CC BY
105
УДК 008 (5 кит) ББК 83 000.4
Мяо Хуэй,
аспирант,
Дальневосточный федеральный университет (690922, Россия, г. Владивосток, Остров Русский) e-mail: 13803619456@163.com
Особенность отражения китайской культуры в рассказах А. Хейдока
В статье проанализированы рассказы русского писателя-эмигранта А. Хейдока.
На примере его творчества показано, что русские писатели и поэты, оказавшиеся в Харбине, одними из первых среди русских людей в обыденной жизни, на протяжении длительного времени могли знакомиться с китайской культурой - традициями, обрядами, мифологией, философией. Эта культура нашла своё отражение на страницах их произведений. Фактически Китай стал для них второй родиной, к которой они питали чувства признательности и благодарности за оказанное им гостеприимство. Китайская культура для русских эмигрантов стала во многом объектом удивления и восхищения, подражания и заимствования. Но они не отказывались и от своей, русской культуры, оставаясь русскими писателями и поэтами. В статье доказывается, что китайская культура играла для них дополнительную роль, обогащая их мировосприятие и частично видоизменяя его, дополняя необходимыми для полного развития культуры компонентами. Обогащение содержания произведений способствовало установлению контактов между русскими и китайцами, представителями разных слоев общества. Это позволило русским читателям полнее и глубже постичь красоту китайской природы, своеобразие духа и нравов китайского народа.
В статье используются методы исторического исследования, сравнения и сопоставления, семиотического подхода, абстрагирования и идеализации.
Ключевые слова: Альфред Петрович Хейдок, культура, иррациональная культура, народный обычай, «возвращение», карма.
Miao Hui,
Postgraduate Student, Far East Federal University (Russian Island, Vladivostok, Russia, 690922) e-mail: 13803619456@163.com
Peculiarities of the Chinese Culture Reflection in A. Kheydok’s Stories
This paper analyses the short stories by Alfred Kheidock, the Russian emigrant writer.
His works demonstrate how Russian writers and poets being the first Russians in Harbin emigration adopted Chinese culture, its traditions, customs, mythology and philosophy. Actually, China became their second motherland and they expressed warm gratitude for its hospitality. They admired the Chinese culture, imitated it and borrowed its elements for their literary works. However, being Russian writers and poets they did not forget their home culture. The paper argues that the Chinese culture had become an additional resource for the Russian emigrant writers enriching for them, sometimes even modifying their worldview. This combination of the two cultures helped to maintain contacts between the Russians and Chinese representing different layers of the society, particularly ordinary people.
The author uses historical semiotic approach, methods of comparison, abstraction and idealization.
Keywords: Alfred Kheidock, culture, irrational culture, folk custom, “coming back”, karma.
Альфред Петрович Хейдок родился в Латвии в 1892 году в семье, имеющей мастерскую по ремонту машин и сельскохозяйственных орудий. В 1920 году он приехал в Китай и поселился в городе Харбине. В 1929 году был опубликован в журнале «Ру-
беж» его первый рассказ «Человек с собакой», который вызвал большой интерес у читателей. В 1934 году произошла его встреча с Николаем Константиновичем Рерихом, который помог ему опубликовать сборник рассказов «Звёзды Маньчжурии». Этот сборник
© Мяо Хуэй, 2014
133
упрочил положение А. П. Хейдока в русской литературе эмиграции [1, с. 54]. Произведения А. Хейдока были очень популярны на Дальнем Востоке. Он знал латынь, китайский, английский языки, являлся одним из самых читаемых русских писателей в Китае.
Сборник «Звёзды Манчжурии» включает шестнадцать рассказов. Тематическая доминанта сборника - художественное исследование культурных традиций народов Востока, преимущественно Китая. Эта тема -общее место для многих писателей, попавших в эмиграции в столь самобытную страну, каким виделся им Китай. Угол зрения в «Звёздах Маньчжурии» специфичен: предметом пристального интереса писателя становится мистическая составляющая восточной культурной традиции. «Звёзды Маньчжурии» являют собой некий сплав духовных культур китайцев, русских, монголов. В сборнике также есть выходы на египетскую мифологию, представления о жизни современного западного человека [5].
Для творчества писателей-эмигрантов, оказавшихся в Китае, характерна одна черта -в своих произведениях они, так или иначе, выражают своё эмоциональное отношение к Китаю: удивление, любопытство, чувства сопричастности к китайской культуре, к традициям, обычаям, чувства сострадания, жалости и уважения к китайскому народу, чувства восторга и восхищения китайской природой -горами, лесами, реками и горными ручьями. Все эти многообразные чувства и эмоционально окрашенные настроения они переносят на страницы своих произведений, где, так или иначе, но присутствует китайская специфика. И это было близко читающей публике, которая, так же как и писатели, оказалась в незнакомой, но такой притягательной для них стране. В полной мере присутствие этих чувств было характерно для произведений А. Хейдока. Но его творчество отличается ещё и тем, что он обращает внимание на мистическую сторону народной культуры Китая - традиций, обычаев, мифов и ритуалов.
В статье будут представлены вниманию читателя два рассказа А. Хейдока - «Шествие мёртвых» и «Три осечки», в чём-то схожие по мотивам и интересам, но отличные по поведению главных героев, сюжету, умонастроениям.
«Шествие мёртвых» - это один из рассказов сборника «Звёзды Маньчжурии», посвящённый китайской культуре, проявляющей себя в похоронной традиции, отражающей традиционное китайское мировоззрение: падающий лист возвращается к корню.
В вечерней прохладе два собеседника -главные герои рассказа сидели на берегу и прислушивались к ленивым всплескам реки. Один из них «я» - это иностранец, по всей вероятности, автор рассказа, другой - старик Хоу, уроженец юга Китая. Он много лет прожил в Хингане, зарабатывая на жизнь выращиванием овощей. Собеседники любовались догорающим закатом, постепенно погружаясь, а вместе с ними и читатели, в тишину окружающей природы, постигая в умонастроении далёкое, смутное, мистическое.
В эту атмосферу скрытого от глаз потустороннего мира А. Хейдок привёл нас, своих читателей, используя приём «туннеля», способ, широко применяемый в традиционной китайской культуре, с помощью которого мыслитель, читатель отвлекается от несущественных моментов жизни для того, чтобы полнее и глубже понять её более значимые, скрытые в обыденности стороны.
По нашему мнению, этот приём в чём-то напоминает метод, используемый в западноевропейской философии, начиная от Г. В. Ф. Гегеля, К. Маркса и до современности, который получил название «метод восхождения от конкретного к абстрактному».
В ходе применения этого метода мыслитель абстрагируется от несущественных, в его концепции, сторон жизни, концентрируя внимание на существенных и необходимых. В европейской традиции этот метод используется рациональным сознанием, утверждая себя на уровне логических связей и отношений. В восточной, китайской культуре не произошло контрарного разделения рационального и чувственного, здесь они представляют собой единое целое, где эмоциональное является естественным дополнением логического, а логическое опирается на эмоциональное как на свою естественную сторону, формируя цельные образы и понятия.
Но вернёмся к нашему анализу рассказа. В ходе разговора оба собеседника, мысленно погружаясь «в иной, лучший мир», начали переходить к теме «возвращения к истокам», размышлять о том, что «падающий лист возвращается к корню».
Через диалог двух человек автор показал нам столкновение двух культур, двух способов мышления и видения мира. В одном случае автор рассказа - «я» как иностранец выражает общее, обыденное, мирское представление о жизни, сложившееся в рамках культуры Запада. В случае высказываний старика Хоу мы имеем более сложное мировосприятие, апеллирующее к скрытым от глаз, потаённым
связям и отношениям, наполненным глубоким символическим смыслом.
Для старика Хоу жизнь есть вечное возвращение, возвращение к началам, истокам, туда, откуда всё произошло и куда всё должно вернуться. Для него жизнь не есть накопление богатств, славы, денег, земли, успеха -всё это быстротечно и мимолётно, преходяще и эфемерно, иллюзорно. Всё это лишь поверхностная сторона жизни, обманчивая и преходящая. А подлинная жизнь - это семья, предки, родители, та деревня, в которой он родился, его «родина», и в эту жизнь каждый человек должен вернуться: «падающий лист ложится к корню».
Здесь обнаруживается конфликт, возникающий из-за непонимания двух культур. Автор рассказа не может понять старого Хоу, который собирается бросить накопленное богатство, изменить существующую жизнь и уехать в родной дом, где ожидают его предки. Для иностранца такой поступок непонятен. Он резонно замечает:
- Мёртвые никого не ждут, Хоу; разве не всё равно, где будет покоиться тело, когда отлетит дух жизни? [6, с. 410].
Для рассказчика, а он православный, христианин, главной ценностью является душа, её бессмертие, тело же тленно и преходяще, оно безразлично, нейтрально для жизни души. Для Хоу главное - единение с предками, а оно возможно только в единстве чувственного и рационального, духовного и телесного.
А. П. Хейдок подробно приводит диалог героев рассказа. Он хочет, чтобы читатели больше узнали о мировосприятии Хоу, его представлениях о жизни и месте человека в ней. Его цель очевидна: он делает это для того, чтобы русские читатели более подробно познакомились с китайскими представлениями о ритуалах, традициях, обычаях, в более широком плане - со всей китайской культурой. В представлении китайского народа, как рассказывает старый Хоу, «живые стремятся к очагам своих родителей - мёртвые также! И даже самые бедные китайские семьи платят всё, что могут, чтобы привезти своих покойников из чужих стран» [6, с. 410]. На протяжении всего рассказа А. П. Хейдок не забывает своего скрытого намерения, которое раскрывается в рассказе Хоу о том, каким образом мёртвые возвращаются домой.
Церемония, описанная в «Шествии мёртвых», о которой рассказывал старый Хоу, один из мифов воскресения. Старый Хоу наивно верил в правду этого мифа и полностью соблюдал традиции и обычаи предков.
Рассказчик, поначалу исполненный недоверия к словам старого китайца, постепенно начинает сомневаться в правильности своего рационалистического мировоззрения. Мирный, спокойный и уверенный тон беседы, стойкая вера Хоу, подкрепляемая гармонией отношений между природой и стариком, всё сильнее влияли на рассказчика. Он начал верить в древнюю китайскую легенду, а вместе с верой стало крепнуть его уважение к древним обычаям и ритуалам.
В конце рассказа складывается ситуация, при которой уже рассказчик верил так же, как Хоу, что в далёкой горной области и поныне мёртвые шествуют среди живых, чтобы почувствовать руку матери на своей голове [6, с. 411].
Казалось бы, что этот рассказ «Шествие мёртвых» отражал только китайское древнее верование, согласно которому после смерти человека дух его возвращается к месту, где жили их предки [4, с. 179]. Но не скрыты ли здесь и определённые раздумья о том, куда должен вернуться дух самого рассказчика-иностранца, где похоронены его предки, где его родина?
В этом случае герой рассказа - «я» выразил не только основное положение китайских народных обычаев - веру и желание вернуться после смерти на родину, в страну предков, но ещё и неясные тоску и пожелание самого автора, а также общее стремление всех странников, живущих на чужбине во многих местах Китая и других стран, со временем, хотя бы перед смертью, вернуться в родные края, на родину, в страну своих предков.
Рассказ «Шествие мёртвых» описывает только обычаи китайского народа, согласно которым все живые - и богатые, и бедные перед своей смертью должны возвратиться домой. Они сделают всё возможное для того, чтобы увидеться со своими пожилыми родителями, братьями, сёстрами, родственниками перед смертью. А если кто-то умрёт за рубежом, независимо от того, далеко или близко, как бы ни была трудна дорога, его родственники должны привезти мёртвого к родному дому, похоронить рядом с умершими родителями, родственниками.
Читателям не трудно заметить истинные намерения автора - показать, что все люди под солнцем, независимо от того, в какой стране, к какой нации, к какой религии они принадлежат, испытывают глубокие чувства к своему родному дому, глубоко любят свою родную землю, своих родителей, и это чувство имеет общечеловеческую природу и ценность.
Ход рассуждений писателя достаточно очевиден - от анализа единичного поведения старика Хоу к исследованию особенного -культуры китайского народа, а затем от особенного - к всеобщему, характеризующему культуру всех людей на планете.
Кроме того, рассказ «Шествие мёртвых» мы можем рассматривать и как ценное этнографическое исследование. В нём записаны сведения об обычае похорон в том виде, в каком они существовали в то время в китайской провинции Гуйчжоу. Этот рассказ сохраняет память об одной из народных традиций.
В коротком рассказе автор сумел скрупулезно описать, как монах бьёт земные поклоны, как посылает заклинания властителю, брызгает священной водой в лицо усопшего, и, наконец, каким образом родственники должны встречать мёртвого.
Это убеждает нас в том, что А. Хейдок хорошо знал местный фольклор, записывая похоронный обряд провинции Гуйчжоу. Он приобрёл новое понимание жизни, проникся новыми настроениями, стал больше ценить повседневность бытия. Автор признается: «мой скептический ум стушевался перед тёмным ликом природы - хранительницы тайн жизни и смерти» [6, с. 411]. Рассказчик попутно отмечает, что много отшельников живёт в горах, потому, что там нет соблазнов и человеку легче следовать по великому пути Дао, ведущему к истине.
В этом признании содержится, возможно, скрытое желание автора - избавиться от мирской суеты и раздора, достичь мира и согласия в душе и, таким образом, найти покой и гармонию отношений в самой жизни, что характерно для мировосприятия, принятого в китайском даосизме.
В своём рассказе А. Хейдок попытался объяснить свой взгляд на мир, на место человека в нём. Он приглашал и читателей задуматься над значением существования человека, руководствующегося принципами общественной жизни. Его рассказ сохраняет практическую ценность и сегодня, потому что за прошедшее время отношение китайского народа к своему родному дому мало изменилось. Так, во время праздника Весны всем членам семьи необходимо обязательно прибыть домой и собраться у родного очага, в кругу родных и близких - это самый типичный пример. Для этого люди упорно работают в течение года, чтобы накопить денег для поездки домой для воссоединения с родными и встречи со старейшинами.
В другом рассказе «Три осечки» А. Хей-док продолжает знакомить читателей с ир-
рациональными формами культуры, в частности, с теми её компонентами, которые присутствуют в буддийской культуре Китая.
Известно, что карма считается одним из важных понятий в буддизме. Буддисты считают, что всё на свете появляется по определённой причине и её действия вызывают определённые следствия. Причинно-следственная связь абсолютизируется и считается самой распространённой в природе и обществе.
За время своей жизни в Китае А. Хейдок интересовался многими явлениями культуры, но особое его внимание привлёк буддизм с его представлениями о текучести, непостоянстве времени, о скоротечности человеческой жизни, подчас понимаемой в мистическом, иррациональном плане. Его рассказ «Три осечки» и является таким произведением, в котором писатель попытался отразить эту неустойчивую сторону человеческого существования, где лишь карма придаёт бытию устойчивость и постоянство.
А. Хейдок считает, что карма является одной из наиболее устойчивых установок буддистской философии, в которую надо уверовать людям. Невозможно понять смысл произведений А. Хейдока, если не принимать во внимание учения о карме. Сюжеты многих его работ строятся с учётом этого базового понятия буддистской философии. Он был убеждён, что никто не может избежать наказания за грехи в этой жизни. Но если у человека сформирована вера в карму, то он будет меньше делать зла или даже совсем будет стараться не причинять несчастий другим существам. Согласно буддизму, даже если человек сможет избежать наказания при своей жизни, в ином, потустороннем мире, его всё же настигнет карма, и он не сможет избежать воздаяния за грехи, за то зло, которое он причинил при жизни. И эту простую, но важную для Хейдока мысль он утверждает во многих своих работах. Страх перед действием без-личностной кармы, боязнь загробных страданий за земные грехи заставит людей творить добро и избегать злых деяний, считал А. Хей-док, а значит, будет формировать у них и соответствующую культуру поведения, избавит мир от страданий, бедствий, войн. Как у писателя, у него было много возможностей, чтобы пропагандировать эту идею. В изображении своих героев автор обращается к разным эпохам и разным культурам.
Рассказ «Три осечки» является тем произведением, в котором эти кармические представления писателя стали главной темой повествования, сюжета, поведения и рассуждений героев.
Сюжет этого рассказа представляет собой более сложную ситуацию для понимания чужой культуры. Если в «Шествии мёртвых» описано взаимодействие двух культур, представленных поведением и рассуждениями двух героев повествования, которые, хотя и чужие друг другу, но стремятся к диалогу и общению, а значит, они имеют уже некую основу для взаимопонимания, то в рассказе «Три осечки» отображена более сложная ситуация, связанная, прежде всего, с неоднородным составом участников описываемых событий, персонажей рассказа, и описаны их различные, подчас прямо противоположные, реакции на восприятие чужой культуры.
А. Хейдок описывает героев рассказа, которых очень часто характеризует амбивалентное поведение и различный, подчас противоположный культурный облик. В рассказе описываются люди, подобные главному герою, от лица которого и ведётся повествование. Рассказчик - это человек с высшим образованием, материально обеспеченный, уверенно чувствующий себя в жизни. Или, как говорится о нём в рассказе, это «филолог» по образованию и «аристократ духа» по характеру и жизненным идеалам, который случайно «очутился в этом захудалом отряде вовсе не из нужды, как это может показаться несведущему человеку, а исключительно из-за любви к сильным ощущениям...». В этом нет ничего невероятного, и может быть, завтра он уйдёт «из отряда, чтобы занять достойное место среди себе подобных...» [6, с. 307].
Именно он испытывает любопытство, сочувствие, стремление познать чужую, неизвестную для него культуру, освоить её, сделать, пусть частично, неполно, упрощённо, но своей, приобщиться к ней. Для этого, по крайней мере, он должен её сохранить, не навредить ей, не причинить ей урона, чтобы с ней могли познакомиться не только сегодня живущее поколение, но и их потомки, наследники.
Рассказ начинается прозаически с описания обычных, повседневных чувств, которые испытывает герой произведения, рассказчик, от лица которого ведётся повествование, но он же представляет и авторскую позицию. Такого же рода чувства неоднократно испытывали и сами читатели, и не обращали на них никакого внимания, настолько они были обыденны и рациональны, лишены всяческой значимости, мистики, сакральности.
«Мне безумно хотелось пить» [6, с. 303], -утверждает герой, и невольно ему на ум приходят сомнения. Ведь совсем недавно, когда они проходили китайскую деревушку, ему
даже на ум не пришло желание пополнить свою фляжку чистой водой. И он начинает подозревать о «существовании таинственного дьявола, специально приставленного ко мне, чтобы он пользовался малейшей моей оплошностью и причинял страдания..» [6, с. 303]. А. Хейдок начинает рассказ этим допущением и с самого начала добавляет в содержание элемент некой таинственности, намёк на присутствие неведомой силы, стоящей над человеком, господствующей над ним.
«Я» - главный герой рассказа, в жизни он всегда придерживался морального кодекса, нравственность поведения - его правило жизни, но это и его главное отличие от других лиц, таким его и изобразил А. Хейдок.
У героя и его антипода, антигероя, различные, подчас прямо противоположные, цели жизни.
Для героя существует «собственная смутная вера» в страну «Высших Целей», откуда иногда слетали «удивительные мысли» [6, с. 305], и в эту страну, хотя и смутно, неосознанно, он верит твёрдо и убеждённо, и эта смутная вера сопровождает всю его жизнь.
В качестве его спутников, свидетелей и невольных участников разыгрывающейся драмы присутствуют другие действующие лица, но с иными правилами поведения. У всех у них есть что-то общее, а именно, у них всех имеются более или менее явные недостатки, ущербность духа и характера.
Эту часть участников описываемых событий представляет солдатская, необразованная масса «волонтёров» (то есть добровольцев, наёмников), «ветеранов», «огарков», «всех вообще войн последнего времени». Для них не существует ничего возвышенного, того, что выходит за границы обыденного понимания и представления. Они руководствуются сиюминутными «желаниями» и «малоправдоподобными заявлениями».
Для них «сознание собственных непростительных ошибок почти загубленной уже жизни совместными усилиями раскрывали врата буйному словоизвержению» [6, с. 306]. В этой группе «разражался вольтаж неудовлетворённых желаний вперемешку с гордыми, но малоправдоподобными заявлениями» [6, с. 306]. Именно для этой части чужие боги предстают в виде «чертей», демонов, нечистой силы, от которой не стоит ничего иного и ждать, кроме опасности и беды.
Именно они оказались участники авантюры, цель которой - «в бесславной войне прокладывать путь к вершинам власти китайскому генералу, очень щедрому, когда он в нас нуждался» [6, с. 306].
Главному герою противостоят персонажи с иными культурными поисками и ценностями, олицетворением которых и выступает солдат Гржебин.
Между двумя группами персонажей не существует взаимопонимания, доверия, симпатии, сочувствия. Они изначально разъединены.
Посмотрим более пристально на их поведение. Для рассказчика явно не подходит та злобность, с которой антигерой относится к чужой культуре: «Мне не понравилась злобность его замечания: разве смиренные лики Будд не являлись такими же страдающими лицами, как мирные поселяне, которым генеральские войны жарили прямо в загривок?» [6, с. 304].
Эта злобность, нетерпимость, испытываемая Гржебиным к чужой культуре, заставляют измениться и самого рассказчика: «Мои симпатии неожиданно совершили скачок и оказались всецело на стороне задумчивой, со скорбным лицом фигуры в храме: я с трепетом ждал третьей осечки...» [6, с. 305].
И хотя до происшествия, которое вызвало «три осечки», рассказчик был далёк от увлечения мистикой, события с участием Гржебина вдруг изменили его отношение к жизни, заставили понимать её как сложное и неоднозначное бытие: «Я не считал себя суеверным, но должен признаться, что в тот момент мне представились убедительными рассказы китайцев о людях, находящихся в отпуске у смерти: они всюду вносят собой дыхание потустороннего, и в их присутствии умирают улыбки...» [6, с. 308].
Это новое понимание заставляет рассказчика быть более внимательным к людям и замечать в их поведении то, что ранее не попадало в поле внимания: после того проклятого дня, когда Гржебину вздумалось продырявить статую в кумирне, с ним что-то случилось: он стал чувствовать себя как бы мёртвым.
Главный герой ещё сомневается в своих предположениях. Он начинает рассуждать о том, что «я и другие, бывшие свидетелями этих сцен, своим необдуманным поведением и намёками наталкивали Гржебина на мысль о своей обречённости, которая в результате превратилась в манию, или же то было наказание, низринувшееся из таинственного мира неведомых сил, за кощунственное поведение по отношению к чужим богам».
Это внезапное озарение вызывает духовный надлом героя, из которого он пытается выйти, уйдя в забвение, в иное состояние сознания, замутнённого алкоголем: «на меня
внезапно навалилась тоска, ностальгия или как ещё её там называют... Последнее для каждого волонтёра равносильно самому категорическому приказанию - пить!» [6, с. 306]. Но эта попытка лишь вызывает череду дальнейших сомнений и прозрений, он всё более уверяется в существовании надмировых сил.
Рассмотрим теперь поведение этих двух различных в культурном отношении персонажей в необычной ситуации, которую мы можем оценивать по-разному, в одном случае рационально, как цепь случайностей, имеющих под собой вполне логически объяснимые естественные обстоятельства, в другом - как действие неких иррациональных, надмиро-вых, чудесных сил.
Внимание А. Хейдока, а значит и читателей, сосредоточено на поведении солдата, который из-за своего кощунственного поведения по отношению к Будде, получил воздаяние ещё при этой жизни. Трагические последствия его возмутительного поведения являются следствием действий потусторонних сил, что склоняет нас, читателей, к их признанию, всё сильнее убеждает в существовании трансцендентного и потустороннего в нашей жизни.
Автор создал образ этого человека для иллюстрации буддистских представлений о действии кармы. Солдат, доведённый до озлобления, до умопомрачения действием жажды, попав в пограничное, трансцендентное пространство, в неистовстве, без малейшего снисхождения трижды выстрелил из винтовки по статуе Будды, сидящего в храме, поднял на неё «меч Дхармы», но не смог нанести вреда.
Интересно сравнение поведения героев рассказа. Оба героя - «я» и Гржебин - одинаково страдали от жажды. Но один из них смог утолить жажду символически, вызвав соответствующий образ в мечтах, в галлюцинации, и, таким образом, смог сохранить контроль над своим поведением. Другой не смог совладать со своим озлоблением и, крайне расстроенный чувством непереносимой жажды, попытался снять его, трижды выстрелив по изображению Будды. Но тем самым он нанёс оскорбление божеству, совершил кощунственный поступок, осуждаемый в самом русском народе.
Это поведение можно рассматривать и в рациональной системе координат, усматривая за всем рациональный, логически просчитываемый смысл, но можно этот эпизод трактовать и в религиозном, мистическом плане. Автор рассказа предпочитает усматривать в этом мистическую, иррациональную сторону
жизни и придавать ей сакральное понимание, убеждая и своих читателей в правильности именно такой трактовки.
Само поведение Гржебина изначально рассматривается им в мистическом, сакральном смысле, которому рациональные объяснения подчинены как высшему проявлению божественного установления. По мере развития сюжета сакральная составляющая рассказа усиливается и это делает её всё более убедительной для читателя.
- Посмотрите! - кричал он, указывая пальцем на уцелевшую в глуби полуразрушенного храма статую Будды, - по этой штуке было выпущено шесть снарядов - сам считал! Все кругом изрешечено, а эта кукла цела -хоть бы хны! [6, с. 305].
Речь Гржебина, нарочито приземлённая, полна неуважения, пренебрежения к религиозным чувствам верующих, желанием оскорбить их, когда он называет статую Бодхи-сатвы, Будды, «штукой», «куклой», словами, несущими профанный смысл.
Какие бы чувства ни существовали у людей, им должно быть понятно, что если снаряды, разрушив стены кумирни, не смогли нанести вреда статуе бога, это не случайно, что за этим что-то скрывается и к этому надо относиться с вниманием и уважением. Но в случае с поведением Гржебина этого не происходит. Он по-прежнему продолжает показывать своё неуважение и даже пренебрежение к явно выраженной воле божества. По мере развития сюжета, несмотря на то, что сакральная природа явления становится все отчётливее, она повторяется вновь и вновь, это никоим образом не сказывается на поведении Гржебина - его кощунственные выходки продолжаются и ещё более усиливаются. Но и наказание, которое последовало за пренебрежительным отношением к воле кумира, поражает своим сакральным, сверхъестественным характером.
Несмотря на уговоры товарищей, Грже-бин продолжал делать попытки выстрелить по статуе бога, но все они завершались одинаково - осечка следовала за осечкой, словно все патроны вышли из строя:
- Не трожь чужих чертей! - хриплым басом пытался увещевать его бородач - забайкальский казак, - беду наживёшь!
Но было уже поздно: Гржебин спустил курок. Мы услышали звонкую осечку - выстрела не последовало [6, с. 305].
Но Гржебин полностью потерял контроль за своими действиями, он не слушался уговоров товарищей и продолжал стрелять по
Будде, и всё безрезультатно, оружие дало осечку.
Товарищи пытались остановить его, советовали не трогать чужих богов, в их представлении - «чертей», «демонов», «сил тёмного царства», но он опять выстрелил по Будде, но и этот выстрел закончился ничем -вновь оказалась осечка. Драматизм ситуации усиливается. Уже сам Гржебин начинает осознавать невероятность происходящего, его алогичность, но ничего не может сделать с собой.
Хотя сам он заметно побледнел, но это не от того, что он чувствовал страх из-за своих кощунственных поступков. Он оказался в воле рока, судьбы, чуда, сверхъестественных сил, над которыми он был уже не властен, и противостоять которым не мог... [6, с. 305].
В последний момент Гржебин, ещё сохраняя остатки разума, не веря в происходящее на его глазах чудо, как фаталист в романе Лермонтова «Герой нашего времени», попытался проверить качество патронов на себе, приставив винтовку к груди и выстрелив. На этот раз механизм сработал, и осечки не произошло. Но и этот печальный исход лишь подчёркивает мистическую картину всего происходящего. Рациональное, логическое поведение оказалось бессильным в столкновении с чудом, божественным и сверхъестественным.
Воля бога или чудо, или нечто мистическое, не дали ему избежать наказания: «Гржебин, обливаясь кровью и падая с гримасой на лице, прохрипел: Это был сам чёрт»! [6, с. 306].
Казалось бы, что божественное провидение восторжествовало и справедливость вознаграждена. Но это не так. Возмездие продолжается, продолжает нарастать мистическая часть рассказа, постепенно вытесняя всяческие логические доводы и соображения.
Чтобы придать убедительность этой нарастающей мистической стороне сложившейся ситуации, рассказчик приводит миф о поведении мёртвых, заимствованный из китайской народной культуры: хотя герой рассказа не считал себя суеверным, но он должен был признаться, что в тот момент ему «представились убедительными рассказы китайцев о людях, находящихся в отпуске у смерти: они всюду вносят собой дыхание потустороннего, и в их присутствии умирают улыбки...» [6, с. 308].
Разительным образом изменяется и поведение Гржебина - услышав слова, что «некоторые люди не замечают, что за ними тащится кладбище!» [6, с. 308], на его лице
появилась невыразимая боль. Он взял нож на столе и быстро нанёс себе несколько ударов лезвием, стараясь перерезать горло... Но и на этот раз он также не достиг смерти. Просто это была расплата за вторую осечку. Три осечки должны были иметь три наказания! Так это и произошло, во время ночного боя он был, наконец, убит, но его смерти не было придано никакого сверхъестественного значения.
Кто отвечает за карму? «Происходящая от таинственного мира таинственная сила произвела наказание Гржебину за его кощунственное осквернение божества?» [6, с. 310], или же всё случившееся - результат странным образом соединившихся в одну цепочку случайностей? В начале рассказа мы можем рассуждать и так и так, и у нас нет ещё уверенности в природе происходящего.
С внешней стороны кажется, что автор показывает читателям столкновение двух культур: безумие русского солдата и отрешённая от мирской суеты духовность Будды. Но это не так. Постепенно уверенность в чудесной, мистической природе происходящего получает всё новые и новые подтверждения.
Для этого автор использовал приём введения в рассказ сверхъестественных явлений, в частности, пространства «чистилища», для того, чтобы солдат успел ощутить и вчувствоваться в магию, волшебство, исходящие от изображения Будды, осознал и понял смысл кармы, принял как неизбежное наказание и, в конце, когда он искупил свою вину, встретил собственную смерть. В ходе этого повествования писатель гармонично вплетает в содержание рассказа насущные вопросы современного мира, связанные с духовнонравственным ростом человечества [3, с. 16].
Возможно, дочитав до этого места, читателям покажется, что автор просто хотел выразить своё понимание сверхъестественной кармы, понятие о которой вошло в китайский буддизм. Но это не так. В конце рассказа автор внезапно обращается к своей культуре, православию. В этом обращении содержится упрёк за её долготерпение и все-прощенчество:
- О Ты, Всепрощающий! Доколе ты будешь переносить поругание Твоих храмов, которые камень за камнем кощунственной рукой растаскиваются на моей родине? [6, с. 310].
В обращении к Христу он выражает беспокойство за судьбу своей Родины, её культуры, выразившееся в осквернении церквей, в разрушении храмов и святынь.
В этом обращении скрывается и упрёк в адрес Всепрощающего, и скрытая и тайная надежда на то, что эти поругания не останутся безнаказанными. Они получат возмездие, и наказание не минует виновных.
Такая необычная концовка рассказа хорошо понятна читателям.
Они легко понимали и принимали близко к сердцу озабоченность автора по поводу сохранности родной культуры, оставшейся там, далеко на покинутой родине. Они, также как и автор, были уверены в том, что рано или поздно, но за содеянное виновных ждёт воздаяние: что посеешь, то и пожнёшь.
Эта уверенность и автора, и рассказчика, и его читателей органическим образом соединяются в единое целое с представлениями об адских муках грешников, заложенных христианской теологией, и чисто светской идеологией возмездия, воздаяния, существующей в буддизме.
Знакомясь с произведения А. Хейдока, читатели отмечали, что содержание многих его рассказов тесно связано с китайской культурой, с народными обычаями, мифами, верованиями. Даже исторический фон, на котором происходят события, описанные во многих его рассказах, рисует обыденность Маньчжурии, одного из регионов Китая.
Хотя в центре повествования А. Хейдока всегда находятся переживания и осмысление судьбы русского народа, тревога за его настоящее и будущее, вопрос о судьбе России, писатель не может пройти мимо от осознания новой для него реальности - культуры Китая.
Вызывают тревогу некие параллели, которые он обнаруживает в истории России и событиях, которые сотрясают современную жизнь китайского народа: те же разрушения веры, забвение обычаев и обрядов, упадок монастырей, нищета и бесправие народа. И если всё это вызвало гигантские разрушения в России, то невольно закрадывается мысль и о возможном аналогичном будущем, которое ждёт мирный, на первый взгляд, Китай. И если в китайской культуре вслед за разрушением святынь следует возмездие и прижизненное воздаяние святотатцам, то почему мы не должны ожидать аналогичного конца для виновников кощунственных деяний в России?
А. Хейдока постоянно привлекали идеи китайского буддизма и даосизма, в своих произведениях он пытался понять и по-своему проинтерпретировать китайскую философию, ожидая в ней найти ответы на волнующие его вопросы. Поэтому китайская культура стала тем фактором, который придал всему его творчеству индивидуальный и специфически
окрашенный характер. Она питала его новыми образами и идеями, позволяла провести параллели в сравнении культуры и истории России и Китая, обогащала описаниями новых сюжетов, героев и ситуаций. И это стало настолько органичным для его творчества, что многие китайские учёные считают его и подлинно китайским писателем.
Можно утверждать, что А. Хейдок, оставаясь русским писателем по происхождению, по культуре писательского творчества, по приёмам описания и построения сюжетов, выходит за рамки узконационального восприятия жизни, безбоязненно, широко и разнообразно вносит в содержание своих произведений китайскую культуру. В этом его творчество ничего не теряет русского, национального, самобытного, но обогащает, дополняет, конкретизирует его китайской спецификой.
Его работы, с одной стороны, заставляли читателя незаметно попасть в контекст неизвестного им, или малознакомого Китая. А с другой стороны, со стороны китайского читателя, познакомится с мировосприятием русского человека.
Поэтому можно сказать, что А. Хейдок является одним из русских писателей-эмигран-тов, которые наиболее полно овладели секретами творчества китайских литераторов.
После Октябрьской революции тысячи русских людей покинули родные места и оказались в изгнании, что стало уникальным и редким явлением в русской и мировой истории. В течение долгого времени, в связи с политической практикой и идеологизацией учебников истории и литературы, в читательской аудитории сложилось впечатление, что все русские люди, волею судеб оказавшиеся за границей, являлись изменниками и «безродными космополитами», забывшими об интересах своей родины - России.
Однако открывая произведения А. Хей-дока, мы видим, что это далеко не так. Возьмём ли мы реальную жизнь русской эмиграции за границей, в чужом краю, мы увидим их радость и грусть, гнев и веселье, но все их помыслы, чувства, воспоминания оставались там, далеко, на покинутой ими родине.
Благодаря работам А. Хейдока мы познакомились с разнообразными героями его произведений - в большинстве своём это личности русских эмигрантов, вжились в мир русского зарубежья с его переживаниями, заботами, трудностями, а через них и в мир русской культуры. Мы можем по праву заявить: «У них в душе Россия - это родной очаг жизни и святые края духовной надежды. У всех одинаковое неутолимое затаённое чувство к России» [7, с. 41-42].
В то же время в своих работах писатель не обошёл своим вниманием и философские проблемы жизни, которые и в современном обществе воспринимаются с вниманием и озабоченностью.
Работы А. Хейдока обогатили не только русскую литературу, русскую культуру XX века, но помогли нам всесторонне, глубоко понять и объективно оценить такое уникальное историческое явление, как русская эмигрантская литература [1, с. 59].
Эта литература стала, по сути, первым каналом, по которому потёк сначала узкий ручеёк, а постепенно этот ручеёк превратился в широкую и глубоководную реку, вобравшую в себя процесс взаимодействия и взаимообогащения двух культур - культуры русского и китайского народов.
Важно отметить, что с точки зрения мировой литературы XX века, литература русских писателей-эмигрантов, в силу особенностей времени и испытаний, которые им довелось претерпеть и преодолеть, отразила в своем творчестве различные по содержанию культурные смысловые платы, эмоции и стили. Хотя объём некоторых работ не поражает своими размерами, но велико их культурное значение. А оно было и останется неизменно высоким. В этом состоит особая ценность русской эмигрантской литературы. В ней в наиболее полном виде отразились все характерные черты восточной ветви русской литературы, что является самой важной причиной её уникальных свойств [2, с. 55]. На этом фоне творчество А. Хейдока занимает своё неповторимое место.
Список литературы
1. Ван Иаминь. О рассказах русского писателя-эмигранта А. Хейдока // Вестник Ланьчжоуского университета. Сер. «Общественная наука». 2005. Вып. 5. С. 54-59.
2. Ван Иаминь. Харбинская русская эмигрантская литература в Китае // Русский язык в Китае. 2005. № 5. С. 55.
3. Деревнина Н., Климов В. Певец любви и радости (Альфред Петрович Хейдок) // Мир Огненный. 1998. № 1. С. 16.
4. Жун Цзе. Русские эмигранты и Хэйлунцзянская культура. Харбин: Изд-во Хэйлунцзянского университета, 2010.179 с.
5. Иващенко Е. Г. Пересечение культурных традиций в сборнике А. Хейдока «Звезды Маньчжурии», «Русский Харбин, запечатлённый в слове»: [сайт]. URL: http:// www.hejdok.ru/index.html (дата обращения: 11.05. 2013).
6. Ли Яньлин Сосна над Хинганом. Харбин: Изд-во Северного искусства и Хэйлунцзянского образования, 2002. С. 303-411.
7. Чжао Цючан. Обзор русской эмигрантской литературы // Русский язык. 2001.
№ 6. С. 41-42.
References
1. Van lamin’. O rasskazakh russkogo pisatelya-emigranta A. Kheidoka // Vestnik Lan’chzhouskogo universiteta. Ser. «Obshchestvennaya nauka». 2005. Vyp. 5. C. 54-59.
2. Van lamin’. Kharbinskaya russkaya emigrantskaya literatura v Kitae // Russkii yazyk v Kitae. 2005. № 5. C. 55.
3. Derevnina N., Klimov V. Pevets lyubvi i radosti (Al’fred Petrovich Kheidok) // Mir Ognennyi. 1998. № 1. S.16.
4. Zhun Tsze. Russkie emigranty i Kheiluntszyanskaya kul’tura. Kharbin: Izd-vo Kheiluntszyanskogo universiteta, 2010.179 s.
5. Ivashchenko E. G. Peresechenie kul’turnykh traditsii v sbornike A. Kheidoka «Zvezdy Man’chzhurii», «Russkii Kharbin, zapechatlennyi v slove»: [sait]. URL: http://www. hejdok.ru/index.html (data obrashcheniya: 11.05. 2013).
6. Li Yan’lin Sosna nad Khinganom. Kharbin: Izd-vo Severnogo iskusstva i Kheiluntszyanskogo obrazovaniya, 2002. S.303-411.
7. Chzhao Tsyuchan. Obzor russkoi emigrantskoi literatury // Russkii yazyk. 2001.
№ 6. S. 41-42.
Статья поступила в редакцию 30.11.2013.
