CC BY
60
УДК 324+342.82
Храмцова Наталья Геннадьевна
кандидат филологических наук, доцент кафедры теории и истории государства и права
Курганского государственного университета
ОПЫТ ПРИМЕНЕНИЯ ДИСКУРС-ПРАВОВОГО АНАЛИЗА К НЕКОТОРЫМ ВАЖНЕЙШИМ ПОЛОЖЕНИЯМ КОНСТИТУЦИИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
Khramtsova Natalia Gennadyevna
PhD in Philology, Assistant Professor, Theory and History of State and Law Department, Kurgan State University
EXPERIENCE OF LEGAL DISCOURSE ANALYSIS APPLICATION TO SOME MAJOR REGULATIONS OF THE CONSTITUTION OF THE RUSSIAN FEDERATION
Аннотация:
В данной статье автор ставит своей целью продемонстрировать образец применения им метода дискурс-правового анализа к тексту основного закона РФ в связи с главными положениями теории правового дискурса, а также формулировку на этой основе выводов и рекомендаций, направленных на совершенствование положений действующего законодательства Российской Федерации.
Ключевые слова:
дискурс-правовой анализ, правовой дискурс, методология дискурс-правового анализа, Конституция РФ, законодательство РФ.
Summary:
The article’s purpose is to demonstrate the pattern of application of the legal discourse analysis to the major law of the Russian Federation according to the main regulations of the legal discourse theory. Basing upon the research the author formulates conclusions and guidelines aimed at the advancement of the regulations of the effective legislation of the Russian Federation.
Keywords:
legal discourse analysis, legal discourse, methodology of legal discourse analysis, Constitution of the Russian Federation, effective legislation of the Russian Federation.
Правовой дискурс - это деятельностный речеязыковой процесс информационно-средового взаимодействия субъектов права в ситуации правовой коммуникации, направленный на формулирование правовых предписаний, их юридическое закрепление и воздействие. Он обеспечивает регулирование и контроль общественных отношений, который предполагает фиксацию элементов мышления (суждений, понятий, терминов) в письменной (законов, судебных решений и т.п.) или устной формах, и зависит от уровня правовой культуры, юридического опыта и потребностей субъектов правового общения.
Наш анализ будет исходить из определенных уже нами ранее содержательных элементов правового дискурса, таких как реально существующие лингво-психологические явления правового быта, в которые правовой дискурс привносит оценочные понятия; как обратная связь с субъектами права, определяющая их правовые ожидания, предпочтения, интересы; символизм, придающий нормативному акту соответствующий иерархический статус, понятный субъектам права; цель, без которой нормативный акт утрачивает жизнеспособность; императивность нормативного акта, заключающая в себе его дух (идею); харизматическое господство, возникающее только тогда, когда нормы права совпадают с коллективными ожиданиями субъектов права; правовая мифология, в которой заложен риск государственных корпораций (РФ, ее субъектов), и, наконец, функциональные проявления правового дискурса, которые являются формой выражения его содержания.
Рассмотрим очень показательный пример в плане игнорирования идей правового дискурса в конституционных нормах. Речь идет о самом важном конституционном принципе федеративных отношений - разграничении предметов ведения и полномочий между органами государственной власти Российской Федерации и органами государственной власти субъектов РФ, предусмотренным ч. 3 ст. 11 Конституции РФ. Как известно, в Федеральной Конституции предусмотрены 3 вида предметов ведения Российской Федерации (в ст. 71 - исключительные предметы ведения РФ; в ст. 72 - предметы совместного ведения Российской Федерации и ее субъектов; в ст. 73 - предметы ведения субъектов РФ). Если человек, далекий от юридических знаний, здесь не усмотрит никакого противоречия, то правоведу такое расхождение, связанное с игнорированием законодателем правового дискурса, очевидно. Именно оно порождает колоссальный круг проблем в сфере федеративных отношений. Обратим внимание на то, что в ст. 11, относящейся к основам конституционного строя страны, то есть обладающей особым
свойством - возвышаться, как и все 16 статей Основ конституционного строя над другими нормами конституции, прописано, что разграничиваются предметы ведения и полномочия органов государственной власти Российской Федерации и органами государственной власти субъектов РФ. В ст. 71-73 Конституции РФ содержатся перечни предметов ведения Российской Федерации и ее субъектов (курсив наш - Н.Х.).
Безусловно, что орган государственной власти не отождествим с самим государством. Если сутью предмета его ведения является полный или разграниченный суверенитет, то сутью разграничения компетенции между органами государственной власти - нормативное определение их полномочий. Пренебрежение дискурс-правовым анализом конституционных норм, отражающих содержание федеративных отношений, привело к бесконечному процессу урегулирования предметов ведения и полномочий между федеральным центром и субъектами РФ. И даже реформа, проводимая в сфере федеративных отношений, не способна совладать с этим своеобразным атомным реактором, производящим бесконечные проблемы. Дело было бы поправимо, если бы законодатель задался вопросом: есть ли различия между государством и органом государственной власти, и в ч. 3 ст. 11 Основного закона предусмотрел бы разграничение предметов ведения между Российской Федерации и ее субъектами, а в ст. 71-73 раскрыл бы их содержание и определил бы в этой связи полномочия между органами государственной власти РФ и органами государственной власти субъектов страны. Так, к примеру, можно полностью согласиться с мнением М.В. Гончарова, проведшего дискурс-правовой анализ этих конституционных норм и пришедшего к выводу, что, «кроме предметов ведения публичных корпораций (Российская Федерация, субъекты РФ) в Конституции упоминается также “о предметах ведения и полномочиях органов государственной власти Российской федерации и субъектов РФ, которые необходимо разграничивать” (ч. 3. ст. 11). Исходя из общей концепции теории компетенции - “предметов ведения”, есть категория, отражающая группы общественных отношений, правовое регулирование которых принадлежит публичной корпорации как таковой (то есть государству, субъектам федерации). Органы государственной власти же самостоятельными публичными корпорациями не являются (курсив наш). Их необходимое и единственное предназначение - быть представителями государства, субъекта Федерации в реализации их функций. Поэтому органы государственной власти могут обладать только правами и обязанностями, то есть полномочиями» [1, с. 6-7].
Между тем, в ч. 3 ст. 11 предметы ведения понимаются как суверенитет публичной корпорации (государства), фактически отождествлены с полномочиями органов государственной власти Российской Федерации и ее субъектов. Более того, в Конституции не сделан акцент на том, что разграничивать полномочия органов государственной власти возможно только по предметам совместного ведения Российской Федерации и ее субъектов, поскольку полномочия органов государственной власти РФ и ее субъектов по предметам их исключительного ведения разграничению не подлежат вообще, они изначально принадлежат государственным корпорациям. Вслед за законодателем, который не учел этот важнейший дискурс - правовой контекст -и высший орган конституционной юстиции Конституционный Суд Российской Федерации - тоже повторяет эту ошибку [2]. М.В. Гончаров небезосновательно полагает, «очевидно, что Конституционный Суд РФ в данном Постановлении подменил понятие “предметы ведения Российской Федерации, предметы совместного ведения, предметы ведения субъектов РФ” (ст. 71-73), что привело к отождествлению понятия “государство” с понятием “орган государства”, а по существу изменило содержание конституционной нормы ч. 3. ст. 11» (курсив наш - Н.Х.) [3].
Таким образом, мы можем констатировать отход законодателя от важнейших конституционных принципов. В частности, во-первых, искажена идея федерализма как союза государственных корпораций. Во-вторых, в Основах конституционного строя страны, в связи с этим, неправильно определили цель российского федерализма - разделение полномочий между органами государственной власти РФ и ее субъектами, а не незыблемость их предметов ведения. В-третьих, разрушена императивность и харизматичность норм внутри Основного закона страны: прописанное в основах конституционного строя должно главенствовать, возвышаться над нормами, прописанными в других главах Конституции, в том числе и над гл. 5, в которой прописаны нормы федеративных отношений в РФ. Получается, что разграничение полномочий органов государственной власти России и ее субъектов является более приоритетным правовым явлением, чем незыблемость их предметов ведения. В-четвертых, в связи с этим возник ложный миф в сфере федеративных отношений в РФ об асимметрии Российской Федерации, о центробежных силах в РФ и единственном способе эффективной борьбы с ними - укреплении вертикали центральной власти в сфере федеративных отношений. В-пятых, нарушена «обратная связь» в сфере федеративных отношений, которые должны строиться, главным образом, на процедурных вопросах взаимодействия субъектов РФ с федеральным центром, а не исклю-
чительно на административных, как это происходит сейчас. В - шестых, произошел функциональный дисбаланс в сфере федеративных отношений, проявившийся конкретно в том, что субъекты Федерации, создав свои органы государственной власти, до сих пор не имеют своей собственной правовой и судебной системы.
Политико-правовым следствием такого положения вещей стала всевозрастающая концентрация федерального регулирования в сфере федеративных отношений, проявляющаяся не только в сфере совместного ведения РФ и ее субъектов, но и вторгающаяся в иные предметы ведения субъектов, прописанные в ст. 73 Федеральной Конституции, перечень которых в отличие от предметов ведения РФ и ее субъектов оставлен открытым, создавая новую почву для концентрации власти федерального центра в правовой действительности субъектов РФ. Такое положение потянуло за собой целый шлейф «шальных» [4, с. 10] законов, в которых идея не предшествует концепции, а концепция попросту заменяется юридической техникой.
Отсутствие предварительного дискурс-правового анализа законопроекта приводит к разрушению главного принципа правовой жизни государства - принципа законности. Почему это происходит? Нам представляется убедительной точка зрения Н.Н. Толмачевой, полагающей, что причиной этого «можно отметить недостаточный уровень правовой культуры должностных лиц, принимающих волевые решения, для которых не существует разницы между понятием “закон” и “законодательство”, которые теории права и советам профессиональных юристов и отраслевых специалистов предпочтут политическую волю и политическую целесообразность; которые забывают, что принципы законности опосредованно регулируют социальные отношения и выражают устоявшиеся в обществе взгляды на содержание нормативного правового акта» [5, с. 38]. Совершенно справедливо автор говорит и о последствиях разрушения принципа законности, что приводит к потере авторитета государственной власти и снижению уровня не только правовой, но и общей культуры общества.
Таким образом, получается весьма странная картина: без идеи, ценностей, символики, обратной связи, харизмы общество существовать не может, а законодатель от этого абстрагируется, не привнося данные ключевые элементы правового дискурса в закон и, таким образом, государство как таковое становится субъектом риска. Как справедливо, на наш взгляд, указывает Д.В. Быченков, «государство как объект риска также может испытывать на себе влияние определенных политических воздействий как внутри собственных границ, так и за их пределами. В целом оно может подвергаться различным специфическим рискам, связанным с угрозой национальной безопасности и устойчивого развития страны» [6, с. 132]. К этому утверждению мы бы добавили, что политика оформляется правом, и если законы, принимаемые законодательным органом власти государства, не будут содержать в себе идею и справедливость, то этот риск повысится, представляя угрозу не только стабильности развития государства и общества, но и их целостности.
Как мы уже рассуждали выше, рассматривая в плане дискурс-правового анализа важнейшие нормы Федеральной Конституции, становится совершенно очевидным, что законы субъектов РФ имеют для них порой гораздо большую значимость, чем федеральные законы. Это не столько результат проявления политической воли региональных руководителей, сколько результат утраты необходимых для жизни общества символов. Никаких удачных общегосударственных символов предложено не было, идеологема «российский народ» не возобладала, поэтому была заменена автоматически региональными идеологемами. «Утрата привычных ценностей отдельным человеком, “изживание” старых стереотипов в отношениях “государство-индивид” и “индивид-индивид” сопровождались в 1990-е годы утратой идентичностей, облегчающих межличностные коммуникации; этническая идентичность как наиболее “видимая” выходила в самоопределении человека на первый план, когда иные значимые идентичности (в том числе и политические) размывались» [7, с. 150]. Идентичность - это «Я-символ», то есть набор того специфически определяющего, главенствующего, без чего он не существует.
Символизм, харизма государства, императивность его законов - необходимые элементы правового дискурса, которые должны быть отражены в федеральном законе. Как бы ни пытались политики отождествлять Россию с Европой, перенимать европейскую политическую и правовые системы, но реальная правовая действительность это отвергает. Правильный, на наш взгляд, вывод делает В.И. Пантин: «Большая часть россиян демонстрирует по отношению к странам Запада явно выраженную настороженность, считая, что культура, ценности и интересы западных стран и России в настоящее время существенно различаются» [8, с. 111]. Если законодатель всего этого не учитывает, занимается дублированием западно-европейского или американского законодательств, то правовой дискурс закона исчезает и федеральный закон превращается в мертворожденный правовой акт, становящийся дополнительным обременением для правоприменителя.
Отечественные юристы-правоведы, как показывает практика, заняты упорядочением законодательной техники, в которой, к сожалению, нет места правовому дискурсу. В этой связи совершенно справедливо утверждение А.Г. Хабибуллина и Г.Т. Чернобеля, что «сегодня как никогда актуален вопрос не только об обеспечении экономической, демографической, военной безопасности России, все острее становится проблема духовной безопасности (курсив наш -
Н.Х.). Духовные нормы общественного бытия, формируя национальное самосознание, определяют главные ценностные параметры этого бытия, основополагающие принципы и критерии выработки конкретной модели государственного обустройства, правовых отношений» [9, с. 24]. Когда речь идет о юридической технике, то дух закона в ней, к сожалению, не угадывается. Он попросту отсутствует. Так, Ю.А. Тихомиров констатирует, что «с сожалением приходится отмечать, что существует необоснованное разнообразие способов юридической техники, используемых законодательными и исполнительными органами» [10, с. 7]. Такой подход к юридической технике, ее содержанию можно считать классическим и вполне оправданным. Между тем, сам уважаемый автор усматривает в этой четкой системе значительные упущения, и связаны они, на наш взгляд, исключительно с проблематикой правового дискурса.
Так, Ю.А. Тихомиров совершенно справедливо полагает, что:
- познавательный элемент юридической техники автор связывает с концепцией, основанной на анализе процессов, явлений, отношений, которые должны стать объектом законодательного воздействия, то есть автор тем самым не отрицает первичность идеи и вторичность концепции, которая переводит эту идею на язык права;
- автор предлагает упорядочить юридическую терминологию таким образом, чтобы законодатели любого уровня не вкладывали в нее различный смысл. Нормы-дефиниции, по его справедливому убеждению, должны присутствовать только в базовых законах (кодексах). На наш взгляд, они должны, прежде всего, присутствовать в Основном законе страны и ФКЗ, которые призваны связывать текст федеральной Конституции с текущим законодательством;
- автор убежден, что законодатель должен четко различать нормы-цели, нормы-принципы, нормы-стимулы, нормы-запреты, которые, по нашему мнению, придают специфический дискурсивно-правовой характер нормативно-правовому акту: делают его императивным, символическим, наделяют его харизмой и четким функционализмом;
- уважаемый автор обращает внимание на необходимость формирования и использования особого языка - юридического [11]. Но в этом плане можно не согласиться с данной позицией. Хотя в этой связи и появляется много научной литературы, но концентрация внимания законодателя на «особом» языке сделает закон непонятным субъектам права, не владеющим им, и не облегчит работу правоприменителям. Надо не создавать особый юридический язык, а наоборот, максимально приближать его к символам, традициям, обычаям и даже мифам правового быта, иначе разрушится система права как таковая, так как будет создана не для всех субъектов права, а для группы ученых-специалистов.
Содержание юридической техники рассматривается отечественными правоведами предельно узко. Так, к примеру, Т.В. Кашанина определяет ее «как различные по характеру и форме выражения правила выполнения юридической работы и составления правовых документов (курсив наш - Н.Х.) [12, с. 27]. При этом автор особый акцент делает на таком структурном элементе юридической техники, как логика права. Языковые же правила рассматриваются в другом контексте, чем у Ю.А. Тихомирова. Автор совершенно справедливо полагает, что язык опосредует любую юридическую работу, которая осуществляется ради всех субъектов права. В связи с этим делается упор не на создание специфического юридического языка, а на его максимальную приближенность к субъектам права и правовому быту страны [13]. Автор полагает, что «в праве зачастую нужна логика не чистая и строгая, не формальная и неумолимая, не фундаментальная математическая, отличающаяся слепой пунктуальностью, а логика реальная, человеческая, логика учета многих факторов» (курсив наш - Н.Х.) [14]. Но какие же тогда человеческие факторы должна учитывать эта «живая» логика как не традиции, обычаи, правовые эмоции и ожидания субъектов права, их правовую веру. А раз так, то значит все необходимые элементы правового дискурса, перечисленные нами выше, должны реально работать.
Однако есть специфические логические правила. К ним, по мнению автора, относятся: обоснование мотивов принятия нормативного акта; соответствие нормативного акта; соответствие нормативного акта общим принципам системы законодательства; однородность правовых обобщений, вносимых в нормативный акт и другое [15]. Автор не раскрывает содержание этих правил. Так и остается без ответа, каково содержание такого логического правила, применяемого законодателем, как, к примеру, «убедительность правовых документов». Возникает вопрос: возможна ли такая убедительность без идеи закона, то есть без осознанной его ценности субъекта-
ми права, без императивности, символизма, олицетворяющего веру; харизмы, обратной связи, цели и четкой функциональности, то есть без внедрения в закон дискурс-правовых элементов?
К чему приводит их игнорирование, мы уже неоднократно рассуждали выше. В плане «убедительности правовых документов» представляется уместным остановиться на их названиях. Название федерального закона само по себе должно отражать все элементы правового дискурса, так как, если в названии нет идеи, цели, символа, императивности, функционализма, то его реализация существенным образом затрудняется, а субъекты права просто не в состоянии воспринимать слишком сложные и запутанные названия, которые требуют дополнительной расшифровки. По совершенно справедливому убеждению Л.Ф. Апт, «существенным недостатком федеральных законов можно считать неоправданно удлиненные наименования, игнорирующие традиционные правила юридической техники в том, что заголовок должен быть кратким, емким и отражать содержание федерального закона» [16, с. 20]. Такое положение явно «не работает» на «убедительность правовых документов».
На наш взгляд, самым сложным для реализации элементом правового дискурса является «обратная связь» - нацеленность нормативного акта на определенные группы субъектов права или на всех его субъектов, зафиксированных в российском обществе. Как нам представляется, институты гражданского общества состоят не только из граждан РФ, но из всех, зафиксированных на территории России субъектов права: иностранных граждан, лиц без гражданства, беженцев. Законодатель же изымает это разнообразие субъектов права из закона, обращаясь исключительно (если это не специфический закон, регулирующий, к примеру, правовой статус иностранных граждан) к гражданам России. Это необоснованно сужает правовое поле государства, мешает применению методологии правового дискурса законодателем и правоприменителем.
Таким образом, предпринятый нами анализ законодательства Российской Федерации в плане реализации в нем идей правового дискурса, позволяет сделать следующие выводы.
1. Конституция РФ, основанная на идее справедливости как выражении верховенства права, символизирует собой дух (идею) всего права, его начало, оценку и возможность реализации. Законодатель не в праве, таким образом, противоречить духу Основного закона, базирующегося на императивности, харизме, символизме населения РФ как суверена права, государства как символа права и его харизмы.
2. Проблемы в сфере федеративных отношений в РФ могут возникать вследствие игнорирования законодателем методологии дискурс-правового анализа проекта федерального закона. Проявляется это, прежде всего, в повсеместной мифологизации федеральным законодателем верховенства федерального закона, тогда как в федеральной Конституции речь идет о верховенстве права. Такая подмена понятий приводит не только к неоправданному нарастанию нормативно-правовой массы, регулирующей сферу федеративных отношений, но и к подрыву основ этих отношений.
3. Федеральный законодатель не должен наполнять новым содержанием уже устоявшиеся в правоприменительной практике правовые категории, что приводит к искажению норм как федеральной Конституции, так и федеральных законов, которые, в связи с этим, утрачивают свои символические, харизматические и ценностные характеристики. Тем более, этого не вправе делать Конституционный суд РФ, который допускает в своих Постановлениях такие, к примеру, формулировки, как «в целях уравновешивания демократии, суверенитета и т.д.».
4. В российском федеральном законодательстве происходит правовая мифологизация, связанная с имплементацией в текст Федеральной Конституции того, чего в нем нет и не должно содержаться - возможности изменения установленного в Основном законе страны порядка наделения полномочиями соответствующих органов и лиц. В данном случае федеральный законодатель умело применяет правовой дискурс, снабжая текст федерального закона символической фразой, «если при этом соблюдаются конституционные и иные общепризнанные права и свободы человека и гражданина». Таким образом, искажение конституционного законодательства происходит за счет оторванных от содержания и смысла, правовых норм самих же конституционных формулировок.
б. Дискурс-правовой анализ конституционных норм в сфере федеративных отношений показал, что федеральный законодатель, а вслед за ним и Конституционный Суд РФ, опираясь на нормы федеральной Конституции, не усматривают в них возникающих противоречий. В результате этого, к примеру, в законодательстве Рф и правоприменительной практике по сути дела произошло неправомерное отождествление понятия «государство» с понятием «орган государства». Это, в свою очередь, приводит к многотрудным процедурам урегулирования предметов ведения и полномочий между федеральным центром и субъектами РФ.
6. Можно констатировать, что в российском законодательстве идея не предшествует концепции, а концепция заменена юридической техникой, содержание которой рассматривается
отечественными правоведами предельно узко и в ней не предусмотрено места для дискурс-правового анализа законопроекта.
7. Содержание принципа законности, являющегося фундаментом законодательной деятельности и правоприменительной практики неоправданно сужено законодателями и правоприменителями. Они усматривают в нем подчинение всех субъектов права закону. Между тем, содержание данного принципа гораздо шире. Это полиценностное и полифункциональное понятие, содержащее идею верховенства естественного права человека, веру в нее и в ценность государства как защитника и создателя условно для реализации как естественных, так и позитивных свобод, прав и обязанностей человека; символ государства и творимого им закона как показатель подчинения государству права и стабильности существования общества; харизма руководителей государства, способных принять волевое решение, пойти на политический риск.
8. Самым сложным для практической реализации элементом правового дискурса является «обратная связь», понимаемая как нацеленность нормативного акта на всех субъектов права или на определенные их группы и возможность участия представителей гражданского общества в нормотворчестве и мониторинге нормативно-правового акта. Осуществление мониторинга федерального закона должно стать совместной функцией государства и гражданского общества.
Таковы самые общие результаты (имеющие демонстрационные цели) применения дис-курс-правовой методологии к реальным фрагментам действующего законодательства Российской Федерации.
Ссылки:
1. Региональное законодательство: конституционные нормы, современное состояние, правовая экспертиза / отв. ред. М.В. Гончаров. Екатеринбург, 2008.
2. Постановление Конституционного Суда РФ от 09.01.1998 г. № 1-П. П. 4 мотивировочной части.
3. Региональное законодательство: ... С. 9.
4. Баранов В.М. Идея законопроекта: сущность, практическая ценность, технико-юридическое оформление // Журнал российского права. 2008. № 2.
б. Толмачева Н.Н. К вопросу о соблюдении принципа верховенства закона и других принципов законности в законодательстве субъектов Российской Федерации // Журнал российского права. 2008. № 2.
6. Быченков Д.В. Политический риск: проблемы дефиниции и классификации // Общественные науки и современность. 2008. № З.
7. Попова О.В. Особенности политической идентичности в России и странах Европы // Полис. 2009. № 1.
8. Пантин В.И. Политическое самоопределение России в современном мире: основные факторы, тенденции, пер-
спективы // Полис. 2007. № б.
9. Хабибуллин А.Г., Чернобель Г.Т. Интересы государства и его охранно-защитная функция // Журнал российского права. 2008. № б.
10. Тихомиров Ю.А. Юридическое проектирование: критерии и ошибки // Журнал российского права. 2008. № 2.
11. Там же. С. 7-9.
12. Кашанина Т.В. Логика права как элемент юридической техники // Журнал российского права. 2008. № 2.
13. Там же. С. 28.
14. Там же. С. 29.
15. Там же. С. З1.
16. Апт Л.Ф. Теоретические вопросы правовой экспертизы федерального закона // Журнал российского права. 2008. № 2.
