Научная статья на тему 'Организационная культура в колхозах Европейского Севера России в 1930-е гг'

Организационная культура в колхозах Европейского Севера России в 1930-е гг Текст научной статьи по специальности «История и археология»

CC BY
353
82
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Аннотация научной статьи по истории и археологии, автор научной работы — Глумная М. Н.

В статье впервые в отечественной науке на материалах Европейской части СССР рассматривается культура колхозной организации в 1930-е гг.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

For the first time in national science, the article represents the analytical outline of culture of collective farm organization in 1930s with the help of materials of the European part of USSR.

Текст научной работы на тему «Организационная культура в колхозах Европейского Севера России в 1930-е гг»

М.Н.Глумная

— канд. ист. наук, доцент Вологодского государственного педагогического университета

ОРГАНИЗАЦИОННАЯ КУЛЬТУРА В КОЛХОЗАХ ЕВРОПЕЙСКОГО СЕВЕРА РОССИИ В 1930-е гг.

АННОТАЦИЯ. В статье впервые в отечественной науке на материалах Европейской части СССР рассматривается культура колхозной организации в 1930-е гг.

For the first time in national science, the article represents the analytical outline of culture of collective farm organization in 1930s with the help of materials of the European part of USSR.

Создание колхозной системы в СССР можно и нужно рассматривать не только как стремление государства «взять хлеб у деревни», но и как попытку сформировать в деревне новый социум, новую систему отношений между людьми, в том числе и в процессе производства. В рамках такого подхода имеет смысл обратиться к такому феномену, ставшему актуальным в современной управленческой науке, как организационная культура.

При этом следует подчеркнуть, что в управленской науке исследуется организационная культура определенной компании, предприятия и т.п., а для историка интересна организационная культура не только конкретного колхоза, но всех коллективных хозяйств в данную эпоху, как типичной социально-экономической организации.

Само понятие «организационная культура» появилось в управленческой науке относительно недавно и в настоящий момент является предметом дискуссии. Согласимся с теми исследователями, для которых организационная культура — это ценности, поведенческие нормы, характерные для данной организации, типичный для членов данной организации подход к решению проблем. Она проявляется в философии и идеологии управления, ценностных ориентациях, верованиях, ожиданиях, нормах поведения. При этом некоторые авторы (О.Виханский и А.Наумов) подчеркивают в определении понятия «организационная культура», что это «система ценностей, важных предположений (часто не поддающихся формулированию), бездоказательно принимаемых и разделяемых членами группы или организации, которая определяет решения, поступки и всю деятельность персонала» [21. С. 220].

Точкой отсчета становления концепции организационной культуры является начало 1980-х гг., а пик общественного и научного интереса пришелся на 1990-е гг., когда оказалось, что самые преуспевающие фирмы США и Великобритании проигрывают в конку -рентной борьбе корпорациям некоторых азиатских стран Тихоокеанского региона (прежде всего Японии).

В этой связи было бы плодотворно и уместно рассмотреть влияние организационной культуры на развитие колхозной системы в СССР.

В управленческой и экономической литературе существует множество классификаций организационной культуры. Но при этом все они рассматривают организационную культуру современных предприятий. В основном в управленческой теории идет речь о господстве «традиционной» («классической», «репрессивной») организационной культуры на предприятиях России и о необходимости переходить к инновационной («альтернативной») организационной культуре.

В колхозах 1930-х гг. имело место тесное переплетение как минимум трех «культур»:

1) культура, доставшаяся в наследство от индивидуального крестьянского хозяйства, существовавшего в рамках крестьянской общины, определим ее как патриархальную;

2) культура, которая насаждалась властью в попытках перевести сельскохозяйственное производство на индустриальные рельсы, — современная (советская). (Эта культура в трудах современных ученых обычно называется «традиционной», поскольку они сравнивают

современный период с советским, не углубляясь в более отдаленные исторические периоды. Следует учитывать, что этот уровень советской организационной культуры во многом соответствовал мировым образцам тех лет — заметим, что 30-е гг. ХХ в. — время Ф.Тейлора и Г. Форда);

3) инновационная культура, которая, опережая время, создавала возможности для своеобразного скачка в общественном производстве, но положительный потенциал которой не был реализован.

Поскольку организационная культура — это прежде всего определенные ценности и поведение в соответствии с ними, обратимся к их рассмотрению на примере колхозов Европейского Севера России 1930-х гг.

Среди патриархальных ценностей следует, прежде всего, назвать патернализм по отношению к слабым (многосемейным хозяйствам, бедноте, вдовам и т.п.). Их носителями выступали сами колхозники, прежде всего наименее обеспеченная их часть. Примером такого патернализма могут служить воспоминания одной из жительниц Архангельской области: «Работали дружно. Бывало жнем, жнем, считаем суслоны и часть их на других записываем, которые плохо жили (жалко таких было)» [23. С. 17]. С созданием колхозов, особенно на ранних этапах этого движения — до начала сплошной коллективизации, колхозники связывали выход из нужды и переход к более обеспеченной жизни. Примерный устав сельхозартели 1930 г. (а затем и Примерный устав 1935 г.) определяли цель создания колхоза как действительную и полную победу над нуждой и темнотой [26. С. 3; 11].

В начале 30-х гг. ХХ в. власть еще по инерции с предыдущим десятилетием придерживалась такой «патерналистской» линии по отношению к бедноте и прислушивалась к жалобам колхозников на «нечуткость правлений колхозов в обеспечении наиболее выгодными работами бедняцких и многосемейных хозяйств» [6. Л. 66 об.; 7. Л. 34], что «нас, бедноту, зажиточные совсем зажали, сами себе берут выгодные работы, а нас посылают, где тяжелей и хуже» [9. Л. 78] и т.п. Следует отметить, что сама власть эту линию называла «классовой», что весьма точно определяло ее суть, поскольку «помогать» нужно было бедноте, чтобы «покончить» с кулаками. Это также было зафиксировано в качестве одной из целей создания колхоза в Примерном уставе сельхозартели 1930 г. [26. С. 3]. Поэтому патернализм власти носил ярко выраженный узкий «классовый» характер. Однако после того как был взят курс на то, чтобы «сделать всех колхозников зажиточными, а колхозы — большевистскими» патернализм власти по отношению к бедноте был свернут и отдан на откуп самим колхозам.

Поэтому партийные и советские руководители поучали, например, Конторин — секретарь Северного краевого комитета ВКП(б) — на I краевом слете колхозников-ударников в марте 1933 г. заявил:

«Есть и у нас колхозники, которые рассуждают, давай я поменьше поработаю, а придет время хлеб делить, дадут и мне, а мне не дадут, то детишкам дадут и хлебца, и молочишка, пожалеют и дадут.

Таким нужно прямо сказать — ты нас на слабых чувствах не возьмешь, сейчас колхоз -ник другой, человек труда, он требует, чтобы каждый работал» [12. Л. 110].

Согласно уставу, колхозы могли создавать разного рода фонды взаимопомощи, однако в условиях нищеты колхозов формы патернализма приобретали весьма специфические, а порой и уродливые формы.

Тем не менее, когда в 1935 г. проходило обсуждение и принятие нового устава сельхозартели, на общих колхозных собраниях настойчиво ставился вопрос о создании денежного фонда для семей отходников, фонда инвалидов и т.п. [14. Л. 39].

К концу 1930-х гг. патернализм трансформировался в основном в систему межличностных отношений на уровне: председатель (иногда счетовод) — проситель. В качестве просителя выступали в основном женщины, обремененные большим количеством едоков и часто оставшиеся без кормильца, подавшегося в отход на стройки пятилетки. Предметом

«договора» было денежное или хлебное авансирование (без учета количества и качества труда просителя, вне зависимости от степени выполнения колхозом хлебопоставок, т.е. в нарушение устава). Подобные ситуации подпитывали такое явление, как оппортунизм колхозных руководителей по отношению к рядовым колхозникам, о чем будет сказано ниже.

С патернализмом были связаны и так называемые «иждивенческие настроения» («проедание» урожая), а по сути — стремление использовать плоды своих трудов в первую очередь для удовлетворения потребностей самих колхозников. Подобные настроения особенно были характерны для колхозников на начальном этапе становления колхозного строя. В качестве примера можно привести высказывание членов правления коммуны «Искра» Приводинского сельсовета Котласского района Северного края в 1932 г.: «Как же будем сдавать лен мы государству, когда нам он самим нужен, колхозникам» [11. Л. 82]. В колхо -зе «Кленовская» Рослятинского сельсовета Леденгского района Северного края намолоченный хлеб из урожая 1933 г. под лозунгом правления: «Сначала себе, потом государству » был распределен полностью по трудодням [13. Л. 77].

Однако очень скоро власть дала понять, что главная цель объединения крестьян в кол -хозы — это обеспечение не интересов крестьян, а интересов государства, и ввела жесткую систему сельскохозяйственных заготовок. С иждивенческими настроениями, казалось, было покончено. Однако первая заповедь колхозников — «сначала сдай хлеб государству, а потом распределяй оставшееся на трудодни» — породила еще более широкое распространение колхозного оппортунизма, который стал характерной чертой организационной культуры в колхозах.

В современной экономической и управленческой науке под оппортунизмом понимается стремление индивида реализовать собственные эгоистические интересы, что сопровождается проявлениями коварства и обмана. Оппортунистическое поведение — ключевая кон -цепция неоинституциональной теории, относящаяся к объяснению поведения человека [25. С. 108—109].

По определению Е.Попова, оппортунизм представляет способ действия экономического агента в соответствии с собственными интересами, не ограниченного соображениями морали и противоречащего интересам других агентов. Под оппортунизмом некоторые авторы понимают также использование асимметричной информации для своей выгоды и в ущерб интересам контрагентов [25. С. 109].

Термин «оппортунизм» достаточно широко использовался в 1920—30-х гг. и не только для обозначения известного политического уклона, но и в близком к современному пониманию смысле. В частности, под оппортунизмом понималась такая позиция колхозных руководителей, которая означала отказ (игнорирование) от выполнения хозяйственнополитических кампаний, прежде всего заготовительных, в угоду «иждивенческим настроениям» колхозников. Проявление оппортунизма увязывалось с приверженностью к взглядам политических противников — правых уклонистов — и рассматривалось как политическая ошибка. Обвинение в оппортунизме влекло за собой серьезные последствия, вплоть до уголовной ответственности.

В колхозах 1930-х гг. можно выделить как минимум три уровня оппортунизма.

1. Оппортунизм колхозного руководства по отношению к вышестоящим партийным и советским организациям, которые выступали по отношению к колхозам более высоким иерархическим уровнем управления, своего рода «топ-менеджерами». Здесь интересы колхозников зачастую совпадали с интересами колхозного руководства, которое выступало их рупором. В этом смысле оппортунизм колхозного руководства предполагал соблюдение интересов не только индивидуальных, но и групповых, но шел вразрез с интересами общегосударственными.

Наиболее ярко этот уровень оппортунизма проявлялся в период заготовительных кампаний и состоял в их затягивании, стремлении совсем уйти или сократить размеры заготовок,

в сокрытии, искажении информации о реальных объемах собранного урожая, наличии рабочей силы и т.д. Например, типичным для председателей северных колхозов было уклонение от участия в лесозаготовках. Так, руководитель Тигинского колхоза (Вожегодский район Северного края) Дементьев на требование райколхозсоюза немедленно приступить к выполнению плана по лесозаготовкам заявил: «Коли ставить крест на сельское хозяйство — давайте выполнять лесозаготовки», за что и был исключен из рядов ВКП(б) [4. Л. 100]. Председатель коммуны Ревякин, «двадцатипятитысячник», проявлявший уже и ранее «правооппортунистические взгляды», высказался еще более резко: «Сплав и лесозаготовки нам не нужны, ибо они губят сельское хозяйство». За свою «правооппортунистическую линию» ячейкой он был также исключен из партии [11. Л. 83]. Еще одним из распространенных проявлений оппортунизма колхозных руководителей было авансирование колхоз -ников свежеобмолоченным хлебом сверх разрешенных 10—15% (до полного выполнения государственных поставок). В августе 1934 г. председатель колхоза «Буря» Пудожского района Карельской АССР Абрамов, произведя первый обмолот в размере 240 кг, не сдавая его государству, израсходовал хлеб для авансирования колхозников. Тем самым Абрамов нарушил постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 2 августа 1933 г. «О порядке засыпки фондов для нужд колхозов и распределении зерна между колхозниками по трудодням», но с точки зрения «моральной экономики крестьян» его поступок обеспечивал выживание колхозников, с трудом дотягивавших до нового урожая. Председатель отделался «выговором» [24. С. 192]. Легкость наказания во многом объясняется широким распространением подобного явления. Правда, время от времени власть пыталась привлекать председателей за нарушение порядка авансирования к уголовной ответственности, но очень в немногих случаях дело доходило до суда.

Подобный оппортунизм мог проявляться и внутри колхоза на разных иерархических уровнях: например, председатель (правление колхоза) — бригадир (зав. МТФ).

2. Оппортунизм колхозного руководства по отношению к колхозникам. Здесь находили свое выражение прежде всего личные эгоистические интересы представителей колхозной верхушки. Этот уровень оппортунизма проявлялся в:

• занижении оценки деятельности работника по сравнению с реальной;

• поручении большего объема работ, не соответствующего декларируемому и реальному уровню оплаты труда;

• личных симпатиях (антипатиях), на основе которых происходило распределение работ, премий и других вознаграждений. (Так, в докладной записке о результатах обследования сельхозартели «Красный Октябрь» Октябрьского сельсовета Подосиновского района Северного края в апреле 1931 г. говорилось о сложившейся практике денежного авансирования в колхозе: председатель деньги дает любимчикам, кто работает — тому нет, а кто не работает — тому есть) [5. Л. 30]. В Примерном уставе сельхозартели 1935 г. подобные «недопустимые» для колхозов явления были определены как «кумовство», «семейственность» [27].

В экономической и управленческой науке отмечается, что оппортунизм руководителей имеет как внутренний, так и внешний эффекты. Внутренний эффект выражается в ответной реакции со стороны работников, которые начинают вести себя соответствующим образом. Внешний эффект связан с ухудшением имиджа предприятия не только на рынке труда, но и на товарном рынке. Применительно к колхозам можно говорить о складывании неблагоприятного образа колхозов с точки зрения существующих там порядков, как в обществе того времени, так и в исторической памяти народа.

3. Оппортунизм колхозников по отношению к колхозной верхушке, который проявлялся также в разных формах.

• Отлынивание. Термином «отлынивание» экономисты обозначают выполнение работы с меньшей отдачей, чем следует по договору. Еще Ф. Тейлор отмечал, что вряд ли найдется работник, который бы не пытался определить, как медленно он может работать, не вызывая

у работодателя сомнений в своей добросовестности. К отлыниванию относятся также периодические отлучки с рабочего места, опоздания, прогулы, посторонние дела и пр., ставшие повседневной колхозной практикой [2. С. 268—281; 3. Р. 36—74].

• Небрежность. Речь идет о сознательно допускаемой халатности, небрежном отношении к оборудованию и т.п. [1. С. 93—102].

• Использование служебного положения. Имеется в виду применение материалов и оборудования для «внеконтрактного» использования. В колхозной повседневной практике это выливалось в хищения колхозного имущества [8. Л. 55; 10. Л. 54; 15. Л. 7; 20. Л. 19 и др.]. Они приобрели такой масштаб, что толкнули власть на издание знаменитого «закона о пяти колосках», с очень жесткой системой наказаний за его нарушение. Однако современники-юристы отмечали, что система юстиции очень медленно включалась в работу по реализации этого закона. Например, в Карельской АССР к 10 декабря 1932 г. было открыто только 10 дел о хищении колхозной собственности, и лишь в первом квартале 1933 г. стал заметен сдвиг: к 1 апреля 1933 г. было рассмотрено 38 дел, по которым было осуждено 57 человек [28. С. 236]. При этом следует отметить, что хотя в современной литературе это постановление обычно и именуют «законом о 5 колосках», применительно к Карелии это название не вполне точно, т.к. из 209 дел, открытых в республике в процессе реализации этого постановления, только 38 дел касались хищений колхозной собственности. Пальму первенства здесь держали дела о хищении собственности кооперативных (62 дела) и государственных учреждений (44 дела).

Характерной чертой организационной культуры колхозов 1930-х гг. являлись уравнительные настроения. Об этом, в частности, свидетельствует стремление колхозников делить результаты труда бригады, звена по едокам. Характерно также, что когда в 1935 г. проходили колхозные собрания по обсуждению Устава сельхозартели, весьма громко звучали требования колхозников включить в него положение о наделении колхозников приусадебными участками по едокам [14. Л. 38, 67, 112, 162].

После периода поиска наиболее эффективной формы оплаты труда в колхозах в конце 1920-х гг. власть, наконец, пришла к принципу оплаты по количеству и качеству вложенного труда, что само по себе являлось уже признаком современной организационной культуры. Этот принцип находил свое выражение в индивидуальной и групповой сдельщине, подкреплялся системой «кнута» и «пряника» — системой наказаний и премирования.

Однако в колхозной повседневной практике внедрению этого принципа препятствовала приверженность колхозников к коллективным формам труда и распределению результатов этого труда по количеству участников (поровну). Там, где этому способствовала сама специфика сельскохозяйственного труда, например, сенокос, такие формы продержались и до конца 1930-х гг. В животноводстве же переход к сдельщине проходил быстрее, чем в полеводстве. Можно также отметить такую мелкую, но характерную деталь, как стремление колхозников начинать какие-либо трудовые действия только сообща, после того как к месту работы «подтянутся» все члены бригады, звена.

Трудно приживалась в колхозах и система наказаний-поощрений. Власть старалась ввести систему премирования за трудовые достижения и штрафов за плохую и неудовлетворительную работу. Однако колхозники эту систему саботировали, очень часто правления и председатели колхозов шли у них на поводу. Разного рода «добавки», «премии» делились на всех участников трудового процесса, поскольку, по словам колхозников, «они все работают по-ударному» [16. Л. 136 об.]. Тех же, кто настаивал на премировании, травили до тех пор, пока они от премии не отказывались, говоря в сердцах: «Ну, ее, премию, к черту, проходу нет из-за нее, травят» [17. Л. 131]. Под насмешливым обстрелом деревни находились и «сталинские ударники», и «стахановцы», пользовавшиеся безусловной поддержкой власти [18. Л. 12; 19. Л. 94].

Следует отметить, что именно последние становились проводниками индивидуализма, который подкреплялся трудоднем. Индивидуализм, как элемент современной организационной культуры, тесно соседствовал с феноменом героизма, т.е. системой решения возникающих проблем за счет сверхусилий отдельных сотрудников.

Систему поощрений дополняла система наказаний. Согласно Примерному уставу сельхозартели 1930 г., наказанию подлежали неподчинение требованиям устава и нарушение правил внутреннего распорядка; бесхозяйственное и нерадивое отношение к обобществленному инвентарю и скоту, что рассматривалось артелью как измена делу коллективизации и практическая помощь врагу — кулаку; невыход на работу без уважительных причин и другие нарушения трудовой дисциплины [26. С. 8].

Устав предполагал следующие меры воздействия на колхозников, нарушающих требования устава и правил внутреннего распорядка: выговор, предупреждение, временное отстранение от работы, штраф.

В качестве высшей меры наказания — в отношении «неисправимых» — правление артели должно было ставить перед общим собранием вопрос об исключении из состава артели.

Примерный устав сельхозартели 1935 г. выстроил более подробную иерархию наказаний: переделка недоброкачественной работы без начисления трудодней, предупреждение, выговор, порицание на общем собрании, занесение на «черную» доску, штраф в размере до 5 трудодней, перемещение на низшую работу, временное отстранение от работы, постановка перед общим собранием вопроса об исключении из артели [27].

Таким образом, последнему акту борьбы с «нерадивыми членами артели» предшествовала система материальных и моральных мер воздействия, предполагавшая и традиционные, и инновационные (например, занесение на «черную» доску) механизмы социального контроля.

Примерные уставы сельхозартели 1930 и 1935 гг. провозглашали «советские» («современные») ценности: путь социализма — единственно правильный для трудящихся крестьян; укрепление артели — забота каждого члена; честный труд; распределение доходов по труду; охрана общественной собственности, колхозного добра (трактора, машины, установки, хороший уход за конем); первоочередное выполнение заданий рабоче-крестьянского государства; соблюдение правил внутреннего распорядка; подчинение требованиям устава, постановлениям общего собрания и правления; аккуратное выполнение работ; строгое соблюдение дисциплины труда; план как директива, как цель, которую необходимо достичь любой ценой.

Однако, как показывает анализ ситуации в колхозах 1930-х гг., эти ценности в массе своей не были усвоены колхозниками. В то же время следует признать, что были и ценности, которые власть насаждала, а колхозники весьма активно воспринимали. Так, стремление к новым знаниям и повышению квалификации — характерная черта повседневной колхозной практики 1930-х гг. При этом необходимо отметить, что современные авторы видят в отлаженной системе повышения квалификации характерную черту инновационного (альтернативного) менеджмента. В 1930-е гг. в СССР создается система повышения квалификации и обучения новым сельскохозяйственным профессиям — разного рода кратко- и среднесрочные курсы, специализированные школы, развивается система профессионального образования и т.п. Расширяются возможности для самообразования и обмена опытом через систему специальных совещаний, слетов, периодических изданий и т.п. При всех недостатках системы, это был серьезный шаг вперед по сравнению с предыдущим периодом.

Колхозник с карандашом и тетрадкой в руках — своеобразный символ новой организационной культуры деревни. Проводниками новых методов в земледелии и животноводстве, в первую очередь, были ударники и стахановцы, но круг колхозников, стремившихся

усвоить и затем применить новые знания, безусловно, не может быть ограничен только теми, кто имел этот официальный статус.

Стремление к новому знанию разделяли как молодые, так и более старшие возрастные группы колхозников. Очень часто на колхозных собраниях (слетах или совещаниях) звучали просьбы и даже требования немолодых колхозников (колхозниц) о создании у них агрономических кружков, организации технической учебы, направлении на курсы и т. д. Так, например, на собрании колхоза «Северное хозяйство» Кубено-Озерского района Северного края 10 февраля 1931 г. колхозница Грислава Морозова выразила несогласие с агрономом, говорившим об обучении молодежи: «Старому люду дак учиться нельзя, почему 30-летнему колхознику вместе с молодежью в колхозе не выучиться? ... Я прошу старый люд привлекать учиться в кружке, в этом для нас колхозников, в целом для хозяйства будет большая польза» [7. Л. 44 об., 45].

В конце 1920-х — начале 1930-х гг. колхозники ценили демократические методы управления, свободу слова и гласность, сохраняли веру в возможность самим управлять общественным хозяйством, что можно рассматривать и как отголоски общинных порядков, и как восприятие пропагандистской риторики государства.

Эта вера подпитывалась Примерными уставами 1930 и 1935 гг., согласно которым общее собрание колхозников — высший орган управления артели с полномочиями избрания председателя и правления артели, ревизионной комиссии, приема новых членов и исключения из состава артели, утверждения годового производственного плана, приходо-расходной сметы; плана строительства, норм выработки и расценок работ в трудоднях; договора с МТС; годового отчета правления с обязательным заключением ревизионной комиссии, а также отчетов правления по важнейшим сельскохозяйственным кампаниям; размеров различных фондов; количества продуктов и денег, подлежащих выдаче на трудодни; правил внутреннего распорядка.

Все решения по этим вопросам без утверждения общим собранием считались недействительными. Кворум для решения этих вопросов составлял не менее У общего числа членов, для выбора председателя и правления, вопросов об исключении, размерах фондов — не менее % всех членов.

Однако уже к середине 1930-х гг. сложившаяся система управления колхозами, стиль и методы управления в самих колхозах покончили с наивной верой крестьян в возможность самим обустраивать свою жизнь, а элементы общинной демократии стали частью исторической памяти.

В этой связи характерны настроения, по официальной терминологии тех лет «кулацкие», озвученные членами коммуны «Искра» Приводинского сельсовета Котласского района Северного края (1932 г.): «Партия не дает заниматься правильно сельским хозяйством, заставляют сеять рано, а потом хлеб не родится», «Мы — рабы, не дают жить свободно в коммуне» [11. Л. 82].

Общие собрания обычно не собирались или нарушались сроки их проведения. Планы навязывались сверху и мнение колхозников при составлении планов не учитывалось. Жизненно важные для колхозников решения принимались или единолично председателем, или кулуарно руководящей верхушкой колхоза. Отсюда возраставший абсентеизм, пассивность, «уход» в личное хозяйство, безразличие к общественному производству, бегство в города. Типичная позиция колхозников: «Не ходим на собрания, потому что все равно нас не слушают, сидят трое в правлении, трое и правят» [11. Л. 110 об.].

Таким образом, в 1930-е гг. в колхозах наблюдаем тесное переплетение патриархальных и современных черт организационной культуры.

Картина организационной культуры в колхозах была бы неполной без учета таких типичных элементов советского менеджмента, как строгий функционализм и директивное планирование.

Уставные нормы предполагали введение в организационную культуру колхозов и таких элементов менеджмента, которые в современной литературе определяют как инновационный (альтернативный) менеджмент. Это создавало возможность для значительного рывка в производительности труда, однако такая альтернатива не была реализована в колхозной практике.

К числу элементов инновационного (альтернативного) менеджмента традиционно относят, во-первых, участие сотрудника в доходах компании пропорционально своему вкладу в достижение ее финансовых результатов, а не просто получение заработной платы, пусть даже относительно высокой. Как известно, в основу оплаты труда в колхозах было положено количество и качество вложенного труда каждым колхозником. Конкретно это выражалось во введении групповой или индивидуальной сдельщины. Учетной единицей выступал трудодень, наполнение которого зависело от результатов хозяйственной деятельности колхоза по итогам сельскохозяйственного года: чем больше был урожай или успехи животноводства (других отраслей), тем более весомым был трудодень. Таким образом, доходы одного колхозника зависели от командной, дружной работы всего колхоза.

Следовательно, колхозники, по замыслу создателей колхозной системы, должны были быть кровно заинтересованы в повышении эффективности общественного производства, т.к. они по сути дела получали определенную долю общественного дохода.

Но этот элемент инновационного менеджмента в колхозах не работал. Здесь, видимо, имелся целый комплекс причин. Во-первых, негативно влияла «первая заповедь» колхоз -ника, изымавшая у колхозов значительную часть дохода. При этом распределение доходов по трудодням производилось в последнюю очередь, т. е. после засыпки семян, возврата ссуд, создания разного рода фондов — фондов помощи инвалидам, старикам, семьям красноармейцев, рыночной торговли и т. п. Следует учитывать и низкие доходы колхозов, в том числе и по причинам неэффективного управления, что снижало заинтересованность колхозников в развитии общественного производства. Наконец, следует помнить и о факторах «культурного» порядка — проблемы с учетом трудодней (неполная запись, ошибки, обман со стороны бригадиров и т. п. — т. е. проявления «оппортунизма» второго уровня).

При этом, как известно, между колхозами существовала значительная дифференциация в «весе» трудодня: так, в одних колхозах колхозники получали на трудодень по 2 кг хлеба и 2 руб., а в других — по 200 г и по 2 коп., а то и одни «палочки». В качестве положительного и неординарного примера можно привести коммуну «Сяде» («Луч»), основанную еще в 1925 г. финскими иммигрантами в Карелии, где на трудодень получали по 5 руб., 6 кг зерна, а также масло, мед, овощи. В 1935 г. коммуна была переведена на устав сельскохозяйственной артели, а в 1939 г. переименована в колхоз им. И.Д.Папанина [22. С. 153—157].

Исключенными из колхоза за нарушение уставных норм, т. е. элементов организационной культуры, было достаточно сложно. Отсутствие паспортов затрудняло (хотя и не устраняло совсем) отток колхозников в города. Таким образом, крестьяне (точнее, та их часть, которая не была востребована промышленностью) вынуждены были искать применение своим силам внутри колхозной организации. Эту ситуацию можно расценивать как «второе крепостное право большевиков» — популярная теперь расшифровка аббревиатуры «ВКП(б)», а можно рассматривать и как предпосылку к созданию системы пожизненного найма. Колхозное производство, несмотря на известные оговорки (речь идет, во-первых, о тяжести и высокой интенсивности труда ударнической и стахановской системы, а во-вторых, о родственных связях и личных симпатиях при получении управленческих должностей в колхозах, что, конечно, затрудняло процесс мобильности для части колхозников), создавало возможности не только для восходящей вертикальной социальной мобильности, как об этом свидетельствует судьба многих ударников и стахановцев, но и для горизонтальной мобильности, т.е. к переходу из одной отрасли общественного производства в другую, для поиска наиболее оптимальной для каждого конкретного колхозника трудовой

ниши. Естественно, важнейшим условием такой мобильности было восприятие всех тех уставных ценностей, о которых было сказано выше.

Однако положительные возможности системы пожизненного найма гасились реалиями советской колхозной жизни. Так, распространенным явлением было исключение из колхо -за по политическим мотивам — известны кампании по чистке колхозов от кулаков и их пособников — «подкулачников», разного рода вредителей и врагов народа, прокравшихся в колхозы «тихой сапой» и вредивших колхозному делу.

Устав 1935 г., так же как и Устав 1930 г., расхищение общественной собственности колхоза или государственной собственности, вредительское отношение к имуществу артели или МТС трактовал как измену общему делу колхоза и помощь врагам народа, но относил это уже к уголовным преступлениям, дела по которым передавались на рассмотрение суда. Хищение колхозной собственности — одна из наиболее распространенных форм колхоз -ного «оппортунизма» третьего уровня — становилось основой для исключения из колхоза. В конечном счете, и чистки колхозов, и борьба с расхитителями колхозного имущества подрывали стабильность колхозной организации. Таким образом, общая политическая и экономическая ситуация в СССР в тот период делали невозможным использование положительного потенциала даже такой «вынужденной» системы пожизненного найма.

Еще одним из элементов новой организационной культуры и менеджмента, который декларировали колхозные уставы, можно назвать достаточно высокую степень открытости информации.

Для классического менеджмента характерна «закрытость» фирмы, когда всей полнотой информации обладает только очень узкий круг высших менеджеров. Засекречивается все — финансовое состояние компании, ее стратегические планы, размер заработной платы, особенно топ-менеджеров, и т.д. В таких коллективах неизбежно расцветают сплетни, слухи, домыслы. Фирмы закрывают информацию о себе и перед своими клиентами. Именно этим целям служит широкое использование механизма коммерческой тайны.

В этом смысле в колхозах информация была достаточно открытой. Этому способствовали сами условия деревенского общежития, когда каждый — на виду. Кроме того, власть широко практиковала показ «парадной стороны» жизни колхозов. Обычным явлением советской повседневности были разного рода слеты, съезды и выставки, на которых передовики производства делились секретами своего мастерства и успехов, делая таким образом «коммерческую тайну» достоянием всех желающих. Практиковались специальные «лекции» стахановцев перед заинтересованной аудиторией, в которых они раскрывали основы своей работы. Например, известная свинарка А.Люскова из Вологодской области выступала с лекциями о своих методах сохранения молодняка свиней и получения высоких приростов веса не только перед работниками сельского хозяйства, но даже и перед сотрудниками ВАСХНИЛ.

Практику «открытости» закрепляли и положения Устава сельхозартели, который требовал открытости информации о количестве выработанных трудодней: раз в месяц правление должно было вывешивать списки колхозников с указанием количества заработанных трудодней, а за две недели до общего собрания по распределению доходов, — списки с информацией о годовой выработке трудодней. Персонально учет выработанных трудодней велся в трудовых книжках колхозников — запись должна была производиться 1 раз в неделю.

Однако и здесь на пути инновационного менеджмента были серьезные препятствия. Учет трудодней велся нерегулярно, его сроки нарушались, допускались ошибки и неточности. Поэтому обычным явлением было незнание колхозниками количества заработанных трудодней, что существенно снижало стимулы к развитию общественного производства.

Таким образом, все эти элементы инновационного менеджмента, позволявшие сделать существенный скачок в росте производительности труда и эффективности производства, оставаясь лишь пожеланиями, и существенной неотъемлемой частью организационной

культуры не стали. В то же время имело место тесное переплетение старых патриархальных ценностей с активно насаждаемыми новыми, советскими, которые массой колхозников к концу первого колхозного десятилетия еще не были усвоены. Это позволяет определить 1930-е гг. как начальный этап своего рода организационно-культурного перехода в истории колхозов, что, безусловно, не способствовало стабильности и росту эффективности общественного производства.

ЛИТЕРАТУРА

1. Глумная М.Н. «Антимашинные настроения» в колхозах Европейского Севера в конце 1920-х — начале 1930-х гг. // Сборник научных работ к 50-летию Михаила Алексеевича Безнина. Проблемы экономической и социальной истории: общероссийский и региональный аспект (XIX—XX вв.). Вологда, 2004.

2. Глумная М.Н. Отношение к труду в колхозах Европейского Севера России // Русская культура нового тысячелетия: проблемы изучения, сохранения и использования историко-культурного наследия. Вологда, 2007.

3. Глумная М.Н. Характер и культура труда колхозного крестьянства в 1930-е годы (на примере Европейского Севера России) // History of the Russian Peasantry in the 20th Century: Vol. 2, CIRJE-F-262, Faculty of Economics, the University of Tokyo, February 2004.

4. Государственный архив Архангельской области (далее — ГААО). Ф. 290. Оп. 1. Д. 765.

5. ГААО. Ф. 290. Оп. 1. Д. 971.

6. ГААО. Ф. 290. Оп. 1. Д. 1099.

7. ГААО. Ф. 290. Оп. 1. Д. 1100.

8. ГААО. Ф. 290. Оп. 1. Д. 1102.

9. ГААО. Ф. 290. Оп. 1. Д. 1342.

10. ГААО. Ф. 290. Оп. 1. Д. 1343.

11. ГААО. Ф. 290. Оп. 1. Д. 1344.

12. ГААО. Ф. 290. Оп. 1. Д. 1529.

13. ГААО. Ф. 290. Оп. 1. Д. 1624.

14. ГААО. Ф. 290. Оп. 2. Д. 715.

15. ГААО. Ф. 290. Оп. 2. Д. 729.

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.

16. ГААО. Ф. 659. Оп. 1. Д. 1291.

17. ГААО. Ф. 659. Оп. 1. Д. 1529.

18. ГААО. Ф. 659. Оп. 1. Д. 1544.

19. ГААО. Ф. 659. Оп. 1. Д. 1545.

20. ГААО. Ф. 659. Оп. 2. Д. 929.

21. Журавлев П.В., Карташов С.А., Маусов Н.К., Одегов Ю.Г. Персонал. Словарь понятий и определений. М., 1999.

22. Злобина В.Э., Сийканен Л.Г. Коммунары // На фронте мирного труда. Воспоминания участников социалистического строительства в Карелии. 1920—1940. Петрозаводск, 1976.

23. Кононов А.Е. На хлебном колосе. Старина и новь устьянских деревень. Очерки. Октябрьский, 1992.

24. Народное хозяйство Карелии. 1926 — июнь 1940 г.: Документы и материалы. Петрозаводск, 1991.

25. Попов Е. Оценка внутрифирменного оппортунизма работников и менеджеров // Проблемы теории и практики управления. 2004. № 4.

26. Примерный устав сельскохозяйственной артели. Вологда, 1930.

27. Собрание законов СССР. 1935. № 11. Ст. 82.

28. Славин И. Революционная законность в Карелии // Советская Карелия. Очерки партийного, советского и культурного строительства АКССР. М.; Л., 1933.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.