CC BY
25
В. М. Розин
ОПЫТ МЕТОДОЛОГИЧЕСКОГО И СЕМИОТИЧЕСКОГО АНАЛИЗА КОНЦЕПЦИИ «ВСЕЕДИНСТВА» Вл. СОЛОВЬЕВА
Идея «всеединства», утверждает В. В. Зеньковский в «Истории русской философии», является центральной идеей и руководящим принципом философии Соловьева. В то же время, заканчивая очерк о Соловьеве, Зеньковский отмечает, что «Соловьев не сумел достигнуть органического синтеза тех начал, сочетанием которых он был занят. .. Незаконченной и внутренне несогласованной является не только метафизика, но и антропология Соловьева»х. Другая проблема состоит в том, что не очень понятны содержание и смысл и назначение в системе Соловьева этого представления. Внешне идея «всеединства» выглядит как предельная абстракция, которую читатель может трактовать по собственному произволу. Чтобы пролить свет на эти проблемы, обратимся к методологии и семиотике.
Создатель современной российской школы методологии (Московского методологического кружка) Г. П. Щедровицкий, осмысливая в 1977 г. работу семинара по изучению мышления, писал следующее: «Если говорить о развертывании мысли, то на каждом заседании был не один, а три, четыре, пять разных докладов на одну тему. Ибо внутри нашей группы был целый ряд “частичных лидеров”, каждый из которых вел свою особую разработку темы. В свое время М. К. Мамардашвили после двух лет участия в такой работе сказал, что это невероятно трудно. Ибо непосредственный план изложения материала все время прерывается рефлексией, потом — рефлексией по поводу рефлексии, рефлексией по поводу второй рефлексии и т. д., после чего предмет обсуждения исчезает... Следующий характерный момент состоял в том, что на каждый вопрос следовало, как правило, несколько совершенно разных ответов. И все они объявлялись истинными, несмотря на то, что нередко они прямо противоречили друг другу — как своего рода апории, как чистая парадоксальная форма. Больше того, мы очень этим гордились, наше мышление сознательно развертывалось как мышление в парадоксах. Теперь я понимаю, что это была особая форма проблематизации: мышление было не в суждениях, не в высказываниях, а в проблемах»2.
1 Зеньковский В. В. История русской философии.— М., 2001.— С. 480, 505.
2 Щедровицкий Г. О работе семинаров ММК // Московский методологический кружок: развитие идей и подходов. (Из архива Г. П. Щедровицкого).— М., 2004.— Т. 8.— Вып. 1.— С. 241.
Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2010. Том 11. Выпуск 1
105
Но что происходит в ходе проблематизации? На мой взгляд, нужно отметить по меньшей мере три момента. Дискутирующие анализируют и критикуют какие-то подходы и положения с целью их опровержения, формулируют другие подходы и положения, защищая и обосновывая их. Наконец, часто они вынуждены предположить некоторый новый объект, к которому и начинают относить сформулированные ими положения. Действительно, участники семинара подвергли критике ряд представлений формальной логики и теории познания и сформулировали другие представления, которые они начали относить к мышлению. Но предварительным условием этого, как подчеркивает Щедровицкий, было полагание мышления как особого объекта исследования. Дальше должно было идти научное изучение этого объекта, которое в онтологическом плане выглядит как приписывание данному объекту определенных свойств.
«Наука ведь не кладет объект в мир. Это функция философии... надо было мышление положить как объект в мир». «Но сначала это утверждалось идеологически, как принцип, а теперь все это надо было реализовать конструктивно и строго научно»3.
Итак, два шага, почти сливающиеся в один — полагание мышления и наделение его различными свойствами (характеристиками) в ходе научного изучения. Большую роль в реализации первого шага играет методологическая работа и реализация ценностей исследователя. Нужно, действительно, как говорит Щедровицкий, положить объект и именно «идеологически, как принцип». Осуществление второго шага — работа более длительная и, так сказать, технологически необходимая. Здесь три главные процедуры: выдвижение гипотез, категоризация и конструктивизация с анализом последствий. Во-первых, выдвигались предположения о том, что мышление и язык — это одно целое, что мышление развивается, а его продуктами и условиями выступают знания, что большую роль в мышлении играют знаки и символы. Во-вторых, что мышление — это процесс, состоящий из операций, а также деятельность, причем и процесс и деятельность в данном случае понимались как категории. В-третьих, обсуждались и согласовывались введенные характеристики мышления (не противоречат ли они друг другу, не ведут ли к более общим апориям, не возникают ли другие затруднения и прочее).
Выдвижение гипотез во многом определяется ценностями и принципами исследователя. Выдвижение гипотез предполагает воображение; ведь исследователь должен увидеть новую реальность (объект), указать на него, начать отстаивать свое видение. Категоризация была намечена еще Аристотелем, это основной способ конструирования идеального объекта, поскольку характеристики объекта, заданные в гипотезах, еще не имеют подлинного научного статуса, поскольку не проверены на непротиворечивость и конструктивность. Категоризация предполагает, во-первых, соотнесение положенного предмета или его характеристик с определенными категориями (и отношениями между категориями) и, во-вторых, конструирование (переконструирование) идеального объекта с помощью установленных соответствий. Конструктивизация тоже впервые была намечена в работах Аристотеля (хотя здесь он шел вслед за своим учителем Платоном). Тут и построение рассуждений с целью выяснения, не приводят ли введенные характеристики к противоречиям, и согласование всех характеристик между собой, что часто предполагает их уточнение.
3 На досках. Публичные лекции по философии Г. П. Щедровицкого. ШКП.— М., 2004.— С. 108-109.
Нельзя ли предположить, что Соловьев действовал в рамках данной стратегии. Он положил идею «всеединства» как реальность (объект) и дальше стал ее изучать,
а, по сути, приписывал новому объекту, прямо по Канту, определенные, нужные ему свойства. Как известно, Кант в «Критике чистого разума» подчеркивал, что мыслитель не извлекает свойства из объекта, а приписывает ему эти свойства. При этом речь идет не о реальном объекте (по Канту — это «вещь в себе», о строении которой ученый ничего знать не может, хотя он может этот объект мыслить), а об объекте науки, то есть «идеальном объекте» в современной терминологии. Такой объект, утверждает Кант, создается на основе априорных представлений (категорий), причем связь с реальным объектом («явлениями») обеспечивается с помощью схем. «Ясно,— пишет Кант,— что должно существовать нечто третье, однородное, с одной стороны, с категориями, с другой — с явлениями и делающее возможным применение категорий к явлениям. Это посредствующее представление должно быть чистым (не заключающим в себе ничего эмпирического) и, тем не менее, с одной стороны, интеллектуальным, а с другой — чувственным. Именно такова трансцендентальная схема» 4.
В Московском методологическом кружке схемы вводились иначе. В частности, я показываю, что схемы — это семиотические образования, но их нужно отличать от знаков. Говоря о знаках, мы употребляем два ключевых слова — «обозначение» и «замещение». Например, некоторое число как знак обозначает то-то (скажем, совокупность предметов), замещает такой-то предмет (эту совокупность) в плане количества. У схемы другие ключевые слова — «описание», «средство» (средство организации деятельности и понимания), «образ предмета». Например, мы говорим, что схема метро описывает пересадки и маршруты движения, помогает понять, как человеку эффективно действовать в метрополитене; именно схема метрополитена задает для нас образ метро как целого.
Схема представляет собой двухслойное предметное образование, где один слой (например, графический образ метро) замещает другой (метрополитен как транспортное сооружение). Схемы выполняют несколько функций: помогают понять происходящее, организуют и реорганизуют деятельность человека, собирают смыслы, до этого никак не связанные между собой, способствуют выявлению новой реальности. Необходимым условием формирования схем является означение, то есть замещение в языке одних представлений другими. В этом смысле схема вроде бы является одним из видов знаков, однако главное в схемах — это не возможность действовать вместо обозначаемого объекта, а разрешать проблемы, задавать новое видение и организовывать деятельность. Если мы делаем акцент на новом видении, то знаковая функция схемы выступает только как условие схематизации. Тогда схемы не могут быть поставлены в один ряд со знаками. В этом случае схемы — самостоятельная реальность и скорее эпистемологическое образование, о чем в свое время писал Кант. Если же акцент делается на замещении, то схема — это, действительно, сложный знак со всеми вытекающими из этого последствиями.
Если соединить наше представление с кантианским, то можно дать следующую характеристику схем. Схемы вводятся (изобретаются) в ситуациях «становления», связывая категории с эмпирическими знаниями (фактами), разрешают проблемы, поставленные временем и ученым (будем дальше называть их «проблемной ситуацией»), задают видение нового объекта (реальности), позволяют с ним осмысленно действовать.
4 Кант И. Критика чистого разума // Кант И. Соч.: В 6 т.— М., 1964.— Т. 3.— С. 221.
ЭМПИРИЧЕСКИЕ КАТЕГОРИИ ЗНАНИЯ
и
ПРОБЛЕМНАЯ СИТУАЦИЯ —> НОВЫЙ ОБЪЕКТ
Т
СХЕМЫ
Другими словами, именно схемы задают и описывают изучаемый предмет. По сути, о том же, имея в виду творчество Соловьева, пишет Зеньковский: «Философское творчество Соловьева вообще росло не из одного, а из нескольких корней,— но вместе с тем его уму с чрезвычайной силой преподносилась всегда задача органического синтеза. Способность к философским конструкциям была присуща Соловьеву в очень высокой степени, чему чрезвычайно способствовал его вкус к схемам»5. Далее можно предположить, что понятие «диспозитив», которое вводит Мишель Фуко,— это схемы, схватывающие сущность изучаемого явления и позволяющие конституировать новый объект. Действительно, диспозитив, по Фуко, наряду с другими свойствами имеет следующие: он принципиально гетерогенен, задает новый объект, обеспечивает решение проблем.
«Что я пытаюсь ухватить под этим именем,— пишет Фуко,— так это, во-первых, некий ансамбль — радикально гетерогенный... Собственно диспозитив — это сеть, которая может быть установлена между этими элементами.
Во-вторых, то, что я хотел бы выделить в понятии диспозитива, это как раз природа связи между этими гетерогенными элементами... он может давать доступ в новое поле рациональности.
Под диспозитивом, в-третьих, я понимаю некоторого рода — скажем так — образование, важнейшей функцией которого в данный исторический момент оказывалось: ответить на некоторую неотложность. Диспозитив имеет, стало быть, преимущественно стратегическую функцию»6.
Какие же проблемы пытается разрешить Вл. Соловьев и какие схемы для этого он предлагает? Во-первых, Соловьев отвечал на настоятельную проблему своего времени, требующую связать рациональное мировоззрение с религиозным (философию с верой)1. Прежде всего эта проблема стояла для людей, воспитанных в вере, но посвятивших себя философии или науке. Я думаю, Соловьев вполне мог бы согласиться с Павлом Флоренским, писавшем позднее следующее: «Это была характерная болезнь всей новой мысли, всего Возрождения; теперь, задним числом, я могу определить ее как разобщенность человечности и научности. Бесчеловечная научная мысль — с одной стороны, бессмысленная человечность — с другой... Во мне эти две стихии столкнулись с особой силою, потому что возрожденческая научность была не внешним придатком и не оперением, а второю натурою, и ее истинный смысл я понимал не потому, что научился от кого-то, а знал непосредственно, как свои собственные желания.
5 Зеньковский В. В. История русской философии. С. 457.
6 Фуко М. Воля к истине. По ту сторону знания, власти и сексуальности.— М., 1996.— С. 368.
7 Первая работа Соловьева заканчивается указанием на необходимость «универсального синтеза науки, философии и религии», что приведет к «восстановлению совершенного внутреннего единства умственного мира». «Задача,— писал Соловьев,— не в том, чтобы восстановить традиционную теологию, а напротив... чтобы ввести религиозную истину в форму свободно-разумного мышления» (цит. по: Зеньковский В. В. История русской философии. С. 464,470).
Но этому пониманию противостоял не менее сильный опыт, возрожденческие замыслы в корне их отрицающий» (курсив мой.— В. Р.)8.
Во-вторых, для Соловьева важно было соединить в едином дискурсе представления разных философов (Платона, Лейбница, Спинозы, Канта, Гегеля, Шеллинга, Шопенгауэра, Гартмана, Конта и др.), идеи которых Соловьев разделял, но которые выглядели как совершенно разные теоретические построения. Отсюда широкое заимствование Соловьевым, не всегда, к сожалению, с переосмыслением, представлений из разных философских систем (например, он почти отождествляет платоновские идеи, атомы Демокрита и лейбницевские монады).
В-третьих, Соловьев бьется над решением ряда философско-религиозных и этических проблем, например: Троицы, Софии, любви, проблемы теодицеи и других.
В-четвертых, Соловьев пытается соединить не только философию и христианство, но философию и эзотеризм (так, ряд его идей сложились явно под влиянием каббалы).
Наконец, в-пятых, но может быть, во-первых, Соловьев, разворачивая свой дискурс, пытается создать философское знание для социального действия, подготовить преображение жизни и человечества, завершение истории и тем самым создать условия для нового эона. Здесь на него повлияло и то ощущение единой европейской культуры, которое было характерно для всего XIX столетия. Поэтому, действительно, «дело идет именно о человечестве, как “едином существе”: субъектом (исторического) развития является (все) человечество, как действительный, хотя и собирательный организм». «“Окончательный фазис исторического развития” выражается в образовании всецелой жизненной организации», в «цельной жизни», отвечающей на запросы чувства, мысли и воли. «Мы имеем перед собой,— замечает Зеньковский,— определенную утопическую установку, которой Соловьев остается верен всю жизнь и которая и определяет весь замысел философии у него»9.
Отвечая на указанные проблемы, Соловьев и создает в рамках положенной им реальности — «всеединства», тем самым конкретизируя и раскрывая ее, свои основные понятия — Абсолютное (первое и второе), первая материя, Богочеловечество, София, Душа мира, тем самым конкретизируя и раскрывая ее. Все это схемы, а не единая онтология, проработанная на непротиворечивость и определенную логику. Схемами являются и более частные построения, разрешающие отдельные проблемы, например, теодицеи. «Под конец жизни, когда Соловьев с особой мучительностью переживал реальность и силу зла, он писал, что “и ад, и земля, и небо следят с особым участием за человеком в ту роковую пору, когда в него вселяется Эрос”: подчеркивая значение “свободы ко злу” в человеке, он ограничивал этим силу той “необходимости”, которая управляет “воплощением Божества в космосе и истории”. Но ведь и сила зла провиденциально вдвинута в мир, по Соловьеву,— поэтому торжество “всеединства” и детерминировано вполне. Если Соловьев остро ощущал в последние годы жизни то, что “история кончается”, и задумывался над темой об Антихристе (чему посвящена “повесть об Антихристе” в “Трех разговорах”), то все это ни в малейшей степени не устраняло у него общефилософского и историософского детерминизма. В истории действует София, как “идеальное человечество”; “свободные усилия отдельных людей” не заслоняют
8 Священник Павел Флоренский. Детям моим. Воспоминания прошлых дней. Генеалогические исследования. Из соловецких писем. Завещание.— М., 1992.— С. 217-218.
9 Зеньковский В. В. История русской философии. С. 460.
действия Софии. Это есть подлинная сила истории и космоса, и наличность этой силы в мировом процессе обращала мысль Соловьева к детерминизму, из узких цепей которого он тем менее мог освободиться, что признавал лишь “свободу ко злу”»10.
Опору Соловьева на схемы нельзя рассматривать как недостаток его системы. Как я показываю, «схемный способ» получения знаний и порождения реальности является не только самым древним, но и пронизывает все философское творчество п. Первым его эффективность продемонстрировал еще Платон в «Пире». Но фактически все философы изобретают схемы и на их основе полагают новую реальность и ведут ее изучение. Более того, и дискурсивное мышление строится с опорой на схемы. Одним из критериев типологии философских систем является соотношение схемных и дискурсивных способов построения знаний и объектов. Соловьев, как мы видим, широко практиковал построение схем, и без их анализа понять его философию трудно.
ЛИТЕРАТУРА
1. Зеньковский В. В. История русской философии.— М., 2001.
2. Кант И. Критика чистого разума // Кант И. Соч.: В 6 т.— М., 1964.— Т. 3.
3. На досках. Публичные лекции по философии Г. П. Щедровицкого. ШКП.— М., 2004.
4. Розин В. М. Семиотические исследования.— М., 2001.
5. Священник Павел Флоренский. Детям моим. Воспоминания прошлых дней. Генеалогические исследования. Из соловецких писем. Завещание.— М., 1992.
6. Фуко М. Воля к истине. По ту сторону знания, власти и сексуальности.— М., 1996.
7. Щедровицкий Г. О работе семинаров ММК // Московский методологический кружок: развитие идей и подходов. (Из архива Г. П. Щедровицкого).— М., 2004.— Т. 8.— Вып. 1.
10 Там же. С. 500-501.
11 Розин В. М. Семиотические исследования.— М., 2001.
