CC BY
36
В. И. Быканова
ОПЫТ СОПОСТАВИТЕЛЬНОГО ОПИСАНИЯ СООТНОСИТЕЛЬНЫХ ПРОСТРАНСТВЕННЫХ КОНЦЕПТОВ КЕЛЬТОВ И СКАНДИНАВОВ
Становление в последней четверти XX в. когнитивной лингвистики позволило лингвистам выйти за рамки традиционного языкознания и обратиться к глубинным процессам и явлениям, результаты которых представлены словами естественных языков. Масштаб и глубина происшедших в лингвистике перемен были таковы, что ученые заговорили о «когнитивной революции» [1, с. 20]. Одним из краеугольных камней, на которых основана когнитивная лингвистика, и одновременно ее высочайшим достижением является тезис о том, что язык как плод человеческого ума до известной степени показывает, как работает ум [2, с. 340]. Подобный подход открывает перед лингвистами широкие возможности, так как позволяет связать язык с процессами приобретения, накопления и организации знания. Обращение когнитивистов к языку для анализа ментальных процессов представляется совершенно логичным, так как «языковые данные обеспечивают наиболее очевидный и естественный доступ к когнитивным процессам и когнитивным механизмам: само их появление можно рассматривать как следствие определенного процесса и действие определенных механизмов, связанных с ментальной и когнитивной деятельностью человека» [3, с. 41].
Следы отражения когниции в фактах языка можно выявить на разных уровнях последнего, хотя сами когнитивисты термином «уровни языка» не пользуются и склонны рассматривать язык как единый «биологический организм». Тем не менее, признание того, что действительность проецируется в семантику естественного языка, побуждает когнитивистов проявлять к ней особый интерес. Ученые полагают, что с конца 1990-х гг. можно говорить о появлении целого направления в зарубежной лингвистике, которое с некоторой долей условности можно назвать когнитивной семантикой [4, с. 370]. Представители данного направления полагают, что значение слова определяется особенностями концептуализации мира человеком, а те, в свою очередь, обусловлены опытом его физического взаимодействия со средой и способностью к образному мышлению [5, с. 17]. При проведении семантических исследований они исходят из невозможности проведения демаркационной линии между языковой и энциклопедической информациями, считают необходимым учитывать социальные и культурные факторы, фоновые знания индивидов и социальных групп.
Этот на первый взгляд новый подход имеет давние научные корни, в частности в России. Говоря об уходе от объективации значения, невозможно не упомянуть имя выдающегося русского мыслителя А. Ф. Лосева. В своих произведениях он четко высказался в пользу того, что в слове, и в особенности имени, заключено все наше культурное богатство, накапливаемое в течение веков. А. Ф. Лосев указал на факт разного понимания и разного значения одного и того же слова у различных лиц и у той или иной категории лиц, в связи с чем у сельского жителя слово «город» оказывается связанным
© В. И. Быканова, 2011
с представлением шума, суеты и движения, а у жителя Москвы — с определенной ее частью. Не менее актуальна и данная им характеристика имени как арены встречи воспринимающего и воспринимаемого, вернее познающего и познаваемого [6, с. 638, 642]. Таким образом, А. Ф. Лосев ушел от крайностей чисто объективного или чисто субъективного сознания, и этот подход представляется адекватным и сбалансированным.
В последние годы при изучении отношений между познанием и языком в число значимых факторов все чаще включают этнические. Этот подход зародился в Германии в XIX в. и в первую очередь связан с именем В. фон Гумбольдта. В современной России он обрел особое звучание благодаря давно существующей научной традиции. Особую роль в формировании его сыграли Г. Г. Шпет и П. А. Форенский. Г. Г. Шпет указал на то, что язык служит для развития духовных сил народа и для приобретения мировоззрения. «Язык есть как бы внешнее явление духа народов, — их язык есть их дух и их дух есть их язык», — писал он [7, с. 13]. Сходные взгляды высказывал и П. А. Флоренский. Для него была совершенно очевидной связь в слове человека и народа, к которому тот принадлежит. П. А. Флоренский полагал, что в слове мы выходим из пределов своей ограниченности и соединяется с безмерно превосходящей нашу собственную волю волею целого народа, причем проявление этой воли носит исторический характер [8, с. 263].
Учет этнического фактора приводит лингвистов к признанию реальности существования национальных картин мира. Нет необходимости перечислять множество посвященных данной теме работ, которые появились за три последних десятилетия в России, но важно отметить, что объектом изучения отечественных лингвистов стали не только русская, но и иные национальные картины мира или их фрагменты. На общем фоне работ, авторы которых пытаются выявить особенности концептуализации мира того или иного этноса на мононациональном материале, выделяются исследования, которые носят сопоставительный характер [9, с. 13]. Подобный подход представляется нам наиболее правильным, если не сказать единственно возможным. В свое время Л. В. Щерба охарактеризовал фонему как совокупность признаков, которые отличают ее от других фонем. Экстраполируя такой подход на другой лингвистический материал, можно предположить, что национальная картина мира — это то, что отличает ее от картин мира других этносов, а обнаружить черты различия можно лишь на основе сравнения.
Особое место в национальных картинах мира занимает восприятие пространства. В. Г. Гак даже заметил, что «пространством не только начинается познание, оно им нередко завершается» [10, с. 127]. В связи с тем, что вся жизнь человека и этноса, к которому индивид себя причисляет, протекает в пространстве и времени, неудивительно его желание сформировать в своем сознании некий набор представлений об окружающем мире. При описании картины пространства, существующей в сознании того или иного этноса, лингвисты часто пользуются термином «модель», что предполагает системный характер организации пространственных представлений. Если исходить из тезиса о системности существующих в головах представителей этноса идей о сущности и характере окружающего пространства, то, вероятно, следует предположить, что различия, которые потенциально могут быть выявлены в представлениях о пространстве разных народов, тоже будут носить системный характер. Однако прежде чем говорить о системности, постараемся выяснить, имеются ли в образах пространства двух этносов различия. Для начала рассмотрим соотносительные фрагменты пространственных
представлений двух этносов — скандинавского и кельтского, проживавших на территории острова Великобритания. В данной статье в качестве объекта анализа выбираем рельеф. Рельеф является природной, естественной характеристикой пространства, в древности не подвергавшейся преобразованиям в результате деятельности человека. В географическом словаре он определяется как «физическая форма поверхности земли, горы и долины, равнины и плато, физический ландшафт» [11, p. 350].
Обратимся сначала к кельтским представлениям о пространстве в части рельефа. Анализ 85 топонимов кельтского и гибридного происхождения показал, что кельты идентифицировали такие конституенты рельефа, как «долина» (Cumwhinton), «ущелье» (Little Rollright), «просвет между холмами» (Owermoigne), «возвышенность» (Trunch), «гора» (Mindrum), «скала» (North Creake), «кряж/хребет» (Shevington), «холм/ вершина» (Lower Penn), «холм/курган» (Churchton). Элементы вертикального рельефа чаще выделялись ими, чем элементы горизонтального. К сожалению, мы обладаем лишь отрывочными сведениями о соответствующих пространственных концептах. О долинах, например, известно только то, что они могли быть «голыми» (Lamplugh) (1), и что рядом с ними находились другие конституенты рельефа. На настоящий момент можно говорить лишь о воссоздании кельтского концепта «холм». При описании данного пространственного концепта использовалась разработанная ранее система дескрипторов, отражающих качества, свойства, функции конституентов пространства и их отношения. Дескрипторы выявляются на основании этимологического и словообразовательного анализа топонимов и включают:
субстанциональные дескрипторы-1 (дескрипторы первого типа), которые коррелируют с отдельными нерукотворными конституентами пространства;
субстанциональные дескрипторы-2 (дескрипторы второго типа), коррелирующие с параметрами конституентов пространства, которые, в свою очередь, могут иметь множественные манифестации (размер «большой», «маленький»), или с их составными частями («склон», «вершина» холма).
Антропологические дескрипторы включают дескрипторы — имена отдельных представителей этноса, дескрипторы — характеристики социального положения, возрастной дифференциации и рода занятий, дескрипторы — имена этнических сообществ. Хабитатные дескрипторы связаны с проживанием человека в населенных пунктах, зданиях и сооружениях. Протективные дескрипторы свидетельствуют о защите пространства, объявленного своим. Экономические — репрезентируют материальные объекты, созданные человеком, и субстанциональные дескрипторы, существенно измененные и вовлеченные в хозяйственную деятельность человека. Ценностные дескрипторы отражают систему ценностей, верования, религию. Эстетические — показывают способность этноса видеть красоту окружающего мира. Темпоральные дескрипторы отражают связь пространства и времени. Ориентационные — показывают, как человек организует пространство в своем сознании, устанавливая связи между конституентами пространства и связи между собой и конституентами пространства.
В структуре кельтского концепта «холм» выявлено несколько слоев, в том числе перцептивный, антропологический и ориентационный. Перцептивный слой представлен субстанциональными дескрипторами-2, отражающими особенности внешнего облика конституента пространства, либо выделение в нем составных частей, и субстанциональными дескрипторами-1. Субстанциональные дескрипторы-2 отражают такие характеристики объекта, как:
• размер: «маленький», Watermillock (1);
• габариты: «высокий», Brent (9);
• цвет: «белый», Talkin (1);
• целостность: «полый», Tollard Royal (1);
• форму: «кресло», Catterlen (4); «грудь», Mamble (3); «лоб», Talke (2);
• поверхность: «голый», Plenmeller (5).
Также было выявлено два субстанциональных дескриптора-2, связанных с выделением составных частей конституента пространства «холм». Речь идет о дескрипторах «вершина» (Blencarn) и «склон» (Dundraw). С перцептивным слоем концепта «холм» также связаны субстанциональные дескрипторы-1, отражающие особенности животного мира: «кукушка» (Blencogo) — и наличие других природных объектов, в частности «рек» на склонах холмов (Bannock).
Антропологический слой, являющийся одновременно аппроприативным, т. е. связанным с заявлением притязаний, прав собственности на конституенты пространства, в кельтском концепте «холм» реализован этнонимом «саксы» (Pensax) (1), а ориентационный слой, связанный с указанием на местоположение без привязки к другому кон-ституенту пространства, реализован дескриптором «граница» (Quantock Hills) (1).
Таким образом, можно сделать вывод том, что хотя кельты выделяли широкий спектр элементов рельефа, ценность для них представляли только холмы. Антропологический слой репрезентирован одним дескриптором, а наибольшим количеством дескрипторов представлен перцептивный слой. Ведущими характеристиками перцептивного слоя являются «габариты» (конкретно параметр «высокий») и «форма», представленная через метафоры. Соотношение слоев в структуре концепта «холм» вполне согласуется с особенностями кельтского взгляда на пространство в целом, когда последнее рассматривается как обитель божеств, а не объект присвоения или хозяйственной деятельности.
Рассмотрим теперь, как представлен рельеф в скандинавской модели пространства, с учетом того как она предстает перед нами по данным топонимики. Анализ 63 скандинавских топонимов показал, что скандинавы идентифицировали такие конституенты рельефа, как: «долина» (Helmsdale, Dalderby), «лощина/ущелье» (Reagill, Tockholes), «гора» (Crifell), «скала» (Hallam), «хребет/кряж» (Kelby, Raasay, Langrigg), «холм» (Berrier, Staffield, Whale и Hornby) (3?, так как есть другое толкование, согласно которому horn — участок земли в форме рога), «холм/курган» (Hoxa). Элементы вертикального рельефа выделялись ими из фона столь же часто, как и элементы горизонтального. Воссоздание некоторых пространственных концептов в настоящее время не представляется возможным, так как доступная нам информация носит отрывочный характер. Так, о горах известно, что они могут быть «расколотыми» (Crifell) и «покрытыми снегом» (Snaerfell); о скалах — то, что они бывают «красного цвета» (Rawcliff), служат местом обитания «воронов» (Ravenscar), имеют «уступы» (Helsby); о хребтах/ кряжах — то, что эти конституенты рельефа могут быть «длинными» (Langrigg), «серыми» (Grayrigg), на них можно выращивать «козлов» или «ячмень» (Haverigg).
Другие концепты могут быть воссозданы на основании имеющихся данных.
В структуре пространственных концептов «холм» и «холм-курган» выделяются перцептивный, антропологический, хабитатный, экономический и ориентационный слои. Перцептивный слой представлен субстанциональными дескрипторами-2, субстанциональными дескрипторами-1 и климатическим дескрипторами. Субстанцио-
нальные дескрипторы-2 отражают форму объекта: «круглый» (Staffield) (2), «плоский» (с плоской вершиной) (Sedbergh) (2), «рог» (Hornby) (3?) — и наличие у него составных частей — «вершин» и «склонов» (Lythe) (8). С перцептивным слоем также соотносятся субстанциональные дескрипторы-1, характеризующие особенности растительности: «козья ива» (Sellafield), «папоротник-орляк» (Аinstable), «ясень», (Esprick); дескрипторы, фиксирующие нахождение на поверхности рукотворных/нерукотворных объектов: «шест/столб» (Staffield), а также климатические, дескрипторы, экспонирующие особенности климата: «холодный» (Caldbergh) и «солнечный» (Sollom) (1?). На настоящий момент выявлено по одной репрезентации всех вышеперечисленных дескрипторов.
Антропологический слой представлен дескрипторами «личное мужское имя» (Hanlith) (1) и «этноним — ирландцы» (Ireleth) (1).
C экономическим слоем связаны дескрипторы «летнее пастбище» (Berrier) (1) и «ферма» (Barrowby) (1), последний из которых также является хабитатным. С ориентационным слоем также связан дескриптор «изолированный» (Whale) (1).
В структуре пространственного концепта «долина» представлен перцептивный, антропологический, протективный, экономический и ориентационный слои. Перцептивный слой репрезентируется субстанциональными дескрипторами-2 и субстанциональными дескрипторами-1. Субстанциональные дескрипторы-2 отражают форму объекта: «рука» (Armdale) (1) — и размер: «маленький» (Dalderby) (1). Субстанциональные дескрипторы-1 описывают особенности животного мира и растительности долин: «липа» (Lindale) (2), «береза» (Birkdale) (1), «свинья» (Grizedale) (1), «волк» (Uldale) (1?), а также свидетельствуют о наличии на их территории объектов акватории — рек, ручьев (Borrowdale) (2).
Антропологические дескрипторы представлены «личным мужским именем» (Garsdale) (5) «термином родства — брат» (Brethedale) (1).
C хабитатным слоем соотносится дескриптор «поселение» (Kendal), c протектив-ным — «форт» (Borrowdale), с экономическим — «рыболовство» (Fangdale).
В структуре скандинавского концепта «долина» также присутствует ценностный (дескриптор «церковь», Kendal) и ориентационный (дескриптор «более западный», Westerdale) слои. На настоящий момент выявлены единичные репрезентации дескрипторов хабитатного, протективного, экономического, ценностного и ориентационного слоев.
Структура скандинавского концепта «лощина/ущелье» сходна со структурой рассмотренного ранее концепта «долина». В ней также выделяется перцептивный слой, который представлен дескрипторами, отражающими габариты объекта: «глубокий» (Griff) (6), «узкий» (Sleagill) (5), — свидетельствующими о наличии на его территории объектов акватории — ручьев (Sleagill) (1), характеризующими особенности животного мира: «лиса» (Reagill) (1), «крохаль» (Scargill) (1), «дикий гусь» (Gaisgill). Также выявлен ориентационный дескриптор «внешний» (Idrigill) (1).
Анализ рассмотренного материала показывает, что из множества конституентов пространства скандинавов больше всего интересовали холмы и долины (лощины/ ущелья). Большинство слоев в структуре концептов «холм» и «долина» совпадают. Это перцептивный, антропологический, экономический, хабитатный и ориентационный слои. Появление экономических дескрипторов, таких как «ферма», «летнее пастбище», «рыболовство», свидетельствует о том, что конституенты пространства рассматриваются скандинавами как объект хозяйственной деятельности. Вероятно, об этом же го-
ворят и такие дескрипторы, как «свинья» (животноводство), «лиса», «волк», «дикий гусь» (охота). Можно также предположить, что дескрипторы «солнечный» и «с плоской вершиной», репрезентирующие концепт «холм», также свидетельствуют о том, что данный конституент пространства рассматривался как потенциальный сельскохозяйственный объект, поскольку эти характеристики приобретают особое значение для тех, кто занимается земледелием. О рассмотрении форм рельефа с точки зрения их пригодности к экономическому освоению, на наш взгляд, свидетельствуют и выявленные различия в структуре концептов «долина» и «лощина/ущелье». Лощины и ущелья в силу природных особенностей гораздо менее приспособлены для занятия земледелием, чем долины. Именно поэтому в структуре концепта «лощина/ущелье» преобладают дескрипторы перцептивного слоя, а антропологические, хабитатные, протективные и чисто экономические дескрипторы отсутствуют. Это представляется вполне естественным. Если некий конституент пространства не мог участвовать в экономической жизни этноса, не было смысла его заселять, застраивать и оборонять. Таким образом, даже формы рельефа, которые как будто напрямую не связываются в нашем сознании с экономикой, отражают общий взгляд скандинавов на пространство как среду, которая подлежит освоению.
Подводя итог рассмотрению соотносительных пространственных концептов кельтов и скандинавов, можно отметить следующее. Наборы идентифицированных этими этносами конституентов пространства практически совпадают. Различия наблюдаются в выборе ключевых конституентов. Для кельтов таковыми являются холмы, а для скандинавов — холмы, долины и лощины/ущелья. В структуре соотносительных концептов у этносов обнаружены расхождения как по количеству представленных слоев, так и по количеству и качественному составу связанных с ними дескрипторов. Различие в структуре соотносительных концептов (в нашем случае концептов «холм») коррелирует с различием в восприятии рельефа (одного из параметров пространства) и с различием в восприятии пространства двумя этносами в целом. Кельтское пространство представляется независимым от воли человека, отстраненным от него, а скандинавское представляется полем деятельности человека, средой, подлежащей хозяйственному освоению. Вышесказанное позволяет предположить, что различия в восприятии пространства разными этносами носят системный характер.
Литература
1. Демьянков В. З. Когнитивная лингвистика как разновидность интерпретирующего подхода // Вопросы языкознания. 1994. № 4. С. 17-33.
2. Ченки А. Семантика в когнитивной лингвистике // Фундаментальные направления современной когнитивной лингвистики / под ред. А. А. Кибрика, И. И. Кобозевой, И. А. Секери-ной. М.: Изд-во МГУ, 1997. С. 340-369.
3. Кубрякова Е. С. Начальные этапы становления когнитивизма: лингвистика — психология — когнитивная наука // Вопросы языкознания. 1994. № 4. С. 34-47.
4. Рахилина Е. В. Основные идеи когнитивной семантики // Фундаментальные направления современной когнитивной лингвистики / под ред. А. А. Кибрика, И. И. Кобозевой, И. А. Секери-ной. М.: Изд-во МГУ, 1997. С. 370-389.
5. Скребцова Т. Г Американская школа когнитивной лингвистики. СПб.: Анатолия, 2000. 204 с.
6. Лосев А. Ф. Бытие — имя — космос / сост. и ред. А. А. Тахо-Годи. М.: Мысль, 1993. 958 с.
7. Шпет Г Г Внутренняя форма слова: этюды и вариации на темы Гумбольта. 4-е изд. М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2009. 216 с.
8. Флоренский П. А. Мысль и язык // П. А. Флоренский: в 2 т. М.: Правда, 1990. Т. 2. У водоразделов мысли. С. 110-338.
9. Иванова Е. В. Мир в английских и русских пословицах. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2006. 280 с.
10. Гак В. Г. Пространство вне пространства // Логический анализ языка. Языки пространств / отв. ред. Н. Д. Арутюнова, И. Б. Левонтина. М.: Языки русской культуры, 2000. С. 127-134.
11. Clark A. N. Dictionary of Geography. 3d edition. London: Penguin Books, 2003. 468 p.
Статья поступила в редакцию 13 октября 2011 г.
