CC BY
30ОСОБЕННОСТИ ДИАЛОГИЧЕСКОГО КОНТАКТИРОВАНИЯ АВТОРА С ЧИТАТЕЛЕМ В ЭПИСТОЛЯРИИ СЕРГЕЯ ДОВЛАТОВА
© Ласточкина Е.В.*
Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова,
г. Москва
В статье рассматривается проблема реализации автором коммуникативной стратегии взаимодействия с читателем-реципиентом. Эффект диалогического контактирования автора и читателя имманентен для прозы С.Д. Довлатова в целом и, в частности, для его эпистолярия.
Суггестивная публицистическая коммуникация включает в себя несколько этапов: первый состоит в привлечении «внимания к ситуации, требующей общественной реакции» [6, с. 142], второй - в том, что автор в той или иной форме предъявляет аудитории собственную оценку происходящего. И, наконец, на третьем этапе происходит сближение публициста с адресатом информации «благодаря поиску доступного и понятного обоим языка» [6, с. 142].
При изучении эпистолярия Довлатова также обнаруживается авторское следование некой коммуникативной схеме. Во всяком случае, в письмах присутствует и попытка привлечь внимание читателя к проблеме, которую Дов-латов считает значимой, его оценка этой проблемы и попытка найти с читателей общий язык за счет обоюдного интереса к проблеме. Даже в письмах, обращенных к друзьям, Довлатов остается литературным деятелем, с одной стороны, считающим возможным давать наставления своим коллегам, а с другой - как бы находящимся с ними наравне. «Никогда и никому, особенно -интеллигентным людям, не говори, что Бродскому далеко до Евтушенко, иначе тебя будут принимать за харьковчанина или, в лучшем случае, подумают, что ты перегрелся» [2, с. 337], - советует Довлатов Н. Сагаловскому. Примечательно, что в одной фразе Довлатов ставит проблему, дает ей оценку и налаживает контакт с потенциальным читателем с помощью прямого обращения к нему.
Структура некоторых писем настолько продуманна, что они имеют жанровое тяготение к публицистическому очерку. Так, в письме Н. Фридланд-Крамовой, матери Л. Штерн, Довлатов поднимает проблему, связанную с дискредитацией выдающихся русских писателей в эмигрантской прессе. Речь идет об отклике Довлатова на публикацию журналистки М. Муравник в «Новом русском слове». Муравник воспользовалась устными рассказами своей матери о ее встречах с В. Маяковским и, не согласовав текст с мате-
* Аспирант кафедры Истории русской литературы XX века.
рью, написала об этом в «НРС», исказив смысл услышанного. Позже мать Муравник ответила на эту публикацию собственной статей, содержащей резкую критику в адрес дочери.
Статью Муравник Довлатов называет не иначе, как бреднями: «Все публикации такого рода основаны на хамском стремлении навязать большому человеку параметры собственной личности, востребовать от него соответствия нашим, как правило - убогим моделям, беззастенчиво взятым за образец. Маяковский, например, следуя эмигрантским критериям, должен был написать похабные частушки о Ленине, распространить их в самиздате, затем попросить политического убежища во Франции и оттуда по западному радио героически критиковать советскую власть» [4, с. 317]. Примечательно, что оценочная коннотация лексики в данном случае («хамское стремление», «убогие модели», «героически критиковать» и т.д.) как бы «сгущается», формируя некие слова-идеи, постулаты, на которые опирается автор и которые читателю следует усвоить.
В заключительной части письма Довлатов расширяет семантические границы текста, обеспечивая ему характерную публицистическую дискур-сивность. Писатель экстраполирует выводы, полученные в результате анализа проблемы, связанной с эксплуатацией личности Маяковского, на другую часть этого явления. Довлатов обращает внимание читателя на то, что «подобная же низость творится в эмигрантской прессе относительно Горького, Блока, Есенина, Клюева и Пильняка <.. .> Олеши, и даже в адрес Булгакова раздавались упреки насчет недостаточного антисоветизма.» [4, с. 317] Далее Довлатов со свойственной ему открытостью говорит о причинах данного явления, а именно - о главных изъянах эмиграции, которыми являются «приниженность, неполноценность и холуйство» [4, с. 317].
Глобализация проблемы в приведенном письме предполагает и смену авторского фокуса на более широкий круг аудитории. В той части текста, где речь идет не о частных отношениях между адресантом и адресатом, а о глобальной, общечеловеческой проблеме, заметно меняется тон повествования. Довлатов как будто бы забывает, что пишет письмо своей приятельнице, а не выступает с обращением к многотысячной аудитории. Причем автор настолько настойчив и активен, что возникает ощущение совпадение его мнения с мнением аудитории. О роли друга-собеседника Довлатов вспоминает лишь иногда, и эту роль играет не слишком охотно: «... простите, что не могу написать более внятно, четко и коротко, полуторагодовалый ребенок Николай буквально, физически сидит у меня на голове» [4, с. 317]; «Ввиду чрезвычайной, бессмысленной занятости, я сократил почти до нуля неделовую переписку, и все-таки хочу поблагодарить Вас за отповедь Майе Муравник» [4, с. 316].
Исходя из типа моделируемого читателя Довлатов регулирует и авторское «поведение». Согласно классификации образов читателей в публици-
стике, предложенной Ф. Ермошиным, основными типами читателя являются читатель-оппонент и читатель-реципиент. Оба типа, в свою очередь, подразделяются на реальных (фактически существующие или существовавшие адресаты) и идеальных (образы потенциальных читателей). Если анализировать тип довлатовского читателя на материале собственно публицистической части эпистолярия (отбросив личную переписку), получается, что идеальная аудитория Довлатова как бы не способна ему оппонировать. Писатель формулирует свою мысль в письмах таким образом, как будто он уже заручился поддержкой адресата. Иными словами, в значительной части писем Довлатова незримо присутствует диалог - либо уже состоявшийся (Довлатов уже знает точку зрения читателя), либо происходящий в данное время.
В теории публицистики закрепилось убеждение, что «пульс» публицистического текста, его энергетика поддерживаются во многом благодаря интересу адресата и адресанта друг к другу. Этот интерес «обеспечивается насыщенностью диалога, возникающего между автором и аудиторией» [6, с. 18]. По справедливому замечанию Б.О. Кормана, «публицист постоянно озабочен уровнем своих контактов с аудиторией. Он всегда в поиске диалога с ней» [5, с. 17].
Не менее полезен диалог и для «принимающей» сообщения стороны, ведь «увидеть, понять автора произведения - значит увидеть и понять другое, чужое сознание и его мир» [1, с. 423].
Разумеется, в эпистолярии Довлатова нет и не могло быть места диалогу с читателем в прямом смысле этого слова, поскольку, во-первых, письма, хотя и имеют некий публицистический «заряд», все же не являются публицистикой как таковой, а во-вторых, это было бы слишком навязчиво. Тем не менее, на материале писем Довлатова есть основания говорить о диалогич-ности, которая проявляется в перенесении «ряда признаков диалога в тексты, которые по форме своей монологичны» [9]. Иными словами, в тексте содержится некое подразумевание собеседника, что, в свою очередь, «способствует усилению восприятия информации аудиторией» [7, с. 49].
Диалогическое начало в собственно публицистических текстах реализуется прежде всего благодаря усилиям автора, который предлагает читателю информацию к размышлению, заставляет его думать над той или иной проблемой, создает некий дискурсивный фон. В случае с публицистикой Довла-това к этим задачам необходимо прибавить еще одну значимую авторскую интенцию - Довлатов не просто идет к своему читателю, приглашая его к разговору, а сам ведет его за собой, не скрывая субъективности своей точки зрения. Этот нюанс отличает не только публицистику Довлатова, но и его художественную прозу.
Примечательно, что диалогизация как отличительная черта публицистики, проявление динамичного уровня публицистического текста имеет место быть и в эпистолярии Довлатова, который, как уже отмечалось ранее,
публицистикой не является. Несмотря на это, эпистолярное наследие писателя, с одной стороны, имеет некоторый публицистический оттенок, а с другой - выходит за рамки этой разновидности литературы, что позволяет его отнести к метапублицистике.
Очевидно, что в письмах Довлатов стремится не только воздействовать на аудиторию, но и взаимодействовать с ней. Взаимодействие осуществляется, во-первых, за счет того, что эпистолярные произведения персонализированы: письма, за которыми стоит конкретный субъект высказывания, то есть, биографический автор, крайне интересный как личность, притягивают куда большее внимание читателя, нежели обезличенная информация. Как утверждает Л.В. Кудинова, «существуют психологически важные в разговоре о восприятии публицистического текста "магия имени", авторитет личности» [6, с. 49]. Прикосновение к некому таинству, связанному с жизнью и творчеством писателя, априори вызывает у читателя живой отклик, эмоциональную реакцию. Возникает так называемая обратная связь, незримый диалог автора с читателем.
Диалогический характер писем особенно ощутим, когда Довлатов комментирует свои творческие планы, говорит об идейном наполнении того или иного произведения. «Профессиональные» идеологемы раскрываются писателем, как всегда, конкретно и безапелляционно, преподносятся как данность. К примеру, в одном из писем своей приятельнице Л. Штерн Довлатов рассказывает о работе над повестью «Записки тренера»: «... Я хочу показать, что подлинное зрение возможно лишь на грани тьмы и света, а по обеим сторонам от этой грани бродят слепые» [4, с. 295]. Несмотря на то, что умозаключения писателя субъективны (а потому и имеют диалогический потенциал, то есть, провоцируют на дискуссию), они подаются автором как аксиома - уверенно, без тени сомнения.
Мировоззренческие установки Довлатова, его настроение оказываются в центре эпистолярия. Довлатов описывает мир от своего «я», выражением которого является все, написанное им, будь то крупное художественное пр-изведение или записка в несколько строк. Причем и в том, и в другом случае создается эффект некой одухотворенности написанного, ощущение того, что рассказчик не дистанцирован от читателя, а находится в непосредственной близости от него и ведет с ним беседу. О первостепенной роли создания нужной автору атмосферы в литературном тексте говорил и сам Довлатов: «... Я использую совершенно новый для себя стиль, который замыкается не на слове, не на драматическом соприкосновении слов, а на тех состояниях, на той атмосфере, что должна быть воссоздана любой ценой, любым языком» [4, с. 295].
Невзирая на то, что эпистолярные произведения носят характер интимного диалога, они как будто бы социально ориентированы. Иными словами, они, равно как и художественная проза Довлатова, предназначены конкрет-
но каждому читателю и при этом всему обществу. Именно поэтому ощутить стилевую разницу между письмом и художественным произведением писателя практически невозможно. И то, и другое - проявление него самого, результат «я»-повествования: «Всю жизнь я дул в подзорную трубу и удивлялся, почему нет музыки. А потом внимательно глядел в тромбон и удивлялся, что ни хрена не видно. Мы осушали реки и сдвигали горы, а теперь ясно, что горы надо вернуть обратно, и реки - тоже» [4, с. 301].
Характерно, что во многих письмах Довлатова происходит смена плоскостей повествования: личные переживания приобретают характер переживаний общечеловеческих. Довлатов не отделяет собственную судьбу от судьбы читателя. Именно поэтому в тексте звучит сначала «я дул в подзорную трубу», а затем «мы осушали реки и сдвигали горы». Это «мы» приобщает аудиторию к проблеме, погружает в текст, заставляет мысленно реконструировать диалог с писателем. Нельзя не согласиться с Е. Скульской, которая подчеркивает, что «в письмах (Довлатова - ред.) нет ничего личного, кроме стиля» [8, с. 474], поскольку, преобразуя частные переживания в общие, Довлатов, безусловно, сохраняет стилевую индивидуальность.
Во-вторых, взаимодействие адресата и адресанта в письмах Довлатова происходит благодаря оправданию определенных тематических ожиданий аудитории, ведь одна из важнейших особенностей публицистического текста - релевантность, соответствие интересам аудитории. Есть значительные основания полагать, что эпистолярий Довлатова удовлетворяет интерес читателя, поскольку письма отличаются политематичностью. Разумеется, в каждом из них прослеживается доминирующая тематическая линия. Так, большинство писем к отцу - Донату Мечику - имеют бытовой характер, они практически лишены публицистического начала, что практически уникально для творчества писателя. Письма к А. Арьеву - преимущественно «профессиональной» тематики и т.д. Однако же, как было отмечено ранее, Довлатов намеренно расширял тематические границы эпистолярия до общечеловеческого масштаба, иронично называя свои рассуждения о жизни в частных письмах громоздкими метафизическими выпадами [2, с. 331].
Эффект диалогического звучания писем достигается также за счет активизации изобразительно-выразительных средств повествования, «вовлекающих аудиторию в эмоциональное со-чувствие авторской точке зрения» [6, с. 6]. Экспрессивность в письмах Довлатова порой перерастает в дерзость, хотя очевидно, что Довлатов отдает себе в этом отчет. Он словно смакует собственные провокационные высказывания, понимая, что они имеют идиоматический потенциал («Земля круглая потому, что вертится, а куры носят яйца, как и все мы, включая Солженицына» [2, с. 339]; «Настроение ... мрачное, обыкновенная тоска, которая отличается от печали, как Бродский от Кушнера» [3, с. 352]).
Провокация в данном случае - один из методов имплицитного общения с читателем, попытка заставить его живо реагировать на сказанное. Примечательно, что доля провокационности присутствует и в бытовой переписке Довлатова с друзьями и родственниками: «Сообщаю тебе, что ты, будучи жопой, забыл у нас свои брюки» [3, с. 369]; «Рыба занимает в твоей жизни такое же место, как в жизни Толстого - религия» [3, с. 361] и т.д.
Таким образом, в эпистолярных произведениях Довлатова, являющихся по форме монологическими, находит выражение диалогическое начало. Используя приемы диалогизации, писатель фактически руководит «процессом восприятия читателем предложенного материала, направляет интерпретацию текста в заданное им русло» [10], что позволяет говорить о наличии в письмах Довлатова публицистической доминанты. Пожалуй, главной ценностью диалога в публицистике является тот факт, что «принимая полученную информацию к сведению, аудитория охотно участвует в скрытом диалоге с автором, корректируя сообщение, содержащееся в тексте, а значит, создавая новый текст» [9, с. 136].
Список литературы:
1. Бахтин М.М. Проблема текста. Заметки 1959-1961 гг. // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. - М., 1986.
2. Довлатов С.Д. Письма к Науму Сагаловскому // Малоизвестный Довлатов. - СПб., 1996.
3. Довлатов С.Д. Письма к Андрею Арьеву // Малоизвестный Довлатов. -СПб., 1996.
4. Довлатов С.Д. Письма к Людмиле Штерн // Малоизвестный Довлатов. - СПб., 1996.
5. Корман Б.О. Практикум по изучению художественного произведения. -Ижевск, 2003.
6. Кудинова Л.В. Автор - текст - аудитория: проблемы диалога в публицистике: дисс. ... канд. филол. н. - Воронеж, 2009.
7. Кудинова Л.В. Проблема функционирования и восприятия публицистического текста аудиторией в условиях глобализации // Коммуникация в современном мире: материалы Всероссийской научно-практической конференции «Проблемы массовой коммуникации». - Воронеж, 2007.
8. Скульская Е. Перекрестная рифма. Письма Сергея Довлатова // Малоизвестный Довлатов. - СПб., 1999.
9. Социальная практика и журналистский текст / Под ред. Я.Н. Засур-ского, Е.П. Пронина. - М., 1990.
10. Стексова Т.И. Тенденция к диалогизации монологического текста на страницах современной прессы [Электронный ресурс] // Русский язык в СМИ. - Режим доступа: http://www.philol.msu.ru/~rlc2004/ru/participants/ psearch.php?pid= 17642.
