CC BY
43
8. Buceva T.N. O nazvanii slovarej novyh slov russkogo yazyka v aspekte 'evolyucii ih soderzhaniya. Vestnik Nizhegorodskogo universiteta im. N.I. Lobachevskogo. 2011; Ch. 2, № 6: 85 - 89.
9. Efremov V.A. Sovremennaya akademicheskaya neografiya: problemy i perspektivy. Vestnik Novosibirskogo gosudarstvennogo pedagogicheskogo universiteta. 2014; № 3 (19). Available at: www.vestnik.nspu.ru,https://cyberleninka.rU/article/n/sovremennaya-akademicheskaya-neografiya-problemy-i-perspektivy
10. Krysin L.P. Slovo v sovremennyh tekstah islovaryah: Ocherkiorusskojleksike ileksikografii. Moskva: Znak, 2008.
11. Val'ter H. Leksicheskie i frazeologicheskie neologizmy: obschee i razlichnoe. Mir russkogo slova. Sankt-Peterburg, 2011; № 2: 14 - 19.
12. Kuznecova N.N. Novye slova i vyrazheniya v rechi 2010-h. Vestnik Orenburgskogo gosudarstvennogo pedagogicheskogo universiteta. 'Elektronnyj nauchnyj zhurnal. 2014; № 3: 95 - 100.
13. Kuznecova N.N. Osnovnye cherty sovremennoj rechi. Kul'tura professional'noj rechi buduschih pedagogov: mezhvuzovskij sbornik nauchnyh trudov, posvyaschennyj 70-letiyu Magnitogorskogo gosudarstvennogo universiteta. Magnitogorsk: MaGU, 2002: 16 - 22.
14. Chugunova S.A. Neologizmy kak dostoyanie individa (na materiale angloyazychnyh neologizmov iz sfery mody). Voprosy psiholingvistiki. 2019. Available at: https://cyberleninka. ru/article/n/neologizimy-kak-dostoyanie-individa-na-materiale-angloyazychnyh-neologizmov-iz-sfery-mody
15. Lin' E., Konchakova S.V. Pragmaticheskie funkcii neologizmov v sovremennyh SMI. Vestnik Tambovskogo gosudarstvennogo universiteta im. G.R. Derzhavina. 2015; № 11 (151): 193 - 197.
16. Lin' E. Interlingvisticheskaya funkciya neologizmov. Neofilologiya. 2020; T. 6, № 24.
17. Snisar A.Yu. Specifika aktualizacii neologizmov s tochki zreniya ih funkcional'noj nagruzki. Filologicheskie nauki. Voprosy teorii i praktiki. 2017; № 11-3 (77): 155 - 159.
18. Golubeva A.Yu. Timashova M.V. Sposoby obrazovaniya i perevoda okkazional'nyh slov. Vestnik Adygejskogo gosudarstvennogo universiteta. Seriya 2: Filologiya i iskusstvovedenie, 2018; Vypusk 1 (212).
19. Gromova E.N., Zaseckova E.N. Peredacha avtorskih neologizmov pri perevode hudozhestvennogo teksta. Vestnik Chuvashskogo gosudarstvennogo pedagogicheskogo universiteta im. I.Ya. Yakovleva. 2019; № 2 (102): 3 - 10.
20. Kas'yanova L.Yu. Konnotativno-pragmaticheskoe soderzhanie neologizma. Izvestiya Rossijskogo gosudarstvennogo pedagogicheskogo universiteta im. A.I. Gercena. Obschestvennye i gumanitarnye nauki. 2007; № 7 (28): 36 - 49.
Статья поступила в редакцию 23.07.21
УДК 81.38
Milianchuk N.S., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Far Eastern Federal University (Vladivostok, Russia), E-mail: mlnchk@mail.ru
Li Jiabao, postgraduate, Far Eastern Federal University (Vladivostok, Russia), E-mail: 1092788587@qq.com
PECULIARITIES OF CHINESE WORDS FUNCTIONING IN BORIS YULSKY'S STORIES. Boris Yulsky is one of the brightest representatives of the Russian literature of the Harbin emigration. The artistic originality of his works is determined, in particular, by the phenomenon of representing Chinese culture in а Russian-language text. Chinese words are the characteristic linguistic means of this representation. The article clarifies meanings and etymology of these words, analyzes mechanism of their including in the Russian literary text, shows its dependence on the author's narrative strategy. The conclusion about the functional heterogeneity of the units under consideration is substantiated: some of them function in the text as exoticisms, while others - as a regionally mastered vocabulary. The results of the study are important not only for a more accurate and deeper understanding of Yulsky's stories and for the analysis of his idiostyle. They are also important for the study of the language and style of other literary texts of the eastern branch of the Russian emigration, because the coexistence of elements of different ethnic cultures in them is the norm.
Key words: Boris Yulsky, Chinese word, xenonym, idionym, exoticism, xenomarker.
Н.С. Милянчук, канд. филол. наук, доц., Дальневосточный федеральный университет, г. Владивосток, E-mail: mlnchk@mail.ru
Ли Цзябао, аспирант, Дальневосточный федеральный университет, г. Владивосток, E-mail: 1092788587@qq.com
ОСОБЕННОСТИ ФУНКЦИОНИРОВАНИЯ ЛЕКСЕМ-КИТАИЗМОВ В РАССКАЗАХ Б. ЮЛЬСКОГО
В статье анализируется использование лексем-китаизмов в рассказах Бориса Юльского - одного из ярких представителей русской литературы харбинской эмиграции. Китаизмы рассматриваются как средство языковой репрезентации китайской культуры в русскоязычном художественном тексте. Уточняется значение и этимология указанных лексем, что способствует более полному и глубокому восприятию абсолютно самобытного и пока малоизученного литературного материала. Анализируется механизм включения китаизмов в русскоязычный художественный текст, показывается его зависимость от повествовательной стратегии автора. Обосновывается вывод о функциональной неоднородности рассматриваемых единиц: одни из них функционируют в тексте как экзотизмы, а другие - как регионально освоенная лексика.
Ключевые слова: Борис Юльский, китаизм, ксеноним, идионим, экзотизм, ксенопоказатель.
Борис Михайлович Юльский (1912 - 1950) - один из самых талантливых представителей русской литературы дальневосточной эмиграции, который до сих пор малоизвестен широкому российскому читателю. Как пишет А. Лобычев, родился писатель в Иркутске, в дворянской семье, ребёнком был вывезен в Китай, так как в 1919 году его семья эмигрировала в Маньчжурию, а затем обосновалась в Харбине. В этом городе прошли годы учёбы Б. Юльского, здесь же он начал карьеру литератора, опубликовав в начале 1930-х годов свои первые рассказы. В 1938 году писатель оказался в рядах русской горно-лесной полиции, охранявшей территорию Китайско-Восточной железной дороги, и это нашло глубокое художественно достоверное отражение в его творчестве. В 1945 году, после вступления в Маньчжурию Красной Армии, Б. Юльский был арестован и выслан в Севвостлаг Магаданской области, откуда, по некоторым сведениям, в 1950 году совершил побег [1].
Становление Б. Юльского как личности и как профессионального литератора целиком и полностью связано с русским Китаем. Китайская культура нашла в его рассказах столь достоверное и самобытное воплощение, что это позволило А.А. Забияко определить его творческий метод как «художественную этнографию» [2], а Е.О. Кирилловой - выявить целый комплекс китайских этнокультурных мотивов, составляющих ядро мифопоэтики его текстов [3].
Предметом нашего исследования являются языковые особенности идио-стиля Б. Юльского, обусловленные взаимодействием русской и китайской культур в его художественной картине мира, в частности - языковые средства репрезентации китайской культуры, китайского сознания в текстах писателя.
Источником материала для исследования послужили четыре рассказа из цикла «Зелёный легион» («Господин Леса», «Путь Дракона», «Вторая смерть
Шазы», «След лисицы») и один рассказ из сборника «Линия Кайгородова» и другие рассказы («Возвращение г-жи Цай») [4].
Лингвистический анализ показал, что элементы китайской культуры в рассказах Б. Юльского репрезентируются разными способами - за счёт русскоязычных номинаций китайских реалий, с помощью калек, лексем-китаизмов. Данная статья посвящена функционированию в русскоязычных текстах Б. Юльского лексем-китаизмов - слов китайского происхождения, которые автор использует в тексте прежде всего для точного отражения элементов китайской культуры.
Традиционно в русистике такие единицы квалифицируются как экзотизмы -«слова иноязычного происхождения, обозначающие реалии "чужой" культуры, т.е. такие реалии, которые не стали заимствованиями, следовательно, отсутствуют (и отсутствовали) в российской действительности» [5, с. 138]. При таком подходе в центре внимания оказывается стилистическая функция этих слов -«придание речи особого (местного) колорита» [6, с. 611]. В переводоведении подобные лексемы обозначаются термином реалии - «слова и словосочетания, называющие объекты, характерные для жизни (быта, культуры, социального и исторического развития) одного народа и чуждые другому» [7, с. 63], который во многом оказывается синонимичным термину экзотизм, но, в отличие от последнего, делает акцент не на «чуждости» денотата для воспринимающей культуры, а на его аутентичности в пространстве родной культуры. Кроме того, функциональную сущность реалии как лексической единицы составляет не стилистический, а когнитивный потенциал. В лингвострановедении и экзотизмы, и реалии относят к безэквивалентной лексике [8].
В последние десятилетия проблемы репрезентации элементов одной культуры в языковом пространстве другой культуры активно разрабатываются в рам-
ках новой лингвистической дисциплины - интерлингвокультурологии. Автор этой концепции В.В. Кабакчи для обозначения культурно-специфичной лексики вводит понятие идиокультуроним и разграничивает единицы, относящиеся к этой категории, в рамках оппозиции «своё / чужое»: результаты первичной вербализации в языке-источнике, «исходные наименования специфических элементов культуры» В.В. Кабакчи определяет как идионимы, а результаты вторичной вербализации тех же объектов как «элементов иноязычных ("внешних") культур» называет ксе-нонимами (от греческого ксенос- «иностранный») [9, с. 19 - 20]. Если применить эту концепцию к нашему материалу, то в нашем случае русский писатель Б. Юль-ский вводит в свой русскоязычный художественный текст ксенонимы - слова-ки-таизмы, представляющие элементы китайской культуры.
Согласно выдвинутому В.В. Кабакчи принципу ксенонимической обратимости, «ксеноним для обеспечения точности наименования должен однозначно возводиться к исходному идиониму» [9, с. 49], то есть к обозначению той же реалии на родном языке - языке-источнике.
В указанных текстах Б. Юльского мы зафиксировали использование 18 лек-сем-китаизмов: фанза (33 факта употребления); кан (31); хунхуз (14); Лун (13); бату (4); ханшин(3); гаолян (2); чумиза (2); фа-ин (2); фу (2); дан (2); хана (2); женьшень (1); даянь-гуан (1); Ван (1); манту (1); улы (1); ламоуза (1). В задачи нашего исследования входило:
1) возведение ксенонимов к идионимам, то есть установление китайских первоисточников этих слов;
2) анализ способов введения китайских ксенонимов в русскоязычный
текст;
3) выявление стилистических особенностей функционирования лексем-ки-таизмов в художественном пространстве произведения, относящегося к литературе восточной ветви русской эмиграции.
Возведение ксенонимов к идионимам и обращение к китайским толковым словарям и другим лексикографическим источникам позволило уточнить этимологию зафиксированных китаизмов:
гаолян - от йШ (gao liang) «однолетнее злаковое растение» [10, с. 431]; чумиза - от //Жф- (xiáo mi zi) «одна из древнейших сельскохозяйственных культур в мире, впервые стала возделываться в бассейне реки Хуанхэ и была основной продовольственной культурой в древнем Китае» [11, с. 36];
фанза - от ЩЖ (fán gzi) «здание, используемое для проживания людей, общественной деятельности или других целей» [10, с. 369];
кан - от № (kang) «традиционная система отопления в крестьянских домах северного Китая»; «тёплая постель» северных китайцев [10, с. 728]. В русских словарях кан - «система отопления у народов Восточной и Средней Азии - нары вдоль стен жилища, под которыми проложены трубы, соединяющиеся с кухонной печью. Тёплый воздух выводится наружу через стоящую поодаль трубу» [12];
женьшень - от А# (rén shen) «многолетнее растение семейства аралиевых. Распространён в Китае, России и Северной Корее. Корни и листья можно использовать как лекарство» [10, с. 1092];
хунхузы - от (hóng hú zi - букв.: 'человек с красной бородой') «люди, которые собирались в банды и занимались разбоем в диких горах и лесах Северо-Восточного Китая» [13, с. 718];
даянь-гуан - от (da yan guán - букв.: 'дом большого дыма') «место для оказания услуг курильщикам опиума - опиумная курильня» [13, с. 185];
фа-ин - относительно этимологии этого слова в ходе нашего исследования возникло две версии: 1. ЯШ (fá yin - букв.: 'наказание за зависимость') 'состояние наркотической ломки', в современном китайском языке такое выражение не употребляется, версия основана на пояснении самого Б. Юльского; 2. (fa yin) «привыкание или зависимость, сформированная в результате постоянного приёма внешнего раздражителя, выражается в постоянной потребности повторного приёма» [13, с. 1557];
фу - от Ш (fú) «счастье, благополучие, удача» [10, с. 402]; Ван - от I (wáng) «ведущий, самый крупный или самый сильный человек в своём роде, мифологическое имя тигра» [10, с. 1344]. Тигр - самый крупный хищник в дальневосточной тайге, он находится на вершине пищевой цепочки, иерархии животного мира в этом ареале и считается «хозяином тайги», царём среди её обитателей. В Китае считается, что три горизонтальные полосы на лбу у тигра - это изображение слова I (wáng), что означает «князь, король, царь» [14, с. 51];
дан - от Ъ (dan) «старинная мера веса, 1 дан был равен примерно 10 вёдрам» [10, с. 256];
манту - от й^ (mán tou) «приготовленное на пару круглое, выпуклое мучное изделие из дрожжевого теста без начинки» [10, с. 869];
лун - от % (lóng - букв.: 'дракон') «1. Мифическое животное в древних китайских легендах; имеет длинное тело, чешую, рога и ноги; может ходить, летать, плавать под дождём. 2. Символ императора в феодальную эпоху, а также указание на принадлежность императору. 3. Лодка в форме дракона или с рисунком дракона. 4. В палеонтологии: некоторые древние рептилии, такие как динозавры и птеродактили. 5. Фамилия человека» [10, с. 836];
бату - отв^ (ba tóu - букв.: 'властный начальник'): в (ba) - «доминировать» [10, с. 22] и ^ (tóu) - «глава, начальник» [10, с. 1311]. Исходя из формальных признаков, можно было предположить, что слово бату восходит к кит. (bá и) «заимств. из монгольского, букв.: 'воин, герой, храбрец'; варианты напи-
сания: ft® (ba dü) и (ba И)» [13, с. 446]. Но персонаж, которого Б. Юльский называет бату Фу, - хитрый, жадный и беспринципный «старшинка» китайских рабочих - не имеет никакого отношения к воинской доблести и героизму;
ханшин, хана - от fffi (han jiü, букв.: 'потная водка'), «название связано с тем, что водка изготавливается за счёт дистилляции, в процессе которой жидкость нагревается, испаряется, пар превращается в капли, которые стекают, как пот» [13, с. 907];
улы - от Kffi(wu 1а), варианты написания - 4йи%Я, «заимств. из ста-романьчжур.: зимняя обувь с высушенной травой ула внутри»; «кожаная обувь, которую носят зимой жители северо-востока Китая. Трава ула (осока пушисто-плодная) - многолетнее травянистое растение /.../, стебли и листья которого сушат, разминают и кладут внутрь обуви, чтобы сохранить тепло и защититься от холода» [15];
ламоуза - от (läo mao zi, букв.: 'старый волосатый человек', сокращённый вариант^Ж, mao zi) - «1. Принятое в прошлом название иностранца - представителя Запада (презрит.). 2. Диалектн., устар. "бандит"» [10, с. 876]. В русскоязычных текстах о Китае и российском Дальнем Востоке данный ксено-ним также фигурирует в виде вариантов ламоза, ламоуцзы, лаомаоцзы, а также сокращ. мауза. Ценная информация о значении этого слова и этимологически близких к нему содержится в работе Забияко А.А., Забияко А.П., Чжан Жуян [16].
Поскольку рассматриваемые нами лексемы представляют в русскоязычном тексте китайскую культуру, естественно ожидать, что при введении в текст эти слова будут маркироваться автором как чуждые данному текстовому пространству, чужие для автора и незнакомые читателю. Однако анализ показал, что далеко не все из указанных слов имеют в тексте признаки «чужого».
Из 18 ксенонимов только 6 при первом использовании в тексте сопровождались ксенопоказателями. Мы выделили несколько способов, с помощью которых автор указывает на то, что используемое слово является инородным элементом для текста, что оно представляет чужую, иную культуру.
1. Кавычки (4 случая):
А кедр остался одиноким стражем, около которого в дни праздников клали белые «манту» и отвешивали почтительные поклоны («Господин Леса»).
Автор берёт слово манту в кавычки - как «чуждое лексикону пишущего», «непривычное, мало употребительное» [17] и, скорее всего, непонятное читателю. В данном случае автор ограничился графической отметкой «чужеродности» слова, но в этих же целях он может использовать и вербальные средства - ме-таязыковые комментарии.
2. Метаязыковой комментарий, включающий объяснение значения иноязычного слова, его «перевод» (4 случая). Анализ нашего материала показал, что такой комментарий может быть за пределами текста - в сноске (2 примера):
Почтенный Цай был мудр: он курил опиум очень долго и отлично знал, что такое «фа-ин» («Возвращение г-жи Цай»).
Значение выделенного слова автор объясняет в сноске: Фа-ин - точный перевод: штраф за курение, - реакция, выражающаяся в потребности новой порции опиума (прим. автора) [4, с. 318].
Подобный пример:
Господин Цай курил опиум. Но ни разу за то время, как пятнадцать раз цвели грушевые деревья, он не посетил даянь-гуан («Возвращение г-жи Цай»).
В сноске: Даянь-гуан - курильня опиума (прим. автора) [4, с. 317].
Комментарий-толкование может даваться и в самом тексте (2 примера):
Потом они взлетали на крышу и на верхушку стоявшего посреди дворика деревянного, белённого известью щита с большим чёрным иероглифом «Фу», что означает - «Счастье» («Возвращение г-жи Цай»).
В этом случае наблюдаем сочетание двух способов введения ксенонима в русскоязычный текст - использование кавычек и толкования.
Но толкование может быть единственным ксенопоказателем при слове:
Тридцать лет тому назад в этой местности ходил со своей шайкой свирепый хунхуз, которого звали Лун, что значит «Дракон» («Путь Дракона»).
3. Метаязыковой комментарий, не включающий собственно толкования, но указывающий на наличие у слова особого смысла (1 случай):
Тигр огромен, и на лбу у него—полный особенного значения иероглиф «Ван» («Вторая смерть Шазы»).
Остальные 12 лексем-китаизмов используются автором без ксенопоказате-лей. На наш взгляд, можно говорить о нескольких факторах, которые обусловливают такой выбор автора.
1. Степень освоенности китаизма русским языком.
В ряду рассматриваемых нами единиц есть китайские заимствования, абсолютно освоенные русским языком, понятные широкому кругу его носителей и поэтому не нуждающиеся в пояснениях. К этой категории относится слово женьшень:
Следовательно, он или безвредный искатель женьшеня, или зверолов («Путь Дракона»).
Особую группу составляют слова, которые непонятны современным носителям русского языка, но были хорошо знакомы русским, жившим на Дальнем Востоке России во второй половине XIX - первой половине ХХ веков, и русским эмигрантам в Китае: фанза, хунхузы, гаолян, кан, чумиза, ханшин, хана, улы, ламоуза. Можно говорить о региональной освоенности этих слов в указанный исторический период, о чём свидетельствует следующие признаки:
1) все эти слова склоняются;
2) некоторые из них имеют собственно русские словообразовательные дериваты, что отражено и в рассказах Б. Юльского:
Шаза прилёг на кан, подложив под голову маленькую подушку из гаоляновой мякины («Вторая смерть Шазы»).
В котле, вмазанном в очаг, варилась чумизная похлёбка. На канах лежали хунхузские винтовки, а над ними висели два маузера... («Вода и камень»);
3) одно из этих слов - фанза - в русском языке приобрело семантические отличия от своего идионима: его лексическое значение отличается от значения слова Щ^ (йпд zi) в китайском. С одной стороны, это значение более узкое: в отличие отЩ^, фанза означает не любое здание, строение, а его определённую разновидность - «тип традиционного жилища (в Китае, Корее и некоторых других странах); прямоугольное, как правило, двух- или трёхкомнатное строение, каркасно-столбовое, с соломенными, саманными или кирпичными стенами» [12]. С другой стороны, как видно из толкования, в определённом смысле это значение более широкое - русские называли фанзой не только китайские, но и корейские жилища;
4) указанные лексемы могут встраиваться в парадигматические связи с другими единицами русской лексики, например, получают синонимы:
Командир взвода изумлённо поднимает брови. Он отстёгивает кобуру револьвера, зовёт переводчика и направляется к фанзе. Переводчик, гремя амуницией, бежит за ним. Мы окружаем хибарку полукольцом («Путь Дракона»);
5) в тексте эти слова употребляют не только китайские персонажи, но и русские, включая русского повествователя (за исключением слова ламоуза).
2. Стилистический фактор. Поскольку в данном случае лексемы-китаи-змы являются элементом структуры художественного текста, особенности их использования могут быть обусловлены общей коммуникативной стратегией повествования. Так, в ходе анализа мы отметили, что введение китаизмов в текст с использованием ксенопоказателей (кавычек и метаязыковых комментариев) характерно для двух рассказов, которые объединяет общий принцип повествования - «Возвращение г-жи Цай» и «Путь Дракона». Первый из них целиком построен как пересказ истории, которую «поведал» автору «старый китаец» [4, с. 316], ключевым фрагментом второго является легенда, которую рассказывает хозяин фанзы участникам экспедиции русской лесной полиции. В обоих случаях субъектом повествования является носитель китайской культуры, а адресатом - носитель русской культуры; поэтому можно сказать, что задачей повествователя является демонстрация своей культуры «чужому». В этой ситуации комментирование китайской лексики оправданно не только с коммуникативной точки зрения (читателю так будет понятнее), но и с художественно-эстетической (создаётся образ повествователя, обладающего большим опытом и знанием, чем его адресат). Что касается остальных проанализированных нами рассказов, то в них повествование строится по принципу «русский автор рассказывает русским читателям о том, как проходит его служба в Китае», то есть субъект и адресат повествования относятся к одной культуре. Задача повествователя в этом случае -не показать русскому читателю китайскую культуру, а погрузить его в особый мир
Библиографический список
«русского Китая». Такое погружение должно быть непосредственным, оно не может утяжеляться дополнительными пояснениями или комментариями, и автор обходится без них, давая возможность читателю понять значение малознакомого или вовсе не известного ему слова из контекста:
От нескольких чашечек горячего ханшина Шаза слегка опьянел («Вторая смерть Шазы).
Женщина была в короткой стёганой куртке и кожаных улах, прикрученных к икрам тонкими ремешками («След лисицы»).
Из первого примера легко понять, что ханшин - это водка, а из второго, что улы - это обувь.
Итак, в ходе исследования нам удалось возвести все зафиксированные в указанных рассказах Б. Юльского китайские ксенонимы к их идионимам, то есть установить происхождение (этимологию) и уточнить значение этих лексем. На наш взгляд, это имеет практическую значимость, так как для современного читателя многие из этих слов непонятны, а в научных источниках информации о них крайне мало.
Ряд выявленных единиц (Ван; даянь-гуан; Лун; манту; фа-ин; фу) при введении в русскоязычный текст сопровождаются ксенопоказателями, то есть подаются автором как чуждые, незнакомые читателю. Остальные китаизмы вводятся в текст без ксенопоказателей - как не нуждающиеся в особом представлении читателю. Такое отличие связано, с одной стороны, с социолингвистическим фактором - степенью освоенности китаизма русским языком, с другой стороны, со стилистическим фактором - использованием разных типов художественного повествования.
Если повествование ведётся от лица носителя китайской культуры и обращено к русскому адресату, то задачей повествователя является демонстрация своей культуры тому, кто с ней незнаком. В этом случае китаизмы вводятся с помощью ксенопоказателей, в том числе метаязыковых комментариев, и функционируют как экзотизмы. Если же повествование ведётся от лица носителя русской культуры и адресовано русскому читателю, то задачей повествователя является не демонстрация чужой культуры, а погружение читателя в особый мир «русского Китая», поэтому автор обходится без дополнительных пояснений и комментариев - либо используя потенциально знакомые читателю слова, либо давая ему возможность понять их смысл из контекста. Такой приём снимает барьер между изображаемым (в данном случае это элементы китайской культуры) и воспринимающим это изображение читателем (в данном случае это носитель русского языкового сознания): в результате читатель получает возможность ощутить себя внутри изображаемых событий, непосредственно погрузиться в них. В этом случае китаизмы функционируют в тексте не как экзотизмы, а как освоенные лексические единицы - в рамках того региона и той исторической эпохи, к которым относятся рассказы Бориса Юльского.
Полагаем, что выявленные нами особенности характеризуют не только произведения этого писателя, но и литературу восточной ветви русской эмиграции в целом, для которой наличие элементов разных этнокультур в одном пространстве является нормой.
1. Лобычев А. Человек, ушедший на русский Восток. Жизнь и проза Бориса Юльского. Зелёный легион: повесть и рассказы. Владивосток: Альманах «Рубеж», 2011: 3 - 26.
2. Забияко А.А. Мифология дальневосточного фронтира в сознании писателей-эмигрантов. Религиоведение. 2011; № 2: 154 - 169.
3. Кириллова Е.О. Мотивы ухода от реальности, созерцания, отшельничества в литературе русского зарубежья Дальнего Востока (на примере произведений Б. Юльского). Вестник Череповецкого государственного университета. 2016; № 2: 70 - 74.
4. Юльский Б.М. Зелёный легион: повесть и рассказы. Владивосток: Альманах «Рубеж», 2011.
5. Маринова Е.В. Экзотическая лексика как лингвистический феномен. Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского. Серия: Филология, 2003; № 1: 138 - 142.
6. Розенталь Д.Э., Теленкова М.А. Словарь-справснник лингвистических терминов. Москва: Астрель, АСТ, 2001.
7. Ромова О.М. Понятие «реалия» в ряду других научных терминов в лингвистике. Вестник Московского государственного областного университета; Серия: Лингвистика, 2010; № 2: 60-63.
8. Верещагин Е.М., Костомаров В.Г. Язык и культура. Москва: Индрик, 2005.
9. Кабакчи В.В. Основы англоязычной межкультурной коммуникации. Санкт-Петербург, 1998.
10. Я^ШШШ. Ш6Ш, ^Ж: Й&Я^Й, 2012. 1874®. Словарь современного китайского языка. Пекин: Коммерческая пресса, 2012.
11. 1ШЙ, ЖШЯ. 'ЬМЪЙШ&'ЛЖ^тШ'Я.ЯЖЁЖ. 2010, 36 - 38. Ван Х., Ся Ц. Прогресс в исследованиях и разработках пищевых ингредиентов и продуктов из проса (чумизы). Пищевые технологии и экономика, 2010: 36 - 38].
12. Народы и религии мира: Энциклопедия. Москва: Большая Российская энциклопедия, 1998.
13. fttR ЖоЛЩ. ШЬШ, ±Ш: ШпЛШЖШЙ, 1991. 1554 Луо Ч. Китайский словарь. Шанхай: Chinese Dictionary Press, 1991; Т. 7.
14. - Ê. МЯМ, 2000, 51. Чжу Ц. Царь зверей - тигр. Лесное хозяйство. Хэнань, 2000: 51.
15. ïïgïïft. SS. Улы. Байду байкэ. Available at: https://baike.baidu.com/item/%E9%9D%B0%E9%9E%A1/7130087?fromtitle=%E9%9D%B0%E9%9E%A1%E9%9E%8BSfromi d=6694774&fr=aladdin
16. Забияко А.А., Забияко А.П., Чжан Ж. Лаомаоцзы, ходя, фазан, тирьда: образы взаимовосприятия китайцев и русских. Проблемы Дальнего Востока. 2020; № 5: 135 - 151.
17. Правила русской орфографии и пунктуации. Полный академический справочник. Под редакцией В.В. Лопатина. Москва: АСТ, 2009.
References
1. Lobychev A. Chelovek, ushedshij na russkij Vostok. Zhizn' i proza Borisa Yul'skogo. Zelenyj legion: povest' i rasskazy. Vladivostok: Al'manah «Rubezh», 2011: 3 - 26.
2. Zabiyako A.A. Mifologiya dal'nevostochnogo frontira v soznanii pisatelej-'emigrantov. Religiovedenie. 2011; № 2: 154 - 169.
3. Kirillova E.O. Motivy uhoda ot real'nosti, sozercaniya, otshel'nichestva v literature russkogo zarubezh'ya Dal'nego Vostoka (na primere proizvedenij B. Yul'skogo). Vestnik Cherepoveckogo gosudarstvennogo universiteta. 2016; № 2: 70 - 74.
4. Yul'skij B.M. Zelenyj legion: povest' i rasskazy. Vladivostok: Al'manah «Rubezh», 2011.
5. Marinova E.V. 'Ekzoticheskaya leksika kak lingvisticheskij fenomen. Vestnik Nizhegorodskogo universiteta im. N.I. Lobachevskogo. Seriya: Filologiya, 2003; № 1: 138 - 142.
6. Rozental' D.'E., Telenkova M.A. Slovar-spravochnik lingvisticheskih terminov. Moskva: Astrel', AST, 2001.
7. Romova O.M. Ponyatie «realiya» v ryadu drugih nauchnyh terminov v lingvistike. Vestnik Moskovskogo gosudarstvennogo oblastnogo universiteta; Seriya: Lingvistika, 2010; № 2: 60-63.
8. Vereschagin E.M., Kostomarov V.G. Yazykikultura. Moskva: Indrik, 2005.
9. Kabakchi V.V. Osnovy angloyazychnoj mezhkul'turnoj kommunikacii. Sankt-Peterburg, 1998.
10. ШКЯШЩЯ. Ш6Ш, ^Ж: Й&ЯШ, 2012. 1874®. Slovar'sovremennogo kitajskogoyazyka. Pekin: Kommercheskaya pressa, 2012.
11. 1ШЙ, ЖШЯ. 'ЬМЪЙШ&'ЛЖ^тШ'Я.ЯЖЁЖ. 2010, 36 - 38. Van H., SyaC. Progress v issledovaniyah i razrabotkah pischevyh ingredientov i produktov iz prosa (chumizy). Pischevye tehnologii i 'ekonomika, 2010: 36 - 38].
12. Narody ireligii mira: Enciklopediya. Moskva: Bol'shaya Rossijskaya 'enciklopediya, 1998.
13. f Ш, ЯШКШ. ШШ, -Щ ШпЛШЖКЙ, 1991. 1554 M. LuoCh. Ktajskijslovar'. Shanhaj: Chinese Dictionary Press, 1991; T. 7.
14. ящ#. #Ф¿1 - à. MStt, 2000, 51. Chzhu C. Car' zverej - tigr. Lesnoe hozyajstvo. H'enan', 2000: 51.
15. ïïÂïïft. SÄ. Uly. Bajdu bajk'e. Available at: https://baike.baidu.com/item/%E9%9D%B0%E9%9E%A1/7130087?fromtitle=%E9%9D%B0%E9%9E%A1%E9%9E%8B&fromid =6694774&fr=aladdin
16. Zabiyako A.A., Zabiyako A.P., Chzhan Zh. Laomaoczy, hodya, fazan, tir'da: obrazy vzaimovospriyatiya kitajcev i russkih. ProblemyDal'nego Vostoka. 2020; № 5: 135 - 151.
17. Pravila russkoj orfografii i punktuacii. Polnyj akademicheskij spravochnik. Pod redakciej V.V. Lopatina. Moskva: AST, 2009.
Статья поступила в редакцию 29.07.21
УДК 82.09
Myshyakova N.M., Doctor of Arts, Professor, Russian State Hydrometeorological University (Saint Petersburg, Russia), E-mail: natmih2004@mail.ru
Kipnes L.V., Cand. of Sciences (Pedagogy), senior lecturer, Russian State Hydrometeorological University (Saint Petersburg, Russia),
E-mail: ksludmila@yandex.ru
ART HISTORY ASPECTS OF PHILOLOGICAL EDUCATION. The article raises a question of an insufficient focus of cultural studies and art history in philological education. Modern culture is characterized by active metamorphological interaction, the inclusion of literature in interactive forms of entertainment culture, which requires actualization of the applied aspects of philology and obliges the philologist to be ready to perceive and evaluate literary texts of various nature. Art history aspects of philological education include morphological characteristics of literature as an art form; the specificity of the verbal material, its "materiality"; metamorphological characteristics of a literary text - construction of an acoustic, visual picture of the world; the ratio of the visual and expressive capabilities of the verbal image; paratextual zone of a literary work - publishing, printing characteristics, film adaptations as sequels to literary works.
Key words: philological education, literary criticism, metamorphological analysis, paratextual analysis.
Н.М. Мышьякова, д-р искусствоведения, проф., Российский государственный гидрометеорологический университет, г. Санкт-Петербург,
E-mail: natmih2004@mail.ru
Л.В. Кипнес, канд. пед. наук, доц., Российский государственный гидрометеорологический университет, г. Санкт-Петербург,
E-mail: ksludmila@yandex.ru
ИСКУССТВОВЕДЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ФИЛОЛОГИЧЕСКОГО ОБРАЗОВАНИЯ
В статье констатируется недостаточная культурологическая и искусствоведческая направленность филологического образования. Для современной культуры характерно активное метаморфологическое взаимодействие, включенность литературы в интерактивные формы зрелищной культуры, что требует актуализации прикладных аспектов филологии и обязывает филолога быть готовым воспринимать и оценивать художественные тексты различной природы. К искусствоведческим аспектам филологии относятся морфологические характеристики литературы как вида искусства; специфика словесного материала, его «вещность»; метаморфологические характеристики литературного текста - конструирование акустической, визуальной картины мира; соотношение изобразительных и выразительных возможностей словесного образа; паратекстуальная зона литературного произведения - издательские, полиграфические характеристики, экранизации как сиквелы литературных произведений.
Ключевые слова: филологическое образование, литературоведение, метаморфологический анализ, паратекстуальный анализ.
Очевидное снижение статуса гуманитарного знания в системе современной культуры с наибольшей остротой проявляется в сфере филологии и филологического образования. Классическая филология обязывает читателя быть разносторонне подготовленным, читающим тексты любой природы, а всеобщая текстуализация культуры актуализирует и драматизирует этот аспект Филологическая компетентность традиционно предполагает понимание филологического «предмета» как эстетического и художественного объекта, принадлежащего сфере культуры, в частности, художественной культуре. Гетерогенность, микширо-ванность современной художественной среды ставит филолога перед проблемой понимать невербальную, метатекстовую реальность. В некоторой степени этим обстоятельством объясняется, во-первых, все более расходящиеся маршруты лингвистики и литературоведения и, во-вторых, стремительное расширение паратекстуальной зоны литературоведческих исследований. Состояние языка «на грани нервного срыва» [1] не может не затронуть художественного слова, в связи с чем очевидна деформация «предмета» литературоведческого анализа. Оставаясь «скромнейшей службой при тексте» [2], современная филология, выходя к универсальному знанию, все более оказывается не только погруженной в политекстовую среду, но и вынуждена интересоваться внеязыковым контекстом. Доля метаморфологического в структуре словесного произведения очевидно увеличивается, акцентируя внимание на другие художественные языки. Современная филология как никогда испытывает потребность в культурологических и искусствоведческих знаниях.
Однако именно этого практически лишен современный студент-филолог. Как правило, учебные планы филологических факультетов не включают ни культурологических дисциплин (философия, теория, история культуры), ни искусствоведческих (история, морфология искусства), ни дисциплин, знакомящих их с историей книги, основами мифологии, т.е. тех контекстных направлений знания, которые обеспечили бы «чистой» филологии широкий историко-культурный фундамент. Сокращение сроков обучения, мизерное количество часов, выделяемых на изучение специальных дисциплин, не поддающаяся объяснению тенденция сокращать количество учебных недель в семестрах с пустым расписанием на 2 -
4 недели не способствуют глубокой профессиональной подготовке и еще более драматизируют ситуацию. Казалось бы, что последовательная сосредоточенность на сугубо филологической направленности образования, в изобилии представленной в дисциплинах «по выбору», должна обеспечить высокую профессионализацию, «археологию гуманитарного знания», однако в гуманитаристике без общего культурного «гумуса» специальные знания не приживаются.
Одной из серьезных утрат можно считать культурологию как теорию и историю культуры. Теория культуры дает возможность фундировать изучение литературы пониманием места, статуса, специфики литературы в системе культуры. Концепция культуры, представленная в работах М.С. Кагана [3], позволяет не только фиксировать отдельные «феномены» культуры, чем обычно увлечены разнообразные культурологические учебники, но прежде всего находить этим феноменам место. Онтологический статус слова, экстракультурологические и интракультурологические аспекты истории словесной культуры, морфологический уровень художественной культуры, представляющий динамику совместного функционирования различных видов искусства - незаменимая и чрезвычайно важная «пропедевтика» филологического образования. Культурология обеспечивает гуманитарию знание «картины мира», манифестирующей онтологическую сращенность мира и человека, наиболее репрезентативно представленную в текстах культуры. Наиболее необходимой представляется именно теоретико-культурологическая компетентность, поскольку этот аспект культурологии совершенно не изучается в школе, а профессионально изучать литературу, не понимая ее места в системе культуры, по меньшей мере неразумно. Также естественно обратиться к истории культуры при исследовании истории литературы, поскольку необходимо понимание общих закономерностей художественного процесса. При изучении историко-литературных эпох и их особенностей обращение к институциональным, информационно-содержательным и морфологическим аспектам художественной культуры неизбежно.
Вторая потеря - эстетика, преподававшаяся в специалитете наряду с этикой. Нет необходимости доказывать необходимость эстетической осведомленности филолога. И соотнесенность эстетического и художественного, и сущностные
