CC BY
54
УДК 930.23
ОРГАНИЧЕСКАЯ ЦЕЛОСТНОСТЬ ИЛИ МНИМАЯ ПРЕДМЕТНОСТЬ? (КРИТИКА ИСТОРИОГРАФИЧЕСКОЙ СИТУАЦИИ ВОКРУГ ИЗУЧЕНИЯ «РУССКОГО ЛИБЕРАЛИЗМА»)
М.В. Калашников
Саратовский государственный технический университет имени Гагарина Ю.А., кафедра истории Отечества и культуры E-mail: kalash.mv@mail.ru
В статье проанализирована современная историографическая ситуация сложившаяся вокруг изучения истории «русского либерализма». Показано, что в условиях тотального кризиса социальных и гуманитарных наук традиционные подходы и методы исследования данного феномена изжили себя и обанкротились. Подвергнуто критике прогрессистское представление о развитии «идеи свободы» в истории характерное для позитивизма и являющееся метафизическим основанием историографии эпохи Современности (Модерна). Выявлена бесперспективность нормативно-эталонного подхода к изучению истории «русского либерализма». Также показана невозможность адекватного исследования «русского либерализма» как некой предметности, так как понятие «русский либерализм», которым она описывается, относится к разряду отвлеченных или абстрактных понятий. Соответственно предметность описываемая таким понятием является мнимой и не может рассматриваться как органическая целостность.
Ключевые слова: «идея свободы»; историография «русского либерализма» XIX - начала XX в.; позитивизм; понятие «русский либерализм»; функционализм.
ORGANIC WHOLENESS OR IMAGINARY THINGNESS? (THE CRITICISM OF THE HISTORIOGRAPHIC SITUATION DEVELOPED AROUND THE STUDYING OF THE «RUSSIAN LIBERALISM»)
M.V. Kalashnikov
The article analyzes the modern historiographie situation developed around the studying of the history of the «Russian liberalism». It shows that under the conditions of the universal crisis of the social and humanitarian sciences, the traditional approaches and methods of studying this phenomena became obsolete and went bankrupt. The article criticizes the progressionist notion of the evolution of the «idea of freedom» throughout history that is characteristic of positivism and is a metaphysical base of the age of Contemporaneity (the Modern time). The article shows the lack of prospects of the standards-based approach towards the studying of the history of the «Russian liberalism». It also shows
the impossibility of the adequate research of the «Russian liberalism» as some kind of a thingness, since its descriptive concept of the «Russian liberalism» belongs to the class of the abstract concepts. Respectively, the thingness described by such a concept is imaginary and can't be viewed as an organic wholeness.
Key words: «idea of freedom»; historiography of the «Russian liberalism» of the XIX and the beginning of the XX century; positivism; concept of the «Russian liberalism»; functionalism.
Для историографии «русского либерализма» XIX - начала XX в., независимо от деления на национальные школы, идеологические направления и временные периоды, впрочем, как и для историографического дискурса эпохи Современности в целом, характерно вполне определенное представление об истории, смысл которого наиболее точно раскрыл М. Хайдеггер.
В работе «Положение об основании» М. Хайдеггер, в частности, писал: «...обычно <...> осуществления ценностей и идей, выдаются за отличительные признаки исторического. Представление об истории как об осуществлении идей <...> почти неистребимо». По мнению М. Хайдеггера, лишь «.непредубежденному взгляду открывается то, что представление об истории как о временном осуществлении сверхвременных идей и ценностей происходит не из опыта истории. В привычном представлении об истории без обдумывания и размышления платоническое (а вовсе не платоновское) разделение мира на чувственно изменяемую и сверхчувственно неизменную сферы переносится на то, что проявляется прежде всего как течение человеческих поступков и страданий и что в качестве таким образом протекающих событий и называется историей». М. Хайдеггер считал, что «.ходкое представление об истории как временном осуществлении чего-то сверхвременного препятствует любому усилию увидеть нечто единственное в своем роде, то, что скрывается за загадочным постоянством, которое так или иначе ломается и собирается в чем-то внезапном того, что в подлинном смысле послано судьбой»1.
Представление о развитии, становлении или развертывании «идеи свободы» в истории человечества, являющееся метафизическим основанием философии и идеологии либерализма, и столь характерное для историографического дискурса эпохи Современно-
1 Хайдеггер М. Положение об основании. Статьи и фрагменты. СПб., 2000. С. 161-162.
сти или, например, ленинское утверждение о том, что «Россия выстрадала марксизм», как раз и являются теми «привычными», «ходкими», по выражению М. Хайдеггера, «представлениями об истории как о временном осуществлении чего-то сверхвременного».
Подавляющее большинство исследований истории «русского либерализма» как раз и написаны в рамках такого представления об истории, зачастую не рефлексируемого самими авторами.
Особого внимания, в силу двойного эффекта преломления «привычного», «ходкого» представления об истории, заслуживает зарубежная, прежде всего атлантистская историография «русского либерализма», в рамках которой «правильным» считается развитие и становление англо-американского либерализма, через призму которого аналогичный процесс в России представляется неправильным, искаженным, отклоняющимся. Еще в конце 1980-х гг. в обзоре зарубежной историографии пореформенной России Ю.С. Пивоваров заметил, что в исследованиях иностранных авторов «Россия изучается, как правило, с европоцентристской точки зрения. Причем она свойственна не только сторонникам концепции модернизации, а почти всем зарубежным авторам. И естественно, что европоцентристский подход не дает им увидеть своеобразия русской политико-правовой культуры, их национальных традиций и отличительных черт. Все то, в чем политический опыт России не совпадает с аналогичным опытом Западной Европы, объявляется обычно "отсталостью", "азиатчиной" и т. п.»2.
Следует отметить, что само изучение истории «русского либерализма» в рамках англо-американской историографии периода 1950-х - начала 1990-х гг. преследовало, прежде всего, политические цели. Так в начале 1970-х гг. английский историк у. Мосс вполне определенно писал, что изучение «русского либерализма» «проливает свет на гораздо более широкую проблему приемлемости или неприемлемости классической либеральной модели» вообще3. В Советском Союзе прекрасно понимали политические
2 Пивоваров Ю.С. Пореформенная Россия: Проблема целостности политико-правовой культуры / / Современные зарубежные исследования политико-правовой культуры России: сб. обзоров. М., 1988. С. 77-78. То же: Пивоваров Ю.С. Две политические субкультуры пореформенной России: проблема взаимодействия / / Ретроспективная и сравнительная политология. Публикации и исследования. М., 1991. Вып. 1. С. 264-265.
3 См.: Думова Н.Г. Российский либерализм в освещении современной англоамериканской историографии / / История СССР в современной западной немарксистской историографии: критический анализ. М., 1990. С. 100.
цели англо-американской историографии «русского либерализма». «Наиболее гибкие антикоммунисты, - писал, например, Б.И. Ма-рушкин, - пытаются добиться "идеологического размягчения", пресловутой "либерализации" социализма, иными словами, буржуазного перерождения социалистического строя»4. И постмодернистская ирония в оценке этого «банального» для советского контрпропагандисткого дискурса суждения в свете последующих событий совсем неуместна.
Спустя сорок лет более чем очевидно, что историко-социологи-ческий анализ «русского либерализма» англо-американскими специалистами предполагал, прежде всего, изучение возможных оснований для экспорта в Россию англо-американского либерализма как идеологически ориентированной модели политического устройства. В том числе, вероятно, преследовалась и цель исторической легитимации либерализма в России через его включение в качестве объекта изучения в историографический дискурс. Следует признать, что в значительной степени это удалось осуществить. Уже в конце 1990-х гг. российский историк М.К. Горшков писал: «.. .влияние либерализма на ход событий в России порой было не столь сильным, как хотелось бы. Но это не значит, что подобное влияние было совершенно незначительным. На самом деле (курсив мой. -М. К.) либерализм был одной из творческих сил российской истории, существенно повлиявших на ее течение»5. Не прошло и десяти лет, как А.А. Кара-Мурза вполне определенно пишет: «...либерализм в России - это не поверхностное заимствование, якобы чуждое русской "цивилизационной матрице", а, напротив, важнейший и неустранимый элемент национальной традиции»6.
До недавнего времени англо-американская историография проявляла значительный интерес к истории «русского либерализма». В последнее время среди западных специалистов интерес к проблеме «русского либерализма» резко снизился. То ли задание, поставленное перед ними, выполнено, то ли им наскучила истори-ко-политическая этнография.
4 Марушкин Б.И. Советология: расчеты и просчеты. М., 1976. С. 5.
5 Горшков М.К. К вопросу о либерализме в России (вступительное слово) // Русский либерализм: исторические судьбы и перспективы: матер. между-нар. науч. конф. М., 1999. С. 11.
6 Кара-Мурза А.А. Предисловие // Российский либерализм: идеи и люди. Изд. 2-е, испр. и доп. / под общ. ред. А.А. Кара-Мурзы. М., 2007. С. 17.
Вместе с тем подавляющее большинство англо-американских авторов остаются в рамках традиционного подхода к определению сущности «русского либерализма», понимая его при этом не как явление, а как интеллектуальный феномен, трактуемый ими как вариативный набор умозрительных конструкций отдельных «прогрессивно» настроенных индивидов. В целом их подход сводится к выявлению соответствия отдельных положений концепций деятелей этого периода, которых они относят к либералам (либерально ориентированным, либерально настроенным), с нормативными положениями, принятыми в качестве незыблемых оснований в англоамериканской политической философии либерализма7.
Следствием такого подхода являются постоянные попытки объяснения многочисленных теоретических особенностей «русского либерализма» и выявление его несоответствия «общепринятым» в англо-американской традиции стандартам либерализма как политической философии и идеологии. Пройдя через прокрустово ложе таких стандартов «русский либерализм» предстает в жалком и без-
7 В этом отношении характерно замечание одного из крупнейших американских исследователей русской истории Р. Пайпса, который, рассматривая смысловые изменения термина «интеллигенция» в русском языке в конце XIX - начале XX в., явно подсказанные ему примитивным бинарным построением Р.В. Иванова-Разумника, делившего все русское общество на «мещанство» и «интеллигенцию», писал: «Почти так же, как произошло со словом "либерализм" в английском языке, термин "интеллигенция" со временем утратил свои описательные, объективные свойства и приобрел нормативный и субъективный характер» (Пайпс Р. Россия при старом режиме. М., 1993. С. 329). Заметим, что в русском языке, в отличие от английского, слово «либерализм» нормативного характера не имеет, что лишний раз подтверждает положение другого американца, Э. Сепира, который писал: «Два разных языка никогда не бывают столь схожими, чтобы их можно было считать средством выражения одной и той же социальной действительности» (Сепир Э. Статус лингвистики как науки // Сепир Э. Избр. тр. по языкознанию и культурологи. М., 1993. С. 261). Если русский и английский - это языки одной индоевропейской семьи, то что же говорить тогда, например, о китайском. Академик, китаевед С.Л. Тихвинский пишет: «Л.Н. Борох приводит пример перевода (в начале XX в. - М. К.) Лян Цичао на китайский язык слова "liberty" - в значении "либерализм" - через китайское выражение "цзы чжи" (сам себя упорядочивающий), заимствованное из конфуцианской литературы» (Тихвинский С.Л. Век стремительных перемен. М., 2005. С. 463). Не касаясь проблем переводимости, заметим только, что после прочтения такого перевода в китайском сознании вполне могло появиться представление о несомненном либеральном первородстве китайцев и очередном доказательстве их превосходства над Западом.
образном виде и представляется англо-американскими авторами как явное отклонение от принятой ими самими нормы.
Чувствуя некоторую несообразность такого подхода, но оставаясь в его рамках, американский исследователь истории России середины XIX в. А.Дж. Рибер сделал совершенно удивительный вывод. Указав на существование проблем структурного и лингвистического характера, которые возникают при изучении процессов взаимодействия между политическими группировками в эпоху Великих реформ, А.Дж. Рибер писал: «Политический язык, использовавшийся как в XIX в., так и большинством историков, начиная с того времени и до сих пор, сформирован на основании опыта западноевропейских стран. Если его применять в контексте русской истории, то это лишь сбивает с толку и уводит в сторону от истины. Традиционная терминология несет на себе политическую нагрузку. Чаще всего определения - "либеральный" или "консервативный", "красный" или "реакционный", "буржуазный" или "феодальный" - используются для характеристики политических противников, а не друзей или сторонников». Констатировав герменевтическую невозможность для «правильного» западного сознания в адекватных для него терминах и понятиях описать «неправильных» русских, А.Дж. Рибер делает достаточно неожиданный вывод: «...для описания политической жизни России требуется совершенно иная терминология»8. Впрочем, какая терминология для этого потребна, автор не уточнил.
Ранее А.Дж. Рибера, еще в 1985 г., один из самых серьезных американских исследователей русской истории М. Раев констатировал невозможность понять Россию в системе традиционных для западной рациональности координат, раскрыв, по сути, смысл тютчевского «Умом Россию не понять». И.В. Нарский так передает суждение М. Раева: «Еще сложнее обозначить контуры российского либерализма как исследовательской проблемы и найти точное определение для этого явления, исследованного далеко не столь систематично, как европейский аналог. По мнению М. Раева, применительно к России оказались неадекватными как "абсолютная дефиниция, цель которой - ясно и четко запечатлеть специфические, непременные и существенные компоненты и характеристики идеологии или политического движения", так и "релятивистское", "историческое", или прагматическое определение, меняющее набор признаков в зависимости от конкретной ситуации». И.В. Нарский,
8 Рибер А.Дж. Групповые интересы в борьбе вокруг Великих реформ // Великие реформы в России. 1856-1874: сб. М., 1992. С. 50-51.
соглашаясь с мыслью М. Раева, попытался ее конкретизировать, высказав при этом ряд суждений, которые частично можно объяснить только его собственной политической позицией. Далее он писал: «Отчасти это связано с двойственностью бытования иностранного слова "либерал" в России. <...> Вследствие многозначности слова в русском обиходе между понятиями "либерал" и "революционер" сложно провести границу»9. Заметим, что понятия «либерал» и «революционер» были синонимами в русском общественном сознании только в 1820-х годах10.
Следует сказать, что подобные высказывания по сходным поводам можно встретить и в публикациях отечественных исследователей. Так, например, Ю.М. Лотман и Б.А. Успенский в замечательной во многих отношениях работе «Споры о языке в начале XIX в. как факт русской культуры», опубликованной в 1975 г., отмечали, как бы с противоположной стороны, парадоксальную «непереводимость некоторых коренных черт русской культуры на язык общеевропейской политической терминологии начала XIX в.»11.
Вместе с тем Ю.М. Лотман и Б.А. Успенский высказали мысль до сих пор не актуализированную многими исследователями. Они писали: «Определения "реакционный", "либеральный", "прогрессивный" встречаются при изложении этих вопросов (т. е. рассматриваемых в их работе. - М. К.) несравненно чаще, чем в других разделах истории языка. А между тем, без определения, какой реальный смысл имели эти понятия в историческом контексте эпохи, употребление их вряд ли может быть оправдано»12.
9 Нарский И.В. Российский либерализм в европейском и национальном контексте. (Историографический парадокс) / / История национальных политических партий России: матер. междунар. конф. М., 1997. С. 337-338.
10 См.: Калашников М.В. Понятие либерализм в русском общественном сознании XIX века / / «Понятия о России»: К исторической семантике имперского периода: в 2 т. М., 2012. Т. 1. С. 464-513; Он же. Понятие «либерализм» в политическом дискурсе декабристов. 1821-1826 гг. // «История в нас, мы в истории»: матер. Всерос. науч.-практ. конф. «Пугачевские чтения», посвящ. 90-летию В.В. Пугачева (г. Саратов, 23-24 октяб. 2013 г.). Саратов, 2014. С. 48-51.
11 Лотман Ю.М., Успенский Б.А. Споры о языке в начале XIX в. как факт русской культуры («Происшествие в царстве теней, или судьбина Российского языка» - неизданное сочинение Семена Боброва) / / Уч. зап. Тартуск. гос. ун-та. Тарту, 1975. Вып. 358. Труды по русской и славянской филологии. XXIV. Литературоведение. С. 171.
12 Там же. С. 174.
Несомненно, что в 1990-х гг. в отечественной исторической науке произошел явный всплеск интереса к изучению «русского либерализма». В 1998 г. В.В. Шелохаев констатировал: «.в 90-е годы начался качественно новый этап в изучении и осмыслении проблем либерализма. При этом существенно изменились теоретические, методологические и методические подходы к проблеме, которая из страноведческой стала общемировой»13.
Вместе с тем историографическая ситуация связанная с изучением «русского либерализма» в значительной степени отягощается и продолжающимся господством функционализма14. Хотя еще в середине 1990-х гг. французский историк Ж. Ревель писал: «Вторая половина XIX и первые три четверти XX в. прошли под знаком господства могущественных интегрирующих парадигм - позитивизма, марксизма и структурализма, которые без особой натяжки можно классифицировать как функционализм. Однако в последние два десятилетия функционалистская парадигма, несмотря на отсутствие сколь либо явного кризиса, потерпела крах, а вместе с ней и научные идеологии, объединявшие социальные науки (или служившие им общей отсылочной рамкой)»15. Однако крах функцио-налистской парадигмы, вероятно, еще недостаточно осмыслен основной массой современных отечественных ученых.
Английский социолог Д. Уолш, подвергая критике с позиции феноменологии основные интегрирующие парадигмы, писал: «Коренной недостаток позитивистской социологии заключается в ее неспособности понять смысловое строение мира, вследствие чего позитивизм и выработал методологию, совершенно не адекватную природе исследуемого объекта»16. Говоря о марксизме, все тот же Д. Уолш заметил: «.Маркс никогда не интересовался тем, как в действительности
13 Шелохаев В.В. Русский либерализм как историографическая и историософская проблема / / Вопросы истории. 1998. № 4. С. 27.
14 «Функционализм предлагает модель общества, понимаемого как система социальных отношений, образующих устойчивые сочетания (институты). Упорядочивающим и интегрирующим фактором, обеспечивающим взаимозависимость частей и самосохранение целого, служит общая система ценностей и норм. Деятельность при этом анализируется как продукт системных свойств» (Уолш. Д. Функционализм и теория систем / / Новые направления в социологической теории. М., 1978. С. 111).
15 Ревель Ж. История и социальные науки во Франции. На примере эволюции школы «Анналов» / / Новая и Новейшая история. 1998. № 6. С. 77.
16 Уолш Д. Социология и социальный мир / / Новые направления в социологической теории. М., 1978. С. 51-52.
члены общества воспринимают и описывают явления социального мира и как приписываемые явлениям значения меняются со временем в зависимости от применяемых для их описания методов. Подобные проблемы он предпочитал решать на основе представлений о мире, содержащихся в его собственной теоретической модели»17.
Впрочем, концептуальная близость мировоззренческих оснований марксизма и позитивизма вполне определенно осознается и в современной отечественной науке. Нельзя не согласиться с Л.В. Скворцовым, который, выступая с докладом на заседании Ученого совета ИНИОН РАН, сказал, что в XX в. марксистская теория «формировалась в общем русле позитивистской ментальности <.> Позитивистская ментальность со всей очевидностью проявлялась в концепции общих законов социального развития, определявших последовательность фаз восходящего развития, неодолимость, своего рода фатальность социального прогресса». Стержнем марксистской теории, по мнению Л.В. Скворцова, «был технологический и экономический детерминизм, который должен был определять однозначную трактовку социальных явлений»18.
Однако обанкротившийся в условиях эпохи Постмодерна «принцип научной объективности и историзма»19, освященный акаде-
17 Уолш. Д. Функционализм и теория систем. С. 138.
18 Скворцов Л.В. Специфика гуманитарного знания как теоретическая проблема (Доклад на заседании Ученого совета ИНИОН РАН) / / Культурология: дайджест. М., 2001. № 3 (19). С. 171.
19 Современный мексиканский исследователь К.А.А. Рохас пишет: «.хотя эрудитская позитивистская история и дожила до настоящего времени, пройдя через весь XX век, нетрудно понять, что за последние сто лет она не испытала качественного прогресса (здесь и ниже курсив автора. - М. К.), воспроизводясь почти без изменений в той же самой модели и канонах, достигнутых ею в проекте немецкого позитивизма второй половины XIX века». Далее автор совершенно справедливо констатирует: «.сегодня очевидно, что старая позитивистская историография XIX века превратилась в живой труп». Однако, будучи неомарксистом, К.А.А. Рохас полагает, что «Своим присутствием во многих университетах и исследовательских центрах мира она (позитивистская историография. - М. К.) обязана лишь поддержке со стороны по сей день господствующих политических сил» (Рохас К.А.А. Историография в XX веке. История и историки между 1848 и 2025 годами. М., 2008. С. 24, 112). Следует заметить, что «господствующие политические силы», по крайней мере, на Западе, последние лет тридцать вполне устраивает ситуация Постмодерна, а культивирование позитивизма основной массой российских историков - это скорее консервативная реакция на тот же постмодернизм, попытка сохранения иллюзорной научной рациональности в условиях не только виртуально-онтологического, но и действительного распада социальной реальности и мировоззренческого хаоса.
мической традицией советского марксизма и узаконенный защитно-диссертационной практикой вульгарно-позитивистских штудий, продолжает пользоваться кредитом доверия «широкой научной общественности».
К сожалению, приходится констатировать, что выводы о сущности «русского либерализма», сделанные в англо-американской историографии под влиянием эффекта двойного преломления представления об истории России, оказали влияние и на современную отечественную историографию. В 1990-х гг. в отечественной историографии, по крайней мере, в историографии «русского либерализма», произошли изменения аналогичные изменениям, происходившим в немецких гуманитарных науках в 1960-х - начале 1970-х гг., о которых Х.-Г. Гадамер писал: «Выдвинулось вперед новое "позитивистское" самопонимание, которое требовалось с принятием американских и английских методов постановки вопросов»20.
В середине 1990-х гг. Н.А. Омельченко уже считает, что либерализм «.в России, так же как, впрочем, и консерватизм, часто являлся не тем, чем он должен был быть. В России понятие либерализма долго употреблялось не в его истинном значении.»21.
В это же время московский философ, историк русской общественной мысли В.Ф. Пустарнаков определял русский либерализм как одну из «нетипичных форм», как «паралиберализм»22. По сути, он ставил клинический диагноз русскому либерализму, как пациенту, демонстрирующему явные отклонения от известной нормы и имеющему патологические нарушения развития.
Справедливости ради, следует сказать, что со второй половины 1990-х гг. исследователями все более и более осознается то, что русский либерализм «аршином общим не измерить». Понимание этого связано, прежде всего, с отказом от европоцентризма и в самое ближайшее время станет, если еще не стало, общим местом исследований по истории «русского либерализма»23.
20 Гадамер Х.-Г. Истина и метод: Основы философской герменевтики. М., 1988. С. 615.
21 Омельченко Н.А. В поисках России: общественно-политическая мысль русского зарубежья об истоках и смысле русской революции, большевизме и будущих судьбах России (историко-политический анализ). СПб., 1996. С. 247.
22 См.: Либерализм в России. М., 1996. С. 20, 61-62, 42-54, 360-370.
23 См., напр.: Шнейдер К.И. Между свободой и самодержавием: история раннего русского либерализма. Пермь, 2012.
Крупный современный отечественный исследователь В.В. Шело-хаев, анализируя историографическую ситуацию ставшую следствием изучения истории либерализма сквозь призму «эталона» классического либерализма, и, воспринимая ее, почему-то, как исторический парадокс, пишет: «.все попытки применить данный эталон в ходе конкретно-исторического исследования либерализма (-ов) оказывались малопродуктивными. И это, - по его мнению, - вполне закономерно, ибо сам "эталон" был неким на-дысторическим конструктом, не учитывающим конкретный исторический и социокультурный контекст, его динамику и национальную специфику». Признав «непродуктивными» «попытки экстраполировать западные эталоны классического либерализма при изучении собственно русского либерализма», В.В. Шелохаев, как нам представляется, сам делает явно «непродуктивный» вывод. Далее он пишет: «Только учитывая российский исторический контекст с его динамикой и противоречиями, можно и нужно вырабатывать свой собственный "эталон" либерализма»24.
Логическая парадоксальность предложения В.В. Шелохаева, превращающаяся в явную несообразность, заключается в том, что буквально на предыдущей странице он сам писал: «Самым сложным теоретически и методологически остается комплекс вопросов, связанных с самим понятием "либерализм". В настоящее время в отечественной и зарубежной обществоведческой литературе существует около 100 определений этого понятия, что, естественно, не способствует прояснению его сущности. По сути, каждый исследователь стремится "добавить" некий свой новый признак. В результате понятие либерализма по объему, структуре и содержанию становится все более рыхлым и безбрежно расплывчатым, а его "инвариантное ядро" - неопределенным»25.
Странно, почему для В.В. Шелохаева не является очевидным то, что некий «эталон» для описания и изучения «русского либерализма», если он будет сформулирован как определение (дефиниция), ждет в ближайшее время та же участь. Новый «эталон» также будет совершенствоваться, улучшаться и через это множиться каждым новым исследователем. Направление исследования «русского либерализма» с помощью специально разработан-
24 Шелохаев В.В. Дискуссионные проблемы истории русского либерализма в новейшей отечественной литературе / / Вопросы истории. 2007. № 5. С. 5.
25 Там же. С. 4.
ного «эталона», указанное В.В. Шелохаевым, - это не выход из лабиринта традиционной историографии с ее «привычными», «ходкими», по выражению М. Хайдеггера, представлениями об истории, а путь через пару новых поворотов в очередной тупик.
Между прочим, заметим, что для В.В. Шелохаева, остающегося сторонником подхода к истории России с точки зрения полуколониальной по своей сути концепции модернизации26, все эти построения являются следствием бесспорной, не требующей доказательства истины: «В России, являющейся страной "догоняющего типа развития", по определению не могло быть либерализма классического типа и, следовательно, всех последующих его модификаций - постклассического и неоклассического»27. Так что его европоцентризм никуда не делся. Попутно заметим, что популярное у современных исследователей «русского либерализма» выражение «рецепция», употребляемое ими в значении «заимствование русскими западноевропейских идей либерализма и при-
26 Теоретически «концепция модернизации» основана на метафизических представлениях о возможности компаративистских (компаративных) исторических исследований. Американский историк Д.Р. Келли, анализируя основания компаративных исследований, пишет: «"Компаративная история" - это или оксюморон, или некорректный термин (неверный и с точки зрения грамматики). Она предполагает либо сравнивать истории разных явлений путём признания наличия общих для них элементов и терминов -в таком случае она не является историей; либо же она сопоставляет разные феномены, описанные в их собственных терминах и контекстах - в таком случае она не может прийти к серьезным сопоставлениям. <...> тип эволюционного компаративизма, производный от предположительной истории, предполагал, что каждая культура или нация занимает место в траектории прогресса, простирающейся от примитивного, или отсталого, состояния до цивилизованного, или продвинутого. На этой основе теоретически достаточно легко сравнивать и даже градуировать положение отдельных культурных традиций. Это точка зрения, которая была распространена от Вико и Монтескье до Шпенглера, Тойнби и Фукуямы, и далее, но, я думаю, она не единственная из пользующихся большим доверием среди историков в наши дни, кроме, возможно, экономических историков, привязанных к узкой версии теории либеральной модернизации или вульгарному марксистскому, или марксоидному, материализму - или ещё к неоавгустиновской всемирной истории в глобалистской форме. Всё это пережитки прекрасной мечты Просвещения, каковой была предположительная история» (Келли Д.Р. Основания для сравнения / / Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. М., 2001. Вып. 7. С. 89, 92-93).
27 Шелохаев В.В. Дискуссионные проблемы истории русского либерализма в новейшей отечественной литературе. С. 6.
способление их к условиям российской действительности» тесно связано с идеологией европоцентризма и все той же пресловутой полуколониальной концепцией модернизации28, согласно которой страны второго эшелона развития, или страны находящиеся на периферии европейской цивилизации перманентно отставая от стран Западной Европы, столь же перманентно пытаются их догнать, заимствуя идеологические, политические и социальные модели передовых стран. Термин «рецепция» используется в гуманитарных науках в переносном значении, первичное же значение его таково: «.2) физиол. Осуществляемое рецепторами (курсив автора. - М. К.) восприятие и преобразование энергии раздражителей в нервное возбуждение»29. Отметим, что само употребление термина «рецепция» не предполагает активной позиции реципиента по отношению к «возбуждающим» его раздражителям. Характерно, что в дискурсивной риторике концепции модернизации страны Запада, у которых заимствуют идеологические, политические и социальные модели развития, принято называть донорами, что, по мнению хозяев дискурса, должно порождать в сознании граждан стран-реципиентов шлейф положительных коннотаций.
Как показывает анализ историографической ситуации, изучение истории «русского либерализма», впрочем, как и истории вообще, в рамках «привычного», «ходкого» представления о ней, находится в глубоком кризисе. И один из явных признаков этого кризиса - дифиниционный зуд, охвативший исследователей. Путь, по которому пойдет совершенствование «эталона», на этот раз уже «русского либерализма», предсказать совершенно не трудно. Во-первых, это уже давно указанное направление классовой или, как его разновидность, социальной стратификации либерализмов. Свой «эталон» появится для дворянского, помещичьего, буржуазного, чиновничьего, бюрократического, профессорского, университетского, офицерского и т. д. и т. п. либерализмов. Во-вторых, начнется дробление эталона на виды и подвиды в зависимости от периодов истории России. Потом эти два направления сольются и мутируют, дав эталоны, например, правительственно-бюрократического либерализма первой четверти XIX в. или профессорского либерализма второй
28 В американской социологии концепция модернизации также подвергается вполне обоснованной критике. См., напр., работу 1997 г.: Инглегарт Р. Модернизация и постмодернизация / / Новая постиндустриальная волна на Западе. М., 1999. С. 261-291.
29 Словарь иностранных слов. М., 1986. С. 434.
половины 1850-х - начала 1860-х гг. и тому подобные30. Путь постмодернистского умножения сущностей будет заново пройден, но уже в несколько ином направлении. При сохранении функционализма в разных его вариантах и в условиях возрастающей изощренности исследовательских подходов в направлении указанном В.В. Шелоха-евым гарантирована только повышенная диссертабельность.
В последнем по времени историографическом обзоре В.В. Ше-лохаев констатирует: «Как показал длительный историографический опыт изучения российского либерализма, он оказался "твердым орешком", который, образно говоря, пытается "раскусить" уже не одно поколение отечественных и зарубежных философов, социологов и историков»31. Заметим, что в рамках традиционных подходов и методов «раскусить» этот «твердый орешек» невозможно!
Американский историк Дж. Санборн, остающийся в рамках традиционного подхода к изучению либерализма как некой предметности, в развернутой рецензии на работы российских историков Н.И. Дедкова32, Ф.А. Гайды33 и С.В. Куликова34 констатировав, что «границы либерального лагеря в поздние годы Российской империи <...> зачастую трудно определить», отметил: «.никто из вышеупомянутых авторов так и не дал точного определения либерализма». Заметив, что «это не обязательно представляет собой проблему», Дж. Санборн, что характерно и показательно, обви-
30 Характерно, что в 1998 г. В.В. Шелохаев писал: «Дискуссии по проблеме периодизации русского либерализма, естественно, связаны с его ти-пологизацией, также вызывающей разнообразные суждения, мнения. Наряду с традиционной типологизацией: старый (дворянский), земский, новый (интеллигентский), буржуазный и т. п., русский либерализм подразделяют на классический, постклассический, правительственный, соборный и даже самодержавный. Отсюда видно, что до сих пор не разработана система критериев и приоритетов, как для периодизации русского либерализма, так и его типологизации...» (ШелохаевВ.В. Русский либерализм как историографическая и историософская проблема. С. 35).
31 Он же. К проблеме генезиса и периодизации русского либерализма (Заметки на полях монографии К.И. Шнейдера «Между свободой и самодержавием: История раннего либерализма». Пермь, 2012) / / Конституция 1993 года и российский либерализм: к 20-летию российской конституции. Орел, 2013. С. 7.
32 Дедков Н.И. Консервативный либерализм Василия Маклакова. М., 2005.
33 Гайда Ф.А. Либеральная оппозиция на путях к власти (1914 - весна 1917 г.). М., 2003.
34 Куликов С.В. Бюрократическая элита Российской империи накануне падения старого порядка (1914-1917). Рязань, 2004.
нил всех трех авторов в неспособности «выявить органическое развитие российского либерализма в годы войны»35.
Один из основателей европейской рациональности Р. Декарт, призывая определять значения слов, писал - этим «.вы избавите мир от половины заблуждений». Историки, вероятно, избавят себя сами от оставшейся половины заблуждений только в том случае, если будут учитывать историко-семантический аспект понятий, с помощью которых они описывают прошлое и большей частью от этого прошлого нам и доставшихся. Не забывая при этом слова Ф. Ницше: «.все понятия, в которых семиотически резюмируется процесс как таковой, ускользают от дефиниции; дефиниции подлежит только то, что лишено истории»36.
Попытки выхода из сложившейся вокруг изучения истории «русского либерализма» историографической ситуации используя методы и инструментарий ее творцов, представляются не только бесперспективными, но и невозможными. Порой подобные попытки выглядят достаточно презентабельно. Но, ни введение в научный оборот новых источников, ни скрещивание уже известных методов и подходов не дают выхода на новый уровень осмысления проблемы «русского либерализма».
Заметим также, что традиционная историография «русского либерализма» стихийно проделывает вполне естественный путь так называемого «восхождения» от абстрактного понятия к конкретному явлению. Анализ «русского либерализма» как некой предметности, в силу мнимого характера самой этой предметности, неминуемо сводится к анализу мнений и представлений конкретных индивидов по цепочке: либерализм - русский либерализм - русский либерализм определенного периода - носители либеральных идей данного периода.
Понятие «русский либерализм» относится к разряду отвлеченных или абстрактных понятий, референтами которых являются не природные или антропологические предметности, а социальные или идеологические феномены, воспринимаемые сознанием человека, в силу их грамматической категоризации, как предметности. Но поскольку эти предметности являются мнимы-
35 Санборн Дж. Либералы и бюрократы на войне / / Русский Сборник: исслед. по ист. России. М., 2012. Т. 13. С. 405-406, 409.
36 Ницше Ф. К генеалогии морали / / Ницше Ф. Сочинения: в 2 т. М., 1990. Т. 2. С. 457.
ми, исследование их как действительно существующих предмет-ностей невозможно37.
Абстрактное понятие, находящееся в тесной связи со сложным явлением (системой отношений), которое оно описывает, может в сознании современников соответствовать, или даже заменять собой сущность явления, но самой сущностью быть не в состоянии. Поэтому анализ такого понятия как некой предметной сущности, а тем более как некой органической целостности, просто невозможен. При попытке описать эту мнимость как некую в действительности существующую предметность она будет постоянно ускользать, дробиться, теряться и мимикрировать, обретая формы других столь же мнимых предметных сущностей, что собственно мы и наблюдаем, проводя анализ современной историографической ситуации сложившейся вокруг изучения истории «русского либерализма» в условиях тотального кризиса социальных и гуманитарных наук.
«Русский либерализм» - это не более чем совокупность как реальных, так и проективных действий и событий в сфере политического объединяемых в представлении человека в некое явление, которому на феноменологическом уровне сознания соответствует феномен описываемый понятием «русский либерализм». Понятно, что выявить органическое развитие «русского либерализма», который является мнимой, кажущейся предметностью в принципе невозможно. А вот описать изменение явления через изменение семантики соответствующего ему понятия - возможно.
37 См.: Калашников М.В. Историко-семантический анализ в историческом исследовании: от истории понятий к истории общественного сознания // Историческая наука сегодня: теории, методы, перспективы / под ред. Л.П. Репиной. М., 2011. С. 368-390.
