CC BY
23
ОСОБЕННОСТИ ФУНКЦИОНИРОВАНИЯ ПАДЕЖЕЙ В СЕВЕРНЫХ ДИАЛЕКТАХ УДМУРТСКОГО ЯЗЫКА
Удмуртский язык, северные диалекты, морфология, грамматическая категория
падежа.
В удмуртском языкознании грамматическая традиция в изучении падежей начинается с первых грамматик [Сочинешя, 1775; Wiedemann, 1851] и неразрывно связана с исследованием данной лексико-грамматической категории в общефинно-угорском аспекте [Серебренников, 1963; Майтинская, 1979 и др]. Специальному изучению отдельных падежей и групп падежей пермских языков посвящены труды многих ученых, в частности Е.С. Гуляева [1960], Р. Бейкера [Baker, 1985]; Г.А. Некрасовой [2002], Н.В. Кондратьевой [2010; 2011], где освещается семантика падежей, рассматривается генезис значений и падежных морфем. Вместе с тем, несмотря на наличие серьезных разработок по падежам пермских языков, в научной литературе до сих пор не получило должного освещения функционирование падежей в удмуртском диалектном континууме.
Данное исследование посвящено описанию особенностей оформления и функционирования падежных форм существительных в диалектах северноудмуртского языкового ареала. В работе особое внимание уделяется специфическим явлениям, которые свойственны в основном северноудмуртским диалектам, с одной стороны, и / или имеют ограниченное распространение в группе исследуемых диалектов — с другой. Фактический материал анализируется и интерпретируется в контексте удмуртского языкового диалектного ландшафта. В пределах северного наречия принято выделять 3 группы говоров (или 3 диалекта: верхнечепецкие, средиечепецкие и нижнечепецкие). Наиболее изученным из них является средиечепецкий диалект, своеобразия которого нашли освещение в двух монографиях автора [Карпова 1997; 2005]. Источником по верхнечепецким говорам послужили личные записи, произведенные во время экспедиции к кезским удмуртам в 2006, 2008, 2009 гг. Материал по нижнечепецким говорам почерпнут нами из статьи Т.И. Тепляшиной [1970а, с. 156-196].
Способы образования падежных форм существительных в удмуртских диалектах достаточно единообразны. Расхождения возникают вследствие использования различных падежных суффиксов, различия фонемного состава морфем. Падежные парадигмы, в свою очередь, отличаются по наличию / отсутствию специфических падежей, особенностями образования отдельных форм и т. д.
В большинстве удмуртских диалектов и литературном языке система склонения существительных представлена 15 членами падежной парадигмы, среди которых разграничиваются 8 субъектно-объектных (номинатив, аккузатив, генитив, аблатив, датив, каритив, инструмента ль, адвербиаль) и 7 пространственных падежей (инессив, иллатив, элатив, эгрессив, пролатив, терминатив, аппроксиматив). В отличие от этого, в северноудмуртских диалектах спектр падежей варьируется от 15 до 21. Увеличение числа падежей в этой группе диалектов связано с развитием серии вторичных приблизительно-местных падежей с w-евым' признаком, возникших в результате секреции послелогов с основой дин-' ’у, около, при, возле’. Ареал их распространения ограничивается нижнечепецкими говорами (слободской, ко-
синский) [Тепляшина, 1970а, с. 167; 1981, с. 285-286], среднечепецким диалектом и говорами северо-западной части Кезского района [Карпова, 1997, с. 86-88; Максимов, 1999, с. 201]. В верхнечепецких говорах аналогичные падежные формы отсутствуют: им соответствуют конструкции с послелогами с основой дин- ’у, около, возле, при’ ('эшэ дин'э ’к своему другу’, эшэ диныс ’от своего друга’).'
Дистрибуция новых падежей ограничена существительными и местоимениями со значением «лицо», в связи с чем они имеют узкую семантику, характеризующуюся выражением пространственно-посессивных отношений. Они обозначают не просто местонахождение около кого-(чего-) либо, движение по направлению к ко-му-(чему-) либо и т. д., а «выражают нахождение в доме (домашнем очаге, жилище, в пределах усадьбы), который принадлежит кому-либо, направление движения в дом (жилище), принадлежащее кому-либо и т. д.» [Максимов, 1999, с. 194].
В среднечепецком диалекте — н-евый' признак систематически встречается в четырех падежах, чаще всего в инессиве и иллативе, реже в элативе, эгрессиве. Что касается приблизительного пролатива и приблизительного терминатива, то примеров на их употребление в наших текстовых записях фольклорного и повествовательного характера не обнаружилось. Однако в материалах, собранных по специальному словнику-вопроснику по определению ареала распространения отдельных явлений, наличие этих падежных форм вне контекста фиксируется. Некоторые примеры: Чурив. со с 'эдн Ьз' ’до соседа’, сос'эдн'ыт'и ’у соседа’, Ник. ад'амин'оз' ’до человека’, ад'амин'ыт'и ’у человека’. Данный факт свидетельствует, как нам кажется, о вполне реальном функционировании приблизительного пролатива и приблизительного терминатива в среднечепецком диалекте. В нижнечепецких говорах зафиксировано также 6 форм приблизительно-местных падежей: приблизительноместный, приблизительно-входный, приблизительно-исходный, приблизительно-от-далительный, приблизительно-переходный [Тепляшина, 1981, с. 285—286].
Неодинаковая частотность употребления, с одной стороны, приблизительного инессива и приблизительного иллатива соответственно с формантами -н'э, -н'ын и, с другой стороны, приблизительного элатива, приблизительного эгрессива, приблизительного пролатива и приблизительного терминатива соответственно с формантами -н'ыс,' -н'ыс'эн, -н'ыт'и, -н'оз,’ по-видимому, обусловлена различием в частотности в выражаемых ими отношений.
Нельзя оставить вне внимания и тот факт, что параллельно с падежными формами с элементом -н-’ в среднечепецком и нижнечепецком диалектах функционируют послеложные конструкции с послелогами с основой дор-, например: Ук. ку-зойэн соос лыкти зы жужикэ доры. ’Вдвоем (’парой) они пришли к моему мужу.’; Кож. тин'оз'пийэ улиз с'эстрайэ дорын. ’Вот так мой сын жил у моей сестры.’ Наиболее часто использование аналитической конструкции с послелогом дор- наблюдается на месте возможных форм употребления приблизительного элатива, приблизительного эгрессива, приблизительного пролатива и приблизительного терминатива.
Помимо северноудмуртских диалектов, приблизительно-местные падежи встречаются также в бесермянском наречии [Тепляшина, 19706, с. 184]. Наличие локальных падежей с элементом -н-, образованных' от послелогов с основой на дын- / дин-, отмечается и в коми-пермяцких диалектах [Баталова, 1975, с. 138—140]. По мнению Р. Бейкера, процесс разрушения послелогов и вследствие этого образование новых падежных формантов с элементом — н-, имеющее место в северноудмуртских' и южно-коми-пермяцких говорах, происходили в каждом из этих языков параллельно и независимо друг от друга [Вакег, 1985, с. 198]. Следовательно, раз-
витие в удмуртских и коми-пермяцких диалектах приблизительно-местных падежей из послелогов с основой удм. дин'-, кп. дын- / дин представляет собой позднее явление.
В удмуртском диалектном континууме аккузативные формы множественного числа представлены двумя синонимичными показателями: -ты и -ыз. Во всех северноудмуртских диалектах морфологическим маркером данного падежа выступает суффикс -ты: коркаосты ’дома’, ул'чаосты ’улицы’. Примеры-предложения: Ер. кал' ук то тскъ ма карънъ ик, т'ут'уосты но эскэртоно, бол'н'иццэ но въдънъ косо, давлэн'н'а зол. ’Сейчас не знаю даже что и делать, и за цыплятами (’цыплят’) надо присматривать, и в больницу заставляют ложиться, давление высокое.’; Диз. парспиосты вузаны кошкиз мужикэ. ’Поросят продавть уехал мой муж’. Указанный формант распространен также в бесермянском наречии и в срединных (т. е. промежуточных говорах между северными и южными наречиями) говорах. В отличие от этого, в южноудмуртских диалектах в качестве форманта указанного падежа функционирует суффикс -ыз. По мнению В.К. Кельмакова, оба показателя аккузатива множественного числа в удмуртском языке {-ты, -ыз) восходят к прапермскому периоду, на что указывает наличие их соответствий и в коми языке [Кельмаков, 1998, с. 120].
В северноудмуртской диалектной зоне отмечается варьирование показателя пролатива. Для верхнечепецких говоров характерна тенденция к употреблению форманта -(э)ти: Алек, губэчти пис'ай-а мар-а вэтлэ. ’По подполью кошка что ли ходит.’; Пол. бакчаэти пырын но уд бы ■гат тон игнат дин'э. ’По огороду и зайти не сможешь ты в дом Ивана’. В нижнечепецких говорах отмечается функционирование суффикса -(э)т'и: шурэт'и ’по реке’, коркат'и ’по дому’ [Тепляшина, 1970а, с. 163]. В отличие от этого, в среднечепецком диалекте пролатив имеет несколько фонетических вариантов показателя, употребление которых не представляет единства в говорах. В ярском и глазовском говорах указанного диалекта обнаруживаются все варианты пролативного окончания: -(э)т'и, -(ы)т'и, -(ы)т', -(э)т', -ки, юкаменскому говору свойственно в основном функционирование вариантов -(э)т'и, -(ъ)т'и: яр., глаз. ул'ча(э)т'и ~ ул'ча(ы)т'и ~ ул'ча (э)тг ~ у л Ча(ы)т' ~ ул'чаки; юк. улЧа(э)т'и ~ улЧа(ъ)т'и ’по улице’. Как показывают примеры, в верхнечепецких говорах, в отличие от среднечепецкого и нижнечепецкого диалектов, не происходит палатализация согласного т суффикса указанного падежа. Показатель пролатива ярского и глазовского говоров -(ы)т' (-(ъ)т') образовался из формы на -(ы)т'и (-(ъ)ти') путем выпадения конечного гласного ы (ъ). Что касается варианта -ки, то он, как отмечают исследователи, произошел из суффикса -ти, который, в свою очередь, образовался из локативного суффикса -£ и локального суффикса -1 [ЦоШа, 1933, с. 101; ТаиН, 1956, с. 206; КогЬопеп, 1991, с. 169]. В южных, периферийно-южных и срединных говорах пролативный показатель представлен вариантами -(й)эти, -ти, имеющими ареальный характер распространения.
В среднечепецком и нижнечепецком диалектах имеют место отдельные случаи употребления форм эгрессива в функции элатива, например: сч. - Гул. гуртъс'эн нуллим с'ийон. ’Из деревни носили еду.’; Кож. кал'гинэ ул’чаъс'эн пъри. ’Только что с улицы зашел [я].’; нч. -кировыс'эн лыктим. ’Мы приехали из Кирова.’; ми чолаыс'эн лыктэм муртйос. ’Мы, люди, прибывшие из Круглова.’ Использование формы эгрессива в функции элатива, по-видимому, объясняется близостью этих падежей в выражении места, откуда происходит действие. В отличие от элатива, который тоже обозначает место, откуда исходит действие, слово в эгрессиве более конкретнее указывает место, как бы выделяя его.
В нижнечепецких говорах форма -ыс'эн, по материалам Т.И. Тепляшиной, употребляется также на месте литературного инессива на -ын: та виыськысен толон султим. ’Мы проснулись вчера в эту пору.’ (лит. та виын толон султНм) [Тепляшина, 1970а, с. 168].
В ярском говоре среднечепецкого диалекта встречается немало случаев, когда пролатив выступает в функции инессива, например: Дзяк. д'эрэвн'аыт'умой вэ-рало. ’В деревне (’по деревне’) хорошо говорят.’; Ел. ми пинал дырйа улЧа 0т' шудылим с'а •ко шудонэн. ’Мы в детстве на улице (’по улице’) играли в разные игры (’во всякую игру’).’ Как показывают примеры, использование пролативных форм на месте инессивных отмечается при реализации значения места, пространства, в пределах которого происходит движение (данное значение присутствует в семантической структуре обоих указанных падежей). В других удмуртских диалектах подобное явление не отмечается.
Как правило, практически во всех говорах северноудмуртской языковой зоны для выражения цели, причины, мотива действия вместо датива южноудмуртских и некоторой части центральных говоров с показателем -лы употребляется сочетание существительного или другого имени в номинативе с послелогом понна ’за, для, ради’, ср. например: сев. ву понна мъниз, южн. вулы мыниз ’за водой (она) пошла’. В вер-хнечепецких говорах для выражения причинного значения, наряду с послелогом понна, используется также послелог дурэ: СГыя н'ан' дурэ лыкти вал магаз'инэ, н'ан'но бырэм. ’За хлебом я пришла в магазин, и хлеб закончился’. В южноудмуртских говорах использование форм датива на -лы в указанных значениях развилось, по мнению И.В. Тараканова (1990), под влиянием татарского языка.
В северноудмуртских диалектах падежные формы в плане частотности употребления также проявляют особенности. В частности, гораздо реже, нежели в других удмуртских диалектах, здесь отмечаются формы некоторых местных падежей, их заменяют аналитические конструкции. Например, на употребление аппроксима-тива в имеющемся в нашем распоряжении материале в среднечепецких говорах зафиксировано всего три примера: Деб. йугътлан' гурт калъкэз бэръкто мъ. ’К свету деревенский люд повернем.’; Шоб. чэрклан’ ’в сторону церкви’; Кор. кънтонлан' карие'кэ. ’К заморозкам [погода] идет.’ Формам аппроксиматива литературного языка со значением направления по месту или времени в северноудмуртских диалектах чаще всего соответствуют эквивалентные сочетания существительного в номинативе с послелогом пала по направлению к; в сторону’. Некоторые примеры: сч. — Пыш. тодмотэм ад'ами вуко пала кожиз. ’Незнакомый человек повернул в сторону мельницы.’; Чир. кал'нэ подругайэд зкк с'урэс пала кожиз. ’Только что твоя подруга по направлению к тракту (’большой дороге’) ушла.’ В северноудмуртских диалектах процесс ослабления морфологического оформления аппроксиматива не только в системе существительных, но и местоимений, имеет тенденцию к дальнейшему развитию.
Отметим, что во многих периферийно-южных и некоторых южных говорах также наблюдается явление замещения аппроксимативных форм послеложными конструкциями.
Разнообразие диалектных форм в оформлении и функционировании падежных форм свидетельствует об инновационных процессах в истории удмуртского диалектного языка. Некоторые общие явления, представленные в северноудмуртских диалектах и отдельных коми-зырянских и коми-пермяцких диалектах, возможно, являются результатом сравнительно позднего параллельного развития или имеют ареальный характер.
Сокращения
1. Языков и диалектов: глаз. — глазовский говор среднечепецкого диалекта, ки. — коми-пермяцкий язык, нч. — нижнечепецкие говоры (нижнечепецкий диалект) удмуртского языка, сев. - северноудмуртские диалекты, сч. - среднечепецкие говоры (среднечепец-кий диалект) удмуртского языка, удм. — удмуртский язык, южн. — южноудмуртские диалекты, юк. - юкаменский говор среднечепецкого диалекта, яр. - ярский говор среднечепецкого диалекта;
2. Населенных пунктов по северноудмуртским диалектам:
верхнечепецкий диалект: Алек. - д. Александрово, Пол. - с. Полом, СГыя - д. Старая Гыя;
среднечепецкий диалект: Гул. - д. Гулёково, Деб. - с. Дебы, Диз. - п. Дизьмино, Дзяк. - д. Дзякино, Ел. - с. Елово, Ер. - д. Ертем, Кож. - д. Кожиль, Кор. - д. Корота-ево, Ник. — с. Никольское, Пыш. — с. Пышкет, Ук. — с. Укан; Чир. — д. Чиргино, Чу-рив. — Чуривыл.
Библиографический список
1. Алашеева A.A. Пространственные падежи северноудмуртского наречия: На материале верхнечепецкого говора // Пермистика 3: Диалекты и история пермских языков: сб. статей. Сыктывкар, 1992. С. 16-19.
2. Баталова P.M. Коми-пермяцкая диалектология. М.: Наука, 1975. 251 с.
3. Гуляев Е.С. Происхождение падежей с элементом сь в коми языке // Историко-филоло-гический сборник. Сыктывкар: Коми кн. изд-во, 1960. Вып. 5. С 131—160.
4. Емельянов А.И. Грамматика вотяцкого языка. JL: Изд-во Ленингр. восточного ин-та, 1927. 160 с.
5. Карпова JL [JL] Фонетика и морфология среднечепецкого диалекта удмуртского языка. Тарту, 1997. 224 с.
6. Карпова JLJI. Среднечепецкий диалект удмуртского языка: Образцы речи. Ижевск, 2005. 581 с.
7. Кельмаков В.К. Краткий курс удмуртской диалектологии: Введение. Фонетика. Морфология. Диалектные тексты. Библиография. Ижевск: Изд-во Удм. ун-та, 1998. 386 с.
8. Кондратьева Н.В. Межкатегориальные связи в грамматике удмуртского языка (на материале падежа прямого объекта). Ижевск: Удм. ун-т, 2010. 247 с.
9. Кондратьева Н.В. Формирование падежной системы в удмуртском языке. Ижевск: Удмуртский университет, 2011. 154 с.
10. Майтинская К.Е. Историко-сопоставительная морфология финно-угорских языков. М.: Наука, 1979. 263 с.
11. Максимов С.А. О вторичных пространственных падежах в удмуртском языке // Проблемы удмуртской и финно-угорской филологии: межвуз. сб. научных трудов. Ижевск: Изд-во Удм. ун-та, 1999. Ч. 2: Языкознание. Фольклор и краеведение. С. 193-208.
12. Некрасова Г.А. Система L-овых падежей в пермских языках: происхождение и семантика. Сыктывкар, 2002. 168 с.
13. Серебренников Б.А. Историческая морфология пермских языков. М.: Изд-во АН СССР, 1963. 392 с.
14. Сочиненія, 1775 Сочиненія, принадлежащая къ грамматик вотскаго языка. Въ Санкт-петербургом при Императорской Академій наукъ 1775 года. Первая научная грамматика удмуртского языка / Удм. НИИ ист., лит. и языка при Сов. Мин. Удм. АССР. Ижевск: Удмуртия, 1975. 16 с. + 113 с. +17 с.
15. Тепляшина Т.И. Нижнечепецкие говоры северноудмуртского наречия // Записки / Удм. НИИ ист., экон., лит. и языка при Сов. Мин. Удм. АССР. Ижевск, 1970а. Вып. 21: Филология. С. 156—196.
16. Тепляшина Т.И. Язык бесермян / АН СССР. Ин-т языкозн. М.: Наука, 19706. 288 с.
17. Тепляшина Т.И. О новых удмуртских падежах // Congressus Quintus Internationalis Fenno-Ugristarum. Turku 20.27. VIII. 1980. Turku, 1981. Pars VI: Dissertationes secti-onum: Phonologica et morphologica, syntactica et semantica. C. 285-292.
18. Baker R. The Development of the Komi Case System. A Dialectological Investigation. Helsinki, 1985. 266 p.
19. Korhonen M. Remarks of the Structure and History of the Uralic Case System // JSFOu. Helsinki, 1991. 83. P. 163-180.
20. Tauli V. The Origion of Affixes // FUF XXXII. Helsinki, 1956. P. 170-225.
21.Uotila T. Zur Geschichte des Konsonantismus in den permischen Sprachen (= MSFOu 65). Helsinki, 1933. XVIII + 446 s.
22. Wiedemann F. J. Grammatik der wotjakischen Sprache nebst einem kleinen wotjakisch-deutschen und deutsch-wotjakischen WktI,erbliche. Reval, 1851. 390 s.
