CC BY
73
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ПОЛИТИКА
Жак Сапир
ОСНОВЫ ЭКОНОМИЧЕСКОГО СУВЕРЕНИТЕТА И ВОПРОС О ФОРМАХ ЕГО РЕАЛИЗАЦИИ
В статье рассматривается природа суверенитета и его характеристики. Анализируются вопросы взаимодействия между государством и обществом в процессе реализации суверенитета. Дается анализ причин делегирования суверенитета в ходе процессов глобализации. Рассматривается проблематика суверенитета над природными ресурсами. Описываются риски потери части суверенитета в рамках глобальных процессов климатического регулирования.
Что такое суверенитет? Вопрос о суверенитете является крайне важным с точки зрения как основополагающих принципов функционирования государства, так и условий, в которых он реализуется. Суверенитет издавна неделимо и непосредственно связан с понятием абсолютной власти и включает ряд ее прерогатив. Наиболее важными из этих прерогатив Жан Боден считал полномочия издавать законы [1], чеканить деньги и осуществлять правосудие в последней инстанции [2]. Однако сегодня утверждается, что историческое национальное государство нежизнеспособно и лишено возможности полностью использовать свои исключительные права и что национальное государство в дальнейшем будет все менее и менее суверенным [3].
Термин экономический суверенитет [4], который означает способность национального правительства принимать решения независимо от решений, принимаемых другими правительствами [5], также часто используется политиками и общественными активистами при обсуждении темы «экономического патриотизма» [6].
Определение суверенитета с точки зрения экономики, по-видимому, следует считать слишком ограниченным, ведь необходимо также принимать в расчет способность государства издавать законы и действовать в соответствии с ними. То же можно сказать и про такие термины, как продовольственный суверенитет1 [7] или социальный суверенитет [8].
Таким образом, можно считать, что именно политический выбор является первичным и определяющим наличие суверенитета. Но можно ли как-то разделять суверенитет? И естественно следует также ответить на другой важный вопрос - об условиях осуществления суверенитета.
Быть суверенным значит обладать способностью принимать и претворять решения в жизнь, что ясно сформулировано Карлом Шмиттом [9], а до него - Жаном Боденом [10].
Теория Карла Шмитта отсылает нас к понятию решимости ^ёе18юпш8ше) [11], или «способности принимать решения», в том числе в ситуациях, когда решения не могут быть приняты в правовых формах. В этих исключительных ситуациях суверенитет проявляется в «чистом» виде. Подобные исключительные ситуации могут быть следствием как политических беспорядков, так и экономических проблем.
Например, в 1998 г. во время «азиатского кризиса» в Малайзии суверенитет был в жесткой форме подтвержден властью премьер-министра, который, помимо воли министра финансов, ввел институт валютного контроля, который позволил Малайзии пережить азиатский кризис без особого ущерба для национальной экономики. В более ранний ис-
1 Впервые представлен в 1996 г.
торический период подобным образом поступал Ф.Д. Рузвельт, обращаясь к Конгрессу за исключительными экономическими полномочиями. Джорджио Агамбен справедливо описывает это действие как эквивалент полной экономической власти [12]. Как и Премьер-министр Малайзии, Франклин Рузвельт выполнил роль последней инстанции, реализующей суверенитет в кризисной ситуации. Следует напомнить, что для Карла Шмитта «суверенен тот, кто принимает решения по отношению к исключительной ситуации» [9, p. 16]. Это очень важное определение означает, что суверен и его суверенитет проявляются именно в условиях исключительной ситуации. Здесь важно понимать, что право не прекращает действовать в исключительной ситуации, но оно трансформируется. Союз понятий законности и легитимности продолжает работать, но здесь законность возникает напрямую и практически не опосредуется легитимностью. Действия легитимной власти в условиях исключительной ситуации становятся действиями закона. Принимая это во внимание, можно осознать важность четкого определения понятия суверенитет.
Следует также отметить, что интересы государства отличаются от общественных интересов. Если интересы государства определены (безопасность и общественный порядок), то общественные интересы остаются не до конца определенными.
Таким образом, суверенитет относится как к среде, так и к механизму включения (исключения); как к принципу, так и к совокупности всех сфер, где этот принцип будет проверяться. Поэтому суверен (носитель суверенитета) по своей природе выше любого конституционного статуса, поскольку именно он и создает этот статус [13].
Суверенитет может быть делегирован при условии, что за формы этого делегирования проголосовали, а само делегирование является временным (так как полное и окончательное делегирование власти фактически противоречит общим принципам права). В международном праве государство не воспринимается как субъект, «ограничивающий свой суверенитет» или «передающий свой суверенитет» в случае подписания договоров, подобных договору о Европейском Союзе. Однако государство воспринимается как субъект, суверенно выполняющий одно из своих полномочий в виде заключения подобных договоров, предполагающих ограничение или разделения ряда полномочий, которыми это государство ранее пользовалось свободно [14].
Суверен (носитель суверенитета). Суверенитет подразумевает определение суверена. Жан Боден утверждает, что именно «общественное (общее) дело» или Res Publica представляет фундамент носителя суверенитета (суверена). Это понятие отсылает нас к политическим традициям древнеримской республики, на которых в значительной степени основывается сегодняшнее западноевропейское право.
В римской традиции «Город» здесь не означает простой населенный пункт (oppidum), а создает рамки, в которых самоорганизуется «народ», наличие которого обязательно для осуществления правосудия, как и для принятия законов. Гражданство в данном случае -фундаментальное понятие. Принадлежать «римскому народу» означало обладать правом взаимодействовать с другими гражданами на территории «Города».
Именно граждане (горожане) составляют «Город». Res publica (общее дело), следовательно, может осознаваться только при наличии «народа». С этой точки зрения, центральный момент - юридическое равенство граждан, выраженное в архаичной формуле populus plebsque2 При наличии этого юридического равенства термин «народ» приобретает реальный политический смысл, а сам народ становится реальным участником политических процессов [15, p. 45]. Это важный момент. То, что называется «общественным суверенитетом» в смысле суверенитета, осуществляемого «народом», появилось еще до Французской революции 1789 г.
2 Формула, предшествующая более известной, 5,епаЫя РсрШшдыв Ястапыт, которая датируется периодом правления Августа Цезаря.
Необходимо зафиксировать это важное различие: иметь политические и правовые взаимоотношения, а также конфликты вокруг этих взаимоотношений, можно только в рамках суверенитета. Однако невозможно избежать вопроса, который возникает и сегодня: кто на самом деле обладает суверенитетом? Однако в начальный период Римской республики этот вопрос казался решенным. Марио Бретоне показывает, что воля народа (1Ш8ит рориН) утверждалась путем избрания должностных лиц (квесторов) со времен империи [16]. Фактически именно народ называли «распорядителем народных собраний (комиций)», или, другими словами, распорядителем повестки дня этих народных собраний [17]. Концепция «народного суверенитета», которую некоторые считают «изобретением» Французской революции, существовала еще в Риме, проявляясь в контроле общества над должностными лицами.
Вопрос делегирования суверенитета. Конфликтов между «народом» и сенатом в истории Римской республики было много. Часть конфликтов была связана с принципом политической ответственности должностных лиц, получающих полномочия от власти и народного суверенитета. Центральный вопрос заключается не только в возникновении политической ответственности должностных лиц (наряду с их личной ответственностью), но и в том, кто может поставить вопрос об этой политической ответственности.
В административном праве делегирование полномочий происходит, если орган, на который возложены определенные полномочия, отказывается от некоторых из них и передает их подчиненному органу. Несомненно, тот, кому делегировали право, не распоряжается им, а лишь осуществляет его, не имея возможности его передавать. Таким образом, центральным банкам был делегирован суверенитет в монетарной сфере. Но деньги, хотя и требуют технических навыков для управления ими, сами по себе являются частью экономической политики и социальной сферы [18, рр. 1-20].
Поэтому следует помнить, что легитимен только процесс делегирования, установленный в таких правовых формах, которые обеспечивают контроль над делегатом (получившим полномочия ведомством) со стороны последней инстанции, обладающей исконным правом. При этом делегирование не подразумевает какой-либо передачи самого права.
Могут ли экономические проблемы и международные нормы ограничивать суверенитет? Понятие «суверенитет» экономисты-неоклассики рассматривают как фактор вмешательства в оптимизационный процесс, осуществляемый профессионалами по собственному усмотрению. Или, если рассматривать более фундаментально, они понимают суверенитет как нечто, к чему нельзя применить инструменты стандартной макроэкономической политики. Критика суверенитета как бессмысленной или устаревшей концепции становится в последнее время одним из обязательных элементов рассуждений западного политэкономического мейнстрима об экономическом росте.
Однако другое направление экономической мысли, называемое «институциона-лизмом», всячески подчеркивает важность суверенитета [19]. Например, Дж. Коммонс фактически рассматривает следующие три вида суверенитета: 1) государства, основанный на монополии на легальное применение силы; 2) корпораций, основанный на власти их владельцев; 3) религиозных и моральных институтов, основанный на власти общественного мнения [19, рр. 62-64]. О. Уильямсон, со своей стороны, проводит различие между частными решениями и тем, что он называет «правовым централизмом», прибавляя еще одно имя государственному суверенитету [20, р. 20]. У. Даггер, пытаясь объединить подходы этих двух авторов, также приходит к выводу о важности суверенитета, но рассматривает его как множественное понятие, зависящее от текущего состояния институтов и экономических ограничений [21].
Поэтому традиционно критика суверенитета, будь она абсолютная или ограниченная, касается «объективных» ограничений, создаваемых государством. Однако важность и значимость государства уменьшаются в той же степени, в какой сокра-
щается его контроль над ключевыми параметрами (из-за зависимости от отношений с другими государствами). В результате тезис о «глобализации» экономики часто применяется для оправдания урезания полномочий государства и постепенного отказа от суверенитета. По сути - это заблуждение, источником которого стало неправомерное обобщение абстрактных понятий разного уровня.
Г-жа Симона Гоард-Фабре подчеркивает, что хотя реализация суверенитета может быть технически сложной (например, по причине его многокомпонентности), это никоим образом не влияет на саму природу суверенитета. «То, что реализация суверенитета может достигаться только с помощью разделения властей, обладающих конкретными полномочиями и работающих независимо друг от друга, никак не затрагивает природу суверенной власти государства. Плюрализм органов власти (...) не ломает сущность или форму государства: суверенитет един и неделим» [22]. Аргументы, нацеленные на принципиальное обоснование практического ограничения суверенитета, кажутся ей очень слабыми.
Та же проблема возникает применительно к международным обязательствам государств. Сейчас часто выдвигают гипотезу о том, что международные договоры ограничивают суверенитет государств, осложняя принципы и порядок его применения. Договоры действительно воспринимаются как абсолютные обязательства во имя принципа Pacta sunt servanda [22, p. 485] («Договоры должны соблюдаться»). Но этот принцип можно интерпретировать двояко.
Идея самоограничения суверенитета в принципе не является «из ряда вон выходящей». Самоограничение суверенитета не обязательно несовместимо с самим суверенитетом. Тем не менее, если это самоограничение приведет к удалению из политического поля вопросов, которые имеют решающее значение для общественного будущего, ясно, что такое ограничение не будет никем поддержано, поскольку оно просто станет незаконным. Напомним, что приверженцы рабства в США пытались исключить из публичного пространства любые дискуссии об его отмене, ссылаясь на то, что тогда называлось «особым институтом» южных штатов. Основной аргумент состоял в том, что обсуждение вопроса об отмене рабства означало нарушение неотъемлемого права на частную собственность, закрепленного в Конституции. С формально-юридической точки зрения сторонники рабства, вероятно, были правы. В 1858 г. противники Авраама Линкольна также настаивали на необходимости не включать в повестку дня вопрос о рабстве. Всем известно, к чему это привело.
Поэтому международное право в обязательном порядке рассматривается как право координации, а не как право подчинения. В рамках международного права правила устанавливаются единогласно, а не большинством. Это означает, что политическое сообщество состоит из государств-участников, а не представляет собой механическую сумму населения этих государств. Договор имеет обязательную силу только для подписавших его сторон, и каждый участник с момента подписания имеет равное право в рамках этого договора, независимо от размера, богатства или числа жителей страны. При этом любая подписавшая договор сторона может свободно выйти из международного договора.
Суверенитет и система многосторонних отношений. С 1945 г. организация международной торговли занимает все более важное место в международных отношениях, а также оказывает влияние на формирование международных стандартов. Она несет в себе радикальный вызов суверенитету, но вместе с тем порождает новое понимание необходимости этого суверенитета.
Важное изменение произошло, когда Соединенные Штаты отказались ратифицировать Гаванскую хартию (см. [23]), которая уважала суверенитет государств. Как следствие, международная торговля регулировалась в рамках Гене-
рального соглашения по тарифам и торговле (ГАТТ), которое заменило собой эту нератифицированную хартию, а затем регулировалась согласно нормам и правилам ВТО. В этом контексте сложилась идеология, которая должна была обосновать многосторонние отношения, международную торговлю и, следовательно, свободную торговлю как «общественное благо» [24]. Это послужило основой более или менее радикальных дискуссий по поводу концепции суверенитета.
Тем не менее, такой подход был оспорен с самого начала [25-26]. Эта идеология и прежде всего ее институциональные последствия создают серьезные проблемы для демократии [27]. Глобализация мировой экономики не привела к единообразию методов управления, свидетельствуя о том, что суверенитет корпораций сохраняется. Кроме того, так и не было представлено доказательств эффективности свободной торговли в части ее содействия экономическому развитию.
Этот процесс также привел к развитию региональных экономических соглашений (созданию региональных зон экономической интеграции, таких как ЕС или Североамериканское соглашение о свободной торговле - НАФТА), а также к появлению соглашений о свободном обмене между этими зонами интеграции, такими как мертворожденный Североатлантический договор (Трансатлантическая зона свободной торговли (англ. Transatlantic Trade and Investment Partnership, TAFTA) / Трансатлантическое торговое и инвестиционное партнерство (англ. Transatlantic Free Trade Agreement, TTIP [28]) или договор с Канадой (Всеобъемлющее экономическое и торговое соглашение (англ. Comprehensive Economic and Trade Agreement, CETA). Такие соглашения становятся все более распространенными.
ВТО предусматривает проведение голосования по спорным вопросам, но действенная практика ВТО свидетельствует о превалировании правила консенсуса, что равносильно неявному признанию центральной роли государственного суверенитета. Для принятия любой меры достаточно, чтобы ни одна страна не возражала против нее.
Однако в настоящее время практика расширения торговых соглашений, похоже, сталкивается с ограничениями. Действительно, в июле 2008 г. «Дохийский раунд развития» (Doha Development Round), который должен был существенно расширить сферу применения норм, предъявляемых к государствам, потерпел явную неудачу. Переговоры, состоявшиеся в Канкуне в Мексике в 2003 г., в Гонконге в 2005 г., а также в Париже и Потсдаме в 2007 г., не увенчались успехом. Они потерпели неудачу из-за постоянных разногласий между богатыми и бедными странами в отношении сельскохозяйственных субсидий и Соглашения об интеллектуальной собственности (ТРИПС). Этот провал означал для ВТО утрату контроля над повесткой дня в переговорах по развитию международной торговли.
«Паралич», который поразил ВТО и «Дохийский раунд» в начале 2010-х годов
[29], а также другие события негативно сказались на идеологии многосторонней торговли. Можно считать, что период с 2016 по 2018 г. был особенно событийным в этом отношении. Конечно, следует упомянуть и Брекзит, который остается серьезным потрясением для экономической зоны Европейского союза, и дебаты вокруг Договора о свободной торговле с Канадой (CETA). Дональд Трамп тем временем запретил появление новых соглашений о свободной торговле, таким как TAFTA
[30], запуск которых обсуждался в течение нескольких лет, и пересмотрел торговый договор с Канадой и Мексикой (НАФТА) [31].
Всеобъемлющее экономическое и торговое соглашение (также известное как AECG -Accord économique et commercial global), в частности, в Европе представляет собой хрестоматийный пример посягательств на суверенитет государств. Это договор о свободной торговле «нового поколения», в котором ограничиваются не столько тарифные, сколько нетарифные барьеры [32]. И такой подход прямо противоречит суве-
ренитету государств. Можно опасаться, что в рамках CETA будет взят курс на демонтаж большинства защитных норм [33]. Таким образом, соглашение CETA поставит под угрозу, среди прочего, «продовольственный суверенитет» ряда стран. К этому добавляется риск, который связан с включенным в договор механизмом защиты инвесторов. Соглашение CETA между Европейским Союзом и Канадой, по сути, создает систему защиты инвесторов, которая посредством учреждения Арбитражного суда позволит осуществлять судебное преследование государств (или даже обжаловать решения Европейского Союза), если официальное решение, принятое этим государством, может поставить под угрозу «законные ожидания возврата инвестиций» [34].
Также следует отметить, что соглашение CETA позволит инвесторам оспаривать политические решения, если они сочтут, что эти решения идут вразрез с их интересами. Эта процедура, которая может оказаться очень дорогостоящей для государств, будет иметь сдерживающий эффект даже просто в случае угрозы судебного разбирательства. В связи с этим следует напомнить, что в 2011 г. Квебек отменил запреты на продаваемый компанией Dow Chemical гербицидный компонент, который подозревали в канцерогенности, поскольку указанная компания была полна решимости передать дело в суд.
Мы наблюдаем отчуждение части государственных функций, создание законодательства, принятого вне всякого демократического контроля, и установление новой иерархии правовых норм. Однако соглашение CETA все-таки было ратифицировано Европейским парламентом 15 февраля 2017 г. и теперь должно быть ратифицировано различными национальными парламентами. Тем не менее соглашение считается частично применимым еще до его ратификации национальными парламентами. В результате 21 сентября 2017 г. соглашение CETA было частично принято в отношении исключительных компетенций ЕС (с временным исключением некоторых компонентов общей компетенции, требующих голосования стран-членов ЕС). Но около 90% положений соглашения уже будут применяться.
Этот факт представляет собой подлинное отрицание политической демократии, к которой общественное мнение очень чувствительно. Было сделано все для того, чтобы это соглашение разрабатывалось и осуществлялось вне контроля и воли народов. С этой точки зрения соглашение отражает тот факт, что «глобализация» стала сегодня способом избавиться от многих вопросов из сферы политического выбора.
Суверенитет и вопрос о природных ресурсах. Вопрос о суверенитете непосредственно связан с природными ресурсами в контексте постоянно растущего спроса на них и конфликтов по поводу контроля над ними. Речь идет как о ресурсах энергетических, так и непосредственно необходимых для жизни человека, таких как вода. Этот вопрос рассматривался в ООН еще в 1950-х годах и даже стал одним из самых важных пунктов при обсуждении принципа суверенитета государств [35].
Что касается энергетических ресурсов, то вопрос о суверенитете ставится уже давно - с точки зрения как вовлечения этих ресурсов в оборот, так и страны-потребителя, которая сталкивается с проблемой своего энергетического суверенитета. Вопрос об энергетическом суверенитете обсуждается очень широко, поскольку энергетические проблемы могут оказать решающее влияние на развитие.
Отметим, однако, что международное право, в том числе посредством прецедентного права, закрепляет право на частную собственность как основополагающее право человека. Возможность использовать «блага (материальные ценности)» и распоряжаться ими в рамках права на частную собственность, которое предоставляется любому лицу (от лат. jus utendi et abutendi - право пользоваться и распоряжаться), распространяется и на природные ресурсы, а также на земли, где они находятся. Однако это право на частную собственность может препятствовать суверенитету государства
(как субъекту, которому делегированы полномочия всех граждан на эти природные ресурсы). В этой связи ООН признала, например, что право общности (финского народа) превалирует над требованием части этой общности (общины Саами).
Проблема энергетического суверенитета возникает также в отношениях с государствами, имеющими крупные добывающие компании. В ряде случаев экономическая мощь этих компаний может быть сопоставима с экономической мощью рассматриваемого государства. Конфликт между государством и этими компаниями может стать причиной длительных и зачастую чрезвычайно дорогостоящих процедур, особенно в случае пересмотра системы концессий. Эта проблема должна быть связана с проблемой «фактической» технологической монополии, которой обладают определенные компании в определенных секторах.
В этом случае государства борются за суверенитет не в принципе, а с целью его реального применения в ситуациях, когда необходим контроль над определенными технологиями, использование которых в данный момент может оказаться неизбежным при эксплуатации природных ресурсов. Но даже если приобретение государством всех технологий не является финансово желательным и экономически эффективным, ему может потребоваться база для сравнения (бенчмаркинг) в интересующем его промышленном процессе. Действительно, в процессе регулирования частного предпринимательства возможный «захват регулятора в плен» регулируемыми компаниями по-прежнему остается проблемой, особенно серьезной в случае, если государство не имеет никакого представления о производственном процессе. Отметим, что другое измерение этой проблемы может заключаться в экологических последствиях, порождаемых определенными методами эксплуатации. В этом контексте особо следует упомянуть экологические риски, связанные с гидравлическим разрывом пластов [36].
Если вопрос об используемых технологиях, безусловно, является критическим, то контроль за объемом извлеченных природных ресурсов является не менее важным. В связи с этим вопрос о суверенитете государства также распространяется на контроль, прямой или косвенный, над средствами транспортировки ресурсов, которые добываются для экспорта. Напомним, что этот пункт вызвал одно из первых противоречий между ЕС и Россией, возникших из-за «Энергетической хартии». Договор об Энергетической Хартии (Le Traité de la Charte de l'Energie, TCE) с точки зрения России содержит несколько серьезных изъянов [37].
Опыт показывает, что хотя государственная монополия на транспортировку газа может иметь некоторые недостатки, в целом она позволила России восстановить эффективный контроль над величиной экспортируемых ресурсов. Поэтому решение России выйти из Договора об Энергетической Хартии в 2009 г. следует рассматривать именно с этой точки зрения. Следует отметить, что в свою очередь в январе 2016 г. Италия тоже вышла из Договора, что привело к своего рода краху этой институциональной структуры.
Вопрос о соотношении между государственным и частным секторами определяется проблемами как эффективности, так и финансирования. Обслуживание инфраструктуры является дорогостоящим. Тем не менее даже в случае концессий, технические требования, установленные структурами власти, позволяют в конечном счете устанавливать контроль последней инстанции со стороны государства. Переход от режима концессий к режиму прямого регулирования, который сейчас имеет массовый характер, связан, скорее, с конкретными проблемами управления, чем с принципиальными вопросами. Следует отметить, что этот переход не носит всеобщего характера. Так, автомагистрали продолжают быть объектами концессионных соглашений, несмотря на весьма невыгодные условия для государства.
В целом, вопрос об эксплуатации и сохранении природных ресурсов (энергетических и прочих) ставит проблему «общественного (общего) блага» и более конкретно проблему res publica (в данном контексте - общественной собственности). В сущности, необходимость решать эту проблему создает одну из сфер для применения государственного суверенитета. На самом деле, тенденция разворота к государственному регулированию от делегирования показывает, что применение принципа делегирования в тех или иных формах в тот или иной момент может показаться наносящим ущерб самому принципу суверенитета.
Существуют ли конфликты на уровне суверенитета? В настоящее время возникает вопрос о том, как соотнести вышеуказанные принципы с реальными трудностями реализации решений, обусловленных этими принципами. Конфликты могут возникать между фирмами и государствами, а также между группами фирм и группами государств, и наконец, между группами, входящими в состав населения.
В случае конфликта, противопоставляющего «суверенитет частных собственников» суверенитету народа (реализуемый через суверенитет государства), проблема осложняется тем, что владельцы крупных транснациональных компаний являются гражданами многих стран. Поэтому то, что решается во «внутреннем» праве (воля народа выше воли составляющих его групп), в случае ТНК оказывается защищенным отдельными нормами международного права.
Проблема раздваивается, когда государства, которые считают себя слишком слабыми или слишком маленькими, чтобы противостоять крупным транснациональным компаниям, решают сотрудничать, объединяя свои суверенитеты, отказываясь при этом от части своих суверенных полномочий. Пример можно найти в практике Суда Европейского Союза (CJEU). В этой связи показателен пример Google Spain в 2014 г., когда деятельность поисковой системы контролировалась европейской директивой 95/46, но при этом спорная обработка персональных данных осуществлялась материнской компанией, учрежденной в Соединенных Штатах, а не ее европейским филиалом, созданным в Испании. При этом даже сам факт учреждения Суда Европейского союза можно критиковать.
Вопрос о конфликте суверенитета «собственников» (т.е., акционеров) и суверенитета народа, реализуемым государством, вновь рассматривается на международном уровне. Существуют различные попытки законотворчества, от AMI (Многостороннее соглашение об инвестициях) до Всеобъемлющего экономического и торгового соглашения (CETA), посредством которых стремятся создать юридическую процедуру защиты владельцев на основе преимущества международного права над национальным правом (или на основе договоров, имеющих примат над национальным правом).
На самом деле судебная практика различных государств в этом вопросе расходится. Франция склонна признать превосходство международного права над национальным правом, но Германия стремится отказаться от такого подхода. Хотя юристы обеих стран давно согласились с принципом суверенитета, их позиции существенно различаются в реализации этих принципов.
Еще одно обстоятельство позволяет увидеть другие возможные конфликты между формами реализации суверенитета. В настоящее время в связи с общей экологической деградацией и именно в связи с этой «чрезвычайной ситуацией» в области окружающей среды ведется работа по формированию правовой системы в «сфере общего пользования» [38], которая была бы основана не на национальных правовых нормах, а непосредственно на международном праве [39]. Это априори подразумевает существование общественного договора. Между тем учитывая зарождающийся характер глобального гражданства и отсутствие транснационального суверенитета, социальный контракт по определению может рассматриваться лишь в национальных
рамках. Это порождает концептуальные идеи о национальном государстве и о суверенитете национального государства как формы выражения суверенитета народа. Здесь возникает проблема провозглашения некоторого принципа (кто есть суверен, что такое суверенитет) и конкретными формами применения суверенитета.
Государства никогда не переставали заключать договоры между собой. Но должны ли учреждения, регулирующие глобальные «общественные блага», возникать в результате заключения международных договоров или происходить из наднациональных институтов? Ведь фактически цели Конференции по климату в Париже остаются необязательными, и страны, как например, США могут выйти из этих соглашений.
Заметим, что многие авторы множат путаницу между принципом суверенитета и конкретными формами реализации последнего [39].
Выводы Во-первых, вопрос о суверенитете действительно имеет основополагающее значение и присутствует в истории развития институтов на протяжении очень длительного времени. Стремление народов к суверенитету - это лишь форма стремления к демократии. Во-вторых, хотя принцип суверенитета давно закрепился в научной мысли, которая развивалась от римского права до авторов XX в., таких как Карл Шмитт, и конечно Жан Боден, вопрос о формах реализации суверенитета постоянно ставится на обсуждение в силу изменений в ходе развития экономики и международных отношений. Это происходит потому, что суверенитет, если он принадлежит народу, на практике осуществляется государством. В-третьих, в процессе обновления форм реализации суверенитета постоянно возникает противоречие между самими принципами и вопросом о формах. Среди авторов, в частности экономистов, наблюдается тенденция выдавать формы за принципы. Очевидно, что это не способствует ясности дискуссий.
Необходимо также учитывать, что существуют интересы, вызывающие возникновение политической тенденции, которая выражается в стремлении лишить народы своего суверенитета. Эта тенденции находит отражение в трудностях как разработки форм реализации суверенитета, так и соответствия между проблемами (такими же реальными) и решениями. История с потенциальным созданием международного экологического права дает очень наглядный пример того, как из-за самых лучших намерений может возникнуть риск создания тиранической правовой системы.
Литература
1. Bodin, J., (1576, 1986), Les six livres de la République, Paris, éd. Fayard, Livre I, chap. X, p. 306.
2. Haquet, A., (2004), Le concept de souveraineté en droit constitutionnel français, Paris, éd. PUF.
3. Sauvé J.M., (2015), «Quelle souveraineté juridique pour les Etats et pour l'Union ? », Conseil d'Etat, http://www.conseil-etat.fr/content/download/49222/430858/version/2/file/Quelle%20souverainete%20juridique %20pour%20les%20Etats%20et%20pour%20l%20Union.pdf
4. Rosenberg D., (2013), «Quelques observations sur la souveraineté économique de l'Etat post-moderne», in Coll, Penser la science administrative dans la post-modernité, Mélanges en l'honneur de Jacques Chevalier, Paris, Librairie Générale du Droit et de la Jurisprudence.
5. Economic Sovereignty Definition. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.lse.co.uk/ financeglossary.asp?searchTerm=&iArticleID=2196&definition=economic_sovereignty.
6. Carayon B., (2005), Patriotisme économique, de la guerre à la paix économique, Monaco, Le Rocher.
7. Une declaration du forum des ONG. Adressee au sommet mondial de l'alimentation. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.fao.org/wfs/begin/paral/cngo-f.htm.
8. Krasner S. (2002), «Globalization and sovereignty» in Smith D., Solinger D., Topik S. (ed), (2002), States and Sovereignty in the Global Economy, Londres, Routledge, pp.34-52.
9. Schmitt C., (1922, 1988), Théologiepolitiquel, Paris, Gallimard; voir le chapitre Ide l'ouvrage.
10. Bodin J. (1993), Les Six Livres de la République, (1575), Librairie générale française, Paris, Le livre de poche, LP17, n° 4619. Classiques de la philosophie.
11. HirstP. (1999), "Carl Schmitt's Decisionism" in C. Mouffe, (ed.), The Challenge ofCarl Schmitt, Londres, Verso, pp. 7-17
12. G. Agamben, Etat d'exception - Homo Sacer, Seuil, Paris, 2003, p.40.
13. Burdeau G., (1972), Droit Constitutionnel et Institutions Politiques, Librairie Générale de Droit et de Jurisprudence, Paris, 15ème édition, pp. 28-29.
14. Combacau J., (2001), « La Souveraineté Internationale de l'Etat dans la Jurisprudence du Conseil Constitutionnel», Paris, Cahiers Du Conseil Constitutionnel, №9 (Dossier: Souveraineté De L'Etat et Hiérarchie Des Normes) — Février. [Электронный ресурс]. Режим доступа: https://www.conseil-constitutionnel.fr/nouveaux-cahiers-du-conseil-constitutionnel/la-souverainete-internationale-de-l-etat-dans-la-jurisprudence-du-conseil-constitu tionnel-francais
15. Moatti C., (2018), Res Publica, op.cit., p. 45.
16. Bretone M., (1975), Technice i ideologie des giuristi romani, Naples, EDI.
17. Astin A.E., (1967), Scipio Aemilianus, Oxford, Oxford University Press.
18. Simmel G., (1900, 1978), Philosophy of Money, Londres, Routledge, (publié originellement sous le titre Philosophie des Geldes); Deutschmann C., (1996), "Monney as a Social Construction: on the Actuality of Marx and Simmel", Thesis Eleven, n°47, novembre, pp. 1-20
19. Commons J., (1968), Legal Foundation of Capitalism, Madison, Univ. of Wisconsin.
20. Williamson O.E., (1985), The Economics Institutions of Capitalism, New York, The Free Press.
21. Dugger W. M., (1992), «An Evolutionary View of the State and the Market » in W.M. Dugger et W.T. Waller, edits, (1992), The Stratified State, Armonk, M.E. Sharpe, pp. 87-115.
22. Goyard-Fabre S., (1991), "Y-a-t-il une crise de la souveraineté?", in Revue Internationale de Philosophie, Vol. 45, n°4, pp. 459-498, p. 480-1.
23. Sapir J., La démondialisation, Paris, Seuil, 2011.
24. Ohlin B., (1933), Interregional and International Trade, Cambridge, Harvard University Press; W. Stomper, P. Samuelson, (1941), « Protection and Real Wages », Review of Economic Studies, n° 9, novembre, p. 58-67
25. Duchin F., (2000), «International Trade: Evolution in the Thought and Analysis of Wassily Leontief». [Электронный ресурс]. Режим доступа: www.wassily.leontief.net/PDF/Duchin.pdf
26. Krugman P., (2010), «A Globalization Puzzle», 21 février 2010. [Электронный ресурс]. Режим доступа: krugman.blogs.nytimes.com/2010/02/21/a-globalization-puzzle.
27. MacEwan A., (1999), Neo-Liberalism or Democracy? Economic Strategy, Markets and Alternatives For the 21st Century, New York, Zed Books.
28. «О ТТИП» на официальном сайте Европейской комиссии (http://ec.europa.eu), Европейская комиссия, 1 апреля 2015 года: http://ec.europa.eu/trade/policy/in-focus /ttip/about-ttip/index_fr.htm
29. Francois, J., H. Van Meijl, and F. Van Tongeren (2005) "Trade Liberalization in the Doha Development Round. " In Economic Policy 20 (42): 350-91
30. Donald Trump enterre les traités de libre-échange. [Электронный ресурс]. Режим доступа: https://www.lexpress.fr/actualite/monde/amerique-nord/trump-va-enfoncer-un-premier-coin-dans-les-traites-de-libre-echange_1871797.html
31. Donald Trump veut « mettre fin » à l'Aléna rapidement. [Электронный ресурс]. Режим доступа: https://www.lemonde.fr/international/article/2018/12/02/donald-trump-veut-mettre-fin-a-l-alena-rapidement_5391562_3210.html
32. «Accord économique et commercial global (AECG)», sur Europa, 27 septembre 2016. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://ec. europa. eu/trade/policy/in-focus/ceta/index_fr. htm
33. Kohler P. and S. Storm, (2016), CETA Without Blinders: How Cutting 'Trade Costs and More' Will Cause Unemployment, Inequality and Welfare Losses, Global Development And Environment Iinstitute, Working Paper N° 16-03, Medford, Tufts University.
34. Capaldo, J, A. Izurieta, et J. Kwame Sundaram (2016) "Trading Down: Unemployment, Inequality and Other Risks of the Trans-Pacific Partnership Agreement." GDAE Working Paper 16-01. GDAE, Tufts University. [Электронный ресурс]. Режим доступа: https://ideas.repec.org/p/dae/daepap/16-01.html
35. Rosenberg D., (1983), Le principe de souveraineté des Etats sur les ressources naturelles, Paris, Librairie Générale du Droit et de la Jurisprudence.
36. Majlis, N., (2014), «L'extraction du gaz de schiste (shale gas) par fracturation hydraulique : une menace environnementale», Les cahiers psychologie politique [En ligne], numéro 25, Juillet 2014. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://lodel.irevues.inist.fr/cahierspsychologiepolitique/index.php?id=2861 Gaz de schiste et interdiction de la fracturation hydraulique. Principe de précaution et de prévention -Charte de l'environnement. Conseil constitutionnel, décision n° 2013-346 QPC du 11 octobre 2013, Société Schuepbach Energy LLC, JORF n° 0239 du 13 octobre 2013, p. 16905, texte n° 20.
37. Belyi A., (2014), «International Energy Governance: Weaknesses of Multilateralism», in International Studies Perspectives, vol. 15, p. 313-328.
38. Kaul I., Grunberg I., M. A. Stern, dir. (1999), Global Public Goods. International Cooperation in the 21st Century, Londres et New York, Oxford University Press.
39. Gabas J-J. et P. Hugon, (2001), «Les biens publics mondiaux et la coopération internationale », in L'Economie Politique, n°12, pages 19 à 31.
