, которые понимают историю как цепь войн.
Совершенно другой, диаметрально противоположный подход в изображении военной составляющей события мы видим в исторических песнях. С одной стороны, и в этих произведениях тема войны является не просто одной из ведущих, а представляет собой безусловну ю тематическую доминанту (около 80 % всех известных сюжетов связаны с военной тематикой). Но в то же время никаких деталей или наблюдений, отражающих взгляд военного-профессионала, здесь нет и в помине. Их авторы в лучшем случае или
ограничиваются традиционными штампами, как, например, в песнях «Иван Грозный под Серпуховым», «Поход царя Михаила Федоровича под Астрахань», «Казаки обороняют Даурский острог», «Русские войска берут Ригу», или предпочитают вообще опускать какие-либо подробности, связанные с военной составляющей события, переключая внимание слу шателей на его драматическу ю канву5.
Так, например, в песне «Поединок казака с ту рком при Петре I», сюжетно напоминающей былины о Сокольнике, нет ни слова ни о вооружении противников, ни о сценарии поединка, то есть всего того, что является главным объектом изображения русского героического эпоса. Все описание боя сводится к следующему:
Ну съезжалися они с турком ровно по семь верст,
Ну и снял-то срубил казак с турка голову...
(Емельянов, № 134)6
Вместо военной составляющей, казалось бы, совершенно естественной и необходимой для песни с таким сюжетом, автора больше волну ют те притеснения и насильственные изменения народного быта, что имели место в эпоху правления Петра:
Не руби-ко ты да наши головы,
Ты не брей-ко, не брей наши бороды...
Аналогичный подход к изображению войны мы видим и в песне «Сражение двух армий», отразившей один из ключевых эпизодов заграничного похода русской армии -знамениту ю «битву народов» (сражение под Лейпцигом 16-19 октября 1813 года). Здесь также нет никакой специфической информации об этой величайшей битве эпохи Наполеоновских войн. Описывая ее, авторы используют лишь традиционное для фольклора у ниверсальное клише:
Ай не две-та ту чушки грозные
Вместе ... они сходилися
Ой две армеюшки они превеликие,
Вместе они ... съезжалися.
Ой они билися только все рубилися,
Они трое ... суточек.
(Емельянов, № 252)
Более того, казалось бы, созданное под непосредственным впечатлением от сражения.
это произведение должно максимально полно и точно описать его главных участников, однако в действительности оно искажает реальные факты, превращая в ключевую фигуру битвы генерала Платова, особый корпус которого на самом деле был введен в действие лишь на завершающей стадии битвы и прославился больше преследованием и пленени-см отсту пающего противника. Этот пример как нельзя лучше иллюстрирует приведенные выше слова Вс. Миллера о том, что историческая память народа (то есть крестьянства) недолго хранит точную историческу ю картину' события.
Подобный ряд примеров можно продолжать долго, но это только подтвердит первоначальное наблюдение, песни, созданные русским крестьянством, то есть социальной средой, далекой от военного дела ориентированной на совсем другие жизненные ценности и приоритеты, нежели профессиональные военные, никакой специфической информации военного характера в себе не несут, поскольку в этой среде она не востребована, не интересна и никакой практической пользы для земледельца не имеет. То же самое можно сказать и
о тех исторических песнях, что складывались в солдатской среде (прежде всего это песни о походах в Персию, Среднюю Азию и на Кавказ). Рядовой ру сский солдат, рекрутированный из тех же крестьян, не может быть назван профессиональным военным в традиционном понимании этого слова.
Всегда готовый до конца выполнять свой воинский долг, проявляя чудеса мужества и героизма в многочисленных сражениях, что вела русская армия, он в душе оставался все тем же крестьянином, поскольку на военную службу попал не по своей воле, насильственно. Поэтому солдатские исторические песни, как это ни парадоксально звучит, в военном аспекте еще менее информативны, чем крестьянские. Основные темы солдатских песен
- тяготы слу жбы и тоска по родньш и ушлой Родине, а не военное искусство и военная тактика.
Таким образом, саУ1 собой напрашивается вывод, что диаметрально противоположный подход к освещению военной стороны событий, наблюдаемый в русских богатырских былинах и исторических песнях, является следствием того, что эти произведения создавались в различных социальных группах. Героический эпос показывает событие глаза-
ми профессионального воина, а историческая песня - крестьянина, далекого от понимания тонкостей военного искусства и не испытывающего ни малейшего желания их постичь.
Примечания
1 Онежские былины, записанные А. Ф. Гиль-фердингом летом 1871 года. Т. 1-Ш. М. ; Л., 1949-1951.
2 Русские народные песни Карельского Поморья. Л., 1971.
3 Архангельские былины и исторические песни, собранные А. Д. Григорьевым в 1899-1901 гг. Т. I. М., 1904; Т. II. Прага, 1939; Т. III. СПб., 1910.
4 Более подробно об этом можно посмотреть в кн.: Родионов, М. С. Информационный
код русских богатырских былин. Челябинск, 2007.
3 Подобный подход виден уже в первых исторических песнях. Так, например, в «Авдотье Рязаночке» только вскользь говорится о разрушен™ Рязани, а основой повествования становится «интеллектуальное противостояние» главной героини и турецкого царя; в песнях Казанского цикла, повествующих об одной из величайших побед в истории средневековой Руси, упоминаются только подкопы, с помощью которых были взорваны крепостные стены, а акцент делается на конфликте Ивана Грозного и пу шкарей, имеющем целью обрисовку противоречивого характера московского царя.
6 Русская историческая песня. Л., 1987.
