CC BY
54
ОПЫТ ИЗУЧЕНИЯ КОНЦЕПТА «СИМВОЛИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКИ»: ОСНОВНЫЕ ТРАДИЦИИ И ПЕРСПЕКТИВЫ
УДК 32.019.51+323
Термин «символическая политика» давно применяется в российской политологии. Однако приходится признать, что на сегодняшний день он не получил однозначной оценки со стороны академического сообщества. Причиной тому стало относительно небольшое количество отечественных работ, посвященных рассмотрению концепта, и как следствие - отсутствие устоявшихся трактовок и определений. Примечательно, что опыт западной политологии демонстрирует куда большую определенность и однозначность в обращении к данному термину. В большинстве работ западноевропейских и американских авторов, различающихся по своей тематической направленности - от рассмотрения педагогических и методических аспектов науки и заканчивая анализом таких прикладных элементов политики, как международные конфликты, существует достаточно четкое понимание истории и тенденций развития концепта.
Кроме того, сравнение западного и отечественного опыта указывает на существование другой важной проблемы, связанной с многообразием производных от «символической политики» теорий, подходов и методов. Подобные исследовательские направления и школы часто упоминаются в работах отечественных авторов, однако оказываются в известной степени ограниченными с точки зрения обоснования своей дисциплинарной принадлежности. Наиболее известными из них стали дискурсивная теория и так называемый политический дискурс-анализ. В то время как на западе анализ политического дискурса описан как метод исследования лингвистических и экстралингвистических аспектов «символической политики», где присутствие последней, по сути, и выступает условием принадлежности к политологическому знанию. Рассмотрение методологических оснований отечественных дискурс-исследований не всегда позволяет четко установить их базовые принципы, а, следовательно, и причастность к политической науке.
В рамках статьи будет представлен обзор основных этапов развития концепта «символическая политика»: ключевые направления и исследовательские школы. Отдельное внимание предполагается обратить на развитие дискурсивного направления.
Е.В. ИШМЕНЕВ
Хотя теоретическое осмысление «символической политики» в России началось сравнительно недавно, тем не менее, в статье будет учтен опыт как зарубежных, так и отечественных авторов. Это, как представляется, позволит лучше понять, в чем состоит актуальность обращения к концепту «символической политики» именно сегодня.
Ключевые проблемы и сферы
приложения концепта
Существенным недостатком большинства отечественных работ, посвященных анализу символических структур в политике, выступает отсутствие комплексного восприятия исследуемого объекта. Спецификой таких работ зачастую становится ориентация на общефилософские и культу-ралистские определения «символов», в то время как проблемное поле политической науки рассматривается скорее как предмет приложения этих определений. Неудивительно, что большинство выводов и результатов подобного рода исследований зачастую имеет оценочный, а иногда даже мифологический характер. «Отсутствие устойчивых методологических ориентиров в политологических исследованиях символического превращает эту предметную область политической науки в достаточно произвольное сочетание позитивистских подходов или совокупность мифологизированных версий этнической, региональной, имперской и цивилизационной идентичности» [1, с. 81].
Показательно, что обозначенные работы, имея в основном аксиологическую направленность, обнаруживают множество тематических пересечений с исследованиями этнической, религиозной и других типов культур. В то время как такие традиционные для политологии темы, как изучение власти и институтов, рассматриваются скорее во вспомогательном значении и не оказывают существенного влияния на формирование общей методологии исследования.
В отличие от российской западная традиция изучения изначально имеет нормативную направленность. Введение в научный оборот в 70-80 годах М. Эдельман и У. Сарцинелли термина «символическая политика» во многом было обусловлено попыткой авторов переосмыслить проблему политической легитимности в контексте
современных социокультурных изменений. Среди основных факторов, определивших специфику изменений, были обозначены распространение и рост влияния массовых коммуникаций. При этом определение «массовой коммуникации» имело более широкое семантическое значение, чем отождествление коммуникации с деятельностью СМИ. «Массовый» характер коммуникации, с точки зрения авторов, подчеркивал ее принадлежность к сфере «публичной политики», которая рассматривалась как условие установления связи между сферой социальных институтов и сферой повседневной коммуникации. То есть, выполняла функцию интеграции институциональных норм. Вот как аналогичная ситуация описывается отечественным исследователем коммуникаций А. Соловьевым: «Особенностью массовой коммуникации оказывается ее способность интегрировать различные виды норм через образование символических единств. Выстраиваясь на основе синтеза рациональных суждений с разнообразными чувственными формами восприятия, символы обеспечивают человеку возможность рассматривать каждый конкретный факт как проявление целостного образа мира политики» [8, с. 7].
В рассматриваемой трактовке «символической политики» особое значение имеет ее институциональный статус и способность к самостоятельному способу позиционирования относительно остальных институтов. Параллельно с «символической политикой» Сарцинелли вводит понятие «легитимаци-онной ловушки», суть которого заключается в принципиальном несовпадении норм традиционных - главным образом, модернистских - институтов и тем значением, которое получают эти нормы в рамках массовой коммуникации. «Интенция парадоксальна, чтобы обеспечить свое существование, институты должны перестать быть собой, утратить свою статусную природу» [5, с. 50]. Последнее обстоятельство в свою очередь придает актуальность попытке автора подвергнуть переосмыслению роль модернистских институтов в отношении массовой коммуникации.
В этой связи примечательными оказываются два способа представления политических символов в работах классиков «символической политики»: в виде символов уже существующих институциональных норм и в виде символов, способствующих институциональным изменениям. Причем введение в классификацию символов, которые изначально не имеют институционального статуса, связано не столько с попыткой авторов выделить качественно новый тип политической символизации,
сколько с намерением придать ее изучению количественное измерение.
Вводя «конденсационную» («сопСеп-Ба^опа!») характеристику символической политики, Эдельман подчеркивает существование различной степени интеграции институциональных норм в коммуникации. Так, в рамках «следующей» классификации (связанной с разграничением функций «символической политики») Эдельман и его последователи выделяют не только символы, применяемые в «инструмента-листских» целях, то есть представляющие собой совокупность уже сложившихся представлений, что в некоторых случаях, конечно, упрощает процесс политической регуляции. Но также символы, относящиеся к «новым» институциональным нормам, в меньшей степени интегрированным в социокультурную практику [12, с. 5]. При этом важно заметить, что под процессом символизации совсем не обязательно понимается позитивная оценка социального регулирования. Возникновение новых «деструктивных» символов может указывать на критическое восприятие институтов в пространстве публичной политики. «Несмотря на эксклюзивные ресурсы, которыми обладает государство, доминирование поддерживаемых им интерпретаций социальной реальности отнюдь не предрешено: даже если «нужная» нормативно-ценностная система навязывается насильственными методами, у индивидов остается возможность «лукавого приспособления» и «двоемыслия»» [4, с. 2109].
Отметим, что обращение О. Ю. Малиновой к метафоре «лукавого человека», введенной в научный оборот Ю. А Левадой, в современном историческом контексте обнаруживает дополнительное значение. В то время как в социологии Левады метафора «лукавости» главным образом сопряжена с изучением «советских» поведенческих установок и призвана подчеркнуть ограниченность всякого рода «публичности». В статье Малиновой данная метафора в то же время выступает предпосылкой к анализу различных типов национально-культурной идентичности, что указывает на ее связь с «неизбежным публичным диалогом» в постсоветской России. Особенно это становится наглядным при актуализации дискуссии по поводу таких тем, как разрешение вопросов национальной, этнической и религиозной идентичности.
На основании обозначенных исследовательских проблем выделяются следующие тематические направления, в которых происходит конкретизация основных положений концепта «символической политики».
Во-первых, это исследования, связанные с изучением демократии в авторитарных государствах и странах «переходного периода». В отечественной политологии данный раздел более известен как «транзи-тология», а также различные виды теорий «политической трансформации». В контексте данного направления концепт «символической политики» в основном применяется при анализе символических структур в странах с различным способом организации и функционирования политических институтов. «Источником «теоретического бума» в изучении символических ресурсов служат «дефекты» демократических институтов в посткоммунистических обществах, где становлению формальных демократических институтов и гражданской идентичности сопутствует стремление обеспечить социальную солидарность за счет «мобилизующей системы верований»» [1, с. 74-75]. Что же касается непосредственно самого концепта «символической политики», то его развитие происходит главным образом в контексте методологии сравнительного анализа.
Особое влияние теоретические положения «символической политики» оказали на анализ электоральных процессов, а также на формулирование различных методик изучения общественного мнения («mass opinion and electoral behavior studies»). Характерную преемственность можно обнаружить в исследованиях так называемой «Колумбийской школы» социологии, известной в России своей моделью «воронки причинности» и работами, посвященными анализу электорального поведения. Также изучение символических аспектов политики присутствует в работах представителей «Мичиганской» и других школ, занимающихся анализом электоральной и партийной идентификации.
Отдельное внимание следует обратить на изучение концепта «символической политики» в рамках институционального подхода, особенно в «теории рационального выбора». В последнее десятилетие среди представителей этого научного течения обнаруживается рост интереса к изучению символических особенностей институциональной практики. Одной из предпосылок этому стало развитие так называемого неоинституционального направления, характеризующегося критическим восприятием отдельных положений неолиберальной теории. Среди основных положений последней следует выделить: ориентацию на индивидуалистическую методологию исследования, принципы максимизации, преемственность материалистической традиции. В отличие от указанного варианта представители «нового» институционализ-
ма большее внимание уделяют изучению взаимообусловленности социальных агентов и социальных структур, - это, по их мнению, заметным образом сказывается на целях, интересах, предпочтениях и выборе участников политического процесса [10]. Кроме указанных особенностей, все большее значение в исследованиях инсти-туционалистов приобретает анализ коммуникативных факторов и влияние конструктивистских особенностей коммуникации. Однако подробнее об этих особенностях будет сказано при рассмотрении дискурсивного направления.
Помимо «теории рационального выбора», актуальность изучения «символической политики» также обнаруживается в работах, объектом которых выступают международные конфликты. «Переговорная», «игровая» и другие разновидности институциональной теории, ставшие уже классическими для конфликтологии, оказываются ограниченными в изучении таких факторов, как новые информационные технологии и новые средства коммуникации, сетевые и транснациональные формы сотрудничества [14]. Перечисленные особенности сопряжены с формированием новых форм институционализации, а следовательно, с формированием соответствующих форм легитимации. Актуализация этих процессов в особенности проявляется при изучении конфликтов в информационной и виртуальной сфере.
Кроме того, примером возрастания роли символов в конфликте может выступать их сопряженность с современными террористическими методами ведения борьбы. Показательными в этой связи оказываются методы, направленные на дестабилизацию политического процесса за счет привлечения внимания теле-, радио- и интернет-аудитории к «недееспособности» и «неэффективности» традиционных политических институтов.
Роль дискурсивного подхода
в изучении «символической
политики»
Хотя развитие дискурсивного подхода не ограничивается рассмотрением политологических проблем, однако именно изучение политических объектов способствовало признанию дискурсивной теории международным академическим сообществом. Показательно, что основные школы дискурс-анализа, такие как, например, «школа культурных исследований» или «критический дискурс-анализ», первоначально вообще рассматривались как сугубо «маргинальные» течения. В свою очередь, обращение к изучению проблем политической легитимности, информа-
ционных конфликтов, кросс-культурной и межнациональной коммуникации позволило дискурс-анализу войти в число ведущих методов, применяемых в исследовании данной проблематики сегодня. Важную роль в контексте описываемых изменений сыграл концепт«символической политики», который способствовал интеграции дискурсивных исследований в проблемное поле политической науки. Далее предлагается остановиться на двух теоретических аспектах «символической политики», получивших развитие и конкретизацию в рамках дискурсивного направления: институциональные особенности коммуникации и развитие идей социального конструктивизма.
Интерес исследователей к дискурсивному подходу объясняется тем, что анализ символов в нем связан не только с обращением к лингвистическим особенностям коммуникации, но также к экстралингвистическим особенностям. Изучение последних имеет важные следствия с точки зрения конкретизации институциональных аспектов коммуникативного процесса. Анализ экстралингвистических элементов связан с попыткой представить поведение участников коммуникации как результат рационального выбора той или иной коммуникативной стратегии [3, с. 183-207]. То есть, попыткой определить коммуникативный процесс как результат целенаправленного и рационального действия, которое может иметь различные варианты реализации. Коммуникативные действия участников в этом случае ставятся в зависимость от их целей, интересов, институциональной принадлежности, а также различных способов социальной, политической и культурной идентификации. Смещение акцента в сторону анализа экстралингвистических или «прагмалингвисти-ческих» особенностей дискурса позволяет оценить коммуникативное поведение с точки зрения его эффективности. При рассмотрении коммуникативного действия в соотношении с целями и позициями участников возникает возможность представить коммуникацию как «конечный» процесс, имеющий определенные результаты.
Актуальность представленного понимания коммуникации определяется тем, что многообразие дискурсивных различий, детерминируемых как формальными, так и повседневными особенностями коммуникации, проблематизируется здесь в контексте институционального изучения. Различие коммуникативных действий и стратегий рассматривается в качестве различных способов рационализации, что позволяет уйти от излишней субъективности в оценке, например, таких современных феноменов, как процесс информатизации
или виртуализация действительности. Способность различных типов рационализации занимать «свое» место в общей коммуникативной стратегии делает возможным обнаружение столь важных для «символической политики» особенностей, как влияние институционального и повседневного дискурса. В то же время к достоинствам данного направления можно отнести попытку комплексного осмысления теорий рационального выбора, социального действия и лингвистической теории, что заметно расширяет предметное поле исследований классической теории институтов.
Помимо указанных институциональных характеристик коммуникации, важное место в изучении политического дискурса занимает анализ контекстуальных особенностей. Развитие данного направления определяется двумя основными традициями исследований: анализом конвенциональных элементов дискурса и фукианским анализом дискурсивных практик [15]. В обоих вариантах детерминирующая роль контекста рассматривается негативно. Однако, если в первом случае критика контекста выступает препятствием к установлению конвенции между участниками коммуникации, то во втором случае конвенция уже представлена в дискурсе, но имеет идеологический характер.
Развитие и конкретизация положений двух обозначенных традиций находит отражение в формулировании принципиальной для современной коммуникативистики зависимости: соотношение «социального конструктивизма» и «лингвистического детерминизма» [9, с. 32]. Как первое, так и второе направление в рассматриваемом случае исследуются с позиций конструктивистского течения, поэтому детерминирующая роль контекста представлена в виде воздействия когнитивных факторов. «Заменяя предпосылку «человека экономического» «человеком социальным», конструктивисты в определенном смысле следуют за марксистской методологией анализа социальных отношений, акцентируя внимание не на предпосланном характере этих отношений, а на их конструировании с учетом когнитивных факторов» [7, с. 120].
Изучение контекста на сегодняшний день в основном представлено двумя подходами к дискурс-анализу: кросс-культурным и критическим. Особый вклад в становление кросс-культурного направления внесла теория дискурса Лакло и Муфф. Придерживаясь крайних форм «социального конструктивизма», авторы указывают на определяющую роль дискурса не только в рамках коммуникативной, но всей социальной практики. «Они не согласны, что такие кажущиеся недискурсивными фе-
номены, как технология, институты и экономические отношения, сконструированы как-то иначе, без участия дискурсивных практик. Они рассматривают дискурс как атрибут любой социальной деятельности и любой социальной институционализации» [6]. На сегодняшний день применение кросс-культурного подхода представлено следующими тематическими разделами: международное право, международные отношения, реформы в сфере образования, проблемы идентичности, анализ массовой коммуникации и медиадискурса.
Характерной особенностью критического направления выступает то, что оно одновременно интегрирует в себе два ключевых положения «символической политики»: инст-рументалистский и публичный способ представления коммуникации. В отличие от тех исследователей «символической политики», которые оценивают инструментализацию символов как позитивный фактор, упрощающий процесс управления в обществе. Представители критического дискурс-анализа (КДА) рассматривают такую ситуацию как источник манипулирования и идеологизации.
В этой связи показательным выглядит обращение представителей КДА к изучению процесса «технологизации» современной коммуникации [12, с. 71-84]. Под
технологизацией понимается такой способ организации дискурсивной практики, который приводит к уменьшению возможностей «рационального выбора» участников коммуникации, а следовательно, и уменьшению возможностей для публичной критики существующих регуляций. Примечательно, что одним из вариантов решения данной проблемы выступает инструментализация самой дискурсивной теории, которая начинает рассматриваться представителями КДА как «методологический инструментарий, предназначенный для критического разоблачения закодированных в дискурсивной практике отношений социального доминирования и дискриминации» [2, с. 39].
В свою очередь, несмотря на оригинальность обозначенных трактовок и известность КДА в академическом сообществе, большинство исследователей политического дискурса обращаются к нему, скорее, как к вспомогательной методологической модели при обосновании своих теоретико-методологических заключений. В то же время нельзя не обратить внимание на то влияние, которое данное направление оказало на смежные с политической наукой дисциплины. В особенности такие, как социальная антропология, социолингвистика, разнообразные исследования в области гендерных отношений.
1. Завершинский, К. Символические структуры политической легитимации [Текст] / К. Завершинский. -Дис. д. полит. наук. - Спб.: РГБ, 2003.
2. Ишменев, Е. Критический дискурс-анализ [Текст] / Е. Ишменев, О. Русакова // Современные теории дискурса. - Екатеринбург: Издательский дом «Дискурс-Пи», 2006.
3. Кубрякова, Е. Вербальная деятельность СМИ как особый вид дискурсивной деятельности [Текст] / Е. Кубрякова, Л. Цурикова // Под ред. М.Володиной. - М: Академический проект, 2008.
4. Малинова, О. Символическая политика и конструирование макрополитической идентичности в постсоветской России: от 1990-х к 2000-м. Доклады [Электронный ресурс] / О. Малинова. - V Всероссийский конгресс политологов. - М.: ИНИОН. 2009.
5. Песков, Д.Н. Интернет-пространство: состояние премодерна? [Текст] / Д.Н. Песков // Политические исследования. - 2003. - № 5.
6. Русакова, О.Ф. Основные разновидности современных теорий политического дискурса: опыт классификаций [Текст] / О.Ф. Русакова // Политическая экспертиза. - 2006. - № 3.
7. Сморгунов, Л.Н. Сравнительная политология в поисках новых методологических ориентаций: значат ли что-либо идеи для объяснения политики? [Текст] / Л.Н. Сморгунов // Политические исследования - 2009. - № 1.
8. Соловьев, А.И. Политическая идеология: логика исторической эволюции [Текст] / А.И. Соловьев // Политические исследования. - 2001. - № 2.
9. Benwell B. Discourse and Identity [Text] / B. Benwell, E. Stokoe. - Edinburgh University Press, 2006.
10. Bjola Corneliu. The Impact of Symbolic Politics on Foreign Policy during the Democratization Process [Text] / Bjola Corneliu. - Paper to be presented at the Kokkalis Graduate Student Workshop on Southeastern and East-Central Europe, February 12, 2000.
11. Edelman, M. The Symbolic Uses of Politics [Text] / M. Edelman. - Chicago: University of Illinois Press, 1985. p. 215.
12. Fairclough, N. Technologisation of discourse [Text] / N. Fairclough // Coulthard C. (ed.) Texts and Practices: Readings in Critical Discourse Analysis. - London, N. Y.: Taylor & Francis e-Library. 2003.
13. Fetzer, A. Political discourse in the media [Text] / A. Fetzer, G. Lauerbach. - Amsterdam, Philadelphia: John Benjamins Publishing Company, 2007.
14. Kaufman, S. Symbolic Politics or Rational Choice? Testing Theories of Extreme Ethnic Violence [Text] / S. Kaufman // International Security. V. 30. 2006. pp. 45-86.
15. Macdonald, M. Exploring Media Discourse [Text] / M. Macdonald . - N.Y.: Oxford University Press, 2003. pp. 9-27.
