CC BY
13DOI: 10.24412/^-37184-2024-7-15-38
В. В. Тихонов
Основные тенденции и проблемы развития фундаментальной науки в СССР в середине 1960-х — начале 1980-х гг.1
Аннотация: В статье рассматриваются основные тенденции развития советской науки середины 1960-х — начала 1980-х гг. Демонстрируется динамика количественных и качественных показателей советской фундаментальной науки. Отражаются достижения и причины отставания советских ученых в ключевых дисциплинах. Анализируется ментальность научных кадров, инфраструктурные достижения и проблемы. Особое внимание уделяется естественнонаучным направлениям — физике, математике, химии, генетике. Констатируется усиливающееся общее техническое отставание советской науки от передовых научных держав того времени.
Ключевые слова: советская фундаментальная наука, ученые, научная инфраструктура, научные кадры.
Время с середины 1950-х гг. и до середины 1970-х гг. считается наиболее успешным периодом развития советской науки, которая продуцировала около 20% мировой научно-технической информации [28, с. 217-218]. По наблюдению авторитетного историка науки Л. Грэхэма, «к 1960-м годам русский язык стал в ряде научных областей играть более важную роль, чем французский или немецкий, что коренным образом отличалось от ситуации полувековой давности» [16, с. 197].
1 Статья подготовлена в рамках проекта Института российской истории РАН по написанию многотомного академического труда «История России с древнейших времен до наших дней». Публикуется в целях апробации.
Перед советской наукой стояла амбициозная задача быть в лидерах во всех направлениях исследований. Многие понимали, что это невыполнимо. На заседании Президиума АН СССР, состоявшемся 4 декабря 1964 г., академик Л. А. Ар-цимович говорил вполне определенно: «Надо помнить, что сейчас научные исследования интенсивно ведутся в десятках развитых стран. Поэтому завоевать и сохранить первенство во всех областях мировой науки сейчас чрезвычайно трудно. С другой стороны, следует иметь в виду, что у нас на данном этапе может не хватить (и действительно не хватает) материальных ресурсов, необходимых для того, чтобы на ряде очень важных направлений обогнать зарубежную науку. Поэтому не нужно впадать в панику, если где-либо обнаружится отставание, и пытаться ликвидировать его по методу тришкина кафтана, т.е. вот здесь отставание, давайте соответствующим постановлением снимем людей с другого участка. Пока мы еще не можем быть одинаково сильными по всему фронту научных исследований <...> если же мы будем пытаться быть всюду первыми и равномерно распределим внимание и наши ограниченные средства между всеми научными дисциплинами, то везде окажемся последними» [6, л. 41-42]. Тем не менее в целом ряде научных направлений СССР занимал самые передовые позиции. Во многом это было обусловлено высоким качеством советских научных работников.
СССР тратил на науку внушительные средства, находясь среди лидеров по инвестициям в Научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы (НИОКР). Максимум расходов на науку в СССР пришелся на середину 1970-х гг. и составил 3,7% Валового национального продукта (ВНП). Затем расходы в процентном соотношении к ВНП перестали расти и даже начали сокращаться. Необходимо отметить, что Советский Союз следовал в русле мировых тенденций. В США пик расходов на науку пришелся в середине 1960-х гг. и составил 3% ВНП, а в 1980 г. он уже равнялся только 2% [12, с. 37].
Ведущая роль в фундаментальных научных исследованиях оставалась за Академией наук СССР, которую с 1961 г. по 1975 г. возглавлял математик М. В. Келдыш. Ее следующим президентом стал физик-ядерщик А. П. Александров, который занимал должность до 1986 г. В Академии на конец 1981 г. трудилось 49 019 сотрудников [31, с. 125]. В союзных республиках (кроме РСФСР) существовали собственные академии, в которых на конец 1981 г. работало 50 476 человек [31, с. 125]. Большим штатом располагала Всесоюзная академия сельскохозяйственных наук — 19 850 человек. В Академии медицинских наук числилось 6 775 человек, Академия педагогических наук насчитывала 1699 сотрудников [31, с. 125].
С конца 1960-х гг. началось планомерное развитие региональной сети научных учреждений. В 1969 г. вышло постановление ЦК КПСС «О развитии научных учреждений в отдельных экономических районах РСФСР». Предполагалось, что создание в крупных экономических районах развитой научно-исследовательской инфраструктуры станет мощным стимулом в их экономическом и культурном развитии. Кроме того, региональная диверсификация научной сети должна была повысить конкуренцию между научными центрами и благотворно сказаться на общем развитии науки. В рамках реализации этого плана в 1970 г. начал работу Дальневосточный научный центр (НЦ) АН СССР. В 1971 г. было принято решение о создании Уральского научного центра. Ранее, еще в 1969 г., на основе вузовской науки был создан Северо-Кавказский научный центр [20, с. 294-297, 300-301]. Работу новых центров не всегда удавалось наладить быстро и эффективно. Так, формирование Дальневосточного НЦ даже в 1985 г. еще не было завершено [36, с. 192].
Количество научно-технических работников в СССР увеличивалось быстрее, чем где бы то ни было в развитых странах. Так, в 1950-1960-е гг. численность научных работников
в странах Западной Европы удваивалась за 15 лет, в США — за 10 лет, а в СССР — за 6 лет [24, с. 79]. Правда, рост замедлялся. Если в 1960-е гг. их количество выросло с 354,1 тыс. в 1960-м г. до 927,7 тыс. в 1970 г. (рост на 24% в год) [30, с. 109], то в 1970-е гг. ежегодный рост составил уже 16% (на 1981 г.— 1411,2 тыс.) [31, с. 125], а в 1980-е гг. рост по РСФСР вообще почти сошел на нет и составил только 1% [2, с. 54-55]. В целом количество научно-технических работников увеличилось в 1950-1970-е гг. в 5,7 раз [2, с. 58]. Советская статистика хвасталась, что четверть всех научных работников мира находятся в СССР [31, с. 125].
Схожая динамика наблюдалась и в росте количества аспирантов [2, с. 105]. На протяжении 1960-1980-х гг. неуклонно повышалось количество остепененных сотрудников НИИ и вузов. Если в 1970 г. они составляли 26,7% от общей численности, то в 1988 г. — 35,7% [32, с. 33].
Наличие значительного количества научных сотрудников и работников высшего образования привело к тому, что эту группу нередко выделяли в качестве особой социальной страты советского общества — научно-технической интеллигенции (НТИ) или инженерно-технических работников (ИТРов)2. И действительно, предпосылки к этому есть [1; 11]. НТИ являлась привилегированной частью советского общества, поскольку власть понимала, что военная и экономическая мощь сверхдержавы во многом определяется ее научно-техническим потенциалом. Именно инжнерно-технические специалисты (ИТРы) после номенклатуры являлись самым массовым адресатом финансирования и бытовых привилегий советского общества. Им в большей степени, чем многим другим категориям населения, были доступны дефицитные
2 В данном случае речь идет о специалистах в естественнонаучной и технической сферах, гуманитарная и обществоведческая научная среда рассматривается в специальном параграфе. Научно-техническая интеллигенция (НТИ) — понятие более широкое, чем инженерно-технические работники (ИТР), но часто их используют как взаимозаменяемые.
товары и услуги. Впрочем, в первую очередь это касалось элиты советской науки, а также жителей закрытых центров и городков, сотрудников оборонных предприятий, находившихся на спецснабжении [37, р. 133-140, 215, 257]. Например, большинство сотрудников научного центра в Черноголовке вынуждены были ездить в Москву за продуктами, как и многие простые жители Подмосковья [40, р. 92].
Для научных сотрудников, вузовских преподавателей и ИТРов было гораздо больше возможностей выехать за границу, чем для представителей рабочих профессий. Так, согласно справке Интуриста, в 1960 г. 92% советских туристов составили служащие, только 3,7% — рабочие и 0,5% — колхозники. Из служащих 24% являлись научными сотрудниками и преподавателями вузов, 19% — инженерно-техническими работниками, 14% — служащими государственных учреждений, 11% — деятелями литературы и искусства, 5% — врачами, 4% — учителями, 4% — штатными работниками партийных, комсомольских и профсоюзных структур [35, с. 318-319]. Данная пропорция мало менялась в последующее время.
Рост научных сотрудников порождал множество социально-экономических проблем, в том числе и бытовую неустроенность ученых. В этой ситуации звучали призывы сосредоточиться не столько на увеличении количества сотрудников, сколько на повышении уровня жизни уже имеющихся. П. Л. Капица 15 октября 1965 г. на заседании Президиума АН СССР отмечал: «Отобранные нами люди [научные сотрудники], по-видимому, гораздо более способные, но условия для работы у них сейчас гораздо хуже, чем в Америке, и даже хуже, чем в Англии. И поэтому основная задача сейчас у нас — не увеличивать количество научных работников, а значительно улучшить условия, как жилищные условия, так и материальные условия, а в основном условия для научной работы» [7, л. 23]. В этой ситуации для многих молодых
(да и не только) ученых особенно привлекательно выглядели новые научные городки (в Новосибирске, Черноголовке, Пу-щино и т.д.), где им обещали предоставить жилье и необходимые бытовые условия.
В значительной степени быстрое увеличение научных кадров было обусловлено и резким ростом научно-исследовательских институтов (НИИ) в 1950-1970-х гг. Рост зачастую носил экстенсивный характер, открытые учреждения остро нуждались в кадрах и нередко вынуждены были брать на работу не самых квалифицированных сотрудников. Причем с учетом советского трудового законодательства и сложившейся неформальной структуры научного сообщества от нерадивого или неперспективного сотрудника оказывалось крайне сложно избавиться. В 1961 г. для определения качества работы сотрудников были введены конкурсные комиссии. Фактически эту функцию выполняли Ученые советы НИИ. Но они не спешили выносить отрицательные вердикты, поскольку срабатывала корпоративная солидарность и своеобразная круговая порука. Академик В. И. Векслер, сравнивая кадровую политику в СССР и Великобритании, на заседании Президиума АН СССР 21 февраля 1964 г. указывал на сложность для директора института направлять кадровую политику в руководимом им учреждении: «В СССР — из-за увеличения институтов и их штатов — создается единственный способ решения кадрового вопроса — возрастание по количеству. У нас есть целый ряд просто анекдотических историй. В любом институте вы найдете десятилетние истории, когда от человека нельзя освободиться» [5, л. 21-22]. Его поддержал П. Л. Капица, заявивший, что советский руководитель научного коллектива обладает меньшими полномочиями, чем его английский коллега3, и не может просто так уволить ненужного ему сотрудника [5, л. 23]. Многие ру-
3 Капица долгое время в 1920-1930-е гг. работал в Великобритании.
ководители научных учреждений ратовали за срочные контракты, но в условиях быстрого роста НИИ, испытывавших кадровый голод, и высокого уровня защиты труда в СССР, реализовать это было практически невозможно.
Менялась и возрастная структура научных кадров. Согласно подсчетам А. Г. Аллахвердяна [2, с. 72, табл. 10], выстраивалась следующая динамика:
Возрастные группы 1966 1972 1987
До 30 лет 23,0 16,3 12,0
30-40 лет 41,1 46,3 33,4
41-50 лет 20,6 24,7 31,9
51-60 лет 10,8 8,9 17,5
61 и старше 4,5 3,8 5,2
На протяжении двадцати лет происходило существенное падение числа т.н. молодых ученых и общее повышение возраста научно-технических кадров. Особенно остро проблема чувствовалась в ведущей части научного сообщества — среди членов Академии наук, занимавших ключевые руководящие позиции в академических институтах. Причем проблема значительного повышения возраста элиты советской науки стала ощущаться еще в 1960-е гг. Периодически вводился возрастной ценз и специально выделялись вакансии для молодых членов Академии, но это не решало проблему кардинально. А. Н. Несмеянов признавал: «Нет нигде в мире Академии столь старой, как наша. Академию нужно омолодить. Вы понимаете, ситуация такая: мы привыкли из членов-корреспондентов выбирать в академики, а средний возраст членов-корреспондентов 61 год. Это же невозможно!» [4, л. 15]. В значительной степени возрастные предпочтения были связаны с тем, что члены академии склонны были избирать людей своего поколения. Об этом прямо говорил академик Н. Н. Семенов: «Были помоложе и выбирали тех, кто
помоложе. Теперь стали старыми и выбирают старых» [3, л. 15]. Несмотря на снижение общего количества молодых ученых, наука на протяжении всего позднесоветского периода оставалась для молодежи привлекательной сферой самореализации с относительно высокой зарплатой, социальными преференциями, гибким графиком работы, интеллектуальной свободой и т.д.
Особенностью советской науки являлось большое количество научных работников женщин. На 1960-е гг. пришлась «вторая волна феминизации» советской науки [24, с. 80-81; 29, с. 698]. Если в 1960 г. общее количество научных работников в РСФСР было 242,9 тыс., то из них 90,7 тыс. (37,3%) составляли женщины. В 1970 г. на 631,1 тыс. научно-технических работников женщин приходилось 250,3 тыс. (39,7%), а в 1980 г. на 937,7 тыс.— 380,4 тыс. женщин (40,6%) [2, с. 84, табл. 14]. Необходимо отметить, что среди руководителей НИИ и членов Академии наук женщин было совсем немного [33, с. 39; 34, с. 90]. Феминизация науки отнюдь не привела к гендерно-му паритету в качественном отношении.
Обилие в 1960-х гг. молодых сотрудников создавало вполне реальные проблемы в их научных карьерах. Учитывая, что руководящий состав рекрутировался из статусно более значимых и более возрастных ученых, возникало некоторое несоответствие между амбициями молодых ученых и существовавшей иерархией. В итоге было найдено специфическое решение, предполагающее создание Советов молодых ученых и специалистов в академических НИИ. Задачей советов являлось вовлечение молодежи в научное творчество. В 1966 г. был создан Всесоюзный совет молодых ученых. Вскоре в движение молодых ученых включились и вузы. Проводились конкурсы научных трудов молодых ученых. Фактически советы молодых ученых превратились в эрзац полноценной научной карьеры, поскольку тормозили продвижение талантливых молодых ученых в академической
и вузовской иерархии [23, с. 158-159]. Теперь, прежде чем перейти на новый уровень академической иерархии, нужно было побывать «молодым ученым», а затем еще и доказать, что достиг нужного уровня зрелости как исследователь и организатор науки. Таким образом, путь к созданию собственной лаборатории или научно-исследовательской группы заметно удлинялся.
Деятельность значительного количества ученых не сопровождалась эффективной организацией их труда. Так, если в развитых зарубежных странах в 1969 г. одно зарегистрированное изобретение приходилось на 7,3 научных работника, то в СССР — на 33, а в 1970 г.— на 23,2 [25, с. 158]. Проблема повышения эффективности научных исследований регулярно обсуждалась на различных заседаниях Президиума АН СССР. Многие научные сотрудники фактически работали на дому из-за отсутствия помещений. Представители ряда специальностей, не требовавших сложных приборов для проведения исследований (скажем, математики, специалисты в области гуманитарных и общественных наук и т.д.), предпочитали работать дома. Президент АН СССР М. В. Келдыш на заседании Президиума 8 мая 1964 г. призывал переломить ситуацию и улучшить обеспечение сотрудников помещениями, поскольку иначе добиться высокой производительности невозможно. «Многие привыкли работать дома, им не хочется ходить в Институт, а все-таки, когда он сидит дома, даже теоретик, математик, он не может оторваться от жизни семьи. Если с ребенком какой-нибудь пустяк случится, жена стучит ему — иди помогай. Это неизбежно» [8, л. 18],— утверждал он. Несмотря на достаточно динамичное строительство зданий новых НИИ или выделение под них уже используемых площадей, ситуация с помещениями для сотрудников в 1960-е гг. радикально не улучшалась.
В АН СССР проблема частично решалась введением т. н. присутственных дней. Официально во все остальные рабочие
дни научные работники должны были напряженно трудиться, но в действительности проконтролировать это было крайне сложно. Во время периодических кампаний за повышение трудовой дисциплины вводились различные формы контроля, эффективность которых была сомнительной. Вольготную жизнь научных работников отразили многочисленные анекдоты об иностранных шпионах в советских НИИ, которые не могут понять, над чем трудятся их сотрудники, поскольку те занимаются чем угодно, но не решением научных проблем [27, с. 782-783].
Нередко оставляло желать лучшего и качество сдаваемых зданий для НИИ. Помимо традиционного для советского строительства аврала и сопутствовавших ему недоделок, здания строились по типовым проектам, которые трудно было изменить. Часто планировка помещений оказывалась неудобной, отсутствовали или не работали лифты.
Еще одной ахиллесовой пятой советской науки являлась относительно слабая приборная база. Если одни лаборатории были оснащены по последнему слову техники, то большинство испытывало дефицит необходимого инструментария. В американской науке бытовала своеобразная шутка, что в советской физике действует «правило классной доски», то есть от советских физиков следует ждать успеха преимущественно в областях, где не требуется сложных и дорогих приборов, а достаточно доски и мела [16, с. 233]. В определенном смысле изрядная доля правды в ней присутствовала.
Проблема технического оснащения институтов решалась за счет закупки оборудования за рубежом. Платить за него приходилось валютой, которой всегда не хватало. М. В. Келдыш на специальном заседании Президиума АН СССР 23 июля 1965 г. подчеркнул всю остроту проблемы: «Невозможно дольше терпеть такое положение, когда за каждым более или менее современным прибором мы обращаемся за разрешением купить этот прибор за границей. Если у нас
не будет соответствующего уровня научного приборостроения в стране, то наука у нас будет обречена на отставание» [4, л. 2]. Впрочем, он оптимистично оценивал потенциал советской промышленности и ее способность удовлетворить потребности науки.
На деле советскому машиностроению мешали ее «неповоротливость» и относительно низкое качество продукции. Производство было заточено на план и массовый выпуск готовой продукции, но ученые часто точно не знали, какой именно прибор и в какой конфигурации окажется им нужен. Многие из них требовались в небольшом количестве. Поэтому планировать заранее, количественный и приборный ассортимент было сложно. В этой ситуации ценились сотрудники, способные самостоятельно сделать необходимый прибор или усовершенствовать и наладить уже имеющуюся аппаратуру. Можно вспомнить героя фильма «Москва слезам не верит» (1980) — Гошу (его сыграл А. Баталов), который по сюжету работает в НИИ слесарем и пользуется колоссальным уважением среди научных сотрудников за умение качественно сделать требуемый прибор.
Предполагалось, что научно-техническая интеллигенция отличается большим технократизмом, чем творческая интеллигенция, и поэтому первая рассматривалась властью как вполне лояльная среда. На самом деле все было сложнее. Отношение к существующему режиму в научно-технической среде проявлялось по-разному. Спектр колебался от открытого диссидентства до конформизма. Не случайно именно научно-техническая интеллигенция стала основной средой (во многом в силу своей массовости) пополнения диссидентских кадров. Тем не менее средне-статический ИТР в целом сохранял политическую лояльность, испытывал гордость за причастность к сильному государству и верил в прогрессивный характер советского проекта, несмотря на критику недостатков окружающей действительности [40, р. 4, 15].
Кроме того, ключевым фактором, сформировавшим мировосприятие советских ученых, была Великая Отечественная война. Лейтмотивом работы ученых, в том числе и в Военно-промышленном комплексе (ВПК), была установка «Никогда больше!». То есть они готовы были отдать свои таланты для обеспечения безопасности родины. На науку они смотрели как на щит СССР [40, р. 67].
По мнению М. Липовецкого, для среды инженерно-технических работников был характерен особый ИТР-дис-курс, определявший сознание этой социальной группы. Его компонентами были технократизм, стихийный позитивизм и прогрессизм, культ факта, отказ от полифонического взгляда на окружающую действительность, отсутствие критической саморефлексии и демонстративная ироничность. Научно-техническая интеллигенция выработала собственную модель культурного потребления, включавшую определенные поведенческие предпочтения и культурный стандарт. Именно эта среда стала основной аудиторией бардовской песни, участниками КВН, читателями книг братьев Стругацких, Д. Гранина, стихов Р. Рождественского, Е. Евтушенко, зрителями фильмов М. Ромма и др. [26].
Особая среда культивировалась в академических городках и научных центрах (Новосибирск, Черноголовка, Дубна, Иркутск, Красноярск, Томск и др.). Вокруг них сложился устойчивый миф, ярко воплощенный в знаменитой книге А. и Б. Стругацких «Понедельник начинается в субботу» (1965). Базовыми компонентами этого мифа являются представления о том, что академгородки (в первую очередь, конечно же, речь идет о Новосибирском Академгородке) формировали особую интеллектуальную среду и являлись местом процветания академических и даже политических свобод. В местных домах культуры выступали официально и полуофициально признанные деятели культуры, проводились фестивали бардов и показы иностранных и от-
ечественных фильмов. Находясь на особом снабжении, академгородки превратились в построенные в отдельном взятом месте социалистические утопии [13; 39]. В действительности многие из этих представлений не отражают реальности, либо сильно ее упрощают. Далеко не все научные центры находились на спецснабжении, а ситуация со снабжением во второй половине 1970-х гг. ухудшилась даже в привилегированных центрах науки.
На протяжении почти всех 1960-х гг. в академгородках и научных центрах действительно царила относительная свобода, обусловленная как общей атмосферой «оттепели», так и высоким статусом их руководителей — М. А. Лаврентьева (Новосибирск), Н. Н. Семенова (Черноголовка) и др. Но уже с середины 1960-х гг. ситуация начала ухудшаться. Во многом это было связано со снижением веры общества и руководства страны во всемогущество науки, а также стремлением усилить контроль на фоне роста напряжения в стране и мире. Для Новосибирского Академгородка переломным стал 1968 г., когда в местном университете произошли студенческие волнения в связи с гонениями против диссидентов, а в Академгородке прошла кампания сбора подписей в их защиту. После этих событий началось закручивание гаек, приведшее к понижению «градуса свободы» до среднесоветского уровня [13, с. 36-38].
В силу более критического восприятия окружающей действительности академическая среда являлась источником диссидентских кадров. Нередко можно встретить понятие «академическое диссидентство» [10]. Несмотря на достаточно высокий уровень сочувствия осужденным диссидентам, говорить о научно-технической среде как диссидентствующей не приходится. Существовал и конформизм, и искренне негативное отношение к активным противникам режима, многие ученые придерживались идеологии профессионализма, считая, что их научная работа важнее для страны и общества, чем политическая активность.
В самиздатовской поэме «Евгений Стромынкин»4 (19491956) физик-диссидент Г. Копылов следующим образом описывает такую позицию: Науку двигая свою, Я больше обществу даю, Чем тыча пальцами в прорехи. Я приближаю новый век, Не разрушая ветхих вех [21].
В определенном смысле диссидентские настроения получили распространение в результате разочарования в возможностях науки по совершенствованию существующего строя. Технократическая сциентистская утопия разбилась о бюрократию и типичные проблемы советской системы.
В конце 1960-х гг. можно было наблюдать и падение авторитета науки в обществе. Появились представления, что наука несет не только положительное, но и может стать источником страшного зла [17, с. 150]. Чуткие к колебаниям настроений научно-технической среды фантасты братья Стругацкие воплотили идею противоречий науки в цикле книг о прогрессорах — представителях достигшей вершин цивилизации Земли, несущих прогресс в более отсталые инопланетные общества. В произведениях этого цикла благие намерения разбиваются о несовершенство человеческой природы, а желание принести добро зачастую приводит к катастрофическим последствиям.
Несмотря на ряд хронических трудностей, советские ученые 1960-1980-х гг. продолжали играть ведущую роль в мировой науке. Особенно успешны были физики. В 1964 г. лауреатами Нобелевской премии по физике стали Н. Г. Басов и А. М. Прохоров, получившие ее «за фундаментальные работы в области квантовой электроники, которые привели к созданию излучателей и усилителей на лазерно-мазерном принципе». В 1978 г. Нобелевским лауреатом был объявлен
4 Пародия на поэму А. С. Пушкина «Евгений Онегин».
П. Л. Капица «за его базовые исследования и открытия в физике низких температур».
Особым авторитетом в мире пользовались советские физики-теоретики, лидировавшие в развитии математических основ квантовой электродинамики применительно к изучению твердого тела. Лидером исследований в 1960-1970-е гг. являлся Институт теоретической физики им Л. Д. Ландау АН СССР. В официальном докладе Национальной Академии наук США эти разработки были названы «одними из наиболее новаторских и важных в своей области» [16, с. 237].
Впечатляющих результатов советские физики достигли в области теории относительности и астрофизики. Мировой известностью пользовались А. Д. Александров, В. А. Фок, И. С. Шкловский, А. Л. Зельманов, В. Л. Гинзбург, И. М. Халатников, А. Д. Сахаров, Я. Б. Зельдович, И. Д. Новиков [12, с. 49-57]. Слабым местом советской физики являлась компьютеризация исследований. Отставание от США в экспериментальной части со временем только нарастало.
Бесспорное лидерство советские ученые удерживали в математике. СССР был мировой математической сверхдержавой. Советские ученые проводили исследования по всем направлениям чистой и прикладной математики. Согласно отчету Национальной Академии наук США, уровень их исследований был настолько высок, что не уступал первенство никому [16, с. 240].
Мировой известностью пользовались П. С. Александров, Л. А. Люстерник, П. С. Новиков, М. А. Лаврентьев, А. Н. Колмогоров, М. В. Келдыш, И. Г. Петровский, Г. А. Маргулис и др. Лауреатами Филдсовской премии5 в 1960-1970-е гг. стали С.П.Новиков (1970) и Г.А.Маргулис (1978). За применение математических методов в экономическом планировании в 1975 г. Нобелевскую премию по экономике получил
5 Вручается раз в четыре года, и для математиков считается аналогом Нобелевской премии.
Л. В. Канторович (официальная формулировка Нобелевского комитета — «за вклад в теорию оптимального распределения ресурсов»).
Несмотря на внешнее процветание, математическое сообщество Советского Союза терзали острые внутренние конфликты, отражавшие общие проблемы позднесоветской эпохи. В ведущем центре математических исследований Математическом институте АН СССР им. В.А. Стеклова (МИАН) директором с момента его основания и до 1983 г. (кроме небольшого перерыва во время Великой Отечественной войны) являлся И. М. Виноградов, пользовавшийся огромным влиянием в научном сообществе. Он занимал откровенно антисемитскую позицию. Его протеже и идейным соратником был другой выдающийся математик — Л. С. Понтрягин, занимавший должность редактора «Математического сборника». Они стали неформальными лидерами консервативной части математического сообщества. Лидером «либералов» считался А. Н. Колмогоров, которого после серии интриг вывели из редколлегии «Математического сборника», а с подачи Пон-трягина была инициирована критика учебников Колмогорова. В сфере высшего математического образования (в первую очередь речь идет об МГУ, МФТИ и МИФИ) для абитуриентов еврейского происхождения были установлены неформальные барьеры, мешавшие их поступлению и дальнейшей научной карьере. Ситуация в советской математике вызвала международный скандал после публикации в самиздате работы В. А. Сендерова и Б. А. Каневского «Интеллектуальный геноцид. Экзамены для евреев: МГУ, МФТИ, МИФИ» (1980) [22, с. 440-446].
Неформальный антисемитизм нанес отечественной математике заметный урон. Он привел к усилению утечки мозгов, нарушил нормальное функционирование научного сообщества, поскольку перед талантливыми молодыми учеными создавались препоны. С середины 1960-х гг. и до середины
1980-х гг. в академики не был выбран ни один еврей. Наконец, климат внутри сообщества серьезно ухудшился.
Советская астрономия занимала почетное место в мировой науке. Значительный импульс ее развитию придала космическая программа, требовавшая фундаментальных исследований космического пространства. Начиная с 1960-х гг. \заметно улучшилось качество и мощность советских телескопов. В 1976 г. была закончена постройка крупнейшего в мире шестиметрового телескопа в Зеленчукском районе (Северный Кавказ). Продолжали работу старые обсерватории. В СССР велись исследования по всему спектру проблем астрономии. Особых успехов советские астрономы достигли в области теоретической астрофизики. Мировым признанием пользовались труды Г. А. Шайна, А. Л. Зельманова, И. Д. Новикова, Н. Д. Моисеева и П. К. Кобушкина. Успешные исследования велись в Институте космических исследований под руководством Р. З. Сагдеева, Я. Б. Зельдовича, И. С. Шкловского. Заметный вклад внесли В. Л. Гинзбург и И. М. Халатников [16, с. 250-251].
Несмотря на достаточно динамичное развитие советской астрономии, ее достижения заметно снижались из-за дефицита высококачественного оборудования и низких вычислительных мощностей [16, с. 250].
Химия развивалась не настолько успешно, как рассмотренные выше области науки, но и здесь советские ученые могли гордиться немалыми достижениями. В области изучения процессов катализа они находились на лидирующих позициях (исследования О. В. Крылова). В области физической химии успешно работали Институт физической химии (руководитель — В. И. Спицын), Институт химической кинетики и горения (Новосибирск, руководитель — Ю. Н. Молин). Институт проблем химической физики, руководимый Нобелевским лауреатом Н. Н. Семеновым, стал основой научного центра в Черноголовке. Значительных успехов удалось достичь в области
химии полимеров, чьи исследования были сконцентрированы в Институте высокомолекулярных соединений (Ленинград). Но руководство советской промышленности предпочитало копировать зарубежные образцы, поэтому новаторские достижения химиков редко доводились до практической реализации [16, с. 254]. Для советской науки были характерны и традиционные проблемы — недостаток необходимого оборудования. Несмотря на регулярные призывы наладить взаимодействие между наукой и промышленностью, связь между ними оставалась слабой.
Учитывая сырьевое богатство Советского Союза, большое развитие в стране получили науки о Земле и атмосфере. Во многом советские ученые продолжали традиции, заложенные еще в дореволюционный период. В СССР было подготовлено и работало больше всего геологов в мире. Почвоведение развивалось благодаря мощной институциональной базе и финансовой подпитке. В послевоенное время начались океанические исследования. Ведущими центрами являлись Институт океанологии и Институт физики Земли (оба располагались в Москве) и Институт Арктики (Ленинград). Разветвленная сеть геологических станций и разведок существовала по всей стране [16, с. 260-261].
Засилье в течение многих лет в биологии и сельскохозяйственных науках Т. Д. Лысенко и его сторонников значительно тормозило их развитие. Только отставка в 1964 г. последнего патрона «народного академика», Н. С. Хрущева [18, с. 49-74], позволила организовать критику «лысенковщины» [38]. Специальная комиссия Академии наук проверила работу экспериментального хозяйства в Горках Ленинских, где под руководством Лысенко выводилась улучшенная порода коров. Был сделан вывод, что успехи программы банально фальсифицировались. Лысенкоизм как учение и форма организации (точнее фальсификации результатов) исследований нанес огромный ущерб престижу советской науки. Между-
народный научный журнал «Science» следующим образом характеризовал влияние лысенкоизма: «Мы знаем, например, что советская математика, атомная физика и техника поистине великолепны, но [и то], что советская биология, медицина и сельское хозяйство отсталые и пронизаны шарлатанами» [9, л. 26].
Особенно сильно от лысенкоизма пострадала генетика. Полноценные курсы генетики стали читать в университетах только во второй половине 1950-х гг., а издание в 1963 г. учебника М. Е. Лобашёва «Генетика» вызвало форменный скандал, вплоть до угрозы снятия министра образования РСФСР В. Н. Столетова [19]. Но уже в 1965 г. ситуация кардинально изменилась. Директором недавно созданного Института общей генетики АН СССР стал пострадавший от Лысенко Н. П. Дубинин. На «долысенковский» уровень советская генетика вернуться уже не смогла.
Необходимо отметить, что генетика, подвергавшаяся в сталинское время гонениям, стала своеобразной формой антисталинизма в науке. Отбиваясь от многочисленных критиков, обвинявших генетиков в приверженности биологизму и проводивших параллели между генетикой и нацистскими экспериментами над людьми, советские генетики и философы науки вынуждены были особое внимание уделять этическим вопросам науки. Особую роль в критике лысенкоизма с точки зрения философии науки сыграл И. Т. Фролов.
Это ярко проявилось в ходе дискуссии об «улучшении» человека. Толчком к обсуждению этой проблемы во всем мире стало знаменитое эссе Дж. Хаксли «Трансгуманизм» (1957), в котором звучал призыв начать переход на новый уровень развития человечества. В СССР в публичном пространстве обсуждение перспектив началось после публикации в 1971 г. в «Новом мире» статьи В. П. Эфроимсона «Родословная альтруизма (этика с позиций эволюционной генетики человека)», где автор доказывал, что альтруизм возникает из-за закона
естественного отбора, поскольку предполагает выживание популяции, для чего и требуется самопожертвование. Статья «Родословная альтруизма» стала отправной точкой в публичной дискуссии о соотношении биологического и социального в развитии человека [15, с. 227-228].
В 1972 г. американским биохимиком П. Бергом и его сотрудниками была получена первая рекомбинантная ДНК. Это событие считается началом генной инженерии. Во всем мире начались дискуссии о том, можно ли при помощи генетического вмешательства совершенствовать человека. В СССР к потенциальным возможностям генной инженерии отнеслись неоднозначно. Некоторые считали, что генная инженерия поможет усовершенствовать человеческую природу и построить более совершенное общество. Биолог А. А. Ней-фах утверждал, что именно социалистический строй позволит реализовать масштабный проект по генетическому совершенствованию человека. Для этого он призывал сохранять генетические комбинации выдающихся людей, поскольку на основе этого генетического материала можно будет совершенствовать людей. Надо сказать, что призывы Нейфаха встретили скептическое отношение со стороны научного сообщества. Против активного использования генной инженерии выступал известный советский генетик академик Н. П. Дубинин. С его точки зрения, нужно развивать имеющийся потенциал человека, который во многом остается нереализованным. Опасности генетического вмешательства подчеркивали И. Т. Фролов и Б. Г. Юдин. Не исключено, что генетика в руках диктатора (как это уже было при нацистах) может стать инструментом контроля и репрессий.
Тема генетического «улучшения» человека вызвала в СССР большой интерес среди ученых и философов. В этом смысле советская научная общественность не отставала от мировых тенденций. Но дискуссии в Советском Союзе приобрели характерные для советского общества черты. Не-
обходимо отметить, что идея биологического совершенствования человека при помощи генной инженерии вряд ли могла получить серьезную поддержку, поскольку противоречила марксистским постулатам о примате социального над биологическим. В советской идеологии утвердилось представление, что только совершенствование социального строя способно улучшить человека. Разгром евгеники в 1930-е гг. и ассоциация идей биологического «улучшения» человека с нацистскими преступлениями также стали серьезным препятствием. Являясь приверженцами марксисткой философии, советские генетики и философы науки с настороженностью относились к генной инженерии. Все эти факторы, а также техническое отставание советской науки от передовых иностранных исследований, серьезно затормозило развитие генетических исследований в СССР.
Список источников и литературы
1. АбрамовР.Н. Советская инженерно-техническая интеллигенция 1960-80-х гг.: в поиске границ коллективного сознания // Вестник Института социологии. 2017. № 1. Т. 8. С. 114-130.
2. АллахвердянА. Г. Динамика научных кадров в советской и российской науке: сравнительно-историческое исследование. М.: Когито-центр, 2014. 261 с.
3. Архив Российской академии наук (далее — АРАН). Ф. 1. Оп. 3 б. Д. 308.
4. АРАН. Ф. 1. Оп. 3 б. Д. 310.
5. АРАН. Ф. 1. Оп. 3 б. Д. 312.
6. АРАН. Ф. 1. Оп 3 б. Д. 324.
7. АРАН. Ф. 1. Оп. 3 б. Д. 327.
8. АРАН. Ф 1. Оп. 3 б. Д. 330.
9. АРАН. Ф. 2024. Оп. 1. Д. 29.
10. Безбородое А. Б. Феномен академического диссидентства в СССР М.: РГГУ, 1998. 73 с.
11. Васильева З. 1960-е и развитие массовой культуры: заметки о советском варианте модерности // Ab Imperio. 2013. № 1. С. 159-174.
12. ВизгинВ. П., КессенихА. В. Физическое сообщество СССР 1950-1960-х годов // Научное сообщество физиков СССР. 1950-1960-е годы. Вып. 1. СПб.: Нестор-история, 2005. 720 с.
13. ВодичевЕ. Г. Всегда ли «понедельник начинается в субботу», или мифы и реалии сибирской «Новой Атлантиды». Статья первая: мифы // Идеи и идеалы. 2018. Т. 1. № 1 (35). С. 9-26.
14. ВодичевЕ. Г. Всегда ли «понедельник начинается в субботу», или мифы и реалии сибирской «Новой Атлантиды». Статья вторая: реалии // Идеи и идеалы. 2018. Т. 1. № 2 (36). С. 36-38.
15. Грэхэм Л. Естествознание, философия и науки о человеческом поведении в Советском Союзе. М.: Мысль, 1991. 480 с.
16. Грэхэм Л. Очерки истории российской и советской науки. М.: Янус-К, 1998. 310 с.
17. Еремеева А. Н. Российские ученые в условиях социально-политических трансформаций XX века. Курс лекций. СПб.: Нестор-история, 2006. 186 с.
18. Колчинский Э. И., КонашевМ. Б. Как и почему «Правда» учила «Ботанический журнал» // Вопросы истории естествознания и техники. 2003. № 4. С. 49-74.
19. Колчинский Э. И., Шалимов С. В. «Оттепель» и генетика: из истории публикации первого отечественного учебника по генетике // Российская история. 2017. № 4. С. 75-83.
20. Комков Г. Д., Левшин Б. В., Семенов Л. К. Академия наук СССР: Краткий исторический очерк (в двух томах). Т. 2. 1917-1976. Изд. 2-е, перераб. и дополнен. М.: Наука, 1977. 456 с.
21. Копылов Г. И. Евгений Стромыкин (роман в стихах) // Vivos Voco! [Электронный ресурс]. URL: http://vivovoco.astronet.ru/VV/PAPERS/ BONMOTS/STROM.HTM (дата обращения: 07.03.2024).
22. Костырченко Г.[В]. Тайная политика: От Брежнева до Горбачева. Часть 1. Власть-еврейский вопрос-интеллигенция. М.: Международные отношения, 2019. 592 с.
23. ЛевинсонК. А. Опыт или молодость: смена возрастной ориентации в кадровой политике советской науки. 1945-1991 // Новое прошлое (New past). 2017. № 4. С. 151-179.
24. ЛейманИ. И. Наука как социальный институт. Л.: Мысль, 1971. 179 с.
25. ЛельчукВ. С. Научно-техническая революция и промышленное развитие СССР. М.: Наука, 1987. 285 с.
26. ЛиповецкийМ. Траектории ИТР-дискурса // Неприкосновенный Запас. 2010. № 6 (74). С. 213-230.
27. Мельниченко М. Советский анекдот: Указатель сюжетов. М.: Новое литературное обозрение, 2014. 1104 с.
28. Миндели Л. Э., Хромов Г. С. Научно-технический потенциал России. Ч. I. М.: ИПРАН, 2011. 288 с.
29. МирскаяЕ. З., МартыноваЕ. А. Женщины в науке // Вестник Российской академии наук. 1993. Т. 63. № 8. С. 693-700.
30. Народное хозяйство СССР. 1922-1972 гг. Юбилейный статистический сборник. М.: Статистика, 1972. 623 с.
31. Народное хозяйство СССР. 1922-1982. Юбилейный статистический сборник. М.: Статистика, 1982. 848 с.
32. Отечественная наука и научная политика в конце XX в.: Тенденции и особенности развития (1985-1999). М.: Изд-во Московского ун-та, 2011. 324 с.
33. Петровский А. Б., Семенов Л. К., Малое В. С. Кадры Академии: состав, структура, динамика // Вестник АН СССР. 1990. № 11. С. 37-49.
34. ПушкареваН. Л. «Ума не надо»: социальные представления о женщине научной работнице в постсоветском обществе // Труды Карельского научного центра Российской академии наук. 2013. № 4. С. 89-98.
35. Советская культурная дипломатия в условиях Холодной войны. 1945-1989. М.: Политическая энциклопедия, 2018. 445 с.
36. Стрекопытов С. П. История научно-технических учреждений в России (вторая половина XIX-XX вв.). М.: РГГУ, 2002. 425 с.
37. Brown K. Plutoria. Nuclear families, atomic cities and the great Soviet and American plutonium disasters. N.Y.: Oxford univ. press, 2013. X, 406 p
38. Graham L. Lysenko's Ghost. Epigenetics and Russia. Cambridge, 2016. 200 p.
39. JosephsonP. R. New Atlantis revisited: Akademgorodok, the Siberian city of science. Princeton: Princeton University Press, 1997. XXII, 351 p.
40. RogachevaM. A. The Private World of Soviet Scientists from Stalin to Gorbachev. N.Y.: Cambridge university press, 2017. XI, 211 p.
Tikhonov V. V.
The main trends and problems of the development of fundamental science in the USSR in the mid-1960s — early 1980
Abstract: The article examines the main trends in the development of Soviet science in the mid-1960s-early 80s. The dynamics of quantitative
and qualitative indicators of Soviet fundamental science is demonstrated. The achievements and reasons for the failures of Soviet scientists in key disciplines are indicated. The mentality of scientific personnel, infrastructural achievements and problems are analyzed. Special attention is paid to physics, mathematics, chemistry, genetics. It is necessary to state the increasing general technical lag of Soviet science from the advanced scientific powers of that time.
Keywords: Soviet fundamental science, scientists, scientific infrastructure, scientific personnel.
