CC BY
214
Коммуникативные исследования. 2015. № 2 (4). С. 143-149.
УДК 808
И.Г. Дьячкова Омск, Россия
ОСОБЕННОСТИ ДИАЛОГА АВТОРА И ЧИТАТЕЛЯ В ЛИТЕРАТУРНОЙ КОММУНИКАЦИИ
Ставится проблема понимания художественного произведения, отделенного от адресата значительным временным промежутком. Показывается, как фрагменты религиозного дискурса, играющие важную роль в образной системе рассказов А.П. Чехова, в современной лингвокультурной ситуации воспринимаются в усеченном виде.
Ключевые слова: литературная коммуникация, диалог автора и читателя, религиозный дискурс, жанр акафиста, антиномия, объективная манера, фоновые знания, церковнославянский язык.
Объектом научного исследования в данной работе выступает церковнославянский дискурс (библейские и богослужебные тексты] в рассказах А.П. Чехова. Цель статьи состоит в рассмотрении функций религиозного дискурса в рассказах А.П. Чехова второй половины 1880-х - 1890-х гг. и значимости фрагментов этого дискурса для современного адресата.
Дискурс в самом общем понимании - это письменный или речевой вербальный продукт коммуникативного действия [Дейк]. Под религиозным дискурсом мы понимаем совокупность устных и письменных текстов, которые используются в религиозной сфере и звучат в храме либо вне храма с целью приобщения человека к вере.
Любой литературный текст является сообщением, получателем которого выступает читатель. Литературная коммуникация, как и всякая межличностная коммуникация, - это всегда диалог, взаимодействие автора и читателя. По словам Н.Д. Арутюновой, «литературной коммуникации так же, как и повседневному человеческому общению, присущи такие прагматические параметры, как автор речи, его коммуникативная установка, адресат и связанный с ним перлокутивный эффект (эстетическое воздействие]» [Арутюнова 1981: 365].
Однако здесь не может быть коммуникации, предполагающей попеременный обмен ролями между говорящим и слушающим. «Если при этом и имеет место диалог, то есть обмен текстами, то диалог этот может быть как угодно растянут во времени - настолько, что сами участники диалога претерпевают существенные изменения. В этих условия тексты
© И.Г. Дьячкова, 2015
144 Раздел IV. Актуальные направления в исследовании художественного текста
постоянно переосмысливаются, и тем самым исторический дискурс представляет собой процесс не столько коммуникации, сколько смыслообразующий... мы имеем здесь создание новых смыслов» [Успенский 2007: 109].
Художественная коммуникация - это, как правило, процесс не только создания новых смыслов, но и частичной потери старых.
Религиозный дискурс в произведениях Чехова формируется из фрагментов текстов Священного Писания и текстов, связанных с православной богослужебной практикой (молитвы, песнопения].
Кроме того, к религиозному дискурсу примыкают, как нам кажется, разного рода речевые фрагменты наподобие разговорных этикетных формул, фрагменты, репрезентирующие религиозные обычаи и традиции, временные обозначения, связанные с церковными праздниками (которых вообще немало в литературе XIX в.].
В целом в рассказах А. Чехова христианские мотивы нередки, и транслируются они через восприятие героев его произведений. Герои вовлечены в различные формы религиозной жизни, живут по православному календарю, поклоняются чудотворным иконам, участвуют в различных обрядах. Религиозный дискурс существовал во времена Чехова в сознании образованного православного человека на церковнославянском языке. Поэтому естественно, что церковнославянская лексика и фразеология присутствуют в художественной ткани рассказов как необходимая составляющая жизни и как средство создания образной системы произведения.
В рассматриваемый период творчества А.П. Чехова окончательно сформировалась его особая «объективная» манера, которой чужды всякая проповедь, пафос, идеология и в которой каждая деталь имеет значение в воплощении авторского замысла [Чудаков 1971]. Одна из таких деталей -слова и фразы из церковного языка. Но всегда ли понятен авторский замысел современному читателю А.П. Чехова, удаленному от него более чем на столетие и часто не знакомому с православным вероучением и тем более с языком этого вероучения?
Рассмотрим роль церковнославянских вкраплений в ряде рассказов («Мужики», «Святою ночью», «Студент»]. Особой проникновенностью отличаются «пасхальные рассказы» Чехова («Святою ночью», «Студент» и др.). Они, как правило, включают церковнославянский компонент, но в разных количествах и с разными целями. Больше всего - девять фрагментов церковнославянской гимнографии - содержит рассказ «Святою ночью» (1886).
Герой рассказа описывает свою поездку на всенощное пасхальное богослужение в один из монастырей. В центре внимания, безусловно, человеческая личность - личность послушника Иеронима, человека умного, доброго, тонко чувствующего слово. В святую ночь он безутешно печалится о безвременной смерти своего друга, владевшего чудным даром сочинительства, и решается рассказать о нем своему попутчику. Рассказ его
И.Г. Дьячкова
145
перерастает в восторженное превознесение акафиста, открывает филологические тонкости создания этого жанра.
Акафист - жанр церковных песнопений, представляющий в возвышенных образах значение событий Священной и церковной истории. Насыщенность текста неожиданными антиномиями, семантическим и синтаксическим параллелизмом придает акафисту особую поэтичность и величавость. Мог ли пройти мимо такого явления А.П. Чехов, который «...в пении с детских лет весьма понимал и на него всюду - позже и за границей - обращал внимание» [Зайцев 1994: 403]?
Интересно, что на принципе противопоставления основана и образная система рассказа «Святою ночью». Противопоставлены шум и тишина, жизнь и смерть, радость и печаль, глубокое проникновение в смысл слов и поверхностное, невнимательное восприятие.
Приведем примеры. В описании праздничного богослужения использована лексика, включающая семантический компонент «движение»: сущий хаос, толкотня, суетня, возбуждение и беспокойство, толпа, волны толпы. А на реке, через которую монах-паромщик перевозит путника, царит тишина. В праздник Воскресения Христова радуется и небо, и земля, а Иероним печалится об умершем друге. Наконец, раскрывается красота святой фразы, которой одни упиваются до захватывания духа, а мимо других она просто проскальзывает.
Вот как Иероним объясняет путнику искусство сочинения акафиста: ...чтоб было все стройно, кратко и обстоятельно, чтоб в каждой стро-чечке была мягкость, ласковость и нежность... Кроме плавности и велеречия, сударь, нужно еще, чтоб каждая строчечка изукрашена была всячески, чтоб тут и цветы были, и молния, и ветер, и солнце, и все предметы мира видимого... Радуйся, крине райскаго прозябения (т. е. лилия, расцветшая в раю (Зв. падеж]. - И. Д.)! - сказано в акафисте Николаю Чудотворцу. Не сказано просто «крине райский», а «крине райскаго прозябения»! - восторгается Иероним.
Это восторг и самого автора. Обратит ли внимание на этот удивительный рассказ современный читатель, который является носителем другой лингвокультуры, почувствует ли он «красоту святых слов» - большой вопрос.
В другом «пасхальном рассказе» «Студент» (1894) сила святых слов использована автором более экономно. Рассказ построен как переложение евангельской истории об отречении Петра.
Казалось бы, цитировать здесь можно было много, ведь рассказывает историю студент духовной академии. Но слушательницы студента -темные, задавленные нуждой крестьянки. Грамота им неведома, история о Петре вряд ли знакома. Холод, мрачные мысли, вечер Страстной Пятницы и костер - все это сошлось вдруг и заставило студента Ивана Великопольского по-иному взглянуть на бедных женщин и на себя и рас-
146 Раздел IV. Актуальные направления в исследовании художественного текста
сказать по-своему историю предательства Петра. Лаконичный евангельский текст он расцвечивает эпитетами, характеризуя состояние Петра: бедный, изнеможенный, замученный тоской и тревогой, невыспавшийся -словом, слаб был Петр, потому и отрекся. А потом, когда очнулся, пошел со двора и горько-горько заплакал. В Евангелии сказано: «И исшед вон, пла-кася горько».
Наверное, неслучайно выбрана именно эта фраза. Она описывает то человеческое состояние, которое в этот момент объединило евангельского Петра и двух случайных слушательниц рассказчика. Петр «плакася», и женщины заплакали от жалости, стыда, раскаяния. Их объединило одно душевное человеческое, а точнее божественное, переживание. И осознав это, студент вдруг по-новому понял силу евангельского слова, открыл что-то новое в своей жизни, в жизни вообще, поднявшись над суетой и обыденностью существования. Он как бы прикоснулся к вечности, в том числе и с помощью «святых» слов.
В данном случае фраза, продублированная по-русски, скорее всего, затруднения у читателя не вызовет, при условии, что фоновых знаний адресата вообще достаточно, чтобы декодировать семантику включенного в текст рассказа «Студент» фрагмента Священной истории. Рассказ написан простыми, знакомыми словами, их понять несложно - но глубинный смысл может ускользнуть.
Феномен народной религиозности своеобразно раскрывается в рассказе «Мужики» (1897]. В произведении представлены фрагменты Нового завета, церковнославянизмы, описаны некоторые церковные обряды и традиции - речь идет о жизни русской деревни. Как замечает М.М. Дунаев, показывая жизнь как она есть, Чехов трезво оценивает качество народной религиозности, но его изображение звучит горьким упреком тем, кто оставляет духовную жизнь мужиков в небрежении [Дунаев 2002: 632].
Отношение к Священному Писанию у баб и мужиков нежное и благоговейное. Но при этом Чехов как бы мимоходом замечает: мало кто верил, мало кто понимал.
Одна из героинь, Марья, была неграмотна, не знала никаких молитв, не знала даже «Отче наш». Старик, глава семейства Чикильдеевых, не верил в бога. Бабка верила, но как-то тускло... Молитв она не помнила и по вечерам перед образами шептала: Казанской Божьей Матери, Смоленской Божьей Матери, Троеручицы Божьей Матери...
Самыми грамотными и верующими среди местных оказываются недавно приехавшие из Москвы родственники стариков Чикильдеевых. Вот десятилетняя Саша, дочка московской невестки Ольги, читает Евангелие для гостей, набившихся в избу посмотреть на приезжих.
Саша подняла брови и начала громко, нараспев:
- Отшедшим же им, се ангел господень... во сне явися Иосифу, глаголя: «Восстав, поими отроча и матерь его».
И.Г. Дьячкова
147
- Отроча и матерь его, - повторила Ольга и вся раскраснелась от волнения.
- «И бежи в Египет... и буди тамо, дондеже реку ти»...
При слове «дондеже» Ольга не удержалась и заплакала. На нее глядя, всхлипнула Марья, потом сестра Ивана Макарыча...
Какую роль для понимания идейного-художественного смысла произведения дает отрывок из Нового Завета? Он не способствует расширению пространственно-временного плана повествования, не поражает поэтичностью образов, он вряд ли вообще понятен безграмотным бабам и мужикам. Эпизод свидетельствует лишь о том, что у этих людей есть тяга к вере, однако, как показывает автор, лишь немногим удается сохранить светлый взгляд на мир и внутреннюю гармонию благодаря вере. Такова героиня рассказа Ольга.
Она тоже по простоте и необразованности многого не понимала, но святые слова трогали ее до слез. И такие слова, как «аще» и «дондеже», она произносила со сладким замиранием сердца. Здесь А.П. Чехов явно рассчитывает на диалог с образованным читателем. Иначе как понять, что он мягко иронизирует над своей героиней? Слова аще и дондеже (если и пока) можно, конечно, причислять к разряду «святых» слов по языковой принадлежности, но, как служебные части речи, они вряд ли способны нести на себе особую смысловую нагрузку и вызывать «замирание сердца».
Временная картина мира А.П. Чехова имеет исключительно христианскую окраску, что в ряде случаев может порождать сбой в литературной коммуникации. Герои А.П. Чехова, как и сам автор, для обозначения дат пользуются православным календарем, сегодня основательно подзабытым. Это иногда мешает понять, о каком месяце и даже времени года идет речь. Например: женился скоро, на Красной горке... («В овраге»); После воздвиженья через неделю продал я сено («Три года»); На Илью пили, на Успенье пили, на Воздвиженье пили. На Покров в Жукове был приходской праздник («Мужики»). Но упоминаются, безусловно, и хорошо всем знакомые праздники: Рождество, Вербное воскресенье, Пасха и т. д.
В заключение можно сделать вывод, что церковнославянские вкрапления в рассказах А.П. Чехова, являясь частью авторского диалога с читателем, привносят лирическую тональность в повествование, создают философский, лирический, иронический подтекст, заряжают текст особой энергетикой.
Нельзя не заметить, что использование церковнославянских текстов и библеизмов отнюдь не является яркой особенностью стиля произведений А.П. Чехова. Гораздо отчетливее эта традиция прослеживается в творчестве А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, Н.А. Лескова и других писателей и поэтов XIX в. А.П. Чехов прибегает к смысловым и стилистическим возможностям церковнославянской языковой стихии редко, тем важнее не потерять те крупицы смысла, которые при этом рождаются.
148 Раздел IV. Актуальные направления в исследовании художественного текста
Современному читателю, воспитанному в этических и эстетических координатах глобального информационного пространства (нефилологу], сделать это чаще всего невозможно, и смыслы теряются. И это не чисто языковая проблема - речь идет о частичной потере культурного наследия.
Благодаря неисчерпаемости смысла гениального литературного произведения, диалог автора и читателя неизбежно состоится, но он может быть реализован в урезанном виде, потенциал произведения будет использован не полностью, что, как нам кажется, подтверждают вышеприведенные наблюдения за рассказами А.П. Чехова.
Список литературы
1. Арутюнова Н.Д. Фактор адресата // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. 1981. Т. 40. № 4. С. 356-367.
2. Дейк Т. ван. К определению дискурса. URL: http://psyberlink.flogiston.ru/ internet/bits/vandijk2.htm (дата обращения: 1.07.2015).
3. Дунаев М.М. Вера в горниле сомнений. М., 2002.
4. Зайцев Б. Чехов. М., 1994.
5. Успенский Б.А. Ego Loquens. Язык и коммуникационное пространство. М., 2007.
6. Чудаков А.П. Поэтика Чехова. М.: Наука, 1971.
References
1. Arutyunova N.D. Addressee’s factor [Faktor adresata]. Izvestiya AN SSSR. Seriya literatury i yazyka - Proceedings of the Academy of Sciences of the USSR. Series of Literature and Language, 1981, vol. 40, no. 4, pp. 356-367.
2. Van Dijk T. K opredeleniyu diskursa [By the definition of discourse], available at: http://psyberlink.flogiston.ru/internet/bits/vandijk2.htm (1.06.2015).
3. Dunaev M.M. Vera v gornile somnenij [Faith in the crucible of doubt]. Moscow, 2002.
4. Zajtsev B. Chekhov [Chekhov]. Moscow, 1994.
5. Uspenskij B.A. Ego Loquens. Yazyk i kommunikatsionnoe prostranstvo [Ego Loquens. Language and communication space]. Moscow, 2007.
6. Chudakov A.P. Poetika Chekhova [The poetics of Chekhov]. Moscow, Nauka,
1971.
I.G. Diachkova Omsk, Russia
FEATURES OF AUTHOR AND READER DIALOGUE IN LITERARY COMMUNICATION
The article raises the problem of understanding a work of art separated from the addressee by a significant period of time. Fragments of religious discourse, which play an important role in the image system of short stories of Anton Chekhov, is interpreted in a truncated form in modern linguistic and cultural situation.
И.Г. Дьячкова
149
Key words: literary communication, dialogue writer and the reader, religious discourse, genre acathistus, antinomy, objective manner, background knowledge, Church Slavonic.
Сведения об авторе:
Дьячкова Ирина Геннадьевна,
кандидат филологических наук, доцент кафедры русского языка, славянского и классического языкознания
Омский государственный университет им. Ф.М. Достоевского 644077, Россия, Омск, пр. Мира, 55а E-mail: diachkova_irina@mail.ru
About the author:
Diachkova Irina Gennadievna,
Candidate of Philological Sciences, Associate Professor of the Chair of Russian Language, Slavic and Classical Linguistics
Omsk State University n.a. F.M. Dosto-evskiy
55a Mirapr., Omsk, 644077, Russia E-mail: diachkova_irina@mail.ru
Дата поступления статьи 16.07.2015
